Когда всё приготовим, я вас приглашу. А дальше ваша судьба в руках комиссии. Съёмки будут не здесь, а на Мосфильме, туда вас и отвезут. Меня там мало кто знает по имени-отчеству, поэтому ищите Саакова. С вами будет сопровождающий, так что не заблудитесь. Ориентируйтесь на понедельник. Напишите здесь номер своего телефона.
В субботу Люся сдала математику на отлично и договорилась о сдаче английского языка.
– Меньше четвёрки не получу, – сказала она мне, – а неделя сидения за учебниками ничего не даст. Через пять дней твой день рождения. Что хочешь в подарок?
– У меня другое отношение к дням рождения, – ответил я. – Что может быть приятного в том, что осталось жить на год меньше? Поэтому для меня это не праздник и вполне можно обойтись без подарков.
– Ну и дурак! А ещё глава будущей семьи! Для меня день твоего рождения – это самый главный праздник, а каждый прожитый год делает тебя богаче и умнее! Я говорю не о деньгах. А подарок не обязательно должен быть полезным, главное, чтобы в него вложили кусочек души!
– Ты прямо как Кикабидзе, – пошутил я. – Тот тоже пел, что его года – это его богатство. Говорят, что его обокрали воры и написали на стене эти самые слова.
– Ну и подло! Что ещё ожидать от ворья!
– Да шучу я, шучу! – сказал я, обнимая подругу. – Ты у меня умница и замечательно сказала. Может, тебе не петь песни, а сочинять речи для Суслова? А то они у него... Прекрати кусаться! Ты мне лучше скажи, зачем пригласила Вику?
– Она сама напросилась! Выпытала, когда ты родился, и побежала докладывать деду. Ген, завтра воскресение. Что, если Брежнев опять пришлёт машину? Если честно, мне надоело полдня проводить с его внучкой. Вы там разговариваете, а я должна выслушивать эту малолетнюю сплетницу и рассказывать ей о тебе. Очень мне это приятно! И вообще, я как-то не так представляла наше будущее. Если все вокруг начнут с пелёнок в тебя влюбляться, да ещё внучки таких особ... Я долго не проживу.
– Она ещё жалуется! – сказал я. – Это мне нужно рвать волосы на голове, когда ты одним своим присутствием баламутишь целую школу. Я не припомню, чтобы девушки не давали мне прохода. А что будет после того, как тебя покажут на «Огоньке?» А к Брежневу, если пригласят, нужно ехать. И нельзя обижать отказом, и каждый раз я ему что-нибудь подбрасываю. Ничего, скоро отчитаешься за девятый класс и у нас все дни станут выходными. Такой умнице, как ты, освоить программу десятого класса – это тьфу!
В воскресение нас не позвали, а сами тоже никуда не выбрались. Полил сильный дождь, временами начинал срываться снег, и поднявшийся ветер гнал всю эту гнусь за окнами, поэтому никуда не хотелось идти или ехать. В понедельник от вчерашней непогоды не осталось и следа.
– Сегодня у вас опять сокращённый рабочий день, – сказал Сергей, когда забирали Люсю. – К трём часам поедем на съёмки.
– У меня последним уроком математика, так что не нужно отпрашиваться, – сказала Люся. – Успеем привести себя в порядок.
– Выступать будем в зимней одежде, – сказал я. – Поезжайте, а я пошёл собираться.
Тренер равнодушно отреагировал на моё сообщение о сокращении занятий. Он выполнял свои обязанности, но я его не интересовал. Ну и ладно, зато прекратил рукоприкладство. Хорошо позанимавшись четыре часа, я принял душ, оделся и пошёл к выходу. За Люсей съездили без происшествий, после чего мы почти час отдыхали до прихода машины.
– Режиссёр брал мой телефон, – сказал я Сергею. – Интересно, почему не позвонил?
– Мы его предупредили, – объяснил он. – Садитесь быстрее, можем опоздать. Нам ещё придётся искать нужный павильон.
Зря он беспокоился. Мы приехали с хорошим запасом по времени, а павильон нашли почти сразу, стоило только сказать о «Сказках русского леса». Хороший такой павильончик, заблудиться не заблудишься, но просторно. И лес воспроизвели правдоподобно, если не присматриваться. Почти сразу же натолкнулись на Саакова.
– Молодцы, что приехали раньше! – сказал он. – Сейчас дам лист с вашими словами, и по-быстрому выучите. Там их немного, так что это будет нетрудно. Минут через десять подойдут ведущие и съёмочная группа. Один раз отрепетируем и, если всё пойдёт нормально, будем снимать.
Он вытащил из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и протянул его мне.
– Кто это сочинил? – спросил я, прочитав написанное.
– Я, а что?
– Юрий Суренович, у вас есть ручка?
– Держи, – протянул он авторучку. – Что ты хочешь делать?
– Подождите минуту, – сказал я, быстро записывая на обратной стороне листка свой вариант нашего появления в лесу. – Как вам это?
– Пожалуй, так лучше, – признал он. – Только нужно переучивать текст.
– У меня прекрасная память, а Люсе почти не придётся говорить. В ведущих у вас Леонов и Анофриев? Чтобы артисты кино не запомнили текст в несколько слов? Здесь всё настолько просто, что можно даже импровизировать.
– Давайте попробуем, – решил он. – Вы пока осмотритесь, а я поищу ведущих и ознакомлю их с новым текстом. Вон в той стороне рояль, там же и вся аппаратура.
– Что ты сочинил? – спросила Люся, когда мы вышли на лесную поляну, где стоял белый рояль.
– Режиссёр написал... ерунду. У него вообще очень слабый сюжет, можно было сделать намного интересней. Но в чужой монастырь... Я написал, что мы с тобой сами пришли сюда, возмущённые несправедливостью.
– И в чём эта несправедливость?
– В Советском Союзе четверть населения – это дети и подростки, и многие из них смотрят телевизор. И кого они видят? Одних взрослых. А это дискриминация. Кажется, идут ведущие. Помнишь «Полосатый рейс»?
– Это тот самый Леонов?
– Ага! Нос картошкой, добрые глаза и залысины. Последнего ты не увидишь, потому что в фильме он был в зимней шапке. Анофриев тоже снимался, но ты вряд ли его запомнила. Я больше помню его как певца и композитора.
– Это и есть детские дарования, из-за которых я получил втык от своего режиссёра? – услышал я до жути знакомый голос Леонова.
– Дарования, но уже не детские, – сказал я, поворачиваясь к пришедшим. – Здравствуйте, Евгений Павлович! А вам не нагорело, Олег Андреевич?
– На меня меньший спрос, – ответил Анофриев. – Приятно, когда тебя помнят.
– Откуда такой пессимизм? – спросил я. – Так может сказать актёр, встретив на склоне лет поклонника своего таланта. Замените «помнят» на «знают», и будет нормально.
– Съел? – сказал Леонов Олегу. – А ведь я вас знаю. Прекрасно поёте, особенно ты, девочка. У твоего друга просто хороший голос, а у тебя он замечательный.
– Сумеете изобразить волка? – спросил я Олега. – Или показать?
– Ну покажи, – сказал он.
Вот что у меня отлично получалось, так это имитация волчьего воя.
– Да ну тебя! – сказал вздрогнувший Леонов. – Таким воем только пугать телезрителей. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Так сойдёт. Давайте репетировать, мне ещё нужно возвращаться в театр.
Они взяли духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первым был наш выход.
– Смотри, рояль! – воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку. – Настоящий!
– И гитару бросили, – сказал я, беря прислонённую к роялю гитару. – Осталось только найти тех, кто снимает фильм.
– Смотри, дети! – сказал Леонов Анофриеву. – Что вы, ребята, делаете в такое время в лесу?
– Мы не дети! – гордо говорит Люся.
– А если появятся волки?
Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.
– А вы нас не пугайте! – говорю я. – Ради справедливости мы готовы провести ночь в лесу и с волками!
– Не понял? – удивился Леонов. – О какой справедливости речь?
– Вы снимаете фильм? – спросил я.
– Ну снимаем, а что?
– А то, что четверть зрителей – это дети и подростки, а в вашем фильме нет ни тех, ни других! Это дискриминация по возрасту, а в Советском Союзе не должно быть никакой дискриминации!
– И чего же вы хотите?
– Спеть, конечно! – говорит Люся мои слова. – А если нет операторов, споём вам, зря, что ли, забрались сюда на ночь глядя?
– Здорово спели, – сказал Леонов после нашего исполнения. – И песня хорошая. Будет жаль, если вырежут.
– Прекрасно получилось! – сказал довольный Сааков. – Так и будем снимать. Только одно замечание вам, Люся. Не нужно так прижиматься к вашему другу. Из-за одного этого могут убрать номер. Всё, я пошёл за съёмочной группой.
Когда нас после съёмок привезли домой, я пообедал и сел работать. Уже несколько дней, отставив написание книги, делал записи в две ученические тетради. Обе хотел отдать Брежневу. Одна из них касалась его лично. В ней были два раздела: медицинский и кадровый. В первом я расписал всё, что знал о его болезнях и пристрастиях, которыми он себя гробил. На первом месте было снотворное, к которому его пристрастили. «Вам нужно отдыхать днём, Леонид Ильич! Не получается заснуть? Есть средства!» Чазова нужно от него гнать. Мало быть хорошим кардиологом, нужно уметь настоять на своём. Видеть, что твой пациент, у которого масса проблем с сердечно-сосудистой системой, постоянно принимает снотворное, да ещё запивает водкой по рекомендации некоторых идиотов, и не прекратить это безобразие... Его друзья и родные пытались бороться вплоть до того, что заказывали «пустышки» или подсовывали валерьянку, а толпа медиков во главе с Чазовым, вертевшаяся возле генсека, не сделала ничего. Он и мямлил часто из-за снотворных. Во второй части, как мог, охарактеризовал его окружение. Я мало знал о его помощниках, референтах и консультантах. В воспоминаниях кое-кого из членов ЦК мелькали фамилии Иноземцева, Бовина, Черняева, Шахназарова и Загладина, которые отличались подхалимажем и немало способствовали тому, что к концу жизни Леонид Ильич уверился в собственной непогрешимости и исключительности. Его помощника Голикова, который писал за Леонида Ильича книги, нужно было гнать поганой метлой. Я в подробностях расписал отстранение Подгорного для освобождения его поста для самого генсека, историю наград звёздами Героя, а так же опалу других людей из состава ЦК, дав этим случаям оценки, которые вычитал из разных источников. Захочет – сделает выводы. Многое я уже рассказывал, но не всё и не с такими подробностями. Во второй тетради написал всё, что помнил по кризису в Чехословакии. В моих прежних записях об этих событиях было только несколько строчек. Я и сейчас многого не знал, но всё же знаний хватило на половину тетради. В конце записал свои рекомендации. Нельзя было доводить до танков и тянуть с мерами до шестьдесят восьмого года. Нужно срочно убирать Новотного и заменять его незамаранным в репрессиях и прагматичным Гусаком. Без реформ у них было не обойтись, уж слишком сильно «закрутил гайки» Новотный. Убрать нужно и Дубчека. Его «программа действий» однозначно вела к ликвидации социализма. Надо было вычищать и других деятелей того же толка вроде Рихта, Шика и Ауэсперга. Гусак тоже был не самой лучшей кандидатурой, но я не знал других авторитетных политиков в Чехословакии. Этот хоть не переступит черту, если ему скажут, что за ней прогревают моторы наши танки.
Хорошо, что я успел закончить в понедельник, потому что во вторник меня забрала с тренировки Белова.
– Фиг я чему-нибудь научусь, если всё время будут дёргать, – попытался возражать я. – Кому я так понадобился, что это не может подождать?
– Ворчишь, как старый дед, – поддела меня Елена. – Раз отрывают, значит, надо. Поедешь туда, куда обычно возим.
– Тогда мне нужно сначала заехать домой, – сказал я. – Надо кое-что забрать для хозяина.
– Приказали везти сейчас, – заколебалась она.
– А ты позвони, – сказал я, впервые обратившись к ней на ты. – Если откажут, поедем сейчас. Нам нужно полчаса, даже меньше. Я сейчас побегу в душ, а ты иди к телефону.
– Полчаса у нас есть, – сообщила Елена, когда я уже переодетый после душа вышел к гардеробу. – Пошли быстрее!
Мы задержались дольше, чем я рассчитывал, но Брежнев промолчал насчёт опоздания.
– Познакомься, – сказал он мне, представляя пожилого мужчину с седыми, зачёсанными назад волосами. – Это Грушевой Константин Степанович. Он у нас генерал и обременён многими важными постами, но пока оставил их ради нашего проекта и возглавляет большую группу работников разных ведомств, которые используют твои материалы.
– Очень большую? – с неудовольствием спросил я.
– Около пятисот специалистов, и будем привлекать ещё, хотя уже не так много. Я понимаю, чего ты опасаешься. О тебе знают человек сорок, остальные считают, что всё идёт от белорусов.
– Всё равно много, – вздохнул я. – При таких масштабах работ утечка – это только вопрос времени. Рано или поздно поднимется шум, а потом начнут искать источник. Белорусский дед для меня только отсрочка. Для вас в этом раскрытии могут быть плюсы, а для меня – сплошные минусы.
– Какие, по-твоему, плюсы? – спросил Грушевой.
– Будет больше веры вашим словам, – объяснил я. – Конечно, если начнёте с трибуны ООН говорить о победе революции во всём мире, вам никто не поверит, а вот на слова о реальных угрозах цивилизации обратят внимание. Вы уже сейчас можете выступить с предупреждением о последствиях ядерной зимы. Эта теория будет выдвинута лет через пятнадцать и получит подтверждение моделированием на больших ЭВМ. Думаю, что это малость охладит американцев.
– Что за зима? – спросил Брежнев. – В твоих записях о ней ничего нет.
– Там только то, что произошло, – сказал я. – При взрыве тысяч ядерных зарядов в верхние слои атмосферы будут заброшены миллионы тонн грунта и сажа от сгоревших городов и лесов, и солнечный поток у поверхности Земли сократится в несколько раз. Самоочищение атмосферы займёт месяцы, а температура повсеместно сильно упадёт. Точно посчитать нельзя, потому что неизвестно слишком много факторов, но можно довоеваться и до ледникового периода.
– А что с минусами? – спросил Брежнев.
– Нельзя долго скрывать свои достижения, – ответил я, – иначе толку от них... И не забывайте, что мир не стоит на месте и всё, что я даю учёным, будет вскоре изобретаться. Полученные вами сведения только ускорят этот процесс и приведут к тому, что мы будем идти в первых рядах, а не плестись в хвосте, как это было в моей реальности. А вот для меня минус большой. Не хотелось бы всю жизнь провести на хорошо охраняемой даче, поэтому число знающих обо мне людей не должно расти, а вам нужно подумать о ещё каком-то прикрытии, помимо деда, которому осталось недолго жить.
– Что-нибудь придумаем, – пообещал Брежнев. – Займись, Константин.
– Это вам, Леонид Ильич, – сказал я, протягивая ему тетради. – В этой информация только для вас. Это то, о чём мы с вами говорили в первый раз, я только дополнил. А в этой подробности о кризисе в Чехословакии, которые удалось вспомнить. В конце дал свои рекомендации.
В субботу Люся сдала математику на отлично и договорилась о сдаче английского языка.
– Меньше четвёрки не получу, – сказала она мне, – а неделя сидения за учебниками ничего не даст. Через пять дней твой день рождения. Что хочешь в подарок?
– У меня другое отношение к дням рождения, – ответил я. – Что может быть приятного в том, что осталось жить на год меньше? Поэтому для меня это не праздник и вполне можно обойтись без подарков.
– Ну и дурак! А ещё глава будущей семьи! Для меня день твоего рождения – это самый главный праздник, а каждый прожитый год делает тебя богаче и умнее! Я говорю не о деньгах. А подарок не обязательно должен быть полезным, главное, чтобы в него вложили кусочек души!
– Ты прямо как Кикабидзе, – пошутил я. – Тот тоже пел, что его года – это его богатство. Говорят, что его обокрали воры и написали на стене эти самые слова.
– Ну и подло! Что ещё ожидать от ворья!
– Да шучу я, шучу! – сказал я, обнимая подругу. – Ты у меня умница и замечательно сказала. Может, тебе не петь песни, а сочинять речи для Суслова? А то они у него... Прекрати кусаться! Ты мне лучше скажи, зачем пригласила Вику?
– Она сама напросилась! Выпытала, когда ты родился, и побежала докладывать деду. Ген, завтра воскресение. Что, если Брежнев опять пришлёт машину? Если честно, мне надоело полдня проводить с его внучкой. Вы там разговариваете, а я должна выслушивать эту малолетнюю сплетницу и рассказывать ей о тебе. Очень мне это приятно! И вообще, я как-то не так представляла наше будущее. Если все вокруг начнут с пелёнок в тебя влюбляться, да ещё внучки таких особ... Я долго не проживу.
– Она ещё жалуется! – сказал я. – Это мне нужно рвать волосы на голове, когда ты одним своим присутствием баламутишь целую школу. Я не припомню, чтобы девушки не давали мне прохода. А что будет после того, как тебя покажут на «Огоньке?» А к Брежневу, если пригласят, нужно ехать. И нельзя обижать отказом, и каждый раз я ему что-нибудь подбрасываю. Ничего, скоро отчитаешься за девятый класс и у нас все дни станут выходными. Такой умнице, как ты, освоить программу десятого класса – это тьфу!
В воскресение нас не позвали, а сами тоже никуда не выбрались. Полил сильный дождь, временами начинал срываться снег, и поднявшийся ветер гнал всю эту гнусь за окнами, поэтому никуда не хотелось идти или ехать. В понедельник от вчерашней непогоды не осталось и следа.
– Сегодня у вас опять сокращённый рабочий день, – сказал Сергей, когда забирали Люсю. – К трём часам поедем на съёмки.
– У меня последним уроком математика, так что не нужно отпрашиваться, – сказала Люся. – Успеем привести себя в порядок.
– Выступать будем в зимней одежде, – сказал я. – Поезжайте, а я пошёл собираться.
Тренер равнодушно отреагировал на моё сообщение о сокращении занятий. Он выполнял свои обязанности, но я его не интересовал. Ну и ладно, зато прекратил рукоприкладство. Хорошо позанимавшись четыре часа, я принял душ, оделся и пошёл к выходу. За Люсей съездили без происшествий, после чего мы почти час отдыхали до прихода машины.
– Режиссёр брал мой телефон, – сказал я Сергею. – Интересно, почему не позвонил?
– Мы его предупредили, – объяснил он. – Садитесь быстрее, можем опоздать. Нам ещё придётся искать нужный павильон.
Зря он беспокоился. Мы приехали с хорошим запасом по времени, а павильон нашли почти сразу, стоило только сказать о «Сказках русского леса». Хороший такой павильончик, заблудиться не заблудишься, но просторно. И лес воспроизвели правдоподобно, если не присматриваться. Почти сразу же натолкнулись на Саакова.
– Молодцы, что приехали раньше! – сказал он. – Сейчас дам лист с вашими словами, и по-быстрому выучите. Там их немного, так что это будет нетрудно. Минут через десять подойдут ведущие и съёмочная группа. Один раз отрепетируем и, если всё пойдёт нормально, будем снимать.
Он вытащил из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и протянул его мне.
– Кто это сочинил? – спросил я, прочитав написанное.
– Я, а что?
– Юрий Суренович, у вас есть ручка?
– Держи, – протянул он авторучку. – Что ты хочешь делать?
– Подождите минуту, – сказал я, быстро записывая на обратной стороне листка свой вариант нашего появления в лесу. – Как вам это?
– Пожалуй, так лучше, – признал он. – Только нужно переучивать текст.
– У меня прекрасная память, а Люсе почти не придётся говорить. В ведущих у вас Леонов и Анофриев? Чтобы артисты кино не запомнили текст в несколько слов? Здесь всё настолько просто, что можно даже импровизировать.
– Давайте попробуем, – решил он. – Вы пока осмотритесь, а я поищу ведущих и ознакомлю их с новым текстом. Вон в той стороне рояль, там же и вся аппаратура.
– Что ты сочинил? – спросила Люся, когда мы вышли на лесную поляну, где стоял белый рояль.
– Режиссёр написал... ерунду. У него вообще очень слабый сюжет, можно было сделать намного интересней. Но в чужой монастырь... Я написал, что мы с тобой сами пришли сюда, возмущённые несправедливостью.
– И в чём эта несправедливость?
– В Советском Союзе четверть населения – это дети и подростки, и многие из них смотрят телевизор. И кого они видят? Одних взрослых. А это дискриминация. Кажется, идут ведущие. Помнишь «Полосатый рейс»?
– Это тот самый Леонов?
– Ага! Нос картошкой, добрые глаза и залысины. Последнего ты не увидишь, потому что в фильме он был в зимней шапке. Анофриев тоже снимался, но ты вряд ли его запомнила. Я больше помню его как певца и композитора.
– Это и есть детские дарования, из-за которых я получил втык от своего режиссёра? – услышал я до жути знакомый голос Леонова.
– Дарования, но уже не детские, – сказал я, поворачиваясь к пришедшим. – Здравствуйте, Евгений Павлович! А вам не нагорело, Олег Андреевич?
– На меня меньший спрос, – ответил Анофриев. – Приятно, когда тебя помнят.
– Откуда такой пессимизм? – спросил я. – Так может сказать актёр, встретив на склоне лет поклонника своего таланта. Замените «помнят» на «знают», и будет нормально.
– Съел? – сказал Леонов Олегу. – А ведь я вас знаю. Прекрасно поёте, особенно ты, девочка. У твоего друга просто хороший голос, а у тебя он замечательный.
– Сумеете изобразить волка? – спросил я Олега. – Или показать?
– Ну покажи, – сказал он.
Вот что у меня отлично получалось, так это имитация волчьего воя.
– Да ну тебя! – сказал вздрогнувший Леонов. – Таким воем только пугать телезрителей. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Так сойдёт. Давайте репетировать, мне ещё нужно возвращаться в театр.
Они взяли духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первым был наш выход.
– Смотри, рояль! – воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку. – Настоящий!
– И гитару бросили, – сказал я, беря прислонённую к роялю гитару. – Осталось только найти тех, кто снимает фильм.
– Смотри, дети! – сказал Леонов Анофриеву. – Что вы, ребята, делаете в такое время в лесу?
– Мы не дети! – гордо говорит Люся.
– А если появятся волки?
Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.
– А вы нас не пугайте! – говорю я. – Ради справедливости мы готовы провести ночь в лесу и с волками!
– Не понял? – удивился Леонов. – О какой справедливости речь?
– Вы снимаете фильм? – спросил я.
– Ну снимаем, а что?
– А то, что четверть зрителей – это дети и подростки, а в вашем фильме нет ни тех, ни других! Это дискриминация по возрасту, а в Советском Союзе не должно быть никакой дискриминации!
– И чего же вы хотите?
– Спеть, конечно! – говорит Люся мои слова. – А если нет операторов, споём вам, зря, что ли, забрались сюда на ночь глядя?
– Здорово спели, – сказал Леонов после нашего исполнения. – И песня хорошая. Будет жаль, если вырежут.
– Прекрасно получилось! – сказал довольный Сааков. – Так и будем снимать. Только одно замечание вам, Люся. Не нужно так прижиматься к вашему другу. Из-за одного этого могут убрать номер. Всё, я пошёл за съёмочной группой.
Когда нас после съёмок привезли домой, я пообедал и сел работать. Уже несколько дней, отставив написание книги, делал записи в две ученические тетради. Обе хотел отдать Брежневу. Одна из них касалась его лично. В ней были два раздела: медицинский и кадровый. В первом я расписал всё, что знал о его болезнях и пристрастиях, которыми он себя гробил. На первом месте было снотворное, к которому его пристрастили. «Вам нужно отдыхать днём, Леонид Ильич! Не получается заснуть? Есть средства!» Чазова нужно от него гнать. Мало быть хорошим кардиологом, нужно уметь настоять на своём. Видеть, что твой пациент, у которого масса проблем с сердечно-сосудистой системой, постоянно принимает снотворное, да ещё запивает водкой по рекомендации некоторых идиотов, и не прекратить это безобразие... Его друзья и родные пытались бороться вплоть до того, что заказывали «пустышки» или подсовывали валерьянку, а толпа медиков во главе с Чазовым, вертевшаяся возле генсека, не сделала ничего. Он и мямлил часто из-за снотворных. Во второй части, как мог, охарактеризовал его окружение. Я мало знал о его помощниках, референтах и консультантах. В воспоминаниях кое-кого из членов ЦК мелькали фамилии Иноземцева, Бовина, Черняева, Шахназарова и Загладина, которые отличались подхалимажем и немало способствовали тому, что к концу жизни Леонид Ильич уверился в собственной непогрешимости и исключительности. Его помощника Голикова, который писал за Леонида Ильича книги, нужно было гнать поганой метлой. Я в подробностях расписал отстранение Подгорного для освобождения его поста для самого генсека, историю наград звёздами Героя, а так же опалу других людей из состава ЦК, дав этим случаям оценки, которые вычитал из разных источников. Захочет – сделает выводы. Многое я уже рассказывал, но не всё и не с такими подробностями. Во второй тетради написал всё, что помнил по кризису в Чехословакии. В моих прежних записях об этих событиях было только несколько строчек. Я и сейчас многого не знал, но всё же знаний хватило на половину тетради. В конце записал свои рекомендации. Нельзя было доводить до танков и тянуть с мерами до шестьдесят восьмого года. Нужно срочно убирать Новотного и заменять его незамаранным в репрессиях и прагматичным Гусаком. Без реформ у них было не обойтись, уж слишком сильно «закрутил гайки» Новотный. Убрать нужно и Дубчека. Его «программа действий» однозначно вела к ликвидации социализма. Надо было вычищать и других деятелей того же толка вроде Рихта, Шика и Ауэсперга. Гусак тоже был не самой лучшей кандидатурой, но я не знал других авторитетных политиков в Чехословакии. Этот хоть не переступит черту, если ему скажут, что за ней прогревают моторы наши танки.
Хорошо, что я успел закончить в понедельник, потому что во вторник меня забрала с тренировки Белова.
– Фиг я чему-нибудь научусь, если всё время будут дёргать, – попытался возражать я. – Кому я так понадобился, что это не может подождать?
– Ворчишь, как старый дед, – поддела меня Елена. – Раз отрывают, значит, надо. Поедешь туда, куда обычно возим.
– Тогда мне нужно сначала заехать домой, – сказал я. – Надо кое-что забрать для хозяина.
– Приказали везти сейчас, – заколебалась она.
– А ты позвони, – сказал я, впервые обратившись к ней на ты. – Если откажут, поедем сейчас. Нам нужно полчаса, даже меньше. Я сейчас побегу в душ, а ты иди к телефону.
– Полчаса у нас есть, – сообщила Елена, когда я уже переодетый после душа вышел к гардеробу. – Пошли быстрее!
Мы задержались дольше, чем я рассчитывал, но Брежнев промолчал насчёт опоздания.
– Познакомься, – сказал он мне, представляя пожилого мужчину с седыми, зачёсанными назад волосами. – Это Грушевой Константин Степанович. Он у нас генерал и обременён многими важными постами, но пока оставил их ради нашего проекта и возглавляет большую группу работников разных ведомств, которые используют твои материалы.
– Очень большую? – с неудовольствием спросил я.
– Около пятисот специалистов, и будем привлекать ещё, хотя уже не так много. Я понимаю, чего ты опасаешься. О тебе знают человек сорок, остальные считают, что всё идёт от белорусов.
– Всё равно много, – вздохнул я. – При таких масштабах работ утечка – это только вопрос времени. Рано или поздно поднимется шум, а потом начнут искать источник. Белорусский дед для меня только отсрочка. Для вас в этом раскрытии могут быть плюсы, а для меня – сплошные минусы.
– Какие, по-твоему, плюсы? – спросил Грушевой.
– Будет больше веры вашим словам, – объяснил я. – Конечно, если начнёте с трибуны ООН говорить о победе революции во всём мире, вам никто не поверит, а вот на слова о реальных угрозах цивилизации обратят внимание. Вы уже сейчас можете выступить с предупреждением о последствиях ядерной зимы. Эта теория будет выдвинута лет через пятнадцать и получит подтверждение моделированием на больших ЭВМ. Думаю, что это малость охладит американцев.
– Что за зима? – спросил Брежнев. – В твоих записях о ней ничего нет.
– Там только то, что произошло, – сказал я. – При взрыве тысяч ядерных зарядов в верхние слои атмосферы будут заброшены миллионы тонн грунта и сажа от сгоревших городов и лесов, и солнечный поток у поверхности Земли сократится в несколько раз. Самоочищение атмосферы займёт месяцы, а температура повсеместно сильно упадёт. Точно посчитать нельзя, потому что неизвестно слишком много факторов, но можно довоеваться и до ледникового периода.
– А что с минусами? – спросил Брежнев.
– Нельзя долго скрывать свои достижения, – ответил я, – иначе толку от них... И не забывайте, что мир не стоит на месте и всё, что я даю учёным, будет вскоре изобретаться. Полученные вами сведения только ускорят этот процесс и приведут к тому, что мы будем идти в первых рядах, а не плестись в хвосте, как это было в моей реальности. А вот для меня минус большой. Не хотелось бы всю жизнь провести на хорошо охраняемой даче, поэтому число знающих обо мне людей не должно расти, а вам нужно подумать о ещё каком-то прикрытии, помимо деда, которому осталось недолго жить.
– Что-нибудь придумаем, – пообещал Брежнев. – Займись, Константин.
– Это вам, Леонид Ильич, – сказал я, протягивая ему тетради. – В этой информация только для вас. Это то, о чём мы с вами говорили в первый раз, я только дополнил. А в этой подробности о кризисе в Чехословакии, которые удалось вспомнить. В конце дал свои рекомендации.
