А сегодня с утра к Черзаровым пришла моя мама, и женщины вдвоём быстро всё приготовили. Два стола поставили вчера, поэтому к нашему приходу всё уже было готово.
– Пошли к нам, – предложил я друзьям. – Отцы не придут раньше чем через два часа, а смотреть на это и нюхать...
– А чем займёмся? – спросил Сергей.
– Я сочинил новую песню, сейчас спою, а потом выслушаю критику.
– Когда ты успеваешь их сочинять? – удивился Сергей. – Люся, он не пишет тебе стихи? Как же так? Если хороший поэт, должен заваливать свою девушку стихами.
– Я завалю, – пообещал я. – Проходите в комнату. Песня посвящается создателям песен и называется «Плот». На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы, взяв только сны и грёзы и детскую мечту, я тихо уплыву, лишь в дом проникнет полночь, чтоб рифмами наполнить мир, в котором я живу...
– Здорово! – высказалась подруга.
– Точно, – согласился Сергей. – Не помню у тебя ни одной плохой песни. Только это опять не по возрасту. Петь не запретят, а недоумение останется. Откуда у мальчишки груз прежних ошибок?
– Во-первых, я уже не мальчишка и ошибок наделал... до фига! Можешь даже считать их школьными, за которые лепят пары. А во-вторых, я пою о создателях песен, а они в своём большинстве взрослые люди. Я ведь и в книгах пишу не о том, что видел или пережил лично. Чтение книг очень многое даёт!
– Да ладно, – примирительно сказал друг, – тебе виднее. Что почувствовал, то и сказал.
– Не интересно мне сочинять и петь детские песенки! Пусть у меня что-то будет не по возрасту, зато это для всех, а не для одних этих противнючек!
– Ты не любишь детей? – удивилась Люся.
– Детей нельзя любить, – заявил я. – Их можно только терпеть и выносить! Любить можно конкретного ребёнка или двух, но не весь этот кагал капризных и эгоистичных существ! Если заплачешь ты, для меня перевернётся мир, а если рядом будет орать и топать ногами малыш, пытаясь таким способом добиться своего, я просто заткну уши. Это если он чужой, мой в таком случае сразу заработает по заднице.
– И моих будешь лупить? – уточнила Люся.
– Обязательно, – ответил я, – если заслужат. С детьми нельзя по-другому. Их нужно ласкать и поощрять при хорошем поведении, и выбивать из них пыль при плохом. Ничего лучше кнута и пряника люди не придумали. Вот когда ребёнок будет знать слово «нельзя», тогда можно обойтись без битья. И бить нужно больно, но так, чтобы ничего не повредить. Я тебя потом научу. Самое главное – не обидеть без причины.
– Медвежье воспитание, – сказал Сергей. – Тебя самого часто лупили?
– Медвежье, – согласился я. – Так медведица своих медвежат и воспитывает. Хорошо себя ведут – вылижет от ушей до хвоста, а когда не слушаются, бьёт лапой! А как иначе, если все маленькие дети – это природные эгоисты и не понимают слов? А меня в детстве никто не бил, потому что я исключение из правил!
– Сейчас тресну! – замахнулась Люся. – Потому и готов всех лупить, что сам небитый. Я исправлю это упущение твоих родителей!
– Счастливые вы! – с завистью сказал Сергей. – Всё время рядом, и так же проживёте жизнь...
– А кто мешает тебе? – спросил я. – Родители Иры? Когда вырастет, она будет выбирать сама. Сказать, кого она выберет? Кстати, не хочешь увековечить свою любовь? Хорошо помнишь «Волкодава»?
– Почти наизусть.
– Не хочешь нарисовать иллюстрации к книге? Вместо кнесенки возьмёшь Иру, только её нужно нарисовать малость постарше и не такой худой. А с оформлением одежды, пейзажей и прочего я тебе помогу. И Иру запечатлеешь, и деньги заработаешь.
– Я не знаю, – заколебался он. – А какие сцены рисовать?
– Подумай сам. Если не надумаешь, подумаем вместе. Когда выйдет на работу отец?
– Уже скоро. Я тогда сильно перепугался. Надо бросать работу, а он не хочет.
Когда пришли наши отцы, состоялось вручение подарков. Потом сели за столы и принялись их опустошать. Люся время от времени с видимым удовольствием смотрела на мой подарок. Я знал, что выбирать. Все женщины любят красивое и блестящее, а если от него ещё есть польза... Праздновали до девяти вечера, потом матери занялись уборкой, а я ушёл с Люсей в её комнату.
– Когда будет то, что ты мне обещал?
– А что я тебе обещал?
– Ты обещал меня любить!
– Я это и так всё время делаю. Подожди, не дерись, давай поговорим. Как ты думаешь, почему я до сих пор не люблю тебя как женщину? Молчишь? Так вот, я не делаю это в первую очередь из-за того, что тебя люблю. Представь, что будет, если ты вдруг забеременеешь.
– Есть способы... – неуверенно сказала она, залившись румянцем.
– Есть, – согласился я. – Самый безвредный для женщин – это презервативы. Один результат такого предохранения сидит рядом с тобой. Родители жили тяжело и не хотели второго ребёнка. По их планам я должен был появиться позже. Пойми, что нет абсолютно надёжных способов. Ну испытаем мы близость. Думаешь, ты ограничишься одним разом? Аппетит приходит во время еды! Стоит тебе забеременеть – и мир рухнет. Отвернутся все, кроме твоей семьи. Если получишь образование, то только в вечерней школе и намного позже. Не знаю, что сделают со мной, но твои родители не пустят на порог. А другие... Люди злы и жестоки к тем, кто воображает, что им позволено то, что запрещено для остальных.
– Как все люди могут быть злы? – сказала она. – Я понимаю, что бывают...
– Ничего ты не понимаешь, поэтому слушай, что тебе говорят. В городе всем на всё наплевать и это не так заметно, хотя и здесь обольют грязью. А в деревне девчонок затравливали насмерть. Уедет такая куда-нибудь учиться или работать, а потом возвращается к родителям с грудничком. И это уже взрослые девушки, а не такие, как ты. Если был муж, который бросил, могут помочь и посочувствовать, а если ребёнок нажит вне брака, отворачивались все, даже родня. А куда деваться в деревне от людей, от их взглядов и злых языков? Мужики подкатывают на предмет покувыркаться, а женщины смешивают с грязью, и все считают себя правыми. В самом деле, если дала одному, почему не даст мне? И кто есть женщина, прижившая ребёнка от прохожего, если не шлюха? Доводили до того, что топили детей и топились сами.
– Хорошо, ребёнок – это одна из причин, – передёрнув плечами, сказала Люся. – Есть другие?
– Я обещал родителям, своим, и твоим. Их тоже пугает не твоя радость, а её последствия.
– Глупо это, – сказала она, устраиваясь поудобнее. – Родители хотят мне только добра, а кому, как не мне самой, знать, что для меня лучше?
– Мало быть умной, – сказал я. – И школьная программа – это не всё, что нужно знать человеку, а собственного жизненного опыта у тебя с гулькин нос. Все подростки мнят себя взрослыми, и слушают родителей через раз. Сколько потом льётся слёз! Люсь, прекрати ёрзать и слезай с коленей, мне уже пора идти. Твои родители, наверное, из-за меня до сих пор не ложатся спать. До завтра.
– И чего вы хотите? – спросил Юркович одного из сидевших в его кабинете мужчин.
– По-моему, в бумагах написано достаточно ясно, – раздражённо ответил его собеседник.
– Ваше начальство не имеет никаких прав на управление режимным республиканским объектом, так что ваши претензии безосновательны. Если начнёте настаивать, вообще не попадёте на объект.
– Вы соображаете, что и кому говорите? – вмешался второй мужчина.
– Соображаю не хуже вас, товарищ майор, – ответил Илья Денисович. – Этот объект – целиком наша инициатива, у него есть своё руководство, утверждённое правительством республики. Обращаясь к вам, мы лишь хотели помочь и поделиться информацией. Хотите принять участие в исследованиях? Пожалуйста! Вы явились сюда без согласования в очень представительном составе, да ещё с претензией на руководство. И куда мне вас девать? У меня в общежитии всего десять свободных мест, а вас больше двадцати и только пять учёных, а остальные – офицеры комитета. Дозвольте спросить, на кой ляд вы там нужны в таком количестве?
– Потише на поворотах, полковник! – сказал первый из собеседников. – Вы обязаны оказывать нам содействие, а вместо этого...
– Я обязан оказывать содействие, а не подчиняться. У меня свое министерство и инструкция, утверждённая правительством Белоруссии. Обращайтесь к Шумилину или к своему Петрову. Но я уверен, что они не отдадут вам объект без санкции Киселёва, а он не сможет это сделать без Машерова. Вам надо было добиться в союзном правительстве переподчинения объекта, а уже потом выдвигать свои требования. Не скажете, для чего эта возня? На объекте работает большой коллектив учёных, дело налажено и прекрасно выполняется. К чему новые люди? Скажу по секрету, что дед Масей, скорее всего, пошлёт вас на... Далеко пошлёт. У него вздорный характер, и работать он согласился только из-за того, что мы с ним старые друзья по партизанскому отряду, да ещё обещали многое сделать для деревни. Всё это уже сделано, и он прекрасно понимает, что назад мы асфальт не заберём. Стоит вам убрать меня, и вся ваша работа накроется. Дед уже в летах и не такой здоровый, каким кажется. Если на него надавите, можете потерять вообще всё. Поэтому единственное, что я могу вам предложить, это отвезти на объект и включить в работу. Только вас слишком много. Десять человек, включая пять учёных, мы поселим в общежитии, ещё человек пять попробую расселить среди местных, а остальных, извините, везти некуда! Можете посовещаться, а потом скажете своё решение. Советую сейчас сходить в нашу столовую, а после обеда поговорим ещё раз.
– Дед, ты чего выкобениваешься? – спросил Масея Дмитрий. – Приехали большие люди из Москвы, а ты их прилюдно материшь! Совсем из ума выжил?
– Как ты разговариваешь с дедом! – разозлился Масей. – Раз послал, значит, было за что! Я знаю, что вы обо мне говорите, но я не лаю на людей без причины!
– И какая причина?
– То, что ты, Митя, давал подписку, не значит, что должен всё знать. Для этого у тебя мало звёздочек на погонах! Скажи лучше, почему Арина не прислала сметаны.
– Вареники она варила. У меня остановились два товарища...
– Дальше можешь не продолжать, – хмуро сказал Масей. – И сметану сожрали. Знал бы, ещё не так послал бы! Сходи к соседям или пошли жену, пусть немного возьмёт. И вареников передайте! С чем она их делала?
– С творогом.
– Тем более! Небось, была бы жива твоя мать, вы кормили бы сначала нас, а потом уже всяких приезжих выблядков!
– Дед, тебе же готовит домработница!
– Да разве она сделает вареники? Или ты хочешь, чтобы я ел городскую сметану? Совсем никакого уважения! И это после того, что я для вас сделал!
На следующее утро я спросил Сергея, не спит ли отец.
– Да нет, уже поднялся, – ответил друг. – А что?
– Загляни в квартиру и предупреди, что он мне нужен. Потом идите в школу, я догоню.
– Здравствуй, – ответил на моё приветствие Пётр Сергеевич. – Срочное дело?
– Даже не знаю, – замялся я. – Не хотел к вам обращаться...
– Но обратился, – сказал он. – Быстро говори, что нужно, и беги в школу, а то опоздаешь.
– Я отдал в редакцию «Молодой Гвардии» рукопись книги. Называется «Волкодав». Ничего такого, чего нельзя было бы напечатать, в ней нет, но она не совсем обычная. С редакцией текст согласовал, а вот цензура, похоже, не хочет пропускать. Не мог бы Пётр Миронович...
– Я понял, – прервал он. – Беги, я думаю, что мы решим твою проблему меньшими силами.
В тот же вечер Сергей передал мне первый рисунок.
– Кнесенка Елень получилась просто блеск! – сказал я. – И всё остальное очень хорошо, кроме Волкодава. Вместо каторжника у тебя вышел участковый инспектор. Сядь на кровать, я попробую сделать набросок.
Я испортил два листа, и лишь на третьем получилось что-то похожее на то лицо, которое когда-то красовалось на обложках моих книг.
– Вот смотри, – показал я эскиз другу. – Попробуй довести этот рисунок до ума, а я съезжу в редакцию и покажу. Если они ни с кем не договорились, заключат договор с тобой.
Утром он отдал прекрасно выполненный рисунок.
– Не знаю, какой из тебя получится следователь, а художник вышел бы замечательный! – похвалил я работу. – Сегодня же смотаюсь в редакцию.
Смотаться не получилось. Среда была четвёртым мая, и нас срочно вызвали на просмотр номеров в Дом офицеров. Мы подготовили две песни. Помимо песни «На всю оставшуюся жизнь», которую руководство Дома офицеров уже слышало, была «Баллада о матери». Когда я проиграл её в первый раз, а Люся спела, наши музыканты были ошеломлены, а в глазах Виктора Калачова стояли слёзы. Точнее, они не стояли, а стекали по щекам. За прошедшие дни они успели подобрать музыку, и мы провели три репетиции. Теперь надо было петь перед комиссией. Сначала мы спели первую песню, а потом я отошёл в сторону, и зазвучала вторая.
– Дома всё ей чудилось кино, всё ждала вот-вот сейчас в окно посреди тревожной тишины постучится сын её с войны.
Люся допела и провела рукой по глазам. Она уже не ревела, как при моём первом исполнении, и горло больше не перехватывало, но слёзы на глазах выступали. Закончилась песня, но члены комиссии молчали.
– Чья это песня? – спросил председатель.
– Его, – ответил Олег Астахов, показывая на меня рукой.
– Спасибо! – сказал он мне. – Спасибо всем. Оба номера приняты.
На следующий день я после уроков пробежался до остановки троллейбуса и поехал в редакцию. К редактору попал в конце рабочего дня.
– Хорошо, что приехал, – сказал Валентин Петрович. – Я хотел завтра позвонить, чтобы обрадовать. После праздника отдаём твою книгу в набор.
– Посмотрите на это, – сказал я, расстегнул портфель и достал рисунок Сергея. – Подойдёт для иллюстрации?
– Талантливо! – оценил он. – И образ хорошо подобран. Чья это работа?
– Мой друг, – ответил я. – Живём рядом и учимся в одном классе. Если подойдёт, он может сделать десятка полтора рисунков, а вы выберете лучшие.
– Пусть работает, – решил редактор. – Только без обид, если что-то отбракуем. И учти, что тираж будет небольшой. Выпустим сто тысяч экземпляров и посмотрим на реакцию. Книга всё-таки необычная. Если всё пойдёт нормально, потом можно допечатать.
Когда вернулся, не стал заходить к Деменковым, позвонил Сергею по телефону и сообщил о договорённости. А на следующий день в школе ждал сюрприз. Валерке дома случайно попалась старая «Комсомольская правда» со статьей Лисы и моей фотографией. Естественно, что он всем об этом раззвонил и притащил газету в класс.
– Человеку будущего ура! – заорал он, как только мы вошли в класс.
– Ура! – нестройно поддержали его остальные.
– Что вы орёте как оглашенные? – поморщилась вошедшая следом за нами классная. – Почему не на местах? Не слышали звонка?
– Ольга Владимировна! – сказал Валерка. – Смотрите, что я откопал!
– Пошли к нам, – предложил я друзьям. – Отцы не придут раньше чем через два часа, а смотреть на это и нюхать...
– А чем займёмся? – спросил Сергей.
– Я сочинил новую песню, сейчас спою, а потом выслушаю критику.
– Когда ты успеваешь их сочинять? – удивился Сергей. – Люся, он не пишет тебе стихи? Как же так? Если хороший поэт, должен заваливать свою девушку стихами.
– Я завалю, – пообещал я. – Проходите в комнату. Песня посвящается создателям песен и называется «Плот». На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы, взяв только сны и грёзы и детскую мечту, я тихо уплыву, лишь в дом проникнет полночь, чтоб рифмами наполнить мир, в котором я живу...
– Здорово! – высказалась подруга.
– Точно, – согласился Сергей. – Не помню у тебя ни одной плохой песни. Только это опять не по возрасту. Петь не запретят, а недоумение останется. Откуда у мальчишки груз прежних ошибок?
– Во-первых, я уже не мальчишка и ошибок наделал... до фига! Можешь даже считать их школьными, за которые лепят пары. А во-вторых, я пою о создателях песен, а они в своём большинстве взрослые люди. Я ведь и в книгах пишу не о том, что видел или пережил лично. Чтение книг очень многое даёт!
– Да ладно, – примирительно сказал друг, – тебе виднее. Что почувствовал, то и сказал.
– Не интересно мне сочинять и петь детские песенки! Пусть у меня что-то будет не по возрасту, зато это для всех, а не для одних этих противнючек!
– Ты не любишь детей? – удивилась Люся.
– Детей нельзя любить, – заявил я. – Их можно только терпеть и выносить! Любить можно конкретного ребёнка или двух, но не весь этот кагал капризных и эгоистичных существ! Если заплачешь ты, для меня перевернётся мир, а если рядом будет орать и топать ногами малыш, пытаясь таким способом добиться своего, я просто заткну уши. Это если он чужой, мой в таком случае сразу заработает по заднице.
– И моих будешь лупить? – уточнила Люся.
– Обязательно, – ответил я, – если заслужат. С детьми нельзя по-другому. Их нужно ласкать и поощрять при хорошем поведении, и выбивать из них пыль при плохом. Ничего лучше кнута и пряника люди не придумали. Вот когда ребёнок будет знать слово «нельзя», тогда можно обойтись без битья. И бить нужно больно, но так, чтобы ничего не повредить. Я тебя потом научу. Самое главное – не обидеть без причины.
– Медвежье воспитание, – сказал Сергей. – Тебя самого часто лупили?
– Медвежье, – согласился я. – Так медведица своих медвежат и воспитывает. Хорошо себя ведут – вылижет от ушей до хвоста, а когда не слушаются, бьёт лапой! А как иначе, если все маленькие дети – это природные эгоисты и не понимают слов? А меня в детстве никто не бил, потому что я исключение из правил!
– Сейчас тресну! – замахнулась Люся. – Потому и готов всех лупить, что сам небитый. Я исправлю это упущение твоих родителей!
– Счастливые вы! – с завистью сказал Сергей. – Всё время рядом, и так же проживёте жизнь...
– А кто мешает тебе? – спросил я. – Родители Иры? Когда вырастет, она будет выбирать сама. Сказать, кого она выберет? Кстати, не хочешь увековечить свою любовь? Хорошо помнишь «Волкодава»?
– Почти наизусть.
– Не хочешь нарисовать иллюстрации к книге? Вместо кнесенки возьмёшь Иру, только её нужно нарисовать малость постарше и не такой худой. А с оформлением одежды, пейзажей и прочего я тебе помогу. И Иру запечатлеешь, и деньги заработаешь.
– Я не знаю, – заколебался он. – А какие сцены рисовать?
– Подумай сам. Если не надумаешь, подумаем вместе. Когда выйдет на работу отец?
– Уже скоро. Я тогда сильно перепугался. Надо бросать работу, а он не хочет.
Когда пришли наши отцы, состоялось вручение подарков. Потом сели за столы и принялись их опустошать. Люся время от времени с видимым удовольствием смотрела на мой подарок. Я знал, что выбирать. Все женщины любят красивое и блестящее, а если от него ещё есть польза... Праздновали до девяти вечера, потом матери занялись уборкой, а я ушёл с Люсей в её комнату.
– Когда будет то, что ты мне обещал?
– А что я тебе обещал?
– Ты обещал меня любить!
– Я это и так всё время делаю. Подожди, не дерись, давай поговорим. Как ты думаешь, почему я до сих пор не люблю тебя как женщину? Молчишь? Так вот, я не делаю это в первую очередь из-за того, что тебя люблю. Представь, что будет, если ты вдруг забеременеешь.
– Есть способы... – неуверенно сказала она, залившись румянцем.
– Есть, – согласился я. – Самый безвредный для женщин – это презервативы. Один результат такого предохранения сидит рядом с тобой. Родители жили тяжело и не хотели второго ребёнка. По их планам я должен был появиться позже. Пойми, что нет абсолютно надёжных способов. Ну испытаем мы близость. Думаешь, ты ограничишься одним разом? Аппетит приходит во время еды! Стоит тебе забеременеть – и мир рухнет. Отвернутся все, кроме твоей семьи. Если получишь образование, то только в вечерней школе и намного позже. Не знаю, что сделают со мной, но твои родители не пустят на порог. А другие... Люди злы и жестоки к тем, кто воображает, что им позволено то, что запрещено для остальных.
– Как все люди могут быть злы? – сказала она. – Я понимаю, что бывают...
– Ничего ты не понимаешь, поэтому слушай, что тебе говорят. В городе всем на всё наплевать и это не так заметно, хотя и здесь обольют грязью. А в деревне девчонок затравливали насмерть. Уедет такая куда-нибудь учиться или работать, а потом возвращается к родителям с грудничком. И это уже взрослые девушки, а не такие, как ты. Если был муж, который бросил, могут помочь и посочувствовать, а если ребёнок нажит вне брака, отворачивались все, даже родня. А куда деваться в деревне от людей, от их взглядов и злых языков? Мужики подкатывают на предмет покувыркаться, а женщины смешивают с грязью, и все считают себя правыми. В самом деле, если дала одному, почему не даст мне? И кто есть женщина, прижившая ребёнка от прохожего, если не шлюха? Доводили до того, что топили детей и топились сами.
– Хорошо, ребёнок – это одна из причин, – передёрнув плечами, сказала Люся. – Есть другие?
– Я обещал родителям, своим, и твоим. Их тоже пугает не твоя радость, а её последствия.
– Глупо это, – сказала она, устраиваясь поудобнее. – Родители хотят мне только добра, а кому, как не мне самой, знать, что для меня лучше?
– Мало быть умной, – сказал я. – И школьная программа – это не всё, что нужно знать человеку, а собственного жизненного опыта у тебя с гулькин нос. Все подростки мнят себя взрослыми, и слушают родителей через раз. Сколько потом льётся слёз! Люсь, прекрати ёрзать и слезай с коленей, мне уже пора идти. Твои родители, наверное, из-за меня до сих пор не ложатся спать. До завтра.
– И чего вы хотите? – спросил Юркович одного из сидевших в его кабинете мужчин.
– По-моему, в бумагах написано достаточно ясно, – раздражённо ответил его собеседник.
– Ваше начальство не имеет никаких прав на управление режимным республиканским объектом, так что ваши претензии безосновательны. Если начнёте настаивать, вообще не попадёте на объект.
– Вы соображаете, что и кому говорите? – вмешался второй мужчина.
– Соображаю не хуже вас, товарищ майор, – ответил Илья Денисович. – Этот объект – целиком наша инициатива, у него есть своё руководство, утверждённое правительством республики. Обращаясь к вам, мы лишь хотели помочь и поделиться информацией. Хотите принять участие в исследованиях? Пожалуйста! Вы явились сюда без согласования в очень представительном составе, да ещё с претензией на руководство. И куда мне вас девать? У меня в общежитии всего десять свободных мест, а вас больше двадцати и только пять учёных, а остальные – офицеры комитета. Дозвольте спросить, на кой ляд вы там нужны в таком количестве?
– Потише на поворотах, полковник! – сказал первый из собеседников. – Вы обязаны оказывать нам содействие, а вместо этого...
– Я обязан оказывать содействие, а не подчиняться. У меня свое министерство и инструкция, утверждённая правительством Белоруссии. Обращайтесь к Шумилину или к своему Петрову. Но я уверен, что они не отдадут вам объект без санкции Киселёва, а он не сможет это сделать без Машерова. Вам надо было добиться в союзном правительстве переподчинения объекта, а уже потом выдвигать свои требования. Не скажете, для чего эта возня? На объекте работает большой коллектив учёных, дело налажено и прекрасно выполняется. К чему новые люди? Скажу по секрету, что дед Масей, скорее всего, пошлёт вас на... Далеко пошлёт. У него вздорный характер, и работать он согласился только из-за того, что мы с ним старые друзья по партизанскому отряду, да ещё обещали многое сделать для деревни. Всё это уже сделано, и он прекрасно понимает, что назад мы асфальт не заберём. Стоит вам убрать меня, и вся ваша работа накроется. Дед уже в летах и не такой здоровый, каким кажется. Если на него надавите, можете потерять вообще всё. Поэтому единственное, что я могу вам предложить, это отвезти на объект и включить в работу. Только вас слишком много. Десять человек, включая пять учёных, мы поселим в общежитии, ещё человек пять попробую расселить среди местных, а остальных, извините, везти некуда! Можете посовещаться, а потом скажете своё решение. Советую сейчас сходить в нашу столовую, а после обеда поговорим ещё раз.
– Дед, ты чего выкобениваешься? – спросил Масея Дмитрий. – Приехали большие люди из Москвы, а ты их прилюдно материшь! Совсем из ума выжил?
– Как ты разговариваешь с дедом! – разозлился Масей. – Раз послал, значит, было за что! Я знаю, что вы обо мне говорите, но я не лаю на людей без причины!
– И какая причина?
– То, что ты, Митя, давал подписку, не значит, что должен всё знать. Для этого у тебя мало звёздочек на погонах! Скажи лучше, почему Арина не прислала сметаны.
– Вареники она варила. У меня остановились два товарища...
– Дальше можешь не продолжать, – хмуро сказал Масей. – И сметану сожрали. Знал бы, ещё не так послал бы! Сходи к соседям или пошли жену, пусть немного возьмёт. И вареников передайте! С чем она их делала?
– С творогом.
– Тем более! Небось, была бы жива твоя мать, вы кормили бы сначала нас, а потом уже всяких приезжих выблядков!
– Дед, тебе же готовит домработница!
– Да разве она сделает вареники? Или ты хочешь, чтобы я ел городскую сметану? Совсем никакого уважения! И это после того, что я для вас сделал!
На следующее утро я спросил Сергея, не спит ли отец.
– Да нет, уже поднялся, – ответил друг. – А что?
– Загляни в квартиру и предупреди, что он мне нужен. Потом идите в школу, я догоню.
– Здравствуй, – ответил на моё приветствие Пётр Сергеевич. – Срочное дело?
– Даже не знаю, – замялся я. – Не хотел к вам обращаться...
– Но обратился, – сказал он. – Быстро говори, что нужно, и беги в школу, а то опоздаешь.
– Я отдал в редакцию «Молодой Гвардии» рукопись книги. Называется «Волкодав». Ничего такого, чего нельзя было бы напечатать, в ней нет, но она не совсем обычная. С редакцией текст согласовал, а вот цензура, похоже, не хочет пропускать. Не мог бы Пётр Миронович...
– Я понял, – прервал он. – Беги, я думаю, что мы решим твою проблему меньшими силами.
В тот же вечер Сергей передал мне первый рисунок.
– Кнесенка Елень получилась просто блеск! – сказал я. – И всё остальное очень хорошо, кроме Волкодава. Вместо каторжника у тебя вышел участковый инспектор. Сядь на кровать, я попробую сделать набросок.
Я испортил два листа, и лишь на третьем получилось что-то похожее на то лицо, которое когда-то красовалось на обложках моих книг.
– Вот смотри, – показал я эскиз другу. – Попробуй довести этот рисунок до ума, а я съезжу в редакцию и покажу. Если они ни с кем не договорились, заключат договор с тобой.
Утром он отдал прекрасно выполненный рисунок.
– Не знаю, какой из тебя получится следователь, а художник вышел бы замечательный! – похвалил я работу. – Сегодня же смотаюсь в редакцию.
Смотаться не получилось. Среда была четвёртым мая, и нас срочно вызвали на просмотр номеров в Дом офицеров. Мы подготовили две песни. Помимо песни «На всю оставшуюся жизнь», которую руководство Дома офицеров уже слышало, была «Баллада о матери». Когда я проиграл её в первый раз, а Люся спела, наши музыканты были ошеломлены, а в глазах Виктора Калачова стояли слёзы. Точнее, они не стояли, а стекали по щекам. За прошедшие дни они успели подобрать музыку, и мы провели три репетиции. Теперь надо было петь перед комиссией. Сначала мы спели первую песню, а потом я отошёл в сторону, и зазвучала вторая.
– Дома всё ей чудилось кино, всё ждала вот-вот сейчас в окно посреди тревожной тишины постучится сын её с войны.
Люся допела и провела рукой по глазам. Она уже не ревела, как при моём первом исполнении, и горло больше не перехватывало, но слёзы на глазах выступали. Закончилась песня, но члены комиссии молчали.
– Чья это песня? – спросил председатель.
– Его, – ответил Олег Астахов, показывая на меня рукой.
– Спасибо! – сказал он мне. – Спасибо всем. Оба номера приняты.
На следующий день я после уроков пробежался до остановки троллейбуса и поехал в редакцию. К редактору попал в конце рабочего дня.
– Хорошо, что приехал, – сказал Валентин Петрович. – Я хотел завтра позвонить, чтобы обрадовать. После праздника отдаём твою книгу в набор.
– Посмотрите на это, – сказал я, расстегнул портфель и достал рисунок Сергея. – Подойдёт для иллюстрации?
– Талантливо! – оценил он. – И образ хорошо подобран. Чья это работа?
– Мой друг, – ответил я. – Живём рядом и учимся в одном классе. Если подойдёт, он может сделать десятка полтора рисунков, а вы выберете лучшие.
– Пусть работает, – решил редактор. – Только без обид, если что-то отбракуем. И учти, что тираж будет небольшой. Выпустим сто тысяч экземпляров и посмотрим на реакцию. Книга всё-таки необычная. Если всё пойдёт нормально, потом можно допечатать.
Когда вернулся, не стал заходить к Деменковым, позвонил Сергею по телефону и сообщил о договорённости. А на следующий день в школе ждал сюрприз. Валерке дома случайно попалась старая «Комсомольская правда» со статьей Лисы и моей фотографией. Естественно, что он всем об этом раззвонил и притащил газету в класс.
– Человеку будущего ура! – заорал он, как только мы вошли в класс.
– Ура! – нестройно поддержали его остальные.
– Что вы орёте как оглашенные? – поморщилась вошедшая следом за нами классная. – Почему не на местах? Не слышали звонка?
– Ольга Владимировна! – сказал Валерка. – Смотрите, что я откопал!
