Катя испуганно прикрыла живот.
— Нет! Я ей малыша не отдам!
— Кому? Разве кто-то может его отобрать?
— Она хотела! Я тебе признаюсь, мучает это меня. Пойдем к елке? Я когда маленькая была, не в детском доме, а уже здесь, у Виктуси, любила под елкой сидеть на полу. Пахнет хвоей, как в лесу, а фонарики светят, и волшебно так. Я родителей вспоминала… Была бы мама жива, она не позволила бы Виктории даже слова сказать про аборт. — Катя запнулась, испугалась, что вырвалось у неё лишнее.
— А говорила? — взгляд Сергея стал тяжелым, брови сдвинулись, на переносице залегла складка.
— Говорила, — едва слышно шепнула Катя, — кричала на меня, я даже хотела в гостиницу уехать, Черген не пустила, к себе увела.
— Что же ты мне не сказала? — Сергей поднялся, встал перед ней. — Катя! Почему?
— Тебе надо было танцевать. Не отвлекаться. Ты бы с Виктусей поссорился, а значит, и с Адрианом, потому что он её защищает. А Макса рядом не было, чтобы это все утрясать.
— Да, Макса рядом нет, он там с любовником по Америке рассекает.
— Перестань, они не любовники.
— А кто же?
— Семья. Не надо так про них, тем более сегодня, в праздник. Я бы все равно не дала Виктусе навредить. Тут не в ней дело. Идем. — Катя тоже встала и потянула Сергея за собой к елке. Там был ковер, а на нем еще и белая шкура лежала овчинная с длинными прядями шелковистой шерсти, и подушки разложены. Катя все устроила, чтобы под елкой новый год встречать. — Вот я сесть-то сяду, а поднимать нас ты будешь, — засмеялась она, осторожно опускаясь на мягкий мех. Сергей поддерживал ее, помог устроиться, сел рядом. Катя тут же привалилась к нему спиной. — Вот так хорошо. Я тебе сейчас странное расскажу. Про Жизель. Я её вижу часто. Не во сне, а так... — Катя выделила последнее слово и замолчала. Молчал и Сергей, ждал что она еще скажет. — В первый раз она ко мне пришла в Москве, когда я сознание потеряла на сцене. Малыша еще не было. И я думала ты меня не любишь.
— Как так? Мы с тобой уже…
— Да, мы уже были вместе, но мне казалось, что ты любишь её. Не меня. Танцуешь с ней. И потом, ночью — тоже с ней. Вот она и приходит меня гнать. Я её боялась и думала она плохая. А потом вот что, когда Виктуся кричала, я все плакала, запиралась тут, в нашем домике. И один раз — тогда я, может, и заснула, — увидела как будто спектакль, второй акт, кладбище и вилисы танцуют, а Виктуся — Мирта. Я так испугалась, Сережа! И поняла сразу, что и в балете Мирта одна, а ей хочется быть с Альбертом, она его не отпускает и не велит в болоте топить, как Ганса. Она с ним хочет танцевать и не только танцевать. А тогда еще другое было. Вот подняли меня из люка, я стою на надгробии и почему-то с букетом; думаю, как же я буду сейчас антре с кабриолями, а букет мешать станет. А потом… Сережа! Я смотрю, не букет — малыш у меня на руках. И Мирта-Виктуся хочет забрать его! Манит меня, улыбается так страшно, руки протягивает, давай, мол, подержу, а ты танцуй. — Катя вздохнула судорожно, заговорила дальше с трудом. — И некуда мне деться, музыка идет, мне надо шаг, шаг и блинчики(1). Кордебалет стоит, кулисы закрывает. А на руках у меня ребенок. И тут она.
— Кто? — Сергей с тревогой смотрел на Катю, сомневаясь, стоит ли им говорить об этом.
— Жизель! Мой двойник! Это я была Сережа! Она из меня вышла, понимаешь. Вперед: шаг, шаг… и стала кружиться. Вилисы вокруг неё побежали. А я отступила в кулису и прочь со сцены, скорей уносить малыша. Она его спасла от Мирты. Ты не веришь? Думаешь я умом тронулась?
— Верю, Катя. Она могла.
— И с того дня я перестала бояться. Раз она малышу зла не хочет, то пусть будет. Она и тебя от Мирты защитит.
Сергей вспомнил странные слова Вилисы: “Пообещай мне то, о чем не знаешь...” Про ребенка он знает. Тогда что же, чью жизнь она хочет взамен? Катю он не отдаст!
Он опять обнял её.
— Не думай ты про это. Тебя Виктуся напугала, вот и привиделось.
— Да, наверно…
Катя повернула голову, потянулась к Сергею, он встретил губами её губы, стал целовать. Мягкий мех манил прилечь, огоньки ели завораживали.
— Как в сказке, — улыбнулась Катя. — Хочу я… Нет, нельзя говорить, — она зажала губы ладонью, — нельзя… Лучше еще поцелуй. А так скучаю! Нам хорошо вместе было.
— Почему — было? — Взгляд Сергея затуманился. — Нам и сейчас хорошо. — Он наклонился к её губам. Катя лежала на спине, руками обвила его за шею. — Нам очень хорошо…
— Да, мне с тобой всегда было хорошо, с самого первого дня. Я помню. Знаешь, а вот жалею, наверно, что мы начали с Жизели. Был бы Щелкунчик! Сказка, волшебство, — Катя потянулась к красному шару со снежинкой на боку. — Помнишь, как там елка стала расти, расти… Щелкунчик победил Мышиного Короля и стал принцем.
— Станцуем еще. — Он целовал все горячей, не думал ни о чем больше, кроме близости её губ и том счастливом покое, что дарила ель. Должно быть, правда — чудеса случаются в Новогоднюю Ночь.
— Я знаю, что станцуем. Ты без танца жить не можешь.
— Я жил, это было тяжело. Катюша, мы можем хоть одну ночь не думать про танцы?
— Можем. Давай думать про любовь. Ты меня любишь?
— Да, очень.
— А вот я не чувствую! — Она засмеялась взяла его за руки, потянула на себя.
— Так нельзя же! Ты что?
— Почему это нельзя? Я спрашивала у врача, он сказал можно и даже полезно, если без фанатизма. У меня все хорошо, Сережа, правда. Это вначале было не очень, потому что я боялась и… Виктуся ругалась, и я тогда на репетиции туры крутила. Зря.
— Это я виноват, что пошел к ней, когда узнал, что у нас будет ребенок. Но я думал она посоветует как нам быть, она же тебя любит.
— Нет, Сереженька, — Катя погрустнела, — не любит она никого. Никого — кроме тебя.
— Да брось ты, она замужем. Семья с Адрианом счастливая у них!
— Нет, совсем нет. Он несчастный. И зачем только она вышла за него? У них мог быть ребенок, но Виктуся выбрала танец. А потом уже не смогла родить. Бедный Адриан, он с головой в работу ушел, в политику, парламент свой, я ничего этого не понимаю, а для него вся жизнь в этом. Виктусю он по-прежнему любит. Как увидел на сцене, это в Петербурге было, на том самом спектакле, который вы танцевать должны были.
— По-свински я тогда поступил с ней. Она не простила.
— Да, она не простила, но если бы мы станцевали Жизель…
— Мы и станцевали, премьера состоялась и прошла с успехом. В прессе как бомба разорвалась: звезда русского балета — Матильда Ягужинская..
— Да-а-а-а… — Катя рассмеялась, она не могла остановиться, сквозь смех произнесла невнятно: — Если бы ты видел Виктусино лицо, когда на сцену вышла не я, а Маля.
— Маля — прекрасная Жизель. — Сергей тоже смеялся. Он радовался настроению Кати. Тревога и печаль ушли. Такой она волновала его еще больше.
— Ты мне все-таки зубы заговариваешь! Я же сказала — доктор разрешил.
— Я боюсь!
— А я нет! Иди уже ко мне. А то мы по-настоящему вместе сколько не были? Ты же хочешь, я вижу. И чувствую. — Катина рука скользнула по груди Сергея, по животу и бедрам. И глаза округлились от притворного ужаса. — О-о-о-о!
— Все равно я боюсь навредить….
— Глупый ты, глупый. Иди, хорошо будет. Ляг на бок, вот так. Я сама все сделаю.
— Катя... — Сергей задохнулся, когда она придвинулась тесно и рукой обхватила его. Пальцы сжали нежно. Сергей не выдержал, застонал. Быть в её воле — возбуждало. Сейчас Катя коснется и примет его, они правда давно не были так. От того и сны эти страшные, и тоска, мысли. А с ней все отступает, он принадлежит только ей сейчас…
Ель мерцала огнями, красный шар со снежинкой покачивался из стороны в сторону, словно подтверждая: это наяву, настоящее, не морок.
Безумия страсти, запредельной оголенности ощущений не было. Их заменила чуткая нежность, Сергей берег Катю, входил не весь, и хватило его на пару минут, слишком долгим был перерыв и томили сны. А Катя еще и шептала:
— Возьми для себя, пусть тебе будет хорошо…
И Сергей послушал, закрыл глаза, полностью отдался касаниям. Он хорошо знал её, улавливал трепет и близость освобождения и стремился достичь его вместе с Катей.
— Люблю тебя, — выдохнул он, как обычно, и частыми бросками излился в неё. Это было просто — любить Катю, так же просто, как дом, елку, игрушки, детские мечты. Она давала ему то, чего у Сергея никогда не было. Разве можно желать большего?
Они соединила ладони, сплели пальцы.
Все что было — пусть уходит в прошлое. А сегодня Новый год и новая жизнь...
Сергей хотел обрести счастье с женщиной и получил его. Разве можно желать большего?
Он боялся засыпать, боролся с истомой сколько мог. Ведь опять придет она! Заставит любить. Сергей не посмеет противиться, ведь он обязан вилисе больше, чем жизнью, — здравым рассудком. В дни страшных мучений, когда вокруг была только тьма, а сам он, казалось, состоял из боли и отчаяния, являлась она. Нежная и милосердная. Она всегда была добра, она и теперь не желает зла ни ему, ни Кате. Тогда зачем приходит, чего хочет?
— Отдай мне то, о чем не знаешь.
— О чем я не знаю, скажи!
Сергей шел рядом с ней. Тянулась заснеженная дорога: слева подлесок, справа что-то похожее на поле. Луна ярко светит, и вилиса кажется светлой и серебристой, как лунный свет. Она в простом белом платье. Не танцовщица в шопенке, не невеста в подвенечном наряде. Странно только, что одета так легко, ведь зима.
Жизель молчит, не отвечает на вопросы. Идет чуть впереди, Сергей за ней. Дорога плавно поднимается вверх.
Вот перекресток. При дороге дом, светится всего одно невысокое окно, можно заглянуть. Сергей не хочет, спешит пройти мимо, но Жизель останавливает его жестом, качает головой, смотрит укоризненно. Он понимает её, она пользуется тем же языком, что и в балете. Но это жизнь, не танец. Жизель указывает на окно, Сергей подходит, поднимается на полупальцы, приникает к стеклу. Он видит комнату. Свет не у самого окна, он в глубине. Свеча зажжена, стоит на столе, за столом человек обхватил голову руками. Лица не разобрать, но Сергей знает, кто это. Хочет позвать, а Жизель не позволяет, её рука касается губ Сергея, замыкает их. Из лунного света являются призрачные девушки, их много, они бегут, не касаясь дороги босыми ступнями. Берутся за руки, вереницей проносятся между Сергеем и окном, и вот уже нету дома. Все исчезает, остается только танец.
Танец, танец, танец… Сергей не противится, он готов бежать за ними.
Но Жизель не позволяет им приблизиться.
— Чего ты хочешь? — спрашивает Сергей.
— Это не я, ты хочешь.
И Сергей задает странный вопрос. Почему — он и сам не знает.
— Что будет, когда догорит свеча? — спрашивает он. Жизель молчит. — Почему ты не дала мне войти? — Снова молчание. — Почему ты выбрала меня, почему я? — задает он третий вопрос.
— Потому что ты выбрал мой мир, — отвечает она. — И будешь возвращаться до тех пор, пока не останешься со мной навсегда.
— Я не останусь! Я люблю Катю, у нас будет ребенок.
— Ты любишь… пока свеча горит. Потом станешь оплакивать, придешь ко мне. Отдай мне то, о чем не знаешь, пообещай.
— Нет! Я не могу. О ком ты говоришь? Кого я стану оплакивать? Катя? Ребенок?
— Нет, с ними ничего не случится.
— Макс?
Призрачная Жизель качает головой, бледнеет, сливается с туманом. Так и не ответив на вопрос, исчезает.
Рядом Катя, Сергей обнимает её. Красный шар раскачивается на ветке. Сны отлетели, волшебная ночь прошла. Оставила вопросы, не раскрыла тайну. Но главное Сергей узнал, он как в себя заглянул и понял: Катя рядом, и, что бы ни случилось, он всегда станет выбирать её и мир живых.
Утром все было как обычно, дом проснулся вместе с хозяевами, наполнился звуками бегущей воды, ароматом чая с чабрецом и сырников.
Катя глянула в окно: там все бело, от этого поздний рассвет кажется ярче.
— Смотри, ночью снег выпал, много! — Катя наливала чай и раскладывала по тарелкам овсянку. — Сережа, иди поешь!
— Я не буду, — отвечал он из ванной.
— Это никого не интересует, ты хочешь Малю уронить?
— А что ты так переживаешь? Ну уроню пару раз, у Мали булочки аппетитные, есть на что падать.
— Неправда! Маля легче меня.
— Ну, сейчас-то конечно…
— Сережа! Прекрати меня смешить и иди ешь, пока не остыло.
— Так ведь каша.
— А ты чего бы хотел? Сала?
Теперь смеялся Сергей.
— Это ты откуда такое слово знаешь? Кстати, сало, говорят, полезно в малых количествах. Особенно после секса.
Он сел за стол, вздохнул, размешал кашу в тарелке.
— Она с фруктами, — сообщила Катя и принялась есть.
— Ну, раз с фруктами… А сала точно нету?
— Сережа! Я подавлюсь! Прекрати! Ешь молча!
Он прижал пальцы к губам, сделал жест “нельзя” из драмбалета и тоже принялся за кашу.
— На самом деле вкусно, я так не умею варить.
— В холодную воду надо хлопья класть, меня Феля научила.
— Это вы где успели сдружиться?
— А мы по скайпу общаемся, Феля про Игнашу бесконечно расспрашивает. Она очень скучает по нему.
— Я знаю.
Они говорили еще, о текущем, о репетиции — и как будто не было ночных видений. Или и в самом деле не было, все лишь плод фантазии, больное воображение? Совесть?
Мысли Сергея споткнулись об это слово. И сколько бы он не прятался, а вылезает правда. Та самая, что Кате он не решается открыть. Сначала все по-другому было, и Сергей мог найти предлог, убедить самого себя, что так оно лучше и правильнее. Но день за днем их с Катей отношения менялись. Они стали другими, и уже не танец вышел на первое место. А что? Любовь?
— Сережа, ты что? Опять спина? — Катя заметила перемену в его настроении и напряженную позу.
— Нет, задумался… это я так…
— Знаю я твое “так”. Ну и не говори, а я вот что хочу! Идем погуляем. Тебе ведь на класс не надо, а репетиция в четыре. Мне на улицу хочется. По снежку… Идем к пруду? Там же Васька не улетел.
— Он не улетает на зиму?
— Нет, останется, ему даже и крыльев не подрезают, он сам. — Катя быстро убрала со стола, беременность ничуть не изменила её — все так же легко, в считанные минуты наводила она порядок. Вот и сейчас тарелки в раковину, масло в холодильник. — Пруд весь не замерзает, а у Васьки домик есть. Зачем же улетать, когда тут кормят. Пойдем к Ваське? Я только посуду помою.
— Пойдем.
Они шли через заснеженный парк знакомой Сергею дорогой. Он поддерживал Катю, хоть скользко и не было. Она прижималась к нему. Было свежо, пахло первым снегом — неповторимый и непередаваемый запах чистоты и радости этого утра. Подморозило не сильно, пруд только прихватило льдом. По нему, неуклюже переваливаясь, шел к берегу черный лебедь Васька.
— Точно не улетел, и чего это он? — Сергей продолжал обнимать Катю.
— А его белые обижают, он с ними, наверно, и не захотел лететь. Сейчас никого, ему раздолье, а то все на одного, и защитить некому.
— А не скучно ему без пары?
— Наверно, скучно… Васька, — позвала она, — смотри, я тебе булки принесла. — Катя высвободилась из рук Сергея, пошла к заснеженному пруду.
Было непонятно, где заканчивается берег и начинается вода.
— Осторожнее, лучше я сам, а ты стой тут, дальше не ходи. — Сергей отобрал у Кати булку, сделал еще пару шагов вперед, присел на корточки, протянул руку.
— Ты кидай, он подберет. А то ущипнет тебя, — сказала Катя
— Я ему еду, а он щипаться?
— Да, он такой… Васька, как ты тут?
Лебедь, вытягивая шею, собирал кусочки булки. Сергей поднялся, вернулся к Кате. Она задумалась. Настроение у неё теперь часто менялось. Даже и слезы без причины случались.
— Нет! Я ей малыша не отдам!
— Кому? Разве кто-то может его отобрать?
— Она хотела! Я тебе признаюсь, мучает это меня. Пойдем к елке? Я когда маленькая была, не в детском доме, а уже здесь, у Виктуси, любила под елкой сидеть на полу. Пахнет хвоей, как в лесу, а фонарики светят, и волшебно так. Я родителей вспоминала… Была бы мама жива, она не позволила бы Виктории даже слова сказать про аборт. — Катя запнулась, испугалась, что вырвалось у неё лишнее.
— А говорила? — взгляд Сергея стал тяжелым, брови сдвинулись, на переносице залегла складка.
— Говорила, — едва слышно шепнула Катя, — кричала на меня, я даже хотела в гостиницу уехать, Черген не пустила, к себе увела.
— Что же ты мне не сказала? — Сергей поднялся, встал перед ней. — Катя! Почему?
— Тебе надо было танцевать. Не отвлекаться. Ты бы с Виктусей поссорился, а значит, и с Адрианом, потому что он её защищает. А Макса рядом не было, чтобы это все утрясать.
— Да, Макса рядом нет, он там с любовником по Америке рассекает.
— Перестань, они не любовники.
— А кто же?
— Семья. Не надо так про них, тем более сегодня, в праздник. Я бы все равно не дала Виктусе навредить. Тут не в ней дело. Идем. — Катя тоже встала и потянула Сергея за собой к елке. Там был ковер, а на нем еще и белая шкура лежала овчинная с длинными прядями шелковистой шерсти, и подушки разложены. Катя все устроила, чтобы под елкой новый год встречать. — Вот я сесть-то сяду, а поднимать нас ты будешь, — засмеялась она, осторожно опускаясь на мягкий мех. Сергей поддерживал ее, помог устроиться, сел рядом. Катя тут же привалилась к нему спиной. — Вот так хорошо. Я тебе сейчас странное расскажу. Про Жизель. Я её вижу часто. Не во сне, а так... — Катя выделила последнее слово и замолчала. Молчал и Сергей, ждал что она еще скажет. — В первый раз она ко мне пришла в Москве, когда я сознание потеряла на сцене. Малыша еще не было. И я думала ты меня не любишь.
— Как так? Мы с тобой уже…
— Да, мы уже были вместе, но мне казалось, что ты любишь её. Не меня. Танцуешь с ней. И потом, ночью — тоже с ней. Вот она и приходит меня гнать. Я её боялась и думала она плохая. А потом вот что, когда Виктуся кричала, я все плакала, запиралась тут, в нашем домике. И один раз — тогда я, может, и заснула, — увидела как будто спектакль, второй акт, кладбище и вилисы танцуют, а Виктуся — Мирта. Я так испугалась, Сережа! И поняла сразу, что и в балете Мирта одна, а ей хочется быть с Альбертом, она его не отпускает и не велит в болоте топить, как Ганса. Она с ним хочет танцевать и не только танцевать. А тогда еще другое было. Вот подняли меня из люка, я стою на надгробии и почему-то с букетом; думаю, как же я буду сейчас антре с кабриолями, а букет мешать станет. А потом… Сережа! Я смотрю, не букет — малыш у меня на руках. И Мирта-Виктуся хочет забрать его! Манит меня, улыбается так страшно, руки протягивает, давай, мол, подержу, а ты танцуй. — Катя вздохнула судорожно, заговорила дальше с трудом. — И некуда мне деться, музыка идет, мне надо шаг, шаг и блинчики(1). Кордебалет стоит, кулисы закрывает. А на руках у меня ребенок. И тут она.
— Кто? — Сергей с тревогой смотрел на Катю, сомневаясь, стоит ли им говорить об этом.
— Жизель! Мой двойник! Это я была Сережа! Она из меня вышла, понимаешь. Вперед: шаг, шаг… и стала кружиться. Вилисы вокруг неё побежали. А я отступила в кулису и прочь со сцены, скорей уносить малыша. Она его спасла от Мирты. Ты не веришь? Думаешь я умом тронулась?
— Верю, Катя. Она могла.
— И с того дня я перестала бояться. Раз она малышу зла не хочет, то пусть будет. Она и тебя от Мирты защитит.
Сергей вспомнил странные слова Вилисы: “Пообещай мне то, о чем не знаешь...” Про ребенка он знает. Тогда что же, чью жизнь она хочет взамен? Катю он не отдаст!
Он опять обнял её.
— Не думай ты про это. Тебя Виктуся напугала, вот и привиделось.
— Да, наверно…
Катя повернула голову, потянулась к Сергею, он встретил губами её губы, стал целовать. Мягкий мех манил прилечь, огоньки ели завораживали.
— Как в сказке, — улыбнулась Катя. — Хочу я… Нет, нельзя говорить, — она зажала губы ладонью, — нельзя… Лучше еще поцелуй. А так скучаю! Нам хорошо вместе было.
— Почему — было? — Взгляд Сергея затуманился. — Нам и сейчас хорошо. — Он наклонился к её губам. Катя лежала на спине, руками обвила его за шею. — Нам очень хорошо…
— Да, мне с тобой всегда было хорошо, с самого первого дня. Я помню. Знаешь, а вот жалею, наверно, что мы начали с Жизели. Был бы Щелкунчик! Сказка, волшебство, — Катя потянулась к красному шару со снежинкой на боку. — Помнишь, как там елка стала расти, расти… Щелкунчик победил Мышиного Короля и стал принцем.
— Станцуем еще. — Он целовал все горячей, не думал ни о чем больше, кроме близости её губ и том счастливом покое, что дарила ель. Должно быть, правда — чудеса случаются в Новогоднюю Ночь.
— Я знаю, что станцуем. Ты без танца жить не можешь.
— Я жил, это было тяжело. Катюша, мы можем хоть одну ночь не думать про танцы?
— Можем. Давай думать про любовь. Ты меня любишь?
— Да, очень.
— А вот я не чувствую! — Она засмеялась взяла его за руки, потянула на себя.
— Так нельзя же! Ты что?
— Почему это нельзя? Я спрашивала у врача, он сказал можно и даже полезно, если без фанатизма. У меня все хорошо, Сережа, правда. Это вначале было не очень, потому что я боялась и… Виктуся ругалась, и я тогда на репетиции туры крутила. Зря.
— Это я виноват, что пошел к ней, когда узнал, что у нас будет ребенок. Но я думал она посоветует как нам быть, она же тебя любит.
— Нет, Сереженька, — Катя погрустнела, — не любит она никого. Никого — кроме тебя.
— Да брось ты, она замужем. Семья с Адрианом счастливая у них!
— Нет, совсем нет. Он несчастный. И зачем только она вышла за него? У них мог быть ребенок, но Виктуся выбрала танец. А потом уже не смогла родить. Бедный Адриан, он с головой в работу ушел, в политику, парламент свой, я ничего этого не понимаю, а для него вся жизнь в этом. Виктусю он по-прежнему любит. Как увидел на сцене, это в Петербурге было, на том самом спектакле, который вы танцевать должны были.
— По-свински я тогда поступил с ней. Она не простила.
— Да, она не простила, но если бы мы станцевали Жизель…
— Мы и станцевали, премьера состоялась и прошла с успехом. В прессе как бомба разорвалась: звезда русского балета — Матильда Ягужинская..
— Да-а-а-а… — Катя рассмеялась, она не могла остановиться, сквозь смех произнесла невнятно: — Если бы ты видел Виктусино лицо, когда на сцену вышла не я, а Маля.
— Маля — прекрасная Жизель. — Сергей тоже смеялся. Он радовался настроению Кати. Тревога и печаль ушли. Такой она волновала его еще больше.
— Ты мне все-таки зубы заговариваешь! Я же сказала — доктор разрешил.
— Я боюсь!
— А я нет! Иди уже ко мне. А то мы по-настоящему вместе сколько не были? Ты же хочешь, я вижу. И чувствую. — Катина рука скользнула по груди Сергея, по животу и бедрам. И глаза округлились от притворного ужаса. — О-о-о-о!
— Все равно я боюсь навредить….
— Глупый ты, глупый. Иди, хорошо будет. Ляг на бок, вот так. Я сама все сделаю.
— Катя... — Сергей задохнулся, когда она придвинулась тесно и рукой обхватила его. Пальцы сжали нежно. Сергей не выдержал, застонал. Быть в её воле — возбуждало. Сейчас Катя коснется и примет его, они правда давно не были так. От того и сны эти страшные, и тоска, мысли. А с ней все отступает, он принадлежит только ей сейчас…
Ель мерцала огнями, красный шар со снежинкой покачивался из стороны в сторону, словно подтверждая: это наяву, настоящее, не морок.
Безумия страсти, запредельной оголенности ощущений не было. Их заменила чуткая нежность, Сергей берег Катю, входил не весь, и хватило его на пару минут, слишком долгим был перерыв и томили сны. А Катя еще и шептала:
— Возьми для себя, пусть тебе будет хорошо…
И Сергей послушал, закрыл глаза, полностью отдался касаниям. Он хорошо знал её, улавливал трепет и близость освобождения и стремился достичь его вместе с Катей.
— Люблю тебя, — выдохнул он, как обычно, и частыми бросками излился в неё. Это было просто — любить Катю, так же просто, как дом, елку, игрушки, детские мечты. Она давала ему то, чего у Сергея никогда не было. Разве можно желать большего?
Они соединила ладони, сплели пальцы.
Все что было — пусть уходит в прошлое. А сегодня Новый год и новая жизнь...
Сергей хотел обрести счастье с женщиной и получил его. Разве можно желать большего?
Он боялся засыпать, боролся с истомой сколько мог. Ведь опять придет она! Заставит любить. Сергей не посмеет противиться, ведь он обязан вилисе больше, чем жизнью, — здравым рассудком. В дни страшных мучений, когда вокруг была только тьма, а сам он, казалось, состоял из боли и отчаяния, являлась она. Нежная и милосердная. Она всегда была добра, она и теперь не желает зла ни ему, ни Кате. Тогда зачем приходит, чего хочет?
— Отдай мне то, о чем не знаешь.
— О чем я не знаю, скажи!
Сергей шел рядом с ней. Тянулась заснеженная дорога: слева подлесок, справа что-то похожее на поле. Луна ярко светит, и вилиса кажется светлой и серебристой, как лунный свет. Она в простом белом платье. Не танцовщица в шопенке, не невеста в подвенечном наряде. Странно только, что одета так легко, ведь зима.
Жизель молчит, не отвечает на вопросы. Идет чуть впереди, Сергей за ней. Дорога плавно поднимается вверх.
Вот перекресток. При дороге дом, светится всего одно невысокое окно, можно заглянуть. Сергей не хочет, спешит пройти мимо, но Жизель останавливает его жестом, качает головой, смотрит укоризненно. Он понимает её, она пользуется тем же языком, что и в балете. Но это жизнь, не танец. Жизель указывает на окно, Сергей подходит, поднимается на полупальцы, приникает к стеклу. Он видит комнату. Свет не у самого окна, он в глубине. Свеча зажжена, стоит на столе, за столом человек обхватил голову руками. Лица не разобрать, но Сергей знает, кто это. Хочет позвать, а Жизель не позволяет, её рука касается губ Сергея, замыкает их. Из лунного света являются призрачные девушки, их много, они бегут, не касаясь дороги босыми ступнями. Берутся за руки, вереницей проносятся между Сергеем и окном, и вот уже нету дома. Все исчезает, остается только танец.
Танец, танец, танец… Сергей не противится, он готов бежать за ними.
Но Жизель не позволяет им приблизиться.
— Чего ты хочешь? — спрашивает Сергей.
— Это не я, ты хочешь.
И Сергей задает странный вопрос. Почему — он и сам не знает.
— Что будет, когда догорит свеча? — спрашивает он. Жизель молчит. — Почему ты не дала мне войти? — Снова молчание. — Почему ты выбрала меня, почему я? — задает он третий вопрос.
— Потому что ты выбрал мой мир, — отвечает она. — И будешь возвращаться до тех пор, пока не останешься со мной навсегда.
— Я не останусь! Я люблю Катю, у нас будет ребенок.
— Ты любишь… пока свеча горит. Потом станешь оплакивать, придешь ко мне. Отдай мне то, о чем не знаешь, пообещай.
— Нет! Я не могу. О ком ты говоришь? Кого я стану оплакивать? Катя? Ребенок?
— Нет, с ними ничего не случится.
— Макс?
Призрачная Жизель качает головой, бледнеет, сливается с туманом. Так и не ответив на вопрос, исчезает.
Рядом Катя, Сергей обнимает её. Красный шар раскачивается на ветке. Сны отлетели, волшебная ночь прошла. Оставила вопросы, не раскрыла тайну. Но главное Сергей узнал, он как в себя заглянул и понял: Катя рядом, и, что бы ни случилось, он всегда станет выбирать её и мир живых.
Утром все было как обычно, дом проснулся вместе с хозяевами, наполнился звуками бегущей воды, ароматом чая с чабрецом и сырников.
Катя глянула в окно: там все бело, от этого поздний рассвет кажется ярче.
— Смотри, ночью снег выпал, много! — Катя наливала чай и раскладывала по тарелкам овсянку. — Сережа, иди поешь!
— Я не буду, — отвечал он из ванной.
— Это никого не интересует, ты хочешь Малю уронить?
— А что ты так переживаешь? Ну уроню пару раз, у Мали булочки аппетитные, есть на что падать.
— Неправда! Маля легче меня.
— Ну, сейчас-то конечно…
— Сережа! Прекрати меня смешить и иди ешь, пока не остыло.
— Так ведь каша.
— А ты чего бы хотел? Сала?
Теперь смеялся Сергей.
— Это ты откуда такое слово знаешь? Кстати, сало, говорят, полезно в малых количествах. Особенно после секса.
Он сел за стол, вздохнул, размешал кашу в тарелке.
— Она с фруктами, — сообщила Катя и принялась есть.
— Ну, раз с фруктами… А сала точно нету?
— Сережа! Я подавлюсь! Прекрати! Ешь молча!
Он прижал пальцы к губам, сделал жест “нельзя” из драмбалета и тоже принялся за кашу.
— На самом деле вкусно, я так не умею варить.
— В холодную воду надо хлопья класть, меня Феля научила.
— Это вы где успели сдружиться?
— А мы по скайпу общаемся, Феля про Игнашу бесконечно расспрашивает. Она очень скучает по нему.
— Я знаю.
Они говорили еще, о текущем, о репетиции — и как будто не было ночных видений. Или и в самом деле не было, все лишь плод фантазии, больное воображение? Совесть?
Мысли Сергея споткнулись об это слово. И сколько бы он не прятался, а вылезает правда. Та самая, что Кате он не решается открыть. Сначала все по-другому было, и Сергей мог найти предлог, убедить самого себя, что так оно лучше и правильнее. Но день за днем их с Катей отношения менялись. Они стали другими, и уже не танец вышел на первое место. А что? Любовь?
— Сережа, ты что? Опять спина? — Катя заметила перемену в его настроении и напряженную позу.
— Нет, задумался… это я так…
— Знаю я твое “так”. Ну и не говори, а я вот что хочу! Идем погуляем. Тебе ведь на класс не надо, а репетиция в четыре. Мне на улицу хочется. По снежку… Идем к пруду? Там же Васька не улетел.
— Он не улетает на зиму?
— Нет, останется, ему даже и крыльев не подрезают, он сам. — Катя быстро убрала со стола, беременность ничуть не изменила её — все так же легко, в считанные минуты наводила она порядок. Вот и сейчас тарелки в раковину, масло в холодильник. — Пруд весь не замерзает, а у Васьки домик есть. Зачем же улетать, когда тут кормят. Пойдем к Ваське? Я только посуду помою.
— Пойдем.
Они шли через заснеженный парк знакомой Сергею дорогой. Он поддерживал Катю, хоть скользко и не было. Она прижималась к нему. Было свежо, пахло первым снегом — неповторимый и непередаваемый запах чистоты и радости этого утра. Подморозило не сильно, пруд только прихватило льдом. По нему, неуклюже переваливаясь, шел к берегу черный лебедь Васька.
— Точно не улетел, и чего это он? — Сергей продолжал обнимать Катю.
— А его белые обижают, он с ними, наверно, и не захотел лететь. Сейчас никого, ему раздолье, а то все на одного, и защитить некому.
— А не скучно ему без пары?
— Наверно, скучно… Васька, — позвала она, — смотри, я тебе булки принесла. — Катя высвободилась из рук Сергея, пошла к заснеженному пруду.
Было непонятно, где заканчивается берег и начинается вода.
— Осторожнее, лучше я сам, а ты стой тут, дальше не ходи. — Сергей отобрал у Кати булку, сделал еще пару шагов вперед, присел на корточки, протянул руку.
— Ты кидай, он подберет. А то ущипнет тебя, — сказала Катя
— Я ему еду, а он щипаться?
— Да, он такой… Васька, как ты тут?
Лебедь, вытягивая шею, собирал кусочки булки. Сергей поднялся, вернулся к Кате. Она задумалась. Настроение у неё теперь часто менялось. Даже и слезы без причины случались.
