– А причины? – спросил он. – В записях об этом почти ничего нет.
– Я не экономист и не учёный-обществовед. Читал разные версии, могу их записать. Причин было много. И из-за границы помогали, и наши собственные ошибки, а главное – это кадры. В любом обществе существует элита, которая его цементирует и направляет, если она загнила, то рано или поздно всё начинает рассыпаться. В Российской Империи элитой было дворянство, а в Советском Союзе – это партийные и государственные чиновники. Если вам неприятно слово «чиновники», можете поменять его на «деятели». Такое государство может долго существовать только при жёстком контроле за аппаратом управления, иначе со временем начинаются семейственность, взяточничество, злоупотребление служебным положением и некомпетентность. Это пагубно влияет на экономику и создаёт напряжённость в обществе. В конечном итоге значительная часть таких чиновников становится неспособной работать, а претензии на долю общественного богатства растут непомерно. Когда на вашем месте оказался Машеров и начал чистить этот гадючник, ему устроили аварию с травмой позвоночника и параличом ног. Это Рузвельт мог править из коляски, у нас Машерова быстро убрали. Да он и сам уже к тому времени был сломлен. На таком посту, как ваш, излишняя снисходительность не менее вредит, чем жестокость. Разложение аппарата управления и взяточничество были и на Западе, но у них это сильно сдерживалось конкуренцией.
– Значит, прополка? – спросил Брежнев.
– Жёсткий контроль и достаточно серьёзная система наказаний, – ответил я. – Необязательно расстреливать, как это делали в Китае. Я даже Горбачёва не расстрелял бы. Проще скомпрометировать и выгнать к чёртовой матери. Работал он когда-то помощником комбайнёра, пусть и дальше убирает хлеб.
– Мне непонятно, почему ты всё это рассказал. Неужели совсем не боишься?
– Я прожил уже одну жизнь и видел, куда катится мир, я и пришёл к вам из-за этого. Можно было только предупредить Машерова, чтобы он избежал покушения и попытался закончить начатое, но его всё равно убрали бы. Всё зашло слишком далеко, поэтому действовать нужно сейчас. И нужно не только сохранить СССР, необходимо чтобы мы стали сильнее всех, иначе у нашей цивилизации не будет будущего. Я очень надеюсь на ваш здравый смысл. То, что я вам говорил, от меня больше никто не услышит.
– А если услышат? – спросил он. – Почему я должен тебе верить?
– Я не самоубийца, чтобы разносить о вас сплетни. Если вы воспользуетесь моими сведениями, ничего этого не будет. В моей голове хранится столько всего...
– Эти сведения можно взять и так.
– Попробуйте, – внутренне похолодев, сказал я. – Кого начнёте пытать, меня или Люсю? Если меня, я остановлю сердце и уйду. Я долго занимался йогой и смогу это сделать. Это не то, к чему я стремился, но если не оставите мне выбора...
Я не блефовал. Когда-то прочитал о том, как йоги замедляют биение сердца почти до его остановки, и попытался сделать то же самое. Эта глупость едва не стоила мне жизни. Техника там не очень сложная, опасность в возможности утратить контроль. Мало замедлить биение сердца, йоги ещё как-то тормозят процессы в организме. Я этого не сделал и чуть не потерял сознание, когда дотянул сердце до десяти ударов в минуту. Если бы вовремя не остановился, мог и умереть. Но если бы альтернативой стали пытки, я дошёл бы до конца.
– А если её?
– Сделаю то же самое! – сказал я, глядя ему в лицо. – Я люблю её больше жизни, но в таких случаях глупо поддаваться. Если вы пойдёте на такое, её не отпустят. Это только в идиотских фильмах герой бросает оружие, если к виску жены приставили пистолет, зная, что убить должны обоих.
– Никто не собирается вас пытать, – сказал он, – так что можешь успокоиться. Ты нужен живой, здоровый и довольный жизнью, чтобы не тянуть из тебя сведения, которым потом нельзя доверять. Но контролировать вас будут постоянно. И твои данные будут проверять на истинность.
– На полиграфе? С Машеровым я работал без этой ерунды, и он мне доверял.
– О каком полиграфе ты говоришь? – не понял Брежнев.
– Разве их ещё нет? Значит, скоро будут. Я сейчас полностью завишу от вас, какой мне смысл вас подставлять и рисковать головой? Надеюсь, что ещё буду заинтересован в этой работе.
– И чего же ты хочешь? – спросил он. – Во что оцениваешь свою помощь?
– Я буду нужен вам в Москве, поэтому переведёте в неё моего отца и Черзарова. Квартиры должны быть рядом. Так и мне меньше мотаться, и вашим людям легче нас контролировать. И нас должны поженить в шестнадцать лет. Конечно, если этого не сделают, я всё равно буду работать.
– А деньги? – спросил он.
– Я попросил бы и деньги, если бы в них нуждался. Пока зарабатываю больше, чем мы тратим. Надеюсь, мне не помешают заниматься творчеством.
– Ты называешь это творчеством? – усмехнулся он.
– Я помню текст не дословно, поэтому вношу и свою лепту. А в песнях меня интересует не авторство, а возможность их спеть. Если хотите, можно записать их на кого-нибудь другого.
– Можешь сдать экстерном школу?
– Могу.
– А твоя девушка?
– Может за год отчитаться за два класса.
– Чем думаешь заниматься в жизни?
– В той я был инженером, но не хочу её повторять. Жизнь миллионов людей начнёт меняться уже в ближайшее десятилетие, поэтому не будет многих созданных а моём прошлом книг и песен. Но я не думаю заниматься только ими, будет и своё. А Люся, наверное, станет певицей. У неё замечательный голос, а репертуар я обеспечу.
– Да, голос очень хороший, – согласился Брежнев. – И поёт с чувством. Моя жена плакала от её «Баллады». Значит, так! Вас поселят в этом санатории. Я буду отдыхать четыре дня, потом уеду в Москву. Вас заберу с собой. Вашим отцам устроят перевод и подготовят квартиры. Родители знают?
– Только мои и только обо мне. Ну и о них самих рассказал чуть-чуть.
– А почему не сказал родителям невесты? Не доверяешь?
– Они мне не поверили бы. Мои поверили с трудом, а сестре даже не говорил. И потом мне восемьдесят лет, а их дочери в пять раз меньше. Надежда сошла бы с ума!
– Не чувствую я в тебе взрослого человека, – покачал он головой. – Не мальчишка, конечно, особенно по разговору, но и не старик.
– Вы, Леонид Ильич, просто не знаете женщин!
– Это точно! – рассмеялся он. – Иди уже, знаток! Я думаю за эти дни многое у тебя узнать. Что смотришь? А тебе не было бы интересно заглянуть в будущее на столько лет? Именно рассказ, а не бумажку с датами и краткими пояснениями. И вот что... В этом санатории много высокопоставленных, как ты выразился, чиновников, но вот детей нет ни одного, поэтому ваше появление вызовет интерес. Могут и задать вопрос. Всех любопытных отсылайте ко мне. Общаться не запрещаю, но только на бытовые темы. Понял? Твоей Люсе можно доверять?
– Самая умная из девчонок её возраста, которых я встречал в обеих жизнях. Не скажу, что молчунья, но и не болтушка. А о наших делах она слова не скажет.
– Ладно, иди, мне нужно подумать. Вам всё здесь покажут. Увидимся завтра.
Поселили нас не в основном корпусе, а в служебных помещениях, похожих на одноместные гостиничные номера в российских отелях моего времени, которые не претендовали на много звёзд. Только комнаты были просторней и мебель массивней. Мы оставили свои вещи в комнатах, заперли их полученными ключами и до ужина ушли гулять в парк.
– Пойдём, покажу царскую беседку, – сказала Люся, – а ты коротко расскажи, о чём договорился.
– Пока только о том, что родителей переводят в Москву. Квартиры должны дать рядом.
– Сергея жалко, – вздохнула Люся.
– Мне тоже жалко, а что сделаешь? Брежнев предложил мне сдать школу экстерном и спросил, как с этим у тебя. Я думаю, что ты можешь сдать программу двух лет за год. И ещё попросил поженить нас в шестнадцать лет.
– Ты умница! Давай я тебя поцелую!
– Не сейчас. Много отдыхающих, и на нас уже пялятся. Та же история, что была в «Сосновом».
– А как тебе Брежнев?
– По отзывам тех, кто его знал, Леонид Ильич быстро привязывался к людям и очень многое им прощал. Но это в личном общении, как политик он наверняка не такой добренький, иначе не добрался бы до своего поста. Я вывалил о нём всю правду, а там много неприятного. Брежневу не всё равно, какую он оставит память, должен оценить оказанную услугу. Мы будем здесь четыре дня, а потом вместе с ним уедем в Москву.
В дни до отъезда мы много времени провели с Леонидом Ильичом. Я не интересовался генсеком во времена своей молодости, так, видел мельком на экране телевизора. В более позднее время, когда он тяжело болел, это был уже совсем другой человек. Сейчас он выглядел прекрасно, был бодр и любил много времени проводить в воде. Я пустил в ход анекдоты, от которых он хохотал, слегка запрокидывая голову.
– Тебе нужно не петь песни, – говорил он, – а смешить людей с эстрады. Анекдоты мало знать, их нужно уметь рассказать, так вот артистизм у тебя есть.
По его просьбе Люся спела несколько песен.
– Поступишь в консерваторию, – сказал Брежнев. – С таким голосом только туда. Или на театральный вместе с женихом.
– Леонид Ильич! – осмелела подруга. – А вы нас, правда, пожените в шестнадцать?
– А тебе не терпится?
– Я его люблю, – пролепетала она. – Честно.
– Это понятно даже такому не разбирающемуся в женщинах человеку, как я, – засмеялся он. – Посмотрим на ваше поведение.
Когда мы говорили о будущем, Люся уходила гулять в парк с кем-нибудь из парней охраны. Их здесь знали, и к ней никто не приближался. Леонид Ильич больше ни разу не задал ни одного вопроса о том времени, когда был у власти. Я подробно рассказывал о перестройке, о крахе экономики и развале Союза. Рассказал и о маразме времен президентства Ельцина, и о медленном восхождении России к прежнему величию, которого она так и не смогла достичь.
– Но ведь вы уже жили хорошо, – сказал он. – Какой конец света? Судя по твоим словам, всё было не так уж плохо.
– И в моё время не всем жилось так хорошо, как мне, – сказал я. – Народ не голодал, и почти все имели крышу над головой, но качество пищи было плохим, а воздух, особенно в городах, – очень грязным. В реках и морях почти никто не купался, а питьевая вода тщательно очищалась, и её не хватало. Нефть выбрали почти всю, и опять начали сверлить в океане километровые скважины. Если учесть тогдашние ураганы, время жизни таких платформ было невелико. Остался газ, но его должно было хватить лет на тридцать. Начали добывать метан, лежавший на дне океана в твёрдом виде. Океан потеплел, и эти гидраты стали превращаться в газ. Льдов осталось мало, поэтому всё шло в атмосферу, повышая её температуру. Тропические леса, которые давали кислород, частью вырубили, остальные погибли из-за жары. Может, я немного сгустил краски и люди протянули бы ещё сто или двести лет, но это была бы уже не жизнь, а выживание. Плохо, когда человечество гибнет быстро, не имея возможности спастись от беды, но когда агония растягивается на сотни лет, не получается убедить людей действовать сообща. Каждый тянет себе всё, до чего может дотянуться, а на остальных плюют. На наш век хватит, а дети-внуки пусть думают о себе сами.
– А как ты сюда попал? Машеров сказал, что тебе помогли. Вы уже научились работать со временем?
– Это не наш уровень, – ответил я. – Повезло встретить беглянку из другого мира.
Я подробно рассказал о встрече, давшей мне новую жизнь.
– Одна маленькая девчонка, которая сунула нос, куда не надо, и второй шанс для целого мира, – задумался он. – Мне кажется, что такое не могло быть простым совпадением.
– Наши реальности никак не связаны, – возразил я. – Зачем кому-то на нас влиять?
– Это по её словам, а если она солгала? Ты же в этом не разбираешься.
– Я не почувствовал в её рассказе вранья. Да и не сможем мы это проверить, поэтому лучше думать, что всё так и было, чем ломать себе голову. А через шестьдесят пять лет я у неё спрошу.
– Как спросишь? – не понял он.
– Реальность Ольги не изменится, и она опять будет стоять в то же время возле ограды парка, а я встречу её с шубой и кульком вафель.
– Хочешь прожить ещё одну жизнь?
– Нет, – ответил я. – От жизни тоже можно устать. В тот раз я был к этому близок, но не дошёл до конца. У меня не хватит сил на ещё одну попытку.
Я не раз обдумывал свой первый разговор с Брежневым. Что он имел в виду, говоря о контроле? Явно не полиграф, о котором не знал. Тогда что? Аналитиков? Пусть попробуют поймать меня на лжи. Фактически я рассказывал правду, меняя лишь несколько фактов. С моей памятью можно не бояться перекрёстного допроса, да и не знают они толком, о чём спрашивать. Я попробовал управлять сердцебиением и смог замедлить сердце даже без длительных тренировок. Этого было достаточно, потому что достоверно пойманным на лжи считался человек, у которого полиграф показывал изменение всех трёх параметров.
Отдыхать в санатории было приятней, чем в «Сосновом», поэтому мы были расстроены, когда на пятый день, после завтрака, на двух машинах выехали в Симферополь. К нашему приезду в аэропорту уже стоял личный ИЛ-18 Брежнева. Люся летела самолётом в первый раз и сильно волновалась, хоть и пыталась это скрыть. Я налетал за свою жизнь сотни три часов и не испытывал ни малейшего волнения, зная, что с этим самолётом ничего не случится. В салоне на сотню пассажиров их было не больше десяти. Полёт прошёл скучно. Подруга прилипла носом к иллюминатору и так просидела до тех пор, пока не пошли на посадку. Тогда она откинулась в кресле и вцепилась в мою руку. Вот боялся ли я лететь в первый раз? Кажется да. Самолёт приземлился, погасил скорость и ушёл в сторону от ВПП. Почти тотчас подкатил трап, и прямо на лётное поле выехали два ЗИЛ-а. В один сели Брежнев, мы и Рябенко, а остальные охранники заняли второй.
– Давай домой! – сказал Брежнев шофёру, после чего повернулся к нам: – Будете сегодня моими гостями. Квартира у меня большая, так что не стесните. И жене будет приятно познакомиться с Людмилой. Завтра уже решим, где вы будете дожидаться родителей.
– Дай руку! – попросил я и, когда Люся её протянула, застегнул на запястье женские часы «Луч». – Это чтобы ты не опаздывала в школу.
– Золотые? – с завистью спросила Ольга.
– Позолоченные, – ответил я. – Мне слишком дорога твоя сестра, чтобы я дарил ей сейчас золотые вещи.
К её дню рождения мы готовились основательно. Его собирались отметить двумя семьями и пригласить Сергея. Сделать хороший стол на девять человек не так легко, поэтому я с Сергеем за день до праздника пробежался по гастрономам и купил всё что нужно, кроме спиртного. Надежда на словах упрекала, но я видел, что она довольна. Большую часть принесённого положили на балкон, прикрыв от птиц, остальное заняло место в холодильнике.
– Я не экономист и не учёный-обществовед. Читал разные версии, могу их записать. Причин было много. И из-за границы помогали, и наши собственные ошибки, а главное – это кадры. В любом обществе существует элита, которая его цементирует и направляет, если она загнила, то рано или поздно всё начинает рассыпаться. В Российской Империи элитой было дворянство, а в Советском Союзе – это партийные и государственные чиновники. Если вам неприятно слово «чиновники», можете поменять его на «деятели». Такое государство может долго существовать только при жёстком контроле за аппаратом управления, иначе со временем начинаются семейственность, взяточничество, злоупотребление служебным положением и некомпетентность. Это пагубно влияет на экономику и создаёт напряжённость в обществе. В конечном итоге значительная часть таких чиновников становится неспособной работать, а претензии на долю общественного богатства растут непомерно. Когда на вашем месте оказался Машеров и начал чистить этот гадючник, ему устроили аварию с травмой позвоночника и параличом ног. Это Рузвельт мог править из коляски, у нас Машерова быстро убрали. Да он и сам уже к тому времени был сломлен. На таком посту, как ваш, излишняя снисходительность не менее вредит, чем жестокость. Разложение аппарата управления и взяточничество были и на Западе, но у них это сильно сдерживалось конкуренцией.
– Значит, прополка? – спросил Брежнев.
– Жёсткий контроль и достаточно серьёзная система наказаний, – ответил я. – Необязательно расстреливать, как это делали в Китае. Я даже Горбачёва не расстрелял бы. Проще скомпрометировать и выгнать к чёртовой матери. Работал он когда-то помощником комбайнёра, пусть и дальше убирает хлеб.
– Мне непонятно, почему ты всё это рассказал. Неужели совсем не боишься?
– Я прожил уже одну жизнь и видел, куда катится мир, я и пришёл к вам из-за этого. Можно было только предупредить Машерова, чтобы он избежал покушения и попытался закончить начатое, но его всё равно убрали бы. Всё зашло слишком далеко, поэтому действовать нужно сейчас. И нужно не только сохранить СССР, необходимо чтобы мы стали сильнее всех, иначе у нашей цивилизации не будет будущего. Я очень надеюсь на ваш здравый смысл. То, что я вам говорил, от меня больше никто не услышит.
– А если услышат? – спросил он. – Почему я должен тебе верить?
– Я не самоубийца, чтобы разносить о вас сплетни. Если вы воспользуетесь моими сведениями, ничего этого не будет. В моей голове хранится столько всего...
– Эти сведения можно взять и так.
– Попробуйте, – внутренне похолодев, сказал я. – Кого начнёте пытать, меня или Люсю? Если меня, я остановлю сердце и уйду. Я долго занимался йогой и смогу это сделать. Это не то, к чему я стремился, но если не оставите мне выбора...
Я не блефовал. Когда-то прочитал о том, как йоги замедляют биение сердца почти до его остановки, и попытался сделать то же самое. Эта глупость едва не стоила мне жизни. Техника там не очень сложная, опасность в возможности утратить контроль. Мало замедлить биение сердца, йоги ещё как-то тормозят процессы в организме. Я этого не сделал и чуть не потерял сознание, когда дотянул сердце до десяти ударов в минуту. Если бы вовремя не остановился, мог и умереть. Но если бы альтернативой стали пытки, я дошёл бы до конца.
– А если её?
– Сделаю то же самое! – сказал я, глядя ему в лицо. – Я люблю её больше жизни, но в таких случаях глупо поддаваться. Если вы пойдёте на такое, её не отпустят. Это только в идиотских фильмах герой бросает оружие, если к виску жены приставили пистолет, зная, что убить должны обоих.
– Никто не собирается вас пытать, – сказал он, – так что можешь успокоиться. Ты нужен живой, здоровый и довольный жизнью, чтобы не тянуть из тебя сведения, которым потом нельзя доверять. Но контролировать вас будут постоянно. И твои данные будут проверять на истинность.
– На полиграфе? С Машеровым я работал без этой ерунды, и он мне доверял.
– О каком полиграфе ты говоришь? – не понял Брежнев.
– Разве их ещё нет? Значит, скоро будут. Я сейчас полностью завишу от вас, какой мне смысл вас подставлять и рисковать головой? Надеюсь, что ещё буду заинтересован в этой работе.
– И чего же ты хочешь? – спросил он. – Во что оцениваешь свою помощь?
– Я буду нужен вам в Москве, поэтому переведёте в неё моего отца и Черзарова. Квартиры должны быть рядом. Так и мне меньше мотаться, и вашим людям легче нас контролировать. И нас должны поженить в шестнадцать лет. Конечно, если этого не сделают, я всё равно буду работать.
– А деньги? – спросил он.
– Я попросил бы и деньги, если бы в них нуждался. Пока зарабатываю больше, чем мы тратим. Надеюсь, мне не помешают заниматься творчеством.
– Ты называешь это творчеством? – усмехнулся он.
– Я помню текст не дословно, поэтому вношу и свою лепту. А в песнях меня интересует не авторство, а возможность их спеть. Если хотите, можно записать их на кого-нибудь другого.
– Можешь сдать экстерном школу?
– Могу.
– А твоя девушка?
– Может за год отчитаться за два класса.
– Чем думаешь заниматься в жизни?
– В той я был инженером, но не хочу её повторять. Жизнь миллионов людей начнёт меняться уже в ближайшее десятилетие, поэтому не будет многих созданных а моём прошлом книг и песен. Но я не думаю заниматься только ими, будет и своё. А Люся, наверное, станет певицей. У неё замечательный голос, а репертуар я обеспечу.
– Да, голос очень хороший, – согласился Брежнев. – И поёт с чувством. Моя жена плакала от её «Баллады». Значит, так! Вас поселят в этом санатории. Я буду отдыхать четыре дня, потом уеду в Москву. Вас заберу с собой. Вашим отцам устроят перевод и подготовят квартиры. Родители знают?
– Только мои и только обо мне. Ну и о них самих рассказал чуть-чуть.
– А почему не сказал родителям невесты? Не доверяешь?
– Они мне не поверили бы. Мои поверили с трудом, а сестре даже не говорил. И потом мне восемьдесят лет, а их дочери в пять раз меньше. Надежда сошла бы с ума!
– Не чувствую я в тебе взрослого человека, – покачал он головой. – Не мальчишка, конечно, особенно по разговору, но и не старик.
– Вы, Леонид Ильич, просто не знаете женщин!
– Это точно! – рассмеялся он. – Иди уже, знаток! Я думаю за эти дни многое у тебя узнать. Что смотришь? А тебе не было бы интересно заглянуть в будущее на столько лет? Именно рассказ, а не бумажку с датами и краткими пояснениями. И вот что... В этом санатории много высокопоставленных, как ты выразился, чиновников, но вот детей нет ни одного, поэтому ваше появление вызовет интерес. Могут и задать вопрос. Всех любопытных отсылайте ко мне. Общаться не запрещаю, но только на бытовые темы. Понял? Твоей Люсе можно доверять?
– Самая умная из девчонок её возраста, которых я встречал в обеих жизнях. Не скажу, что молчунья, но и не болтушка. А о наших делах она слова не скажет.
– Ладно, иди, мне нужно подумать. Вам всё здесь покажут. Увидимся завтра.
Поселили нас не в основном корпусе, а в служебных помещениях, похожих на одноместные гостиничные номера в российских отелях моего времени, которые не претендовали на много звёзд. Только комнаты были просторней и мебель массивней. Мы оставили свои вещи в комнатах, заперли их полученными ключами и до ужина ушли гулять в парк.
– Пойдём, покажу царскую беседку, – сказала Люся, – а ты коротко расскажи, о чём договорился.
– Пока только о том, что родителей переводят в Москву. Квартиры должны дать рядом.
– Сергея жалко, – вздохнула Люся.
– Мне тоже жалко, а что сделаешь? Брежнев предложил мне сдать школу экстерном и спросил, как с этим у тебя. Я думаю, что ты можешь сдать программу двух лет за год. И ещё попросил поженить нас в шестнадцать лет.
– Ты умница! Давай я тебя поцелую!
– Не сейчас. Много отдыхающих, и на нас уже пялятся. Та же история, что была в «Сосновом».
– А как тебе Брежнев?
– По отзывам тех, кто его знал, Леонид Ильич быстро привязывался к людям и очень многое им прощал. Но это в личном общении, как политик он наверняка не такой добренький, иначе не добрался бы до своего поста. Я вывалил о нём всю правду, а там много неприятного. Брежневу не всё равно, какую он оставит память, должен оценить оказанную услугу. Мы будем здесь четыре дня, а потом вместе с ним уедем в Москву.
В дни до отъезда мы много времени провели с Леонидом Ильичом. Я не интересовался генсеком во времена своей молодости, так, видел мельком на экране телевизора. В более позднее время, когда он тяжело болел, это был уже совсем другой человек. Сейчас он выглядел прекрасно, был бодр и любил много времени проводить в воде. Я пустил в ход анекдоты, от которых он хохотал, слегка запрокидывая голову.
– Тебе нужно не петь песни, – говорил он, – а смешить людей с эстрады. Анекдоты мало знать, их нужно уметь рассказать, так вот артистизм у тебя есть.
По его просьбе Люся спела несколько песен.
– Поступишь в консерваторию, – сказал Брежнев. – С таким голосом только туда. Или на театральный вместе с женихом.
– Леонид Ильич! – осмелела подруга. – А вы нас, правда, пожените в шестнадцать?
– А тебе не терпится?
– Я его люблю, – пролепетала она. – Честно.
– Это понятно даже такому не разбирающемуся в женщинах человеку, как я, – засмеялся он. – Посмотрим на ваше поведение.
Когда мы говорили о будущем, Люся уходила гулять в парк с кем-нибудь из парней охраны. Их здесь знали, и к ней никто не приближался. Леонид Ильич больше ни разу не задал ни одного вопроса о том времени, когда был у власти. Я подробно рассказывал о перестройке, о крахе экономики и развале Союза. Рассказал и о маразме времен президентства Ельцина, и о медленном восхождении России к прежнему величию, которого она так и не смогла достичь.
– Но ведь вы уже жили хорошо, – сказал он. – Какой конец света? Судя по твоим словам, всё было не так уж плохо.
– И в моё время не всем жилось так хорошо, как мне, – сказал я. – Народ не голодал, и почти все имели крышу над головой, но качество пищи было плохим, а воздух, особенно в городах, – очень грязным. В реках и морях почти никто не купался, а питьевая вода тщательно очищалась, и её не хватало. Нефть выбрали почти всю, и опять начали сверлить в океане километровые скважины. Если учесть тогдашние ураганы, время жизни таких платформ было невелико. Остался газ, но его должно было хватить лет на тридцать. Начали добывать метан, лежавший на дне океана в твёрдом виде. Океан потеплел, и эти гидраты стали превращаться в газ. Льдов осталось мало, поэтому всё шло в атмосферу, повышая её температуру. Тропические леса, которые давали кислород, частью вырубили, остальные погибли из-за жары. Может, я немного сгустил краски и люди протянули бы ещё сто или двести лет, но это была бы уже не жизнь, а выживание. Плохо, когда человечество гибнет быстро, не имея возможности спастись от беды, но когда агония растягивается на сотни лет, не получается убедить людей действовать сообща. Каждый тянет себе всё, до чего может дотянуться, а на остальных плюют. На наш век хватит, а дети-внуки пусть думают о себе сами.
– А как ты сюда попал? Машеров сказал, что тебе помогли. Вы уже научились работать со временем?
– Это не наш уровень, – ответил я. – Повезло встретить беглянку из другого мира.
Я подробно рассказал о встрече, давшей мне новую жизнь.
– Одна маленькая девчонка, которая сунула нос, куда не надо, и второй шанс для целого мира, – задумался он. – Мне кажется, что такое не могло быть простым совпадением.
– Наши реальности никак не связаны, – возразил я. – Зачем кому-то на нас влиять?
– Это по её словам, а если она солгала? Ты же в этом не разбираешься.
– Я не почувствовал в её рассказе вранья. Да и не сможем мы это проверить, поэтому лучше думать, что всё так и было, чем ломать себе голову. А через шестьдесят пять лет я у неё спрошу.
– Как спросишь? – не понял он.
– Реальность Ольги не изменится, и она опять будет стоять в то же время возле ограды парка, а я встречу её с шубой и кульком вафель.
– Хочешь прожить ещё одну жизнь?
– Нет, – ответил я. – От жизни тоже можно устать. В тот раз я был к этому близок, но не дошёл до конца. У меня не хватит сил на ещё одну попытку.
Я не раз обдумывал свой первый разговор с Брежневым. Что он имел в виду, говоря о контроле? Явно не полиграф, о котором не знал. Тогда что? Аналитиков? Пусть попробуют поймать меня на лжи. Фактически я рассказывал правду, меняя лишь несколько фактов. С моей памятью можно не бояться перекрёстного допроса, да и не знают они толком, о чём спрашивать. Я попробовал управлять сердцебиением и смог замедлить сердце даже без длительных тренировок. Этого было достаточно, потому что достоверно пойманным на лжи считался человек, у которого полиграф показывал изменение всех трёх параметров.
Отдыхать в санатории было приятней, чем в «Сосновом», поэтому мы были расстроены, когда на пятый день, после завтрака, на двух машинах выехали в Симферополь. К нашему приезду в аэропорту уже стоял личный ИЛ-18 Брежнева. Люся летела самолётом в первый раз и сильно волновалась, хоть и пыталась это скрыть. Я налетал за свою жизнь сотни три часов и не испытывал ни малейшего волнения, зная, что с этим самолётом ничего не случится. В салоне на сотню пассажиров их было не больше десяти. Полёт прошёл скучно. Подруга прилипла носом к иллюминатору и так просидела до тех пор, пока не пошли на посадку. Тогда она откинулась в кресле и вцепилась в мою руку. Вот боялся ли я лететь в первый раз? Кажется да. Самолёт приземлился, погасил скорость и ушёл в сторону от ВПП. Почти тотчас подкатил трап, и прямо на лётное поле выехали два ЗИЛ-а. В один сели Брежнев, мы и Рябенко, а остальные охранники заняли второй.
– Давай домой! – сказал Брежнев шофёру, после чего повернулся к нам: – Будете сегодня моими гостями. Квартира у меня большая, так что не стесните. И жене будет приятно познакомиться с Людмилой. Завтра уже решим, где вы будете дожидаться родителей.
Глава 20
– Дай руку! – попросил я и, когда Люся её протянула, застегнул на запястье женские часы «Луч». – Это чтобы ты не опаздывала в школу.
– Золотые? – с завистью спросила Ольга.
– Позолоченные, – ответил я. – Мне слишком дорога твоя сестра, чтобы я дарил ей сейчас золотые вещи.
К её дню рождения мы готовились основательно. Его собирались отметить двумя семьями и пригласить Сергея. Сделать хороший стол на девять человек не так легко, поэтому я с Сергеем за день до праздника пробежался по гастрономам и купил всё что нужно, кроме спиртного. Надежда на словах упрекала, но я видел, что она довольна. Большую часть принесённого положили на балкон, прикрыв от птиц, остальное заняло место в холодильнике.
