- Значит, между нами всё кончено? - тихо спросил Глеб.
Наступила пауза. Лиза надела на руки белые шерстяные перчатки, накинула на плечо сумку. Встала из-за столика.
- Я... не знаю, Глеб. Но что-то мешает мне с тобой общаться... как будто что-то замёрзло... вот здесь, - она дотронулась рукой до сердца. - Прости.
И она быстро пошла к выходу.
Дома Глеб прочитал протоколы допросов. Особенно внимательно тот, который был подписан Михаилом Демичевым. Но ясности во всей этой истории у него пока ещё было мало. Он открыл форточку и закурил. Еще раз посмотрел на бумаги, лежавшие на столе, и взгляд его упал на маленькую фотокарточку. Точнее, это была её копия, которую ему также сделала пунктуальная Лиза.
Глеб взял её в руки. Фото Яна Солганского, сделанное в Петрограде во время следствия.
- Что же это за история? - вслух спросил Глеб, глядя ему в глаза, - И как мне теперь это узнать?
С фото на него смотрел худой, небритый человек. Но он был действительно красивый, как и говорила Лиза - тонкие черты лица, темные брови, прямой взгляд.
Глеб, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, поставил эту маленькую карточку за стекло на книжную полку. Рядом с другой фотографией, которая там уже была - симпатичная, кокетливо улыбающаяся молодая женщина в светлом меховом манто. Лу-Лу Солганская.
Размышления Глеба прервал внезапный шум из соседней комнаты - глухой удар и звон разбившегося стекла. Глеб бросился туда. Мать лежала на полу. Рядом с ней были разбросаны осколки разбитой чашки. Глеб подбежал к ней, стал поднимать. Она была без сознания, Глеб дотащил ее до дивана, приподнял, положил её голову на подушку.
- Мам, что с тобой? - прошептал он, чувствуя, как внутри бьётся противный липкий страх.- Мама?!
Она тихо пробормотала что-то и открыла глаза. Слабо улыбнулась. Глеб с тревогой заметил, какая она бледная.
- Да ничего, сынок. Просто голова закружилась.
Глеб взял ее ладонь в свою руку.
- Точно ничего?
Вдруг плечи матери дрогнули, по щеке скатилась слеза.
- Не хотела тебе говорить, Глебушка...
- Что, мама? - Глеб сжал ее руку, опять чувствуя нарастающий внутри противный вязкий страх.
- Да врачи сделали вчера обследование, томографию. Метастазы обнаружили... в головном мозгу. Говорят, операция нужна срочная.
Я уже согласилась, выбора-то нет.
Глеб крепко обнял её и отвернулся к окну, чтобы мать не видела слёзы, выступившие на глазах.
- Ну, ну, мам... успокойся, не плачь, - прошептал он. - Всё обязательно будет хорошо.
Он утешал её, но сам уже больше не верил в то, что говорит.
В начале марта 1920-го года Михаил Демичев получил коротенькое письмо из Тюмени от Лу-Лу. И хотя он всё время гнал от себя мысль, что Лу-Лу могла что-то почувствовать, письмо начиналось именно так:
"Здравствуйте, дорогой Миша! Пишу Вам, надеясь, что это письмо всё-таки дойдет до Вельска. Как Вы?
Мы здесь с Мусей стараемся держаться, правда тетя что-то совсем слегла.
И я очень тревожусь за Яна. Прошу Вас, если узнаете что-то о нём или он Вам напишет - сразу дайте мне знать, хорошо?
Последний месяц какое-то дурное предчувствие меня преследует... и сил из-за этого нет ни на что."
Дальше Лу-Лу писала немного об их жизни в Тюмени.
И заканчивалось письмо опять просьбой сразу написать ей, если он что-либо узнает про Солганского.
Демичеву не хватило смелости написать Лу-Лу правду. Он ответил, что о судьбе Яна ему ничего не известно.
Солганского допрашивали уже несколько раз. Происходило это с перерывами в один, два дня. И всегда было одно и то же - требовали признания в участии в заговоре и написании антибольшевистского манифеста. Ян всё отрицал.
Его избивали и тащили обратно в камеру.
- За что тебя так, парень? - спросил его как-то с сочувствием Игнат Степанов.
- Хотят, чтобы признался в том, чего я не делал.
- Э... так это всегда так. Чего ж ещё от них ждать-то.
- Я знаю, - упрямо сказал Солганский. - Но я не буду признавать вину, которой за мной нет.
- Ты молодец, - сказал Игнат. - Только ведь... так и забить могут насмерть.
А захотят они твоё признание получить - рано или поздно, всё равно получат... они это делать умеют.
Солганский закашлялся, лёжа на нарах, и отвернулся от Игната, давая понять, что разговор окончен.
Заскрежетали ключи в замках, двери камеры отворились и в помещение вдруг грубо втолкнули двух женщин.
- В женской переполнение, - объявил охранник. - Так дамочки пока у вас посидят. У вас-то места свободные пока есть. И ещё ожидаются, - он усмехнулся.
Дверь захлопнулась. Солганский приподнял голову и посмотрел на вошедших.
Это были монашка средних лет и девушка, по виду, из дворянской семьи. Монашка, нагнув голову, быстро прошла в дальний угол и села на свободные нары. Девушка, потерянная и бледная, сделала несколько шагов вперёд, сжимая в руках узелок с вещами. И Солганский вспомнил, как он сам входил сюда, в камеру, почти две недели назад.
Девушка встала, прислонившись к стене.
- Здесь есть свободное место, - обратился к ней Ян, кивнув на свободные нары.
- Нет, нет... - торопливо ответила она. - Спасибо, но я лучше здесь постою.
Я думаю, что всё это совсем ненадолго и меня выпустят.
Солганский с сочувствием посмотрел на неё. Девушка выглядела совсем молоденькой, вероятно, не старше двадцати лет. Она была невысокого роста. Круглое лицо, небольшой носик, ямочка на подбородке, темные каштановые волосы до плеч. Большие серые глаза испуганно посмотрели на Солганского.
- Как Вас зовут? - спросил он.
- Нина, - тихо ответила девушка после небольшой паузы, - Нина Маркова.
Солганский хотел спросить её ещё о чем -то, но опять загремели замки, распахнулась дверь.
- Солганский, на выход! - грубо крикнул охранник.
"Спаси, Господи", - подумал Ян, подходя к открывшейся двери.
На выходе ему, уже привычно заломили руки за спину, надели наручники и повели в кабинет Юдина.
В этот раз кроме привычных вопросов Солганского спрашивали про двух людей, фамилии которых он слышал первый раз в жизни - какого-то Мартынова и Забельского. Они тоже были арестованы за участие в "заговоре". Возможно, их фамилии в своё время также называл Петр Нестеренко. Солганский так и не понял всё это до конца, потому что его почти сразу же начали бить.
Примерно через час Солганского дотащили до его камеры и, открыв дверь, бросили на солому. Он был рад, что его наконец-то оставили в покое.
Хотя бы на остаток сегодняшнего дня. Невыносимо болело избитое тело.
Закрыв глаза, он провалился в спасительную темноту...
Он пришёл в себя от того, что кто-то тряс его за плечо. Открыл глаза. Перед ним на корточках сидел Игнат, держа в руке кружку с водой.
- Попей водички, Ян, - сказал он Солганскому, - попей.
Эх, упрямый какой ты, парень. Ведь забьют же тебя, - тяжело вздохнул Игнат.
Солганский взял кружку, сделал несколько глотков.
Приподнялся на локте, и у стены напротив разглядел всё так же стоящую одиноко женскую фигурку. Он вспомнил, что это та самая девушка, которую арестовали сегодня днем - Нина.
Степанов проследил за его взглядом.
- Всё так и стоит там... дурочка, - ответил он, словно угадав мысли Солганского. - Говорит, отпустят меня скоро, - он усмехнулся.
Нина расширенными глазами смотрела на них. Потом вдруг сделала несколько шагов в их сторону.
- Занимайте место, пока свободно, - сказал ей Солганский. - Нехорошо, если Вам придётся на полу ночевать.
- Ладно... - вдруг грустно согласилась она.
И подойдя к нарам, стала развязывать свой узелок.
Следующие два дня Солганского на допрос не вызывали, и ему удалось немного отлежаться. Правда лежать на узких жестких нарах было больно, и он устроился в углу камеры, набросав на пол побольше соломы. Нотариус Сергей Покровский отдал ему своё пальто, и Ян сделал себе что-то вроде постели.
Ниночка всё ждала, что её отпустят, но к вечеру следующего дня надежда на это у нее почти исчезла.
А на другой день Ниночка, доверившись Солганскому, рассказала ему историю своего ареста.
Она присела рядом с Солганским на солому.
- Это всё из-за Дуньки, - как-то совсем по-детски сказала Ниночка.
- Что за Дунька? - спросил Ян.
- Дуня - наша кухарка. Мама уволила её неделю назад...
и вот, результат, - Ниночка грустно вздохнула. - То, что это она - я уверена. Больше некому. Она одна знала, куда я спрятала эти вещи.
Спрятанными вещами была серебряная сахарница и икона в золотом окладе с дорогими камнями.
- Всё это давно надо было сдать, а я спрятала, и Дуня мне сама помогала тогда. Даже место для тайника мы с ней вместе выбрали, - Ниночка грустно посмотрела на Солганского. - Но просто эту икону у меня рука не поднималась им отдать. А сахарница... я её хотела немного попозже обменять на продукты, хоть на кусок сала или муку. Маме сейчас надо питаться получше, у неё недавно опять чахотка открылась.
В глазах у Ниночки блеснули слёзы.
- Мама совсем больная была в тот день, лежала в постели. Поэтому её не взяли вместе со мной. Но я теперь так боюсь, что и её арестуют, - по щекам Ниночки побежали крупные слёзы.
- Ну, ну, не плачьте, - попытался утешить её Солганский, - будем надеяться на лучшее. У Вас есть кто-то ещё из родных?
- Отец умер четыре года назад. А брат... Володя... его убили в 18-ом, нам написал об этом его друг. Он служил у Корнилова.
Плечи Ниночки дрогнули.
- Я не могу простить Дуню, - прошептала девушка. - Зачем она с нами так?
Солганский приподнялся и слегка обнял её за плечи.
- Нина, очень трудно простить предательство. Меня вот друг предал.
- Друг? - она посмотрела на него расширенными глазами. - Но почему?
И что же Вы такого сделали?
- Сделал ему больно в своё время. А он решил, что его боль я должен смыть кровью, - Солганский горько усмехнулся. - Я тоже никак не могу простить его, Нина. Пока не могу.
- Боже мой! - воскликнула Ниночка, - Что случилось с людьми?
Или... они всегда были такими, а мы просто не замечали этого?
- Может быть, - ответил Ян.
Возникла пауза...
- Сколько Вам лет? - нарушил молчание Солганский.
- Восемнадцать. Совсем скоро девятнадцать исполнится, в мае, - поспешно добавила Ниночка, как будто хотела казаться старше своих лет.
"Марусе сейчас тоже восемнадцать, - подумал Солганский, - Совсем ребёнок. Ладно - меня и остальных мучают, но её-то сюда за что?"
И он почувствовал глухую злость, нараставшую где-то внутри...
- А у Вас, - Ниночка слегка дотронулась до его рукава и заглянула в глаза, - у Вас есть родные?
- Родители умерли, - ответил Ян, - есть жена, но она в другом городе. Далеко отсюда.
Ниночка внимательно смотрела на него.
- Наверное, она красивая? - вдруг спросила она.
- Очень. Самая красивая женщина на свете.
- Это здорово. А я... - Ниночка опустила глаза и замолчала, - я никогда никого ещё не любила. Даже не целовалась ни с кем. Хочется ведь по любви...
Она немного покраснела.
- Я вообще, ерунду какую-то говорю сейчас. Простите. Это от нервов наверное и от усталости.
- Ничего, Ниночка, - сказал ей Ян. - И это не ерунда. Всё ещё у Вас будет хорошо. И любовь будет.
Нина смотрела на него совсем по-детски, верила.
На следующий день, в воскресенье, был приём передач от родственников.
И Ниночка тоже получила узелок с передачей от своей матери.
Усевшись на нары, девушка развязала слабо затянутый тряпичный узел.
- Ой! - громко воскликнула она, - здесь точно уже кто-то порылся!
Солганский с трудом встал со своей лежанки и подошёл к ней.
- Ну, смотрите, Ян! - Ниночка показала ему на содержимое развязанного узелка. Там лежала пара яблок, немного жженых леденцов и половина пирога с капустой, явно уже кем-то отломанная.
- Ниночка, здесь это обычное дело. Они вскрывают все передачи, смотрят и что получше из них забирают себе, - Солганский сел рядом с ней на деревянные доски.
- Но ведь это так несправедливо! - громко воскликнула девушка.
"Справедливость... теперь это слово ничего не значит", - подумал Ян.
Но вслух сказал ей другое:
- Ну что поделать, Нина... нам приходится терпеть всё это.
- Ладно, - она вытерла кулачком глаза и, отломив кусок от того, что осталось от пирога, протянула его Солганскому:
- Возьмите пожалуйста. Я одна есть всё равно не буду.
И мне ведь приносят, а у Вас в Петрограде никого нет.
Ян стал наотрез отказываться, но Ниночка чуть ли не закричала, настаивая.
Она оказалась очень эмоциональной.
- Спасибо, милая Ниночка, - Солганский всё-таки взял из ее рук кусок пирога и откусил его, - очень вкусно. Я уже и забыл, когда ел домашнюю еду.
- На здоровье, Ян, - она улыбнулась. - А знаете, какой сегодня день?
- Какой?
- Вербное воскресенье.
- Да, верно. Я совсем забыл. У меня все дни как-то смешались.
- Завтра начинается страстная неделя. А следующее воскресенье светлая Пасха Христова. Я так люблю этот праздник, - тихо сказала Ниночка.
На другой день ближе к вечеру Нину вызвали на допрос. Солганский беспокоился за неё. Молоденькая симпатичная девушка наверняка могла вызвать нездоровый интерес у чекистов. Её не было минут сорок, и он уже начал сильно волноваться.
- Ну что, как себя чувствуешь? - рядом с ним на солому сел Сергей Покровский.
- Да ничего вроде, болит только всё, - ответил Ян, - но второй день уже не трогают.
Солганский посмотрел на Сергея.
- Да ты никак побрился? - удивился он, - и как тебе это удалось?
- Побрился, - гордо ответил Покровский. - Надоело, как скотине ходить.
А как... да просто приплатил одному, вот меня и побрили, в наручниках конечно. Могу и насчёт тебя договориться.
- Ладно, Сергей, не надо, - Солганский закашлялся, - побреюсь, когда выйду отсюда.
Заскрежетали замки, дверь отворилась и в камеру втолкнули бледную Ниночку.
- Ну что, Ниночка? - спросил Ян, когда она подошла и села рядом с ним. - Как всё прошло?
Девушка стала рассказывать. Обращались с ней довольно спокойно, не приставали. Сначала удостоверили личность, потом были вопросы про известные уже икону и сахарницу.
- Зачем я их спрятала всё спрашивали, - Нина подняла на Солганского большие серые глаза. - А ещё спрашивали про брата.
- Про Вашего брата?
- Да. Где он воевал, в какой армии, ну и всякие мелочи ещё.
- И что Вы ответили?
- Я всё честно ответила, как было.
- Нина, зачем? - громко спросил Солганский.
Девушка испуганно посмотрела на него.
- Зачем Вы всё это рассказали?
- Но... какое это теперь имеет значение? - запинаясь проговорила она, - Володя уже почти два года как мёртв.
- Да какая разница, Нина, - Солганский взял её за руку, - им главное хоть к чему-нибудь прицепиться, найти хоть какую-то вину, хотя бы косвенную.
Вы понимаете?
- Но что же теперь делать? - губы Ниночки дрогнули. - Я им уже всё рассказала про брата.
- Ладно, Ниночка, - Солганский слегка обнял её, увидев, что глаза девушки наполняются слезами, - будем надеяться на лучшее.
- Да, - всхлипнула она. - Спасибо Вам, Ян.
Два дня Солганского не трогали. А на третий, во вторник его опять вызвали на допрос.
"Боже, дай мне сил", - подумал Ян, услышав свою фамилию и знакомое:
- На выход!
- Давай, шевелись! - прокричал ему, стоящий у двери охранник, - Или тебя, что, до вечера нам ждать?!
Ему опять надели наручники и повели к Юдину.
- Ну что же, не изменили своего мнения? - поинтересовался у него чекист, когда Солганского грубо пихнули перед ним на стул.
Наступила пауза. Лиза надела на руки белые шерстяные перчатки, накинула на плечо сумку. Встала из-за столика.
- Я... не знаю, Глеб. Но что-то мешает мне с тобой общаться... как будто что-то замёрзло... вот здесь, - она дотронулась рукой до сердца. - Прости.
И она быстро пошла к выходу.
Дома Глеб прочитал протоколы допросов. Особенно внимательно тот, который был подписан Михаилом Демичевым. Но ясности во всей этой истории у него пока ещё было мало. Он открыл форточку и закурил. Еще раз посмотрел на бумаги, лежавшие на столе, и взгляд его упал на маленькую фотокарточку. Точнее, это была её копия, которую ему также сделала пунктуальная Лиза.
Глеб взял её в руки. Фото Яна Солганского, сделанное в Петрограде во время следствия.
- Что же это за история? - вслух спросил Глеб, глядя ему в глаза, - И как мне теперь это узнать?
С фото на него смотрел худой, небритый человек. Но он был действительно красивый, как и говорила Лиза - тонкие черты лица, темные брови, прямой взгляд.
Глеб, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, поставил эту маленькую карточку за стекло на книжную полку. Рядом с другой фотографией, которая там уже была - симпатичная, кокетливо улыбающаяся молодая женщина в светлом меховом манто. Лу-Лу Солганская.
Размышления Глеба прервал внезапный шум из соседней комнаты - глухой удар и звон разбившегося стекла. Глеб бросился туда. Мать лежала на полу. Рядом с ней были разбросаны осколки разбитой чашки. Глеб подбежал к ней, стал поднимать. Она была без сознания, Глеб дотащил ее до дивана, приподнял, положил её голову на подушку.
- Мам, что с тобой? - прошептал он, чувствуя, как внутри бьётся противный липкий страх.- Мама?!
Она тихо пробормотала что-то и открыла глаза. Слабо улыбнулась. Глеб с тревогой заметил, какая она бледная.
- Да ничего, сынок. Просто голова закружилась.
Глеб взял ее ладонь в свою руку.
- Точно ничего?
Вдруг плечи матери дрогнули, по щеке скатилась слеза.
- Не хотела тебе говорить, Глебушка...
- Что, мама? - Глеб сжал ее руку, опять чувствуя нарастающий внутри противный вязкий страх.
- Да врачи сделали вчера обследование, томографию. Метастазы обнаружили... в головном мозгу. Говорят, операция нужна срочная.
Я уже согласилась, выбора-то нет.
Глеб крепко обнял её и отвернулся к окну, чтобы мать не видела слёзы, выступившие на глазах.
- Ну, ну, мам... успокойся, не плачь, - прошептал он. - Всё обязательно будет хорошо.
Он утешал её, но сам уже больше не верил в то, что говорит.
***
В начале марта 1920-го года Михаил Демичев получил коротенькое письмо из Тюмени от Лу-Лу. И хотя он всё время гнал от себя мысль, что Лу-Лу могла что-то почувствовать, письмо начиналось именно так:
"Здравствуйте, дорогой Миша! Пишу Вам, надеясь, что это письмо всё-таки дойдет до Вельска. Как Вы?
Мы здесь с Мусей стараемся держаться, правда тетя что-то совсем слегла.
И я очень тревожусь за Яна. Прошу Вас, если узнаете что-то о нём или он Вам напишет - сразу дайте мне знать, хорошо?
Последний месяц какое-то дурное предчувствие меня преследует... и сил из-за этого нет ни на что."
Дальше Лу-Лу писала немного об их жизни в Тюмени.
И заканчивалось письмо опять просьбой сразу написать ей, если он что-либо узнает про Солганского.
Демичеву не хватило смелости написать Лу-Лу правду. Он ответил, что о судьбе Яна ему ничего не известно.
***
Солганского допрашивали уже несколько раз. Происходило это с перерывами в один, два дня. И всегда было одно и то же - требовали признания в участии в заговоре и написании антибольшевистского манифеста. Ян всё отрицал.
Его избивали и тащили обратно в камеру.
- За что тебя так, парень? - спросил его как-то с сочувствием Игнат Степанов.
- Хотят, чтобы признался в том, чего я не делал.
- Э... так это всегда так. Чего ж ещё от них ждать-то.
- Я знаю, - упрямо сказал Солганский. - Но я не буду признавать вину, которой за мной нет.
- Ты молодец, - сказал Игнат. - Только ведь... так и забить могут насмерть.
А захотят они твоё признание получить - рано или поздно, всё равно получат... они это делать умеют.
Солганский закашлялся, лёжа на нарах, и отвернулся от Игната, давая понять, что разговор окончен.
Заскрежетали ключи в замках, двери камеры отворились и в помещение вдруг грубо втолкнули двух женщин.
- В женской переполнение, - объявил охранник. - Так дамочки пока у вас посидят. У вас-то места свободные пока есть. И ещё ожидаются, - он усмехнулся.
Дверь захлопнулась. Солганский приподнял голову и посмотрел на вошедших.
Это были монашка средних лет и девушка, по виду, из дворянской семьи. Монашка, нагнув голову, быстро прошла в дальний угол и села на свободные нары. Девушка, потерянная и бледная, сделала несколько шагов вперёд, сжимая в руках узелок с вещами. И Солганский вспомнил, как он сам входил сюда, в камеру, почти две недели назад.
Девушка встала, прислонившись к стене.
- Здесь есть свободное место, - обратился к ней Ян, кивнув на свободные нары.
- Нет, нет... - торопливо ответила она. - Спасибо, но я лучше здесь постою.
Я думаю, что всё это совсем ненадолго и меня выпустят.
Солганский с сочувствием посмотрел на неё. Девушка выглядела совсем молоденькой, вероятно, не старше двадцати лет. Она была невысокого роста. Круглое лицо, небольшой носик, ямочка на подбородке, темные каштановые волосы до плеч. Большие серые глаза испуганно посмотрели на Солганского.
- Как Вас зовут? - спросил он.
- Нина, - тихо ответила девушка после небольшой паузы, - Нина Маркова.
Солганский хотел спросить её ещё о чем -то, но опять загремели замки, распахнулась дверь.
- Солганский, на выход! - грубо крикнул охранник.
"Спаси, Господи", - подумал Ян, подходя к открывшейся двери.
На выходе ему, уже привычно заломили руки за спину, надели наручники и повели в кабинет Юдина.
В этот раз кроме привычных вопросов Солганского спрашивали про двух людей, фамилии которых он слышал первый раз в жизни - какого-то Мартынова и Забельского. Они тоже были арестованы за участие в "заговоре". Возможно, их фамилии в своё время также называл Петр Нестеренко. Солганский так и не понял всё это до конца, потому что его почти сразу же начали бить.
Примерно через час Солганского дотащили до его камеры и, открыв дверь, бросили на солому. Он был рад, что его наконец-то оставили в покое.
Хотя бы на остаток сегодняшнего дня. Невыносимо болело избитое тело.
Закрыв глаза, он провалился в спасительную темноту...
Он пришёл в себя от того, что кто-то тряс его за плечо. Открыл глаза. Перед ним на корточках сидел Игнат, держа в руке кружку с водой.
- Попей водички, Ян, - сказал он Солганскому, - попей.
Эх, упрямый какой ты, парень. Ведь забьют же тебя, - тяжело вздохнул Игнат.
Солганский взял кружку, сделал несколько глотков.
Приподнялся на локте, и у стены напротив разглядел всё так же стоящую одиноко женскую фигурку. Он вспомнил, что это та самая девушка, которую арестовали сегодня днем - Нина.
Степанов проследил за его взглядом.
- Всё так и стоит там... дурочка, - ответил он, словно угадав мысли Солганского. - Говорит, отпустят меня скоро, - он усмехнулся.
Нина расширенными глазами смотрела на них. Потом вдруг сделала несколько шагов в их сторону.
- Занимайте место, пока свободно, - сказал ей Солганский. - Нехорошо, если Вам придётся на полу ночевать.
- Ладно... - вдруг грустно согласилась она.
И подойдя к нарам, стала развязывать свой узелок.
Глава 13 СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ
Следующие два дня Солганского на допрос не вызывали, и ему удалось немного отлежаться. Правда лежать на узких жестких нарах было больно, и он устроился в углу камеры, набросав на пол побольше соломы. Нотариус Сергей Покровский отдал ему своё пальто, и Ян сделал себе что-то вроде постели.
Ниночка всё ждала, что её отпустят, но к вечеру следующего дня надежда на это у нее почти исчезла.
А на другой день Ниночка, доверившись Солганскому, рассказала ему историю своего ареста.
Она присела рядом с Солганским на солому.
- Это всё из-за Дуньки, - как-то совсем по-детски сказала Ниночка.
- Что за Дунька? - спросил Ян.
- Дуня - наша кухарка. Мама уволила её неделю назад...
и вот, результат, - Ниночка грустно вздохнула. - То, что это она - я уверена. Больше некому. Она одна знала, куда я спрятала эти вещи.
Спрятанными вещами была серебряная сахарница и икона в золотом окладе с дорогими камнями.
- Всё это давно надо было сдать, а я спрятала, и Дуня мне сама помогала тогда. Даже место для тайника мы с ней вместе выбрали, - Ниночка грустно посмотрела на Солганского. - Но просто эту икону у меня рука не поднималась им отдать. А сахарница... я её хотела немного попозже обменять на продукты, хоть на кусок сала или муку. Маме сейчас надо питаться получше, у неё недавно опять чахотка открылась.
В глазах у Ниночки блеснули слёзы.
- Мама совсем больная была в тот день, лежала в постели. Поэтому её не взяли вместе со мной. Но я теперь так боюсь, что и её арестуют, - по щекам Ниночки побежали крупные слёзы.
- Ну, ну, не плачьте, - попытался утешить её Солганский, - будем надеяться на лучшее. У Вас есть кто-то ещё из родных?
- Отец умер четыре года назад. А брат... Володя... его убили в 18-ом, нам написал об этом его друг. Он служил у Корнилова.
Плечи Ниночки дрогнули.
- Я не могу простить Дуню, - прошептала девушка. - Зачем она с нами так?
Солганский приподнялся и слегка обнял её за плечи.
- Нина, очень трудно простить предательство. Меня вот друг предал.
- Друг? - она посмотрела на него расширенными глазами. - Но почему?
И что же Вы такого сделали?
- Сделал ему больно в своё время. А он решил, что его боль я должен смыть кровью, - Солганский горько усмехнулся. - Я тоже никак не могу простить его, Нина. Пока не могу.
- Боже мой! - воскликнула Ниночка, - Что случилось с людьми?
Или... они всегда были такими, а мы просто не замечали этого?
- Может быть, - ответил Ян.
Возникла пауза...
- Сколько Вам лет? - нарушил молчание Солганский.
- Восемнадцать. Совсем скоро девятнадцать исполнится, в мае, - поспешно добавила Ниночка, как будто хотела казаться старше своих лет.
"Марусе сейчас тоже восемнадцать, - подумал Солганский, - Совсем ребёнок. Ладно - меня и остальных мучают, но её-то сюда за что?"
И он почувствовал глухую злость, нараставшую где-то внутри...
- А у Вас, - Ниночка слегка дотронулась до его рукава и заглянула в глаза, - у Вас есть родные?
- Родители умерли, - ответил Ян, - есть жена, но она в другом городе. Далеко отсюда.
Ниночка внимательно смотрела на него.
- Наверное, она красивая? - вдруг спросила она.
- Очень. Самая красивая женщина на свете.
- Это здорово. А я... - Ниночка опустила глаза и замолчала, - я никогда никого ещё не любила. Даже не целовалась ни с кем. Хочется ведь по любви...
Она немного покраснела.
- Я вообще, ерунду какую-то говорю сейчас. Простите. Это от нервов наверное и от усталости.
- Ничего, Ниночка, - сказал ей Ян. - И это не ерунда. Всё ещё у Вас будет хорошо. И любовь будет.
Нина смотрела на него совсем по-детски, верила.
На следующий день, в воскресенье, был приём передач от родственников.
И Ниночка тоже получила узелок с передачей от своей матери.
Усевшись на нары, девушка развязала слабо затянутый тряпичный узел.
- Ой! - громко воскликнула она, - здесь точно уже кто-то порылся!
Солганский с трудом встал со своей лежанки и подошёл к ней.
- Ну, смотрите, Ян! - Ниночка показала ему на содержимое развязанного узелка. Там лежала пара яблок, немного жженых леденцов и половина пирога с капустой, явно уже кем-то отломанная.
- Ниночка, здесь это обычное дело. Они вскрывают все передачи, смотрят и что получше из них забирают себе, - Солганский сел рядом с ней на деревянные доски.
- Но ведь это так несправедливо! - громко воскликнула девушка.
"Справедливость... теперь это слово ничего не значит", - подумал Ян.
Но вслух сказал ей другое:
- Ну что поделать, Нина... нам приходится терпеть всё это.
- Ладно, - она вытерла кулачком глаза и, отломив кусок от того, что осталось от пирога, протянула его Солганскому:
- Возьмите пожалуйста. Я одна есть всё равно не буду.
И мне ведь приносят, а у Вас в Петрограде никого нет.
Ян стал наотрез отказываться, но Ниночка чуть ли не закричала, настаивая.
Она оказалась очень эмоциональной.
- Спасибо, милая Ниночка, - Солганский всё-таки взял из ее рук кусок пирога и откусил его, - очень вкусно. Я уже и забыл, когда ел домашнюю еду.
- На здоровье, Ян, - она улыбнулась. - А знаете, какой сегодня день?
- Какой?
- Вербное воскресенье.
- Да, верно. Я совсем забыл. У меня все дни как-то смешались.
- Завтра начинается страстная неделя. А следующее воскресенье светлая Пасха Христова. Я так люблю этот праздник, - тихо сказала Ниночка.
На другой день ближе к вечеру Нину вызвали на допрос. Солганский беспокоился за неё. Молоденькая симпатичная девушка наверняка могла вызвать нездоровый интерес у чекистов. Её не было минут сорок, и он уже начал сильно волноваться.
- Ну что, как себя чувствуешь? - рядом с ним на солому сел Сергей Покровский.
- Да ничего вроде, болит только всё, - ответил Ян, - но второй день уже не трогают.
Солганский посмотрел на Сергея.
- Да ты никак побрился? - удивился он, - и как тебе это удалось?
- Побрился, - гордо ответил Покровский. - Надоело, как скотине ходить.
А как... да просто приплатил одному, вот меня и побрили, в наручниках конечно. Могу и насчёт тебя договориться.
- Ладно, Сергей, не надо, - Солганский закашлялся, - побреюсь, когда выйду отсюда.
Заскрежетали замки, дверь отворилась и в камеру втолкнули бледную Ниночку.
- Ну что, Ниночка? - спросил Ян, когда она подошла и села рядом с ним. - Как всё прошло?
Девушка стала рассказывать. Обращались с ней довольно спокойно, не приставали. Сначала удостоверили личность, потом были вопросы про известные уже икону и сахарницу.
- Зачем я их спрятала всё спрашивали, - Нина подняла на Солганского большие серые глаза. - А ещё спрашивали про брата.
- Про Вашего брата?
- Да. Где он воевал, в какой армии, ну и всякие мелочи ещё.
- И что Вы ответили?
- Я всё честно ответила, как было.
- Нина, зачем? - громко спросил Солганский.
Девушка испуганно посмотрела на него.
- Зачем Вы всё это рассказали?
- Но... какое это теперь имеет значение? - запинаясь проговорила она, - Володя уже почти два года как мёртв.
- Да какая разница, Нина, - Солганский взял её за руку, - им главное хоть к чему-нибудь прицепиться, найти хоть какую-то вину, хотя бы косвенную.
Вы понимаете?
- Но что же теперь делать? - губы Ниночки дрогнули. - Я им уже всё рассказала про брата.
- Ладно, Ниночка, - Солганский слегка обнял её, увидев, что глаза девушки наполняются слезами, - будем надеяться на лучшее.
- Да, - всхлипнула она. - Спасибо Вам, Ян.
Два дня Солганского не трогали. А на третий, во вторник его опять вызвали на допрос.
"Боже, дай мне сил", - подумал Ян, услышав свою фамилию и знакомое:
- На выход!
- Давай, шевелись! - прокричал ему, стоящий у двери охранник, - Или тебя, что, до вечера нам ждать?!
Ему опять надели наручники и повели к Юдину.
- Ну что же, не изменили своего мнения? - поинтересовался у него чекист, когда Солганского грубо пихнули перед ним на стул.
