Не успевает найти должный ответ, как в стену рядом с ее головой с треком врезается кулак, и злое:
– Какого черта! – сотрясает воздух.
От неожиданности Ева перестает дышать и, не мигая, смотрит на искаженное от гнева лицо Эриха. И ей совсем не нравится то, что она видит. Злое. Опасное. Страшное. Способное убить существо.
– Не смей выходить из комнаты! Поняла? – он трясет ее за плечи, и лишь когда она кивает, отпускает.
Ева делает судорожный вдох, когда он отстраняется, и буквально вылетает из комнаты. Обхватывает себя дрожащими руками и сползает вниз по стене. Она не понимает, что происходит. Но ни сил, ни желания что-либо выяснять у нее нет. Все меняет женский крик, донесшийся с первого этажа, звон бьющегося стекла и треск разламывающейся на куски мебели.
Ева застывает на верхней ступеньке широкой лестницы, ведущей вниз, на первый этаж. В гостиной неестественно светло. Отмечает распахнутую настежь входную дверь и заливающие комнату солнечные лучи. Разломанный на куски диван, рядом с ним замершее в неестественной позе тело Филиппа и точащую из его шеи иглу с ампулой снотворного, которое ученые из ее лаборатории разработали для борьбы с вампирами.
Разбитое окно, через которое выпала Виолета. Злого, как черт Эриха. И двух девушек, стоящих плечом к плечу посреди гостиной.
– Ева, помоги!
Крик Веты выводит ее из ступора. И хотя все происходит настолько быстро, что не занимает и пары секунд, для Евы это мгновение растягивается в вечность. Она концентрируется, вкладывает в удар всю свою силу и направляет его в сторону Эриха. Видит, как тот пошатнулся, и бьет повторно. Хотя удар приходится по уже пустому месту, снова сосредотачивается. Злое рычание придает сил. Полупустая ампула со снотворным, валяющаяся на полу, там, где только что стоял Эрих, дарит надежду. Он сбежал. Спрятался. С ослабленным вампиром они справятся без труда. Настраивается на следы энергии Эриха и снова бьет. Его крик оглушает. В нем столько боли и агонии, что она невольно отзывается дрожью в ее теле.
Ева отгоняет непрошеную жалость и снова бьет. Вслепую. Наотмашь. Ощущает вспышки силы девочек. И пусть они намного слабее, чем она, втроем они доводят дело до конца. После очередного удара в гостиной становится настолько тихо, что Ева может различить сбивчивое дыхание подруг.
Ева за секунду преодолевает лестничный пролет и бросается в объятья подруг.
- Вета! Мишель! Боже, я так рада вас видеть! Как вы меня нашли?
- Нам подкинули записку. Потом расскажем. Нужно убираться, пока вампиры не пришли в себя. На берегу нас ждет лодка.
Ева кивает. Все, чего она сейчас хочет – это выбраться из этого ада и больше никогда не возвращаться. Если бы она только знала, что именно этому ее желанию так и не суждено сбыться.
Спустя пару часов, лежа на холодном мраморном полу в ванной, она пыталась понять, когда совершила ошибку. Какое ее решение оказалось роковым? Когда впала в ступор от его крика:
– Стоять! – находясь практически у самой двери.
Когда замешкалась буквально на секунду, и этой секунды ему хватило, чтобы отшвырнуть Вету и та потеряла сознание, ударившись головой об стену. А следом за ней устранил и Мишель. Или когда, стоя среди солнечных лучей и глядя на неподвижных подруг, на его рык:
– Назад! – шагнула к нему обратно.
Или когда ударила его еще раз, стоило ему приблизиться к ее беспомощным подругам. Именно тогда она прочитала в его глазах свой приговор.
Как бы то ни было, где бы она не ошиблась, Ева с лихвой рассчиталась за свой промах. Ощутив на себе все прелести общения с разъяренным вампиром. И если перед этим она не хотела, чтобы он ее кусал, то сейчас молилась именно об этом. Чтобы разум отключился, и пусть творит с телом, что хочет.
Но, похоже, в его планы такая милость не входила. Он наказывал ее, заставляя запомнить каждую секунду, чтобы все мгновения въелись в память.
После того, как он от нее отстраняется, еще какое-то время, не двигаясь, лежит на кровати. Просто боится пошевелиться, и лишь когда он выходит из комнаты, встает. Движения отдают болью, но не это сейчас волнует. От чужого запаха, въевшегося, словно паразит, в кожу начинает тошнить. Она сейчас бы убила за возможность принять ванну и стереть с себя все напоминания его присутствия.
Взгляд останавливается на черном мраморном бортике ванной. Цепляется за серые прожилки и застывает на красных вкраплениях на идеально гладкой поверхности. Они столь малы и незначительны, что при других обстоятельствах не обратила бы внимание. Но сейчас, после того, что произошло, они, словно красная тряпка, действуют мощным раздражителем на и так расшатанную нервную систему. Пятна. Едва различимые. Багровые. Словно кровь, въевшаяся в толщу вековой породы.
От такой ассоциации начинает тошнить. Но Ева не в силах отвести от них взгляд. И перевести его на что-то другое. Вокруг зеркала, сплошные. Ни единой поверхности без этого чертового отражателя. А она не хочет на себя смотреть. Боится. Знает, что увидит. И трусливо прячется за нежеланием воспринимать действительность. Словно это все сон. Словно это произошло не с ней.
Но посмотреть все же приходится. Когда дрожащие ноги больше не держат и подгибаются в коленях. Когда пальцы цепляются за тот же мраморный бортик, чтобы не упасть. Когда собственная кровь грязными разводами вливается в черно-серый узор.
Ева стряхивает волосы с лица. Резким, нервным движением стягивает их в пучок. Чтобы не мешали. Не закрывали обзор. В упор, не мигая, смотрит на собственное отражение. И кривится от отвращения. Зрелище еще то. Все тело разодрано когтями, глубоко, до вскрывшихся кровеносных сосудов. Жалкая и растерзанная.
Ева не выдерживает. Вид собственного изуродованного тела вызывает странную апатию. Отпускает руки и все же сползает вниз. По черной мраморной поверхности. На такой же черный гладкий пол. Упирается лбом в колени и закрывает глаза.
Не хочется думать. Анализировать. Сопоставлять. Делать выводы.
Хочется заполнить мысли ничего незначащей ерундой. Или пустотой. Вязкой. Непроглядной. Чтобы ни одна эмоция, ни один рефлекс не пробрался под ее толстый слой, чтобы и остался там – в подкорке. Не просочился на поверхность, въедаясь в ту часть мозга, что отвечала за разум. Заставляя думать. Анализировать. Сопоставлять.
Не получалось.
В воздухе все еще висели его слова. Холодные. Пренебрежительные:
– Все могло бы быть иначе…
Могло бы… Если бы… От такого предположения сводит скулы. И хочется смести рукой идеально выложенные в ряд горящие свечи. Разнести в хлам иллюзию того, что могло бы быть иначе.
Не могло бы… И не должно… Ее разодранное до крови тело тому подтверждение. Хищник остается хищником, какую бы личину на себя не надел. Каким бы цивилизованным не пытался казаться. Природу не обманешь. Она решила поиграть с диким зверем, искренне веря, что такого можно обмануть.
Какой же наивной и самонадеянной идиоткой она была. У нее ведь изначально не было ни единого шанса. Теперь она это понимала. И это понимание обошлось ей большой ценой. Она предпочла бы не знать. Иллюзия возможности давала надежду. А сейчас… Сейчас все изменилось. У него в плену не только она. А и ее подруги. Которых никогда не бросит. Больше нет смысла ее запирать. Сторожить. Пугать собаками. Она и так не уйдет. Без них.
Можно бесконечно долго себя жалеть. Можно бесконечно долго перебирать в памяти каждый эпизод, каждый фрагмент того, что с тобой произошло. Можно довести себя до затяжной депрессии и саморазрушения. Можно просто сломаться. Или можно попытаться переступить через недавнее унижение и жить дальше. Перетерпеть. Забыть. И вычеркнуть. Словно ничего и не было.
Ева выбирает последнее. В перспективе. В теории. Мысленно цепляется за эту необходимость. Она должна встать и двигаться дальше. Не ради себя. Ее судьба уже решена. По крайнее мере, на тот отрезок времени, пока не надоест.
Она должна помочь девочкам. Ева держится за эту мысль и повторяет, словно мантру. Снова и снова. Она должна... должна выяснить, что упырь сделал с ее подругами. Должна понять, как их спасти. Она должна.
Должна. Но пока мысли – это все, на что у нее хватает сил. Она все еще лежит на полу. Жалкая и раздавленная. Только сейчас отмечает, насколько обжигающе холоден черный мрамор. Окоченевшими пальцами скользит по гладкой поверхности, бессмысленным взглядом провожая нелепое движение: вдоль серых прожилок, вдоль багровых разводов. Как же много крови. К горлу медленно подступает ранее отступившая тошнота. И отвращение. Врожденная брезгливость становится катализатором. И сама не поняла, откуда взялись силы. Как смогла подняться, снова цепляясь дрожащими пальцами за мраморный бортик. Снова упираясь полным горечи взглядом в зеркальную стену. Снова по кругу. Что же он с ней сделал...
Ева отгоняет непрошеную волну жалости. Словно безумная, трясет головой. Она справится! Справится! Она должна! Главное – смыть с себя его запах. Если будет нужно, содрать вместе с кожей. И тогда она справится. Где же они берут воду? Она помнит, как он спасал ее от обморожения в горячей воде. Взгляд упирается в хромированный кран. В подобной глуши абсолютно бесполезная вещь: нет электричества, нет водопровода. Но Ева все же протягивает руку, проворачивает вентиль. И, не мигая, смотрит на мощную струю воды.
– Не стоит! – приглушенный женский тембр врывается в сознание.
Ева вздрагивает. И переводит растерянный взгляд на незваную гостью. Человек. Женщина за пятьдесят. Со слабым подобием приветливости на лице. И стальным взглядом. Она продолжает что-то говорить. Ее слова кажутся размытыми и нечеткими, они достигают сознания лишь рваными фрагментами, не передавая сути. Почему не стоит? Ева пытается возмутиться, когда незнакомка бесцеремонно нарушает ее личное пространство и закрывает кран. Не получается. Из сдавленного спазмом горла вырывается лишь хриплое подобие звука. Оказывается, сорвала себе связки. Неудивительно, совсем недавно ее крики оглушали ближайшие мили сотнями децибел.
Приходится молча выслушать замечание, что горячая вода принесет вред израненной коже. Ее доводы кажутся логичными. Но после случившегося мозг Евы просто потерял способность улавливать разумную информацию. С трудом получается процедить сжатое:
– Плевать!
Плевать на возможные ожоги. И так больно. Плевать на последствия. Ее обмен веществ все исправит. Раны затянутся. Сейчас главное – встать под душ, и смыть с себя въевшиеся в кожу прикосновения.
Но встать под спасительные потоки воды так и не получается. И откуда столько силы в хрупком человеческом существе? Раньше Ева бы без труда отшвырнула нахалку, не позволив даже прикоснуться к себе. А сейчас выслушивает проповедь, что ведет себя как неразумный ребенок и не может скинуть чужие руки.
А все эта чертова слабость. На мгновение приходит мысль подкрепиться. И плевать, что это женщина. Плевать, что она их не трогает, питаясь лишь мужчинами. Плевать на принципы. Это ведь не сложно, и ей станет намного лучше. Ловит взглядом глаза незнакомки, цепляется за ее сознание. И тут же отпускает. От энергии, пробитой, подобно ситу, болезнью, становится еще хуже. И не только физически.
Женщина, даже не заметив постороннего вмешательства, продолжала что-то говорить. Фразами, не достигающими сознания. Пока одна из них не цепляет память определенным сочетанием букв. Не отвлекает от собственной боли и переживаний.
– Мистер Лафар попросил обработать ваши раны мазью. И мне все равно, хотите вы этого или нет.
Лафар. Она раньше слышала эту фамилию. И неоднократно. Эрих Лафар. Он был кем-то весомым в его мире, иначе фамилия бы стерлась в годах и не вспоминалась бы в частных разговорах. В памяти замелькали отдельные фрагменты: папка с биографией семьи Лафар, обнаруженная ею в нижнем ящике письменного стола Алекса. Она тогда бегло пролистала ее, не догадываясь, что когда-то лично придется встретиться с одним из них. Плюс пометка на папке "все уничтожены" не располагала к более тщательному просмотру. Да и искала она тогда совсем другую информацию. И предпочитала не замечать то, что ее не касалось. А стоило. Сейчас бы имела хоть какие-нибудь сведения о своем мучителе.
Ева все же позволяет увести себя из ванной. На десятой попытке и сто первом уговоре. Понимает, что женщина все же права, и ей нужна помощь. Чем быстрее восстановится, тем скорее сможет выяснить, как помочь подругам.
На пороге спальни спотыкается: взгляд замирает на широкой двуспальной кровати. Вид смятых простыней возвращает неприятные воспоминания. Но, все же переборов брезгливость и отвращение, Ева ложится. Позволяет абсолютно незнакомой ей женщине прикасаться к телу. И как бы ни хотелось признавать, но мазь, которую женщина втирала в ее кожу, приносила ощутимое облегчение. И не только физическое. Ева чувствовала, как начала расслабляться, мозг медленно погружался в эфемерное состояние покоя и умиротворенности. Она хотела спросить, с чего это упырь проявил о ней столь необъяснимую заботу, но промолчала. Вряд ли ей ответят. Да и после того, что он с ней сделал, это и не важно.
Ей снится старый кошмар. Преследующий по ночам уже ни один год. Эпизод из старой, забытой жизни. Эпизод, преследующий душераздирающими криками и угрызениями совести. Ей снится ее детство. Последние дни пребывания в лаборатории. Они находятся в своей комнате: Настя, Лиза и Маша. Взвинченные до предела и готовые бороться до последнего вздоха. Настя, последние десять минут в упор смотрящая в одну точку, резко поворачивает голову к подругам и тихо произносит:
– Сегодня!
Девочки молча кивают. Все решено. Заранее. Ими. За них. Понимали, что рискуют, что попытка может провалиться, но выбора не было. Лучше так, пытаясь хоть что-то изменить, чем молча ждать, когда не проснутся после очередного укола.
Они дождались ночи. Их комнаты никогда не закрывались, в этом не было нужды. Выйти из лаборатории могли лишь сотрудники, дверь открывалась после сканирования сетчатки глаза. Да и камеры фиксировали любое передвижение по территории. Настя надеялась на удачу. В последнее время что-то происходило, и на ночь оставалось все меньше охраны. Сегодня она видела лишь одного. Это был их шанс. Выскользнув из комнаты, она нарочно пошатнулась. По ее легенде ей стало плохо. И срочно нужна помощь. Нетвердым шагом, держась рукой за стену, добрела до кабинета Кушнарева.
Как и ожидала – закрыто. Она видела, как профессор, поспешно собравшись, куда-то ушел. Позвала на помощь. Для большей убедительности сползла по стене, имитируя слабость и тошноту. С трудом сдержала улыбку, услышав торопливые шаги. У нее получилось отвлечь охранника от камер видеонаблюдения. Дальше – дело за Лизой и Машей.
Недовольный голос охранника прозвенел прямо возле уха:
- Номер восемьдесят девять, немедленно вернитесь в комнату!
Настя поднимает голову, их взгляды пересекаются. В его – нетерпение и раздражение, в ее – желание выжить и страх за то, что предстоит сделать. Когда он подает ей руку, чтобы помочь подняться, делает резкий выпад и со всей силы бьет в солнечное сплетение зажатым в руке ножом для разрезания бумаги, который удалось стащить из кабинета Кушнарева.
– Какого черта! – сотрясает воздух.
От неожиданности Ева перестает дышать и, не мигая, смотрит на искаженное от гнева лицо Эриха. И ей совсем не нравится то, что она видит. Злое. Опасное. Страшное. Способное убить существо.
– Не смей выходить из комнаты! Поняла? – он трясет ее за плечи, и лишь когда она кивает, отпускает.
Ева делает судорожный вдох, когда он отстраняется, и буквально вылетает из комнаты. Обхватывает себя дрожащими руками и сползает вниз по стене. Она не понимает, что происходит. Но ни сил, ни желания что-либо выяснять у нее нет. Все меняет женский крик, донесшийся с первого этажа, звон бьющегося стекла и треск разламывающейся на куски мебели.
Ева застывает на верхней ступеньке широкой лестницы, ведущей вниз, на первый этаж. В гостиной неестественно светло. Отмечает распахнутую настежь входную дверь и заливающие комнату солнечные лучи. Разломанный на куски диван, рядом с ним замершее в неестественной позе тело Филиппа и точащую из его шеи иглу с ампулой снотворного, которое ученые из ее лаборатории разработали для борьбы с вампирами.
Разбитое окно, через которое выпала Виолета. Злого, как черт Эриха. И двух девушек, стоящих плечом к плечу посреди гостиной.
– Ева, помоги!
Крик Веты выводит ее из ступора. И хотя все происходит настолько быстро, что не занимает и пары секунд, для Евы это мгновение растягивается в вечность. Она концентрируется, вкладывает в удар всю свою силу и направляет его в сторону Эриха. Видит, как тот пошатнулся, и бьет повторно. Хотя удар приходится по уже пустому месту, снова сосредотачивается. Злое рычание придает сил. Полупустая ампула со снотворным, валяющаяся на полу, там, где только что стоял Эрих, дарит надежду. Он сбежал. Спрятался. С ослабленным вампиром они справятся без труда. Настраивается на следы энергии Эриха и снова бьет. Его крик оглушает. В нем столько боли и агонии, что она невольно отзывается дрожью в ее теле.
Ева отгоняет непрошеную жалость и снова бьет. Вслепую. Наотмашь. Ощущает вспышки силы девочек. И пусть они намного слабее, чем она, втроем они доводят дело до конца. После очередного удара в гостиной становится настолько тихо, что Ева может различить сбивчивое дыхание подруг.
Ева за секунду преодолевает лестничный пролет и бросается в объятья подруг.
- Вета! Мишель! Боже, я так рада вас видеть! Как вы меня нашли?
- Нам подкинули записку. Потом расскажем. Нужно убираться, пока вампиры не пришли в себя. На берегу нас ждет лодка.
Ева кивает. Все, чего она сейчас хочет – это выбраться из этого ада и больше никогда не возвращаться. Если бы она только знала, что именно этому ее желанию так и не суждено сбыться.
Спустя пару часов, лежа на холодном мраморном полу в ванной, она пыталась понять, когда совершила ошибку. Какое ее решение оказалось роковым? Когда впала в ступор от его крика:
– Стоять! – находясь практически у самой двери.
Когда замешкалась буквально на секунду, и этой секунды ему хватило, чтобы отшвырнуть Вету и та потеряла сознание, ударившись головой об стену. А следом за ней устранил и Мишель. Или когда, стоя среди солнечных лучей и глядя на неподвижных подруг, на его рык:
– Назад! – шагнула к нему обратно.
Или когда ударила его еще раз, стоило ему приблизиться к ее беспомощным подругам. Именно тогда она прочитала в его глазах свой приговор.
Как бы то ни было, где бы она не ошиблась, Ева с лихвой рассчиталась за свой промах. Ощутив на себе все прелести общения с разъяренным вампиром. И если перед этим она не хотела, чтобы он ее кусал, то сейчас молилась именно об этом. Чтобы разум отключился, и пусть творит с телом, что хочет.
Но, похоже, в его планы такая милость не входила. Он наказывал ее, заставляя запомнить каждую секунду, чтобы все мгновения въелись в память.
После того, как он от нее отстраняется, еще какое-то время, не двигаясь, лежит на кровати. Просто боится пошевелиться, и лишь когда он выходит из комнаты, встает. Движения отдают болью, но не это сейчас волнует. От чужого запаха, въевшегося, словно паразит, в кожу начинает тошнить. Она сейчас бы убила за возможность принять ванну и стереть с себя все напоминания его присутствия.
Взгляд останавливается на черном мраморном бортике ванной. Цепляется за серые прожилки и застывает на красных вкраплениях на идеально гладкой поверхности. Они столь малы и незначительны, что при других обстоятельствах не обратила бы внимание. Но сейчас, после того, что произошло, они, словно красная тряпка, действуют мощным раздражителем на и так расшатанную нервную систему. Пятна. Едва различимые. Багровые. Словно кровь, въевшаяся в толщу вековой породы.
От такой ассоциации начинает тошнить. Но Ева не в силах отвести от них взгляд. И перевести его на что-то другое. Вокруг зеркала, сплошные. Ни единой поверхности без этого чертового отражателя. А она не хочет на себя смотреть. Боится. Знает, что увидит. И трусливо прячется за нежеланием воспринимать действительность. Словно это все сон. Словно это произошло не с ней.
Но посмотреть все же приходится. Когда дрожащие ноги больше не держат и подгибаются в коленях. Когда пальцы цепляются за тот же мраморный бортик, чтобы не упасть. Когда собственная кровь грязными разводами вливается в черно-серый узор.
Ева стряхивает волосы с лица. Резким, нервным движением стягивает их в пучок. Чтобы не мешали. Не закрывали обзор. В упор, не мигая, смотрит на собственное отражение. И кривится от отвращения. Зрелище еще то. Все тело разодрано когтями, глубоко, до вскрывшихся кровеносных сосудов. Жалкая и растерзанная.
Ева не выдерживает. Вид собственного изуродованного тела вызывает странную апатию. Отпускает руки и все же сползает вниз. По черной мраморной поверхности. На такой же черный гладкий пол. Упирается лбом в колени и закрывает глаза.
Не хочется думать. Анализировать. Сопоставлять. Делать выводы.
Хочется заполнить мысли ничего незначащей ерундой. Или пустотой. Вязкой. Непроглядной. Чтобы ни одна эмоция, ни один рефлекс не пробрался под ее толстый слой, чтобы и остался там – в подкорке. Не просочился на поверхность, въедаясь в ту часть мозга, что отвечала за разум. Заставляя думать. Анализировать. Сопоставлять.
Не получалось.
В воздухе все еще висели его слова. Холодные. Пренебрежительные:
– Все могло бы быть иначе…
Могло бы… Если бы… От такого предположения сводит скулы. И хочется смести рукой идеально выложенные в ряд горящие свечи. Разнести в хлам иллюзию того, что могло бы быть иначе.
Не могло бы… И не должно… Ее разодранное до крови тело тому подтверждение. Хищник остается хищником, какую бы личину на себя не надел. Каким бы цивилизованным не пытался казаться. Природу не обманешь. Она решила поиграть с диким зверем, искренне веря, что такого можно обмануть.
Какой же наивной и самонадеянной идиоткой она была. У нее ведь изначально не было ни единого шанса. Теперь она это понимала. И это понимание обошлось ей большой ценой. Она предпочла бы не знать. Иллюзия возможности давала надежду. А сейчас… Сейчас все изменилось. У него в плену не только она. А и ее подруги. Которых никогда не бросит. Больше нет смысла ее запирать. Сторожить. Пугать собаками. Она и так не уйдет. Без них.
Глава 10
Можно бесконечно долго себя жалеть. Можно бесконечно долго перебирать в памяти каждый эпизод, каждый фрагмент того, что с тобой произошло. Можно довести себя до затяжной депрессии и саморазрушения. Можно просто сломаться. Или можно попытаться переступить через недавнее унижение и жить дальше. Перетерпеть. Забыть. И вычеркнуть. Словно ничего и не было.
Ева выбирает последнее. В перспективе. В теории. Мысленно цепляется за эту необходимость. Она должна встать и двигаться дальше. Не ради себя. Ее судьба уже решена. По крайнее мере, на тот отрезок времени, пока не надоест.
Она должна помочь девочкам. Ева держится за эту мысль и повторяет, словно мантру. Снова и снова. Она должна... должна выяснить, что упырь сделал с ее подругами. Должна понять, как их спасти. Она должна.
Должна. Но пока мысли – это все, на что у нее хватает сил. Она все еще лежит на полу. Жалкая и раздавленная. Только сейчас отмечает, насколько обжигающе холоден черный мрамор. Окоченевшими пальцами скользит по гладкой поверхности, бессмысленным взглядом провожая нелепое движение: вдоль серых прожилок, вдоль багровых разводов. Как же много крови. К горлу медленно подступает ранее отступившая тошнота. И отвращение. Врожденная брезгливость становится катализатором. И сама не поняла, откуда взялись силы. Как смогла подняться, снова цепляясь дрожащими пальцами за мраморный бортик. Снова упираясь полным горечи взглядом в зеркальную стену. Снова по кругу. Что же он с ней сделал...
Ева отгоняет непрошеную волну жалости. Словно безумная, трясет головой. Она справится! Справится! Она должна! Главное – смыть с себя его запах. Если будет нужно, содрать вместе с кожей. И тогда она справится. Где же они берут воду? Она помнит, как он спасал ее от обморожения в горячей воде. Взгляд упирается в хромированный кран. В подобной глуши абсолютно бесполезная вещь: нет электричества, нет водопровода. Но Ева все же протягивает руку, проворачивает вентиль. И, не мигая, смотрит на мощную струю воды.
– Не стоит! – приглушенный женский тембр врывается в сознание.
Ева вздрагивает. И переводит растерянный взгляд на незваную гостью. Человек. Женщина за пятьдесят. Со слабым подобием приветливости на лице. И стальным взглядом. Она продолжает что-то говорить. Ее слова кажутся размытыми и нечеткими, они достигают сознания лишь рваными фрагментами, не передавая сути. Почему не стоит? Ева пытается возмутиться, когда незнакомка бесцеремонно нарушает ее личное пространство и закрывает кран. Не получается. Из сдавленного спазмом горла вырывается лишь хриплое подобие звука. Оказывается, сорвала себе связки. Неудивительно, совсем недавно ее крики оглушали ближайшие мили сотнями децибел.
Приходится молча выслушать замечание, что горячая вода принесет вред израненной коже. Ее доводы кажутся логичными. Но после случившегося мозг Евы просто потерял способность улавливать разумную информацию. С трудом получается процедить сжатое:
– Плевать!
Плевать на возможные ожоги. И так больно. Плевать на последствия. Ее обмен веществ все исправит. Раны затянутся. Сейчас главное – встать под душ, и смыть с себя въевшиеся в кожу прикосновения.
Но встать под спасительные потоки воды так и не получается. И откуда столько силы в хрупком человеческом существе? Раньше Ева бы без труда отшвырнула нахалку, не позволив даже прикоснуться к себе. А сейчас выслушивает проповедь, что ведет себя как неразумный ребенок и не может скинуть чужие руки.
А все эта чертова слабость. На мгновение приходит мысль подкрепиться. И плевать, что это женщина. Плевать, что она их не трогает, питаясь лишь мужчинами. Плевать на принципы. Это ведь не сложно, и ей станет намного лучше. Ловит взглядом глаза незнакомки, цепляется за ее сознание. И тут же отпускает. От энергии, пробитой, подобно ситу, болезнью, становится еще хуже. И не только физически.
Женщина, даже не заметив постороннего вмешательства, продолжала что-то говорить. Фразами, не достигающими сознания. Пока одна из них не цепляет память определенным сочетанием букв. Не отвлекает от собственной боли и переживаний.
– Мистер Лафар попросил обработать ваши раны мазью. И мне все равно, хотите вы этого или нет.
Лафар. Она раньше слышала эту фамилию. И неоднократно. Эрих Лафар. Он был кем-то весомым в его мире, иначе фамилия бы стерлась в годах и не вспоминалась бы в частных разговорах. В памяти замелькали отдельные фрагменты: папка с биографией семьи Лафар, обнаруженная ею в нижнем ящике письменного стола Алекса. Она тогда бегло пролистала ее, не догадываясь, что когда-то лично придется встретиться с одним из них. Плюс пометка на папке "все уничтожены" не располагала к более тщательному просмотру. Да и искала она тогда совсем другую информацию. И предпочитала не замечать то, что ее не касалось. А стоило. Сейчас бы имела хоть какие-нибудь сведения о своем мучителе.
Ева все же позволяет увести себя из ванной. На десятой попытке и сто первом уговоре. Понимает, что женщина все же права, и ей нужна помощь. Чем быстрее восстановится, тем скорее сможет выяснить, как помочь подругам.
На пороге спальни спотыкается: взгляд замирает на широкой двуспальной кровати. Вид смятых простыней возвращает неприятные воспоминания. Но, все же переборов брезгливость и отвращение, Ева ложится. Позволяет абсолютно незнакомой ей женщине прикасаться к телу. И как бы ни хотелось признавать, но мазь, которую женщина втирала в ее кожу, приносила ощутимое облегчение. И не только физическое. Ева чувствовала, как начала расслабляться, мозг медленно погружался в эфемерное состояние покоя и умиротворенности. Она хотела спросить, с чего это упырь проявил о ней столь необъяснимую заботу, но промолчала. Вряд ли ей ответят. Да и после того, что он с ней сделал, это и не важно.
Ей снится старый кошмар. Преследующий по ночам уже ни один год. Эпизод из старой, забытой жизни. Эпизод, преследующий душераздирающими криками и угрызениями совести. Ей снится ее детство. Последние дни пребывания в лаборатории. Они находятся в своей комнате: Настя, Лиза и Маша. Взвинченные до предела и готовые бороться до последнего вздоха. Настя, последние десять минут в упор смотрящая в одну точку, резко поворачивает голову к подругам и тихо произносит:
– Сегодня!
Девочки молча кивают. Все решено. Заранее. Ими. За них. Понимали, что рискуют, что попытка может провалиться, но выбора не было. Лучше так, пытаясь хоть что-то изменить, чем молча ждать, когда не проснутся после очередного укола.
Они дождались ночи. Их комнаты никогда не закрывались, в этом не было нужды. Выйти из лаборатории могли лишь сотрудники, дверь открывалась после сканирования сетчатки глаза. Да и камеры фиксировали любое передвижение по территории. Настя надеялась на удачу. В последнее время что-то происходило, и на ночь оставалось все меньше охраны. Сегодня она видела лишь одного. Это был их шанс. Выскользнув из комнаты, она нарочно пошатнулась. По ее легенде ей стало плохо. И срочно нужна помощь. Нетвердым шагом, держась рукой за стену, добрела до кабинета Кушнарева.
Как и ожидала – закрыто. Она видела, как профессор, поспешно собравшись, куда-то ушел. Позвала на помощь. Для большей убедительности сползла по стене, имитируя слабость и тошноту. С трудом сдержала улыбку, услышав торопливые шаги. У нее получилось отвлечь охранника от камер видеонаблюдения. Дальше – дело за Лизой и Машей.
Недовольный голос охранника прозвенел прямо возле уха:
- Номер восемьдесят девять, немедленно вернитесь в комнату!
Настя поднимает голову, их взгляды пересекаются. В его – нетерпение и раздражение, в ее – желание выжить и страх за то, что предстоит сделать. Когда он подает ей руку, чтобы помочь подняться, делает резкий выпад и со всей силы бьет в солнечное сплетение зажатым в руке ножом для разрезания бумаги, который удалось стащить из кабинета Кушнарева.
