Мальчик сразу поднимает глаза, шмыгает легонько, отчего Альзар, морщась, отворачивает голову.
– А разве… души могут встретиться?
– Да кто его знает? – поднимается мужчина. – Но куда-то же душа девается, так? Может, с тобой он рядом, только ты не видишь. Вот о том и подумай: по-твоему, он смеялся, потому что рад был умереть? Ему просто на сопливые рожи, вроде твоей, смотреть не хотелось. Так что вытри нос, а то на девку похож.
Полуухий даже не скрывает неприязни. Впрочем, мальчик уже начинает приходить в себя, а когда вдруг представляет, что отец может за ним наблюдать, то и сам уже пытается собраться, привести себя в порядок и выглядеть достойно. Жалко только становится, что раньше этого никто не сказал, чтобы можно было с отцом проститься, как следует, а не сидеть рядом и молчать.
– Хорош сопли жевать! – Альзар шлепает по спине ладонью, да так, что Исэндар отскакивает вперед на два шага, просто чтобы не упасть. – Не знаю я, так оно, или нет, пусть этими сказками тебя другие кормят. Хотя, говорят, будто лучших из воинов к себе прибирают сами боги… Ну, те, кто старых богов почитает, так говорят, кто новым поклоняется, говорит, будто нет никаких старых богов и все оно не так… болваны, что одни, что другие. Боги если и есть, то плевать они хотели на то, принес ли ты свои курения на правильный алтарь и не забыл ли перед сном помолиться. А! Собаки паршивые! Все! Достало…
Наблюдая за тем, как воину удается самому себя рассердить, мальчишка даже отвлекается от прежних мыслей, хотя всего миг назад они были сокровенной тайной, вновь пробудившей в жизни хоть какую-то радость.
А Альзар оказывается не только жутким и довольно жестоким человеком, но и, к удивлению Исэндара, воин может быть очень даже забавным. Хотя, это впечатление надолго не задерживается.
– Я тебе вот что скажу, малец, хорошо запомни, – говорит полуухий. Он берет за плечи, хмурится и холодным взглядом обжигает, будто самым суровым морозом, вынуждая застыть мгновенно. – Не вздумай, – я тебе серьезно говорю, – не вздумай стать такой же падалью, как эта тварь, которую паж сожрал. Я тебе сказал, что шею сверну, и сверну, так и знай. Отец твой был одним из лучших, кого мне знать приходилось. Не позволю, чтобы кровь его текла в венах паршивой собаки. Ты меня понял, щенок?
Мальчишка вновь холодеет, кивает, опускает глаза, хмурится, и Альзар впервые замечает на лице Исэндара такое серьезное, тяжелое выражение. Есть в нем что-то удивительно знакомое, будто снова увидел на миг старого товарища… но это чувство быстро тает, не оставляя следов, кроме памяти.
– Хорошо. Теперь идем, – продолжает воин, развернув мальчика от себя и подталкивая его вперед. – Что-то, видно, меняется, так что будь готов. Мир всегда такой, сегодня он тебе улыбается, а завтра уже отгрызает ноги. Вчера отец о тебе заботился, а сегодня уже ты должен его роль взвалить на свои плечи.
Исэндар и не замечает, как оказывается недалеко от дома. Видно родные, бревенчатые стены, а там мать ждет. Наверное, уже беспокоится. Да и слова Альзара теперь не дают сердиться и капризничать, а принимаются даже серьезнее, чем можно было ожидать. Теперь в доме нет защитника, кроме мальчишки, а значит, пора вырастать, пора становиться по-настоящему сильным, прежде чем мечтать уйти на войну. Лишь теперь, встретив настоящих воинов, узнав немного о судьбе отца, мальчик это, наконец, понимает.
– Ну, бывай, щенок, – снова врезает Альзар по спине ладонью.
Больно так, словно плетью хлестнули. Даже у матери так сильно не получается, а воин чуть дух не выбивает, хотя ударяет по-дружески. Правда, Исэндар сдерживается, только шипит немного от боли, но и то старается быстрее успокоиться, чтобы старый товарищ отца не понял, насколько эти удары неприятны.
Нахмурившись, чтобы не показаться слабаком, ноющим от пары шлепков, мальчик оборачивается и видит добродушную улыбку. Даже изумление берет, насколько обезоруживает это малознакомое выражение на лице мужчины.
– Встретимся еще. Запомни меня, Альзара из Полесья. И окрепни прежде, чем на войну рваться, – говорит он мальчишке. – А как оружие себе выберешь подходящее, тогда кинжал вернешь. Ну, бывай, щенок.
Прощается он легко и быстро, кивает, отворачивается и уходит. А Исэндар, растерявшийся на несколько мгновений, еще стоит, глядит воину в спину, непрестанно щупает пальцами отданный Альзаром кинжал, и только когда мужчина скрывается из виду, мальчик отправляется домой, хмурясь, и раздумывая о том, какими словами рассказать свои мысли уставшей матери.
Ужин проходит в тишине и молчании. Рядом с матерью особенно тяжело, слова трудно подобрать, хотя перед тем, как войти в дом казалось, будто они уже готовы сорваться с губ. И потому Обит заговаривает первой.
– Ну, не горюй, родненький мой, – успокаивает она, разжалобленная до непривычности. – Ничего. У тебя еще вся жизнь впереди. Вот через пару годиков найдешь себе жену хорошую, заведешь хозяйство, деток нарожаете…
– Не заведу, – обрывает мальчик внезапно. – Не надо мне жены.
Мать хмурится, но печаль и сочувствие из ее выражения ни на миг не исчезают.
– Да ты чего такое говоришь? Как же это не нужна-то? Вот сам…
– Мам, – снова перебивает Исэндар. – Ты послушай, ладно? Молчи только… дай я скажу…
Женщина с удивлением замолкает. Мальчик сидит перед ней хмурый и серьезный, уткнулся взглядом в пустую тарелку, суровый, как никогда. Совсем такой, каким бывал его отец давным-давно, и каким старика сам Исэндар не мог видеть. Это не позволяет Обит перечить и она слушает молча.
Правда, мальчишка заговаривает далеко не сразу. Не может решиться выдавить первое слово.
– Вот что, – наконец, собирается он, тяжело, насилу извлекая из ума мысль, но стоит лишь начать, как губы сами продолжают шевелиться, не собираясь останавливаться. – Ты меня бей, сколько захочешь. Хоть день с ночью бей. Хоть от луны до луны меня продолжай лупить, а я все решил и точка. Я мир изменю. Я сделаю и все тут. Хоть мне вся жизнь понадобится, а я сделаю. Я сказал и я сделаю.
Звучит коряво и неубедительно. Сам Исэндар это чувствует. Он выхватывает из головы мысли, едва они успевают появиться, не обдумывает, не ждет, боится, что не сумеет правильно объяснить свои чувства, а потому торопится. Он не поднимает глаз, и не замечает, насколько сильное производит на мать впечатление. И потому мальчик продолжает говорить.
– Что-то изменяется в мире и не в лучшую сторону, – повторяет он бездумно слова Альзара, но именно потому, что они хорошо объясняют его собственные мысли. – Так оно все и будет, и никто ничего не сделает, пока ты сам не сделаешь. А я сделаю. Вот увидишь. Я уйду. Сбегать не буду, но я уйду. Как буду готов, так я кузнеца попрошу, если поможет… ты ругайся, сколько хочешь, а я все равно уйду. Не надо мне жены с хозяйством. Что мне, ждать, когда и меня какой-нибудь пастух на суд отдаст? Или жену? Или детей? Я все сумею, вот увидишь. Пусть мне это чего угодно будет стоить, а я все равно сделаю. Вот сколько хочешь меня бей…
Обит бросается к сыну. Исэндар тут же хочет юркнуть в сторону по привычке, но успевает подумать о том, что только что говорил и потому остается на месте. Теперь уже он от слов отказываться не собирается и только хмурится. Пускай, думается, мать бьет, сколько угодно, а ни слезинки не выпадет. Зато, она сама поймет, когда отобьет себе руку, что шутки в словах не было, и что теперь уже все иначе, чем раньше: теперь все слова уже по-настоящему.
Только вот мать, вместо того, чтобы отлупить, как прежде, бросается обнимать.
– Да ты что такое говоришь, родненький мой? Милый мой, – прижимает она к плечу, гладит по затылку и сама чуть не плачет. – Ну куда ты пойдешь? Ну чего ты там изменить собрался? Забудь ты уже…
– Нет, – сдержанно отвечает мальчик.
Женщина холодеет, отстраняется, держит за плечи, а сама едва удерживает слезы.
– Уйду, – коротко добавляет Исэндар. – Как только буду готов, тогда и уйду. А ты не волнуйся, иди спать. Я убегать не буду. Как буду готов, так я тебе первой скажу. А пока иди спать. Отдохни. Завтра я помогу с хозяйством.
Мальчик отправляется в кровать. Обит, выпустив его из ослабших рук, часто моргая, опускается устало на табурет и долго еще так и сидит, стараясь понять, когда это ее маленький проказник-сын так сильно вырос.
И уже наутро случается то, что становится началом больших перемен, каких и сам Исэндар не мог ожидать. Проснувшись, он не сразу, но замечает перед глазами мигающий, серебристый кружок со странным, выписанным на значке рисунком. Тут же кружок становится меньше, отодвигаясь куда-то в сторону, а мальчик, замерев, так и смотрит на него, ничего не понимая.
Спустя какое-то время, не зная, как долго он так пролежал, Исэндар понимает, что значок теперь так и застыл в левом верхнем углу его взгляда. Причем, если повернуть голову, то и кружочек поворачивается, и видно его лишь тогда, когда глаза уводишь в сторону.
Наконец, мальчишка пытается дотронуться, но нащупать ничего не удается. В том месте, где должен висеть значок, руки ничего не находят. А впрочем, Исэндар все равно пробует достать кружок, пока не замечает испуганный взгляд опустившейся на табурет матери.
Прикрыв губы ладонью, Обит глядит на сына с таким беспокойством, которого в ее лице не было даже вчера, по крайней мере, мальчик такого выражения у матери еще не видел.
– Помутился, – шепчет она дрожащим голосом. – Родненький… обезумел!
Исэндар тут же вздрагивает, но потом нахмуривается и изображает спокойствие.
– Ничего я не обезумел, – отвечает он. – Сон приснился, будто… ловил я… птичку ловил.
И лишь отвернувшись, он вновь рассматривает значок, уже не пытаясь дотронуться. В это мгновение он и представить не может, куда уведет волшебный клубок судьбы, еще только первый раз поманивший мальчишку в путь серебристым кончиком брошенной Исэндару нити.
Божественное наставление
Целый день Исэндар так и занимается делами, помогая матери по дому. Он видит, как женщина поначалу все же поглядывает с беспокойством, стараясь, чтобы мальчик ее не заметил, но потом волнение Обит проходит.
Впрочем, страх в душе самого мальчика лишь растет. Стоит отвести взгляд чуть левее, как тут же становится заметен этот маленький, серебристый значок с причудливым узором. И если мать получилось убедить в своем здравомыслии относительно быстро, то вот успокоиться самому оказывается гораздо сложнее.
К середине дня он уже готов рвать на голове волосы, не в силах понять, что происходит. Таким ему теперь и представляется безумие, осталось только забегать по улицам, как местный сумасшедший, размахивая руками, закричать про реки крови и о том, что другие их не видят.
И слова безумца, живущего в деревне, обретают странный, новый смысл, отчего сумасшествие уже не кажется таким далеким.
– Ма! Я прогуляюсь!
– Куда! Стой! А как же?..
– Да не убегу я, – отмахиваясь, перебивает Исэндар. – Я только пройдусь немного, а то спина затекла.
Выйдя из дома, мальчик не замечает маленькую, тоненькую красную струйку, текущую неторопливо из лесной гущи прямо к его кривому, бедняцкому домику. Что и не удивительно, словно тончайшая ниточка, она длинной змейкой ползет она спокойно, никуда не торопясь, все тянется к двери, но когда Исэндар проходит мимо, то ручеек вдруг изменяет направление и улиткой отправляется за мальчиком в погоню.
Изображать хладнокровие выходит хорошо. Собственно, врать и прятаться всегда получалось лучше, чем работать. Не самое благородное начало жизни героя, а потому, стоит об этом задуматься, как мальчик чувствует стыд, прячет глаза в землю, будто пытается скрыть их от всего мира, а сам отправляется прогуляться по деревне.
Странно, но местные собаки ведут себя тише обычного. Зато, это отвлекает. Кроме прочего, вспоминается паж. Тварь страшная, но Альзару поверить легко, а потому мальчик не беспокоится, только забыть себе не дает, что увидеть сразу нескольких этих чудишь к беде, хоть сами они ничего и не сделают.
Эти мысли, родившая их прогулка, вид работающих крестьян, скучающий пастух, грустным взглядом проводивший Исэндара – все это немного отвлекает от значка. Правда, кружок заметен и так, пульсирует в углу, не дает себя игнорировать, но за прошедшую половину дня мальчик успевает привыкнуть.
Может, вовсе это и не сумасшествие. Наконец, он еще не тревожит людей своими выходками, как это делает…
Мальчик напрягается, пытаясь вспомнить, как зовут того безумца, что носится по деревне иногда целыми днями, уверяя людей, что они тонут в крови, но сами этого не видят. Все его просто дураком называют, да оно и понятно: сумасшедший давно уже и сам привык откликаться на такой зов и ничуть не обижается.
Правда, сегодня его почему-то не видно. Дважды Исэндар проходит через всю деревню, но на сумасшедшего поглядеть так и не удается. Обычно, в это время мальчик и сам занят дома какими-нибудь поручениями, наверное, дурак выходит на улицу только утром и вечером.
Впрочем, тут же взгляд уводит за собой мысль. Глаза первыми отправляются в кузницу, где вечно кипит работа. Там уже не бывает такого жара, как прежде, да и молот стучит уже не так громко. Работает кузнец на окраине, кузня у него прямо рядом с домом, чтобы другим не мешал стук, но когда-то раньше, как рассказывала мать, грохот стоял такой, что в ушах звенело даже у пастухов. Мальчишка же этих времен не застал, но с самого детства слышал, как кузнеца все хвалили.
Теперь, боясь сойти с ума быстрее, чем получится стать настоящим героем, Исэндар, обратив взор на кузню, сразу отправляется туда. Не планировав беспокоить старого работника так скоро, мальчик все же не удерживается и отправляется, чтобы хоть просто узнать, только спросить, ничего больше. Вдруг, кузнец все же согласится забыть обиды и помочь.
В кузницу мальчишка входит смело, и вот только здесь понимает, что силу ремесленник вовсе не растерял. Это там, в деревне не слышно, какой тут шум, а здесь молот колотит медленно, но со всей мощью многолетнего опыта, точно, без лишнего движения, сильно, что звенит в ушах до боли, кажется даже, будто кровь из носа готова хлынуть от первого же удара.
Исэндар закрывает уши. Кузнец его не замечает, да и позвать мальчик сразу не додумывается, ждет, а уже потом, когда немного привыкает к звуку, когда слух уже перестает так нежно реагировать на каждый удар, он все-таки зовет мужичка.
– Ильмар! Дядя Ильмар! Эй! – кричит мальчишка, а сам удивляется, как он до сих пор у этого глухого не смог утащить меч так, чтобы не попасться. – Дядя Ильмар!
Молот останавливается на замахе, медленно опускается, и кузнец поворачивает голову и прищуривается.
– А, ты? Чего надо, малец? Опять стащить чего-нибудь решил?
Даже обидно становится, отчего слова с языка срываются без разрешения.
– Ага. Только вот, дай, думаю, предупрежу, а то нехорошо получается.
Поглядев молча, мужчина усмехается.
– Хех, как отец шутишь. Еще бы улыбался… – Кузнец останавливает речь, а сам вздыхает, подумав, что не стоило лишний раз про старика напоминать, всего день прошел, так что он сразу пытается сменить тему. – Так чего пожаловал?
Исэндар и сам рад заговорить о деле.
– Дядь Ильмар, ты… это… – Начинает он робко, мнется слегка, не знает, куда руки деть и куда смотреть, но затем набирается храбрости, подступает и взглядывает кузнецу в лицо.
– А разве… души могут встретиться?
– Да кто его знает? – поднимается мужчина. – Но куда-то же душа девается, так? Может, с тобой он рядом, только ты не видишь. Вот о том и подумай: по-твоему, он смеялся, потому что рад был умереть? Ему просто на сопливые рожи, вроде твоей, смотреть не хотелось. Так что вытри нос, а то на девку похож.
Полуухий даже не скрывает неприязни. Впрочем, мальчик уже начинает приходить в себя, а когда вдруг представляет, что отец может за ним наблюдать, то и сам уже пытается собраться, привести себя в порядок и выглядеть достойно. Жалко только становится, что раньше этого никто не сказал, чтобы можно было с отцом проститься, как следует, а не сидеть рядом и молчать.
– Хорош сопли жевать! – Альзар шлепает по спине ладонью, да так, что Исэндар отскакивает вперед на два шага, просто чтобы не упасть. – Не знаю я, так оно, или нет, пусть этими сказками тебя другие кормят. Хотя, говорят, будто лучших из воинов к себе прибирают сами боги… Ну, те, кто старых богов почитает, так говорят, кто новым поклоняется, говорит, будто нет никаких старых богов и все оно не так… болваны, что одни, что другие. Боги если и есть, то плевать они хотели на то, принес ли ты свои курения на правильный алтарь и не забыл ли перед сном помолиться. А! Собаки паршивые! Все! Достало…
Наблюдая за тем, как воину удается самому себя рассердить, мальчишка даже отвлекается от прежних мыслей, хотя всего миг назад они были сокровенной тайной, вновь пробудившей в жизни хоть какую-то радость.
А Альзар оказывается не только жутким и довольно жестоким человеком, но и, к удивлению Исэндара, воин может быть очень даже забавным. Хотя, это впечатление надолго не задерживается.
– Я тебе вот что скажу, малец, хорошо запомни, – говорит полуухий. Он берет за плечи, хмурится и холодным взглядом обжигает, будто самым суровым морозом, вынуждая застыть мгновенно. – Не вздумай, – я тебе серьезно говорю, – не вздумай стать такой же падалью, как эта тварь, которую паж сожрал. Я тебе сказал, что шею сверну, и сверну, так и знай. Отец твой был одним из лучших, кого мне знать приходилось. Не позволю, чтобы кровь его текла в венах паршивой собаки. Ты меня понял, щенок?
Мальчишка вновь холодеет, кивает, опускает глаза, хмурится, и Альзар впервые замечает на лице Исэндара такое серьезное, тяжелое выражение. Есть в нем что-то удивительно знакомое, будто снова увидел на миг старого товарища… но это чувство быстро тает, не оставляя следов, кроме памяти.
– Хорошо. Теперь идем, – продолжает воин, развернув мальчика от себя и подталкивая его вперед. – Что-то, видно, меняется, так что будь готов. Мир всегда такой, сегодня он тебе улыбается, а завтра уже отгрызает ноги. Вчера отец о тебе заботился, а сегодня уже ты должен его роль взвалить на свои плечи.
Исэндар и не замечает, как оказывается недалеко от дома. Видно родные, бревенчатые стены, а там мать ждет. Наверное, уже беспокоится. Да и слова Альзара теперь не дают сердиться и капризничать, а принимаются даже серьезнее, чем можно было ожидать. Теперь в доме нет защитника, кроме мальчишки, а значит, пора вырастать, пора становиться по-настоящему сильным, прежде чем мечтать уйти на войну. Лишь теперь, встретив настоящих воинов, узнав немного о судьбе отца, мальчик это, наконец, понимает.
– Ну, бывай, щенок, – снова врезает Альзар по спине ладонью.
Больно так, словно плетью хлестнули. Даже у матери так сильно не получается, а воин чуть дух не выбивает, хотя ударяет по-дружески. Правда, Исэндар сдерживается, только шипит немного от боли, но и то старается быстрее успокоиться, чтобы старый товарищ отца не понял, насколько эти удары неприятны.
Нахмурившись, чтобы не показаться слабаком, ноющим от пары шлепков, мальчик оборачивается и видит добродушную улыбку. Даже изумление берет, насколько обезоруживает это малознакомое выражение на лице мужчины.
– Встретимся еще. Запомни меня, Альзара из Полесья. И окрепни прежде, чем на войну рваться, – говорит он мальчишке. – А как оружие себе выберешь подходящее, тогда кинжал вернешь. Ну, бывай, щенок.
Прощается он легко и быстро, кивает, отворачивается и уходит. А Исэндар, растерявшийся на несколько мгновений, еще стоит, глядит воину в спину, непрестанно щупает пальцами отданный Альзаром кинжал, и только когда мужчина скрывается из виду, мальчик отправляется домой, хмурясь, и раздумывая о том, какими словами рассказать свои мысли уставшей матери.
Ужин проходит в тишине и молчании. Рядом с матерью особенно тяжело, слова трудно подобрать, хотя перед тем, как войти в дом казалось, будто они уже готовы сорваться с губ. И потому Обит заговаривает первой.
– Ну, не горюй, родненький мой, – успокаивает она, разжалобленная до непривычности. – Ничего. У тебя еще вся жизнь впереди. Вот через пару годиков найдешь себе жену хорошую, заведешь хозяйство, деток нарожаете…
– Не заведу, – обрывает мальчик внезапно. – Не надо мне жены.
Мать хмурится, но печаль и сочувствие из ее выражения ни на миг не исчезают.
– Да ты чего такое говоришь? Как же это не нужна-то? Вот сам…
– Мам, – снова перебивает Исэндар. – Ты послушай, ладно? Молчи только… дай я скажу…
Женщина с удивлением замолкает. Мальчик сидит перед ней хмурый и серьезный, уткнулся взглядом в пустую тарелку, суровый, как никогда. Совсем такой, каким бывал его отец давным-давно, и каким старика сам Исэндар не мог видеть. Это не позволяет Обит перечить и она слушает молча.
Правда, мальчишка заговаривает далеко не сразу. Не может решиться выдавить первое слово.
– Вот что, – наконец, собирается он, тяжело, насилу извлекая из ума мысль, но стоит лишь начать, как губы сами продолжают шевелиться, не собираясь останавливаться. – Ты меня бей, сколько захочешь. Хоть день с ночью бей. Хоть от луны до луны меня продолжай лупить, а я все решил и точка. Я мир изменю. Я сделаю и все тут. Хоть мне вся жизнь понадобится, а я сделаю. Я сказал и я сделаю.
Звучит коряво и неубедительно. Сам Исэндар это чувствует. Он выхватывает из головы мысли, едва они успевают появиться, не обдумывает, не ждет, боится, что не сумеет правильно объяснить свои чувства, а потому торопится. Он не поднимает глаз, и не замечает, насколько сильное производит на мать впечатление. И потому мальчик продолжает говорить.
– Что-то изменяется в мире и не в лучшую сторону, – повторяет он бездумно слова Альзара, но именно потому, что они хорошо объясняют его собственные мысли. – Так оно все и будет, и никто ничего не сделает, пока ты сам не сделаешь. А я сделаю. Вот увидишь. Я уйду. Сбегать не буду, но я уйду. Как буду готов, так я кузнеца попрошу, если поможет… ты ругайся, сколько хочешь, а я все равно уйду. Не надо мне жены с хозяйством. Что мне, ждать, когда и меня какой-нибудь пастух на суд отдаст? Или жену? Или детей? Я все сумею, вот увидишь. Пусть мне это чего угодно будет стоить, а я все равно сделаю. Вот сколько хочешь меня бей…
Обит бросается к сыну. Исэндар тут же хочет юркнуть в сторону по привычке, но успевает подумать о том, что только что говорил и потому остается на месте. Теперь уже он от слов отказываться не собирается и только хмурится. Пускай, думается, мать бьет, сколько угодно, а ни слезинки не выпадет. Зато, она сама поймет, когда отобьет себе руку, что шутки в словах не было, и что теперь уже все иначе, чем раньше: теперь все слова уже по-настоящему.
Только вот мать, вместо того, чтобы отлупить, как прежде, бросается обнимать.
– Да ты что такое говоришь, родненький мой? Милый мой, – прижимает она к плечу, гладит по затылку и сама чуть не плачет. – Ну куда ты пойдешь? Ну чего ты там изменить собрался? Забудь ты уже…
– Нет, – сдержанно отвечает мальчик.
Женщина холодеет, отстраняется, держит за плечи, а сама едва удерживает слезы.
– Уйду, – коротко добавляет Исэндар. – Как только буду готов, тогда и уйду. А ты не волнуйся, иди спать. Я убегать не буду. Как буду готов, так я тебе первой скажу. А пока иди спать. Отдохни. Завтра я помогу с хозяйством.
Мальчик отправляется в кровать. Обит, выпустив его из ослабших рук, часто моргая, опускается устало на табурет и долго еще так и сидит, стараясь понять, когда это ее маленький проказник-сын так сильно вырос.
И уже наутро случается то, что становится началом больших перемен, каких и сам Исэндар не мог ожидать. Проснувшись, он не сразу, но замечает перед глазами мигающий, серебристый кружок со странным, выписанным на значке рисунком. Тут же кружок становится меньше, отодвигаясь куда-то в сторону, а мальчик, замерев, так и смотрит на него, ничего не понимая.
Спустя какое-то время, не зная, как долго он так пролежал, Исэндар понимает, что значок теперь так и застыл в левом верхнем углу его взгляда. Причем, если повернуть голову, то и кружочек поворачивается, и видно его лишь тогда, когда глаза уводишь в сторону.
Наконец, мальчишка пытается дотронуться, но нащупать ничего не удается. В том месте, где должен висеть значок, руки ничего не находят. А впрочем, Исэндар все равно пробует достать кружок, пока не замечает испуганный взгляд опустившейся на табурет матери.
Прикрыв губы ладонью, Обит глядит на сына с таким беспокойством, которого в ее лице не было даже вчера, по крайней мере, мальчик такого выражения у матери еще не видел.
– Помутился, – шепчет она дрожащим голосом. – Родненький… обезумел!
Исэндар тут же вздрагивает, но потом нахмуривается и изображает спокойствие.
– Ничего я не обезумел, – отвечает он. – Сон приснился, будто… ловил я… птичку ловил.
И лишь отвернувшись, он вновь рассматривает значок, уже не пытаясь дотронуться. В это мгновение он и представить не может, куда уведет волшебный клубок судьбы, еще только первый раз поманивший мальчишку в путь серебристым кончиком брошенной Исэндару нити.
Глава четвертая
Божественное наставление
Целый день Исэндар так и занимается делами, помогая матери по дому. Он видит, как женщина поначалу все же поглядывает с беспокойством, стараясь, чтобы мальчик ее не заметил, но потом волнение Обит проходит.
Впрочем, страх в душе самого мальчика лишь растет. Стоит отвести взгляд чуть левее, как тут же становится заметен этот маленький, серебристый значок с причудливым узором. И если мать получилось убедить в своем здравомыслии относительно быстро, то вот успокоиться самому оказывается гораздо сложнее.
К середине дня он уже готов рвать на голове волосы, не в силах понять, что происходит. Таким ему теперь и представляется безумие, осталось только забегать по улицам, как местный сумасшедший, размахивая руками, закричать про реки крови и о том, что другие их не видят.
И слова безумца, живущего в деревне, обретают странный, новый смысл, отчего сумасшествие уже не кажется таким далеким.
– Ма! Я прогуляюсь!
– Куда! Стой! А как же?..
– Да не убегу я, – отмахиваясь, перебивает Исэндар. – Я только пройдусь немного, а то спина затекла.
Выйдя из дома, мальчик не замечает маленькую, тоненькую красную струйку, текущую неторопливо из лесной гущи прямо к его кривому, бедняцкому домику. Что и не удивительно, словно тончайшая ниточка, она длинной змейкой ползет она спокойно, никуда не торопясь, все тянется к двери, но когда Исэндар проходит мимо, то ручеек вдруг изменяет направление и улиткой отправляется за мальчиком в погоню.
Изображать хладнокровие выходит хорошо. Собственно, врать и прятаться всегда получалось лучше, чем работать. Не самое благородное начало жизни героя, а потому, стоит об этом задуматься, как мальчик чувствует стыд, прячет глаза в землю, будто пытается скрыть их от всего мира, а сам отправляется прогуляться по деревне.
Странно, но местные собаки ведут себя тише обычного. Зато, это отвлекает. Кроме прочего, вспоминается паж. Тварь страшная, но Альзару поверить легко, а потому мальчик не беспокоится, только забыть себе не дает, что увидеть сразу нескольких этих чудишь к беде, хоть сами они ничего и не сделают.
Эти мысли, родившая их прогулка, вид работающих крестьян, скучающий пастух, грустным взглядом проводивший Исэндара – все это немного отвлекает от значка. Правда, кружок заметен и так, пульсирует в углу, не дает себя игнорировать, но за прошедшую половину дня мальчик успевает привыкнуть.
Может, вовсе это и не сумасшествие. Наконец, он еще не тревожит людей своими выходками, как это делает…
Мальчик напрягается, пытаясь вспомнить, как зовут того безумца, что носится по деревне иногда целыми днями, уверяя людей, что они тонут в крови, но сами этого не видят. Все его просто дураком называют, да оно и понятно: сумасшедший давно уже и сам привык откликаться на такой зов и ничуть не обижается.
Правда, сегодня его почему-то не видно. Дважды Исэндар проходит через всю деревню, но на сумасшедшего поглядеть так и не удается. Обычно, в это время мальчик и сам занят дома какими-нибудь поручениями, наверное, дурак выходит на улицу только утром и вечером.
Впрочем, тут же взгляд уводит за собой мысль. Глаза первыми отправляются в кузницу, где вечно кипит работа. Там уже не бывает такого жара, как прежде, да и молот стучит уже не так громко. Работает кузнец на окраине, кузня у него прямо рядом с домом, чтобы другим не мешал стук, но когда-то раньше, как рассказывала мать, грохот стоял такой, что в ушах звенело даже у пастухов. Мальчишка же этих времен не застал, но с самого детства слышал, как кузнеца все хвалили.
Теперь, боясь сойти с ума быстрее, чем получится стать настоящим героем, Исэндар, обратив взор на кузню, сразу отправляется туда. Не планировав беспокоить старого работника так скоро, мальчик все же не удерживается и отправляется, чтобы хоть просто узнать, только спросить, ничего больше. Вдруг, кузнец все же согласится забыть обиды и помочь.
В кузницу мальчишка входит смело, и вот только здесь понимает, что силу ремесленник вовсе не растерял. Это там, в деревне не слышно, какой тут шум, а здесь молот колотит медленно, но со всей мощью многолетнего опыта, точно, без лишнего движения, сильно, что звенит в ушах до боли, кажется даже, будто кровь из носа готова хлынуть от первого же удара.
Исэндар закрывает уши. Кузнец его не замечает, да и позвать мальчик сразу не додумывается, ждет, а уже потом, когда немного привыкает к звуку, когда слух уже перестает так нежно реагировать на каждый удар, он все-таки зовет мужичка.
– Ильмар! Дядя Ильмар! Эй! – кричит мальчишка, а сам удивляется, как он до сих пор у этого глухого не смог утащить меч так, чтобы не попасться. – Дядя Ильмар!
Молот останавливается на замахе, медленно опускается, и кузнец поворачивает голову и прищуривается.
– А, ты? Чего надо, малец? Опять стащить чего-нибудь решил?
Даже обидно становится, отчего слова с языка срываются без разрешения.
– Ага. Только вот, дай, думаю, предупрежу, а то нехорошо получается.
Поглядев молча, мужчина усмехается.
– Хех, как отец шутишь. Еще бы улыбался… – Кузнец останавливает речь, а сам вздыхает, подумав, что не стоило лишний раз про старика напоминать, всего день прошел, так что он сразу пытается сменить тему. – Так чего пожаловал?
Исэндар и сам рад заговорить о деле.
– Дядь Ильмар, ты… это… – Начинает он робко, мнется слегка, не знает, куда руки деть и куда смотреть, но затем набирается храбрости, подступает и взглядывает кузнецу в лицо.
