– Дядь Ильмар, ты не сердись, что я у тебя мечи таскал. Я это не со зла. Я думал, стану воином, потом отплачу.
Мужчина хмурится.
– Отплатишь, говоришь? А ежели на поле так и помрешь, не вернувшись?
– Да я…
– Да я, да я, – передразнивает кузнец. – Слыхал я ваше «да я» уже не один раз. Или думаешь, у кого братья твои мечи выпрашивали? Эх, вы. Молодая голова дурная и горячая, остудись прежде.
– Да послушай, дядь Ильмар, – не отступает мальчик. – Я к тебе не меч просить зашел.
– Нет? – Кузнец удивляется, оборачивается полностью, даже заготовку откладывает в печь, чтобы не остывала, а сам с интересом глядит на мальчишку. – Ну, коли так, говори, я послушаю.
– Дядь Ильмар, – продолжает Исэндар просящим голосом, вновь потупив взгляд. – Ты… это… ты возьми меня помогать, а? Я после обеда буду заходить, ты мне давай работу, какую угодно, хоть бы и самую трудную. Я у тебя тут поделаю, чего тебе надо, а ты мне поможешь меч потом сделать, а? Я все сделаю, ты мне только изготовь меч! Сделаешь такой, чтобы хоть с чудищами драться, а?
– С чудищами? – усмехается кузнец. – А не мелковат?
– Дядь Ильмар! Ну сделай, прошу! – с детским отчаянием подступает к кузнецу мальчик, сжимая кулаки от стараний. – Все сделаю, что скажешь! Я ж не пойду сразу к чудищам, но если что вдруг, чтоб не...
Вспоминаются слова о ржавом оружии, но никак в уме не склеиваются. К счастью, кузнец сам понимает мысль, вздыхает, отворачивается, думает, и мальчик перебивать его не торопится.
С замиранием сердца ждет Исэндар решения. Тишина повисает, что, кажется, слышно, как от дыхания кузнеца шелестят его усы, и точно слышно, как вдруг снова разлаялись деревенские собаки. Мальчик даже отвлекается на звук, поворачивает голову, но Ильмар с новым вздохом оборачивается.
– Вот что, малец, я не против, – говорит он, но сильно обрадоваться мальчик не успевает. – Все лучше, чем если ты пойдешь с голыми руками, или сбежишь, утащив у меня чего. Да только ты матери скажи, пусть она сама ко мне придет и скажет, что и она согласна, а иначе я помогать не буду.
– Да как же я…
– Все, малец, – перебивает кузнец строгим тоном. – Или так, или вообще не подходи. Я от твоей матери выслушивать потом не собираюсь, а сам ты мал еще такое решать. Да и, ежели ты ее без ведома бросить хочешь, так я тебе не помощник. Так что сперва с матерью объяснись, а потом уж ко мне приходи. Я помогу, с меня не убудет.
Исэндар хмурится, подозревая, что мать на такое вряд ли когда-нибудь вообще согласится, но с другой стороны, решимость его никуда не пропадает, а пока есть хоть малейший шанс что-нибудь сделать, рано сдаваться.
Впрочем, тут же со стороны деревни слышится какой-то шум и голоса. Кузнец тоже обращает на них внимание, поворачивая голову одновременно с мальчиком. Правда, Ильмар почти сразу решает вернуться к работе.
– На том и порешим, – говорит он напоследок. – С матерью поговори, а там хоть сегодня можем за работу взяться.
Мальчишка кивает, собирается ответить, уверить кузнеца, что так легко от него отделаться не получится, но уже вновь стучит молот, бьет в уши, и опять непривычно, что хочется закрыть их ладонями. Хотя, уже и не так сильно. Видно, быстро слух привыкает.
Да и мысль тут же уводит прочь от случившегося разговора. Неожиданно вспоминается паж. Неожиданно, потому что ум только сейчас решает заподозрить эту тварь в суматохе, происходящей в деревне. Раз собаки, ленившиеся сегодня шуметь, вдруг загалдели, да еще и люди подняли шум, значит, что-то необычное произошло. А что еще могло произойти необычного, как ни приход пажа, которого здесь даже сам Альзар не ожидал увидеть.
Мальчишка тут же бросает взгляд на мечи. Захватить бы с собой один. Кинжал, подаренный боевым товарищем отца, так и лежит, спрятанный в кровати, где мать его не найдет. Сено она сама перебирать не будет, если нужно будет менять, то велит сыну, как всегда это делает, а потому там самое надежное место. Туда вообще лезть незачем. Плохо только, что сейчас до дома бежать через всю деревню, так что смысла в этом немного, а ум назойливо требует принять еще одну неприятную мысль, родившуюся буквально миг назад: если в деревне появился паж, может, и какая-то опасная тварь тоже вполне способна сюда забраться.
Наконец, бросив думать, Исэндар выскакивает на улицу. Ум постепенно успокаивается. Все же, если бы паж, или чего похуже, то кричали бы так, что кузнец не стал бы игнорировать, а он просто отвернулся. Видно, что-то не такое ужасное, так что и меч тащить не стоит. И хорошо, а то Ильмар точно не согласится потом ковать оружие, так что даже к лучшему, что сердить его не пришлось. Да и бежать недалеко, в случае чего, всегда можно вернуться обратно в кузню и вместе с мужиком вооружиться с его разрешения.
Впрочем, опасения не подтверждаются.Еще издали становится заметно, что люди толпятся вокруг чего-то. Крестьяне, кто на своих участках пахал, грязные, прямо так и стоят с вилами, лопатами, тяпками или топорами – кто с чем работал. Да и людей не так много, остальные как раз сейчас заняты другими делами, а в деревне всего человек тридцать от силы, но все они и собрались кучей вокруг чего-то, только рассмотреть на бегу ничего не удается.
Стоит подойти, как становится очевидна причина такого интереса деревенских. Сумасшедший вновь что-то учудил, и вокруг него все толпятся. Хотя, далеко не сразу мальчик замечает, что безумец выглядит иначе, чем обычно.
Прежде всего, в глаза бросается его лицо, бледное, как у мертвеца, даже жутко становится. Под глазами синие мешки, каких обычно у мужчины не бывает, безумец дрожит, а на лбу у него испарина, которой слишком уж много даже для такой жаркой погоды. И лишь после всего, в самую последнюю очередь становится заметно, что у сумасшедшего одна из рук отрублена почти по самое плечо и замотана плотно тряпкой, пропитавшейся кровью.
Исэндар застывает, глядя на безумца и складывая в уме произошедшее. То, что говорил Альзар, то, что случилось с этим несчастным сумасшедшим, то, что мальчишке пришлось сделать там, в лесу – все теперь обретает совершенно иные смыслы. А пока ум трудится над их расшифровкой, к безумцу проявляют необычное участие и остальные жители деревни.
Обычно, все только сердятся. Дурак иногда может и украсть что-нибудь. Вернее, крадет он только еду, но все же из-за этого к нему слишком уж добры не бывают. Сейчас же иначе, собрались, расспрашивают, вертятся кругом с участливыми лицами.
– Ну, чего с тобой? Что случилось? Как же ты это? – спрашивают они, перебивая друг дружку.
Безумец, наконец, осознав, где находится, оглядевшись, становится ровнее, ноги расставляет шире, но даже так покачивается, с трудом удерживаясь, а затем откидывает в сторону руку, шевеля одновременно и тем небольшим обрубком, который торчит из другого плеча.
– Кровь! – начинает он. – Реки крови! Море крови! Все в крови!
Деревенские переглядываются, уже начиная терять все неожиданно зародившееся в них сочувствие. А дурак продолжает в своем привычном духе.
– Все в крови! Я вижу! Они не видят! Реки крови!
– Тьфу ты! – сердится один из крестьян, не удержавшись. – Опять заладил, дурень! – Он подходит к безумцу и хватает того за грудки, аккуратно, но не пряча своего недовольства. – Тебя спрашивают, что сталось, а ты!.. Ты где руку потерял, тебе говорят? Отвечай!
– Я вижу, – продолжает сумасшедший. – Реки крови… все в крови… они не видят. Я вижу!
– Да ну тебя, псина ты тупоголовая! – сердится крестьянин, отпустив дурака. – Тебе помочь хотят, а ты!.. Ну и катись дальше, дурья башка!
Подхватив вилы, мужчина с сердитым лицом уходит, так и не сумев найти возможность чем-нибудь помочь. Безумец тут же обращает взор к остальным и говорит то, что он повторяет ежедневно уже много лет:
– Реки крови! Они не видят! Я вижу!
– Вот же дурак! Чего с рукой-то, говорят?! – обращается к сумасшедшему одна из женщин.
Он на нее только смотрит, а повторяет все то же.
– Чего-чего? – отвечает за безумца один из крестьян, заулыбавшийся в стороне. – А вот спроси дурака. Ум же он ухитрился потерять, а теперь вот и очередь руки настала. Завтра, небось, голову потеряет! Ха!
Его веселость остальные не очень разделяют, а вот с мыслью соглашаются без спора, и больше половины деревенских, отмахиваясь, торопится оставить дурака в покое и вернуться к делам.
– Тьфу! – плюются крестьяне.
И так почти все и расходятся. Одна из женщин, ушедшая в числе первых, возвращается с куском хлеба, пропитанным молоком, вкладывает это бедное угощение в руку бездомного, а сама торопится уйти.
– На вот. А то все равно же опять стащишь, дурень, – говорит она с напускной холодностью, чтобы не отделяться от общего настроения, будто бы все равно она недовольна, как и все.
– Я вижу… – бормочет дурак, а сам жадно хватает зубами предложенное селянкой угощение.
Исэндар едва может устоять и не крикнуть чего-нибудь вслед деревенским, решившим вернуться к работе. Наконец, он уже догадывается, каким именно образом сумасшедший потерял руку. Только вот мальчик быстро понимает, что рассказывать остальным о своем поступке ни за что нельзя, а выдать Альзара было бы и того хуже.
И все же, как ни странно, случившееся в последние дни вовсе не утомляет разум, а будто заставляет его пробудиться. Мысль теперь еще более смелая и дерзкая, и даже стыдно вспоминать, какой наивной и глупой она была прежде. Отправиться на границы живоземья… теперь это кажется такой нелепостью. Вернее, теперь это желание никуда не исчезает, даже крепнет, но только вот сейчас уже ум, словно он повзрослел в один день, отчетливо понимает, что прежде всего нужно стать гораздо сильнее, и что изменять мир нужно не там, не в бою с чудищем, а здесь, где даже селяне, казавшиеся прежде добрыми, отзывчивыми людьми, в такой миг способны бросить дурака на произвол судьбы лишь оттого, что он остался дураком.
– Идем, – подскакивает мальчишка, нетерпеливо схватив безумца за руку. – Пойдем со мной. У отца припарки были. Идем, матушка поможет, руку тебе хоть перевяжем.
– Реки крови… – неуверенно отвечает безумец.
Крестьяне с любопытством оглядываются на мальчишку, а он уводит сумасшедшего дальше и лишь потом решается заговорить, когда убеждается, что никто его слов не услышит.
– Скажи, дурак, – несмело заговаривает мальчик, постепенно расставаясь с последними каплями сомнений. – С тобой это… тот лопоухий сделал?
Безумец выпучивает глаза, хватает мальчика за плечо и разворачивает к себе. На удивление сильным умеет быть этот человек, несмотря даже на то, что с ним случилось. На миг он даже пугает Исэндара, но страх, рожденный внезапностью, отступает очень скоро и надолго задержаться в сердце не может.
– Они не видят! Я… вижу! – заговаривает сумасшедший.
Помедлив, мальчик с трудом, но заставляет безумца разжать ладонь.
– Все хорошо, – успокаивает он дурака. – Больше он тебя не тронет.
Миг Исэндар сомневается. Стоит ли говорить? А затем, догадываясь, что сумасшедший все равно никому не расскажет, а если даже и расскажет, то не сможет подтвердить, мальчишка останавливается и теперь уже сам, взяв мужчину за руку, заставляет повернуться к себе лицом.
– Мы его… я его убил, – сообщает он с холодным, суровым видом. – Аль… мне сказали, он такое делал. Людей…
Поморщившись, мальчик вдруг обретает черты, которых прежде в его детском выражении отыскать было нельзя. Он становится груб и суров, холоден и жесток, и непривычно зол.
– Он заслужил, – убеждает Исэндар больше себя, чем безумца. – И он тебя больше не тронет.
Сказав, мальчишка тут же жалеет. Вдруг, дурак все-таки разболтает. Обычно, он вообще ничего не говорит, только свое это «Реки крови! Я вижу! Они не видят!», но вдруг. Лишь тогда он поднимает глаза и видит на лице безумца такое светлое, радостное лицо, что кажется, сейчас дурак прослезится.
– Они не видят, – со всей чувственностью произносит мужчина, аккуратно положив мальчику на плечо ладонь, а затем наклоняется и шепчет еще тише. – Я вижу.
Тут же Исэндар опускает голову. Этот благодарный взгляд мгновенно излечивает разум. Кажется даже, что если бы мальчик сам задумал мстить за отца, если бы справился без помощи Альзара, то даже и тогда, стоило бы только увидеть этот необычный взгляд на хорошо знакомом лице безумца, как не осталось бы ни капли сожалений.
– Идем, – отворачивается Исэндар. – Надо руку посмотреть. Матушка знает, как. Она все время отцу и братьям делала припарки. Идем.
И он уводит сумасшедшего домой, стараясь привыкнуть к мерцающему серебристому значку, постоянно отвлекающему внимание.
Дома мать встречает со спокойным лицом, даже нахмуривается слегка, по привычке. А затем, увидев, что сын притащил домой безумца, едва не начинает ругаться, но вовремя обращает внимание на руку, перемотанную окровавленной тряпкой.
– Чего… чего с ним? – быстро собирается Обит с мыслями.
Она со всей серьезностью глядит на сына, подступает, сама же проводит безумца внутрь, ждет ответа и делает все как-то торопливо. Даже приятно становится, что она не сунула кусок хлеба, пытаясь так отделаться от сумасшедшего, что не стала ругать, а сразу проявила свою обычную заботу. Пусть женщина она суровая, но когда нужно, умеет забывать про строгость.
– Ну… рука, видишь? – прячет Исэндар глаза. – А ему хлеба сунули и говорят, мол, дурак, ум потерял и руку еще… и плюются.
Против собственной воли мальчик сердится, а Обит в душе этому даже радуется. Как мальчику стало приятно увидеть, что мать не ведет себя, как остальные, не выгоняет дурака, так и ей радостно узнать, что в сыне ее есть неравнодушие, каким обладал и его отец.
Прежде ведь мальчишка только ругался. Так, по-детски. Капризничал, отцу мог гадость какую-нибудь сказать, но лишь оттого, что не мог ответить по-другому, оттого, что и сам понимал свою неправоту. Потому радостно видеть в нем сочувствие, да еще и такое неприкрытое, когда Исэндар с недовольством жалуется на остальных, бросивших дурака без помощи.
– Ну, много я не сделаю, но погляжу, – уже суетится женщина. – Так, садись. Куды?! Сюда вот, на табурет. Руку вот сюда клади. И сиди, не двигайся.
Видя, как захлопотала мать, мальчик тоже оживает. И сразу же и ему находится работа.
– Иди-ка, воды притащи чистой ведерко. Нет, стой. Два притащи. По полведра набирай, чтобы не тяжело было, принесешь, я тазик поставлю. Только к реке не ходи. Возьми из колодца, или из ключа, что у леса. И побыстрее давай.
Исэндар, замявшись, быстро приходит в себя, кивает, отправляется за ведрами, но выходя, еще слышит разговор.
– Они не видят. Я…
– Тихо сиди. Не мешай.
Мальчик выскакивает из дома и мгновенно застывает. Небольшая, алая ленточка, похожая больше на нить распутавшегося клубка, поблескивая, утекает от ноги как раз в ту сторону, где бьет ключ, затем ручейком впадающий в реку.
Исэндар медленно опускает голову, взглядом путешествуя за тонкой полоской красного цвета. Она ползет змейкой ровно к нему, а когда взор добирается к ногам, то мальчишка замечает, что кровавая ниточка уткнулась прямо ему в большой не по размеру сапог.
Испуг мгновенно захватывает ум. Первая же мысль обращается действием, едва успевает возникнуть. Ногу будто ударом отбрасывает назад, Исэндар отскакивает на шаг, снова оказывается напротив входа, но не замечает, как через приоткрытую дверь на него глядят сумасшедший с безумным взглядом и мать, напуганная тем, что происходит с ее сыном.
Мужчина хмурится.
– Отплатишь, говоришь? А ежели на поле так и помрешь, не вернувшись?
– Да я…
– Да я, да я, – передразнивает кузнец. – Слыхал я ваше «да я» уже не один раз. Или думаешь, у кого братья твои мечи выпрашивали? Эх, вы. Молодая голова дурная и горячая, остудись прежде.
– Да послушай, дядь Ильмар, – не отступает мальчик. – Я к тебе не меч просить зашел.
– Нет? – Кузнец удивляется, оборачивается полностью, даже заготовку откладывает в печь, чтобы не остывала, а сам с интересом глядит на мальчишку. – Ну, коли так, говори, я послушаю.
– Дядь Ильмар, – продолжает Исэндар просящим голосом, вновь потупив взгляд. – Ты… это… ты возьми меня помогать, а? Я после обеда буду заходить, ты мне давай работу, какую угодно, хоть бы и самую трудную. Я у тебя тут поделаю, чего тебе надо, а ты мне поможешь меч потом сделать, а? Я все сделаю, ты мне только изготовь меч! Сделаешь такой, чтобы хоть с чудищами драться, а?
– С чудищами? – усмехается кузнец. – А не мелковат?
– Дядь Ильмар! Ну сделай, прошу! – с детским отчаянием подступает к кузнецу мальчик, сжимая кулаки от стараний. – Все сделаю, что скажешь! Я ж не пойду сразу к чудищам, но если что вдруг, чтоб не...
Вспоминаются слова о ржавом оружии, но никак в уме не склеиваются. К счастью, кузнец сам понимает мысль, вздыхает, отворачивается, думает, и мальчик перебивать его не торопится.
С замиранием сердца ждет Исэндар решения. Тишина повисает, что, кажется, слышно, как от дыхания кузнеца шелестят его усы, и точно слышно, как вдруг снова разлаялись деревенские собаки. Мальчик даже отвлекается на звук, поворачивает голову, но Ильмар с новым вздохом оборачивается.
– Вот что, малец, я не против, – говорит он, но сильно обрадоваться мальчик не успевает. – Все лучше, чем если ты пойдешь с голыми руками, или сбежишь, утащив у меня чего. Да только ты матери скажи, пусть она сама ко мне придет и скажет, что и она согласна, а иначе я помогать не буду.
– Да как же я…
– Все, малец, – перебивает кузнец строгим тоном. – Или так, или вообще не подходи. Я от твоей матери выслушивать потом не собираюсь, а сам ты мал еще такое решать. Да и, ежели ты ее без ведома бросить хочешь, так я тебе не помощник. Так что сперва с матерью объяснись, а потом уж ко мне приходи. Я помогу, с меня не убудет.
Исэндар хмурится, подозревая, что мать на такое вряд ли когда-нибудь вообще согласится, но с другой стороны, решимость его никуда не пропадает, а пока есть хоть малейший шанс что-нибудь сделать, рано сдаваться.
Впрочем, тут же со стороны деревни слышится какой-то шум и голоса. Кузнец тоже обращает на них внимание, поворачивая голову одновременно с мальчиком. Правда, Ильмар почти сразу решает вернуться к работе.
– На том и порешим, – говорит он напоследок. – С матерью поговори, а там хоть сегодня можем за работу взяться.
Мальчишка кивает, собирается ответить, уверить кузнеца, что так легко от него отделаться не получится, но уже вновь стучит молот, бьет в уши, и опять непривычно, что хочется закрыть их ладонями. Хотя, уже и не так сильно. Видно, быстро слух привыкает.
Да и мысль тут же уводит прочь от случившегося разговора. Неожиданно вспоминается паж. Неожиданно, потому что ум только сейчас решает заподозрить эту тварь в суматохе, происходящей в деревне. Раз собаки, ленившиеся сегодня шуметь, вдруг загалдели, да еще и люди подняли шум, значит, что-то необычное произошло. А что еще могло произойти необычного, как ни приход пажа, которого здесь даже сам Альзар не ожидал увидеть.
Мальчишка тут же бросает взгляд на мечи. Захватить бы с собой один. Кинжал, подаренный боевым товарищем отца, так и лежит, спрятанный в кровати, где мать его не найдет. Сено она сама перебирать не будет, если нужно будет менять, то велит сыну, как всегда это делает, а потому там самое надежное место. Туда вообще лезть незачем. Плохо только, что сейчас до дома бежать через всю деревню, так что смысла в этом немного, а ум назойливо требует принять еще одну неприятную мысль, родившуюся буквально миг назад: если в деревне появился паж, может, и какая-то опасная тварь тоже вполне способна сюда забраться.
Наконец, бросив думать, Исэндар выскакивает на улицу. Ум постепенно успокаивается. Все же, если бы паж, или чего похуже, то кричали бы так, что кузнец не стал бы игнорировать, а он просто отвернулся. Видно, что-то не такое ужасное, так что и меч тащить не стоит. И хорошо, а то Ильмар точно не согласится потом ковать оружие, так что даже к лучшему, что сердить его не пришлось. Да и бежать недалеко, в случае чего, всегда можно вернуться обратно в кузню и вместе с мужиком вооружиться с его разрешения.
Впрочем, опасения не подтверждаются.Еще издали становится заметно, что люди толпятся вокруг чего-то. Крестьяне, кто на своих участках пахал, грязные, прямо так и стоят с вилами, лопатами, тяпками или топорами – кто с чем работал. Да и людей не так много, остальные как раз сейчас заняты другими делами, а в деревне всего человек тридцать от силы, но все они и собрались кучей вокруг чего-то, только рассмотреть на бегу ничего не удается.
Стоит подойти, как становится очевидна причина такого интереса деревенских. Сумасшедший вновь что-то учудил, и вокруг него все толпятся. Хотя, далеко не сразу мальчик замечает, что безумец выглядит иначе, чем обычно.
Прежде всего, в глаза бросается его лицо, бледное, как у мертвеца, даже жутко становится. Под глазами синие мешки, каких обычно у мужчины не бывает, безумец дрожит, а на лбу у него испарина, которой слишком уж много даже для такой жаркой погоды. И лишь после всего, в самую последнюю очередь становится заметно, что у сумасшедшего одна из рук отрублена почти по самое плечо и замотана плотно тряпкой, пропитавшейся кровью.
Исэндар застывает, глядя на безумца и складывая в уме произошедшее. То, что говорил Альзар, то, что случилось с этим несчастным сумасшедшим, то, что мальчишке пришлось сделать там, в лесу – все теперь обретает совершенно иные смыслы. А пока ум трудится над их расшифровкой, к безумцу проявляют необычное участие и остальные жители деревни.
Обычно, все только сердятся. Дурак иногда может и украсть что-нибудь. Вернее, крадет он только еду, но все же из-за этого к нему слишком уж добры не бывают. Сейчас же иначе, собрались, расспрашивают, вертятся кругом с участливыми лицами.
– Ну, чего с тобой? Что случилось? Как же ты это? – спрашивают они, перебивая друг дружку.
Безумец, наконец, осознав, где находится, оглядевшись, становится ровнее, ноги расставляет шире, но даже так покачивается, с трудом удерживаясь, а затем откидывает в сторону руку, шевеля одновременно и тем небольшим обрубком, который торчит из другого плеча.
– Кровь! – начинает он. – Реки крови! Море крови! Все в крови!
Деревенские переглядываются, уже начиная терять все неожиданно зародившееся в них сочувствие. А дурак продолжает в своем привычном духе.
– Все в крови! Я вижу! Они не видят! Реки крови!
– Тьфу ты! – сердится один из крестьян, не удержавшись. – Опять заладил, дурень! – Он подходит к безумцу и хватает того за грудки, аккуратно, но не пряча своего недовольства. – Тебя спрашивают, что сталось, а ты!.. Ты где руку потерял, тебе говорят? Отвечай!
– Я вижу, – продолжает сумасшедший. – Реки крови… все в крови… они не видят. Я вижу!
– Да ну тебя, псина ты тупоголовая! – сердится крестьянин, отпустив дурака. – Тебе помочь хотят, а ты!.. Ну и катись дальше, дурья башка!
Подхватив вилы, мужчина с сердитым лицом уходит, так и не сумев найти возможность чем-нибудь помочь. Безумец тут же обращает взор к остальным и говорит то, что он повторяет ежедневно уже много лет:
– Реки крови! Они не видят! Я вижу!
– Вот же дурак! Чего с рукой-то, говорят?! – обращается к сумасшедшему одна из женщин.
Он на нее только смотрит, а повторяет все то же.
– Чего-чего? – отвечает за безумца один из крестьян, заулыбавшийся в стороне. – А вот спроси дурака. Ум же он ухитрился потерять, а теперь вот и очередь руки настала. Завтра, небось, голову потеряет! Ха!
Его веселость остальные не очень разделяют, а вот с мыслью соглашаются без спора, и больше половины деревенских, отмахиваясь, торопится оставить дурака в покое и вернуться к делам.
– Тьфу! – плюются крестьяне.
И так почти все и расходятся. Одна из женщин, ушедшая в числе первых, возвращается с куском хлеба, пропитанным молоком, вкладывает это бедное угощение в руку бездомного, а сама торопится уйти.
– На вот. А то все равно же опять стащишь, дурень, – говорит она с напускной холодностью, чтобы не отделяться от общего настроения, будто бы все равно она недовольна, как и все.
– Я вижу… – бормочет дурак, а сам жадно хватает зубами предложенное селянкой угощение.
Исэндар едва может устоять и не крикнуть чего-нибудь вслед деревенским, решившим вернуться к работе. Наконец, он уже догадывается, каким именно образом сумасшедший потерял руку. Только вот мальчик быстро понимает, что рассказывать остальным о своем поступке ни за что нельзя, а выдать Альзара было бы и того хуже.
И все же, как ни странно, случившееся в последние дни вовсе не утомляет разум, а будто заставляет его пробудиться. Мысль теперь еще более смелая и дерзкая, и даже стыдно вспоминать, какой наивной и глупой она была прежде. Отправиться на границы живоземья… теперь это кажется такой нелепостью. Вернее, теперь это желание никуда не исчезает, даже крепнет, но только вот сейчас уже ум, словно он повзрослел в один день, отчетливо понимает, что прежде всего нужно стать гораздо сильнее, и что изменять мир нужно не там, не в бою с чудищем, а здесь, где даже селяне, казавшиеся прежде добрыми, отзывчивыми людьми, в такой миг способны бросить дурака на произвол судьбы лишь оттого, что он остался дураком.
– Идем, – подскакивает мальчишка, нетерпеливо схватив безумца за руку. – Пойдем со мной. У отца припарки были. Идем, матушка поможет, руку тебе хоть перевяжем.
– Реки крови… – неуверенно отвечает безумец.
Крестьяне с любопытством оглядываются на мальчишку, а он уводит сумасшедшего дальше и лишь потом решается заговорить, когда убеждается, что никто его слов не услышит.
– Скажи, дурак, – несмело заговаривает мальчик, постепенно расставаясь с последними каплями сомнений. – С тобой это… тот лопоухий сделал?
Безумец выпучивает глаза, хватает мальчика за плечо и разворачивает к себе. На удивление сильным умеет быть этот человек, несмотря даже на то, что с ним случилось. На миг он даже пугает Исэндара, но страх, рожденный внезапностью, отступает очень скоро и надолго задержаться в сердце не может.
– Они не видят! Я… вижу! – заговаривает сумасшедший.
Помедлив, мальчик с трудом, но заставляет безумца разжать ладонь.
– Все хорошо, – успокаивает он дурака. – Больше он тебя не тронет.
Миг Исэндар сомневается. Стоит ли говорить? А затем, догадываясь, что сумасшедший все равно никому не расскажет, а если даже и расскажет, то не сможет подтвердить, мальчишка останавливается и теперь уже сам, взяв мужчину за руку, заставляет повернуться к себе лицом.
– Мы его… я его убил, – сообщает он с холодным, суровым видом. – Аль… мне сказали, он такое делал. Людей…
Поморщившись, мальчик вдруг обретает черты, которых прежде в его детском выражении отыскать было нельзя. Он становится груб и суров, холоден и жесток, и непривычно зол.
– Он заслужил, – убеждает Исэндар больше себя, чем безумца. – И он тебя больше не тронет.
Сказав, мальчишка тут же жалеет. Вдруг, дурак все-таки разболтает. Обычно, он вообще ничего не говорит, только свое это «Реки крови! Я вижу! Они не видят!», но вдруг. Лишь тогда он поднимает глаза и видит на лице безумца такое светлое, радостное лицо, что кажется, сейчас дурак прослезится.
– Они не видят, – со всей чувственностью произносит мужчина, аккуратно положив мальчику на плечо ладонь, а затем наклоняется и шепчет еще тише. – Я вижу.
Тут же Исэндар опускает голову. Этот благодарный взгляд мгновенно излечивает разум. Кажется даже, что если бы мальчик сам задумал мстить за отца, если бы справился без помощи Альзара, то даже и тогда, стоило бы только увидеть этот необычный взгляд на хорошо знакомом лице безумца, как не осталось бы ни капли сожалений.
– Идем, – отворачивается Исэндар. – Надо руку посмотреть. Матушка знает, как. Она все время отцу и братьям делала припарки. Идем.
И он уводит сумасшедшего домой, стараясь привыкнуть к мерцающему серебристому значку, постоянно отвлекающему внимание.
Дома мать встречает со спокойным лицом, даже нахмуривается слегка, по привычке. А затем, увидев, что сын притащил домой безумца, едва не начинает ругаться, но вовремя обращает внимание на руку, перемотанную окровавленной тряпкой.
– Чего… чего с ним? – быстро собирается Обит с мыслями.
Она со всей серьезностью глядит на сына, подступает, сама же проводит безумца внутрь, ждет ответа и делает все как-то торопливо. Даже приятно становится, что она не сунула кусок хлеба, пытаясь так отделаться от сумасшедшего, что не стала ругать, а сразу проявила свою обычную заботу. Пусть женщина она суровая, но когда нужно, умеет забывать про строгость.
– Ну… рука, видишь? – прячет Исэндар глаза. – А ему хлеба сунули и говорят, мол, дурак, ум потерял и руку еще… и плюются.
Против собственной воли мальчик сердится, а Обит в душе этому даже радуется. Как мальчику стало приятно увидеть, что мать не ведет себя, как остальные, не выгоняет дурака, так и ей радостно узнать, что в сыне ее есть неравнодушие, каким обладал и его отец.
Прежде ведь мальчишка только ругался. Так, по-детски. Капризничал, отцу мог гадость какую-нибудь сказать, но лишь оттого, что не мог ответить по-другому, оттого, что и сам понимал свою неправоту. Потому радостно видеть в нем сочувствие, да еще и такое неприкрытое, когда Исэндар с недовольством жалуется на остальных, бросивших дурака без помощи.
– Ну, много я не сделаю, но погляжу, – уже суетится женщина. – Так, садись. Куды?! Сюда вот, на табурет. Руку вот сюда клади. И сиди, не двигайся.
Видя, как захлопотала мать, мальчик тоже оживает. И сразу же и ему находится работа.
– Иди-ка, воды притащи чистой ведерко. Нет, стой. Два притащи. По полведра набирай, чтобы не тяжело было, принесешь, я тазик поставлю. Только к реке не ходи. Возьми из колодца, или из ключа, что у леса. И побыстрее давай.
Исэндар, замявшись, быстро приходит в себя, кивает, отправляется за ведрами, но выходя, еще слышит разговор.
– Они не видят. Я…
– Тихо сиди. Не мешай.
Мальчик выскакивает из дома и мгновенно застывает. Небольшая, алая ленточка, похожая больше на нить распутавшегося клубка, поблескивая, утекает от ноги как раз в ту сторону, где бьет ключ, затем ручейком впадающий в реку.
Исэндар медленно опускает голову, взглядом путешествуя за тонкой полоской красного цвета. Она ползет змейкой ровно к нему, а когда взор добирается к ногам, то мальчишка замечает, что кровавая ниточка уткнулась прямо ему в большой не по размеру сапог.
Испуг мгновенно захватывает ум. Первая же мысль обращается действием, едва успевает возникнуть. Ногу будто ударом отбрасывает назад, Исэндар отскакивает на шаг, снова оказывается напротив входа, но не замечает, как через приоткрытую дверь на него глядят сумасшедший с безумным взглядом и мать, напуганная тем, что происходит с ее сыном.
