Кажется, опять льются слезы, но столько намешано в этом непроглядном мраке, что понять этого не выходит. Все жжет. Руки, ноги, спину, живот, лицо и даже затылок и макушку. Свежие раны теперь появляются прямо на прежних, еще свежих, которые пажи оставили своими зубами раньше. Царапины становятся все глубже, а каждое движение превращается в пытку.
«Это испытание» – убеждает себя мальчик. Лишь бы только не останавливаться. В конце концов, уже просто двинуться больно. Шевелишь рукой, тянешь ее вперед, а там ничего не различить, кроме боли. Такое чувство, словно ладонь сунул в кипяток, а уже потом что-то там пытаешься нащупать.
И кричать уже не получается. Вспомнив, как это помогало вначале, мальчик открывает рот, но в него набивается мокрая, склизкая дрянь с отвратительным вкусом, начинает тошнить и, кажется, даже рвет, правда, тело все равно ничего, кроме жгучей боли, не чувствует.
Ничего не видно, а все равно в глазах туман. Одна тьма, а ее заволакивает мутное облако. Впереди неизвестно сколько, но и как долго уже пришлось карабкаться понять не выходит. Наконец, отчаявшись, мальчик начинает считать, чтобы хоть как-то оценивать время и расстояние. Хоть что-то из уроков отца пригодилось, а иначе нельзя даже вообразить, зачем простому крестьянскому мальчику нужно уметь считать, читать и писать.
Только вот дальше десятка счет все равно не заходит. В первый раз где-то на шести мальчик забывается, потом чуть не добирается до десяти, но снова путается, забывает и сбивается. Из-за боли невозможно сосредоточиться, да и ум, как оказывается, потяжелел, и не зря перед глазами встала эта белая дымка.
Наверное, вечность уже прошла. Руки совершенно не двигаются и, наконец, самым больным и тяжелым ударом становится мысль, которая в миг отчаяния мгновенно отнимает все силы, которых и так не осталось. Вдруг, еще продолжая карабкаться, двигая руками, как будто они закостенели до самых кончиков пальцев, Исэндар задумывается о том, в правильную ли он ползет сторону.
Моргнуть не успеть, как сразу же руки перестают шевелиться. Пажи обсасывают, царапая, разодрав уже, наверное, всю кожу на теле, облизывают и даже самое легкое касание обжигает, как пламя. Все тело превратилось в один больной участок, который пульсирует, разрываясь, от каждого удара сердца.
Будто кто-то медленно и неторопливо рвет на части. Наконец, остановившись, мальчик не чувствует уже и того, проваливается ли он куда-то вниз, или раньше это только показалось. Нельзя даже понять, шевелится ли рука, когда напрягаешься. Совершенно ничего не ощущается, только боль, настолько сильная, что обморок кажется несбыточной мечтой. Вернее, ум отчаянно пытается скорее провалиться в беспамятство, но от таких мучений сознание теряется, а миг спустя, когда еще не успели ослабнуть мышцы, разум так же быстро вырывается из плена внезапного сна, и пробуждение немедленно отзывается во всем теле мощнейшей судорогой.
И все же, хуже всего думать о том, что ползти некуда, что двигаться нужно в другую сторону. Да и как вообще понять, куда пробираться? Никак не определить направление. Может, не удалось продвинуться и на несколько шагов, может, приходится крутиться на одном месте, где-то рядышком с островком света. Труднее всего успокоиться в такой миг, выдержать этот тяжелый удар по ослабшему уму и не растерять последние капли решимости.
Только одно еще поддерживает и не дает опустить руки. Ослабнув, полежав несколько мгновений без движения, Исэндар все повторяет про себя слова отца, велевшего идти выбранным путем и не сомневаться. Именно эта часть его фразы сейчас обретает самый яркий и насыщенный смысл. Вся жизнь воплощается в этих словах. Ничего нельзя вспомнить, ничего в целом мире и нет, только лишь смутное воспоминание, плавающее в тумане, укутавшем взгляд.
Все остальное слишком быстро исчезает из головы. Считать и вовсе больше не выйдет. Только помнится, что нельзя сомневаться, ни за что нельзя. Нужно продираться вперед, как-нибудь пересилить боль, как угодно, но сделать это. Тогда и рождается это странное желание, которое в любой другой миг способно прийти лишь в голову самого отчаянного безумца.
Хочется разодрать руки так, чтобы на них остались только кости. Бешенство и ярость овладевает умом, заставляя мальчика пускать изо рта слюну. Как бешеный пес, ничего не видя, ничего не чувствуя, он снова рвется вперед, не обращая на боль совершенно никакого внимания.
Все еще не утихает мучительное жжение, которое Исэндару сравнить попросту не с чем. Наверное, именно такие ощущения были бы тогда, когда тонкие, раскаленные добела кинжалы медленно вонзались бы в тело, обжигая его прямо изнутри. Наверное, именно такими пытками мучают насмерть преступников, наверное, именно такую боль причиняют жуткие чудовища, с которыми люди бьются на границе Живоземья испокон веков.
Уже и мышцы не напрягаются. Помнится только, что вот как-то так и нужно двигать рукой, чтобы она шевелилась, но нельзя сказать, двигаются ли конечности хотя бы немного. Впрочем, хотя бы этот жуткий рев встревоженных пажей, облепивших тело, обсасывающих его, как долгожданное лакомство, оглушил уже настолько, что ничего не слышно. А может, это просто звенит от боли в ушах, но, как бы там ни было, а все равно это лучше, чем слушать голоса этих мерзких тварей.
И только одна мысль в голове, что сдаваться ни за что нельзя. И хочется разодрать руки до кости не затем, чтобы причинить себе боль, а потому, что сильнее она уже не станет. Ум проваливается в беспамятство, немедленно, словно вздрогнув, пробуждается, а рука уже тянется вперед, во всяком случае, именно это велит ей делать разум.
Только вот так и ничего не видно. Да и прошла уже неделя. А может месяц. И лишь потом вспоминается на миг, что времени не так много, всего лишь до утра, в котором растает на небе лунный диск.
Становится даже забавно. Всего-то денек потерпеть. Какая мелочь, когда ты испытываешь эту муку уже… и ум спотыкается, мгновенно забывая и так же быстро вспоминая о том, как много, или как мало прошло времени.
И лишь одна мысль ни на миг не пропадает из ума, освещая его чистыми лучами надежды: нельзя сомневаться. Тогда уже все будет не важно, но об этом мальчик не думает, не размышляет о том, что времени на сомнения попросту нет, что даже отчаянно стараясь выбраться, можно все равно потерпеть крах, но он словно чувствует, что бросить попытки нельзя ни за что, потому что только это неминуемо обрекает на окончательное и необратимое поражение.
Наконец, уже кажется, что, может быть, все закончилось. Странное чувство, но нет ни единой возможности его отвергнуть. Ничего больше не ощущается. Ни рук, ни ног – все тело будто онемевшее. Даже боли нет. Взгляд полностью укрывает туман. Совершенно ничего, лишь одна мысль в голове, что сомневаться нельзя, останавливаться нельзя. И еще помнится, что это почему-то очень важно, но и все.
Уже не режут слух противные крики. Наверное, все кончено. Больше ничего не будет. Остается лишь… да ничего не остается. Все. Голова опустела, и в ней ни единого признака жизни, ни одной внятной мысли, только странное ощущение, которое все тянет куда-то вперед, и даже не ясно, куда. Вперед. Просто вперед.
Как вдруг, разум озаряет свет. Продравшись сквозь туман, заволокший взгляд, яркий, ослепительный блеск вонзается в глаза с болью, но веки не спешат укрыть, спасти от неприятной боли чувствительную оболочку. А затем уже и ум просыпается. Мгновенно, хотя еще миг назад не оставалось ни капли силы.
Впереди горит свет. Впереди выход. Снова орут со всех сторон пажи, тело разрывается от дикой боли, но это даже не отвлекает. Все это совершенно не важно, потому что можно не чувствовать ничего, и мгновение назад это получалось. Теперь же кажется, что пусть хоть самая жуткая и нестерпимая боль так и будет терзать до конца дней, пусть эта пытка хоть никогда не закончится, главное, что впереди есть выход, главное, что можно исполнить слова отца, и тогда не окажется, что сказаны они были напрасно.
Словно агонизирующая змея, с хрипом и стоном прорывается Исэндар вперед. Глаза его не обманывают. Впереди свет, до которого он уже почти дотянулся. Остается только вытащить тело из пастей жутких чудищ, упасть на живую землю, отдышаться и почувствовать, наконец, как унимается боль.
Правда, все происходит в тумане, не отступающем из глаз. Несмотря на пробуждение, взору недостает сил, чтобы окончательно проясниться. Да и боль не такая сильная лишь потому, что тело уже не может ее чувствовать, потому, что для этого не хватает ясности ума. И все же, остается самое простое, только рухнуть вниз, удариться головой о сырую землю, покрытую ровным травянистым ковром, после чего щекой приникнуть и так и застыть, не найдя сил даже для того, чтобы пустить слезу, отдавшись чувственной радости.
Только еще одно не дает сразу пропасть в беспамятном, глубоком сне. Серебристый значок, неожиданно загородивший все остальное, встает перед глазами, мерцает и светится ярче, чем прежде. Даже сейчас его можно разглядеть, пусть он и кажется размытым. Все остальное и вовсе предстает взгляду, словно цветастая лужа, но вот очертания значка вполне различаются. А затем Исэндар все же роняет голову, не выдержав и потеряв сознание.
Когда он открывает глаза, взгляд уже проясняется. Еще не удается вспомнить, что именно случилось. Привиделся ли кошмар, или все это было на самом деле. Сонный взгляд еще не может сосредоточиться, все кругом плавает и дрожит, и только странный значок перед глазами более или менее хорошо заметен.
– По… лу… чен… на… вык… – с трудом читает Исэндар надпись на мерцающем значке. – «У… пор… ство»…
А после, так ничего и не поняв, он снова теряет сознание, и остается дремать на тайной поляне у подножия маленькой, бесконечно очаровательной каменной статуи.
Упорство
Когда глаза, наконец, открываются, то боли уже не остается. На теле ни царапины, хотя разглядеть это выходит не сразу. Веки слипаются, как после долгого, крепкого сна, живот от голода крутит, но все это отходит на второй план. Все еще стоит перед глазами изменившийся значок и теперь его удается рассмотреть лучше.
Кружок превращается в странную, похожую на щит фигурку. На нем красивый, витиеватый рисунок, а под ним все та же надпись: «Получен навык: «Упорство»».
Еще чуть ниже есть и другие строки и мальчик начинает читать, медленно разбирая буквы и проговаривая слова, как он делал еще тогда, когда отец вынуждал учиться письму и разбирать нарисованные им на земле символы.
– Упорство… – читает Исэндар вслух уже то, что написано чуть ниже буквами поменьше, читает медленно, делая паузы между каждым слогом. – Может влиять на другие навыки… дает бонус опыта… сокращает необходимое для открытия навыков количество опыта на…
Мальчик заминается, не зная, как произносится то, что идет дальше. Он смотрит с недоумением на символы, не понимая, что может означать эта надпись в последней строке: «…сокращает необходимое для открытия навыков количество опыта на 0.5».
С цифрами Исэндар тоже знаком, но как их прочитать и что они означают, а главное, причем тут опыт, какие навыки, что за открытия и как вообще все это связано – вот этого уже понять не удается. Приходится всматриваться, вдумываться, и даже голова начинает болеть, а затем взгляд замечает еще одну строчку, совсем маленькую, которая гласит: «Подробное описание навыка».
Мальчик нахмуривается. Какая-то белиберда. Наверное, что-то вот такое и положено говорить сумасшедшему и это смущает. Наконец, не кажется, будто разум помутился. Все так же, как и всегда. На полянке светло, зелено, позади стоит эта чудесная статуя. Даже сейчас, после случившегося, она ни на миг не вызывает злобы или отвращения. Можно только удивляться, насколько красивым способно быть человеческое лицо, если только в нем есть такие простые, казалось бы, черты.
Впрочем, Исэндар не дает себе отвлекаться. Он даже с земли не поднимается, так и глядит вперед, и со стороны кажется, будто мальчишка всматривается в стену кустарника, но он упорно изучает надписи.
Понятно, что означает фраза «Подробное описание…». Хорошо бы как-то выяснить, значит ли она, что это уже все тонкости прочтенной надписи, или же можно узнать еще больше.
Как вдруг, значок резко уменьшается, сдвигается, как прежде, но теперь уже вправо, оставляя левую сторону взгляда пустовать, как и до своего появления.
Мальчик вздрагивает, даже руку тянет, чтобы удержать, но потом думает, что это все равно не сработает. Да и не стоит привыкать хвататься за воздух, когда другие все равно не могут видеть того же, что наблюдает он сам.
И все же, Исэндар, помедлив, оглядевшись на всякий случай, медленно тянется рукой, чтобы удостовериться, действительно ли значок просто есть, и сделать с ним ничего нельзя. Подняв корпус и усевшись на траве, он касается значка навыка, не чувствует этого, будто провел ладонью по воздуху, но видит, как щит с узорным рисунком, а вместе с ним и все надписи тут же увеличиваются и снова загораживают собой окружение, встав перед глазами во весь размер.
Испугавшись, мальчишка пытается отскочить, падает на спину, прокатывается и больно ударяется затылком. Даже кровь начинает идти. Это немного отвлекает, а затем, не успевает Исэндар опять приняться рассматривать причудливый значок навыка и читать описание, как изображение уезжает вправо и опять поселяется в верхнем углу, где серебряный значок ненавязчиво висит в самом краешке взгляда и почти не привлекает к себе внимания.
Успокоившись, слегка нахмурившись, мальчик решает подняться на ноги и лишь сейчас ощущает, что усталость никуда не делась. Лишь почудилось, будто организм пришел в себя, но после кувырка, стоило только начать подниматься, вся тяжесть утомления сваливается разом, вскружив голову.
Едва устояв, Исэндар еще медлит. Он ждет немного, дышит тяжело, осматривается, успокаивает дыхание, вновь замечает статую, и от ее вида даже в такой миг становится легче.
Удивительно красивое лицо. Посмотрев в него еще немного, мальчик вздыхает и отступает в ту сторону, где спрятана тайная тропа, чтобы покинуть это волшебное, спрятанное в непролазной гуще кустарников место.
И только выбравшись из леса к ручью, удается заметить, что больше не липнет к ноге алая ленточка. Ее нигде нет, да и значок, переместившийся теперь в другую сторону взгляда, не мерцает, и если не смотреть вправо, то его можно и не увидеть. И становится окончательно ясно, что дурак так и не осмелился подойти к статуе и так и не узнал, что от рек крови, заливающих его глаза, можно избавиться.
Прежде возникает мысль ему сказать, но она тут же в уме и запутывается. Вряд ли богиня соврала… вернее, она точно не соврала, когда говорила, что можно умереть, если не выбраться до утра.
И вдруг думы пробуждаются живее. Несмотря на усталость, головокружение все же проходит. Да и по сравнению с тем, что было на волшебной поляне, терпеть усталость, пусть и сильную, не так уж сложно, даже ум не сопротивляется и продолжает рождать цепочку идущих вязью мыслей, неотделимых друг от друга.
Хорошо бы, конечно, сказать дураку, как все обстоит на самом деле, да только вот, сумеет ли он справиться? Боясь, что так можно лишь толкнуть сумасшедшего на верную гибель, Исэндар запутывается.
«Это испытание» – убеждает себя мальчик. Лишь бы только не останавливаться. В конце концов, уже просто двинуться больно. Шевелишь рукой, тянешь ее вперед, а там ничего не различить, кроме боли. Такое чувство, словно ладонь сунул в кипяток, а уже потом что-то там пытаешься нащупать.
И кричать уже не получается. Вспомнив, как это помогало вначале, мальчик открывает рот, но в него набивается мокрая, склизкая дрянь с отвратительным вкусом, начинает тошнить и, кажется, даже рвет, правда, тело все равно ничего, кроме жгучей боли, не чувствует.
Ничего не видно, а все равно в глазах туман. Одна тьма, а ее заволакивает мутное облако. Впереди неизвестно сколько, но и как долго уже пришлось карабкаться понять не выходит. Наконец, отчаявшись, мальчик начинает считать, чтобы хоть как-то оценивать время и расстояние. Хоть что-то из уроков отца пригодилось, а иначе нельзя даже вообразить, зачем простому крестьянскому мальчику нужно уметь считать, читать и писать.
Только вот дальше десятка счет все равно не заходит. В первый раз где-то на шести мальчик забывается, потом чуть не добирается до десяти, но снова путается, забывает и сбивается. Из-за боли невозможно сосредоточиться, да и ум, как оказывается, потяжелел, и не зря перед глазами встала эта белая дымка.
Наверное, вечность уже прошла. Руки совершенно не двигаются и, наконец, самым больным и тяжелым ударом становится мысль, которая в миг отчаяния мгновенно отнимает все силы, которых и так не осталось. Вдруг, еще продолжая карабкаться, двигая руками, как будто они закостенели до самых кончиков пальцев, Исэндар задумывается о том, в правильную ли он ползет сторону.
Моргнуть не успеть, как сразу же руки перестают шевелиться. Пажи обсасывают, царапая, разодрав уже, наверное, всю кожу на теле, облизывают и даже самое легкое касание обжигает, как пламя. Все тело превратилось в один больной участок, который пульсирует, разрываясь, от каждого удара сердца.
Будто кто-то медленно и неторопливо рвет на части. Наконец, остановившись, мальчик не чувствует уже и того, проваливается ли он куда-то вниз, или раньше это только показалось. Нельзя даже понять, шевелится ли рука, когда напрягаешься. Совершенно ничего не ощущается, только боль, настолько сильная, что обморок кажется несбыточной мечтой. Вернее, ум отчаянно пытается скорее провалиться в беспамятство, но от таких мучений сознание теряется, а миг спустя, когда еще не успели ослабнуть мышцы, разум так же быстро вырывается из плена внезапного сна, и пробуждение немедленно отзывается во всем теле мощнейшей судорогой.
И все же, хуже всего думать о том, что ползти некуда, что двигаться нужно в другую сторону. Да и как вообще понять, куда пробираться? Никак не определить направление. Может, не удалось продвинуться и на несколько шагов, может, приходится крутиться на одном месте, где-то рядышком с островком света. Труднее всего успокоиться в такой миг, выдержать этот тяжелый удар по ослабшему уму и не растерять последние капли решимости.
Только одно еще поддерживает и не дает опустить руки. Ослабнув, полежав несколько мгновений без движения, Исэндар все повторяет про себя слова отца, велевшего идти выбранным путем и не сомневаться. Именно эта часть его фразы сейчас обретает самый яркий и насыщенный смысл. Вся жизнь воплощается в этих словах. Ничего нельзя вспомнить, ничего в целом мире и нет, только лишь смутное воспоминание, плавающее в тумане, укутавшем взгляд.
Все остальное слишком быстро исчезает из головы. Считать и вовсе больше не выйдет. Только помнится, что нельзя сомневаться, ни за что нельзя. Нужно продираться вперед, как-нибудь пересилить боль, как угодно, но сделать это. Тогда и рождается это странное желание, которое в любой другой миг способно прийти лишь в голову самого отчаянного безумца.
Хочется разодрать руки так, чтобы на них остались только кости. Бешенство и ярость овладевает умом, заставляя мальчика пускать изо рта слюну. Как бешеный пес, ничего не видя, ничего не чувствуя, он снова рвется вперед, не обращая на боль совершенно никакого внимания.
Все еще не утихает мучительное жжение, которое Исэндару сравнить попросту не с чем. Наверное, именно такие ощущения были бы тогда, когда тонкие, раскаленные добела кинжалы медленно вонзались бы в тело, обжигая его прямо изнутри. Наверное, именно такими пытками мучают насмерть преступников, наверное, именно такую боль причиняют жуткие чудовища, с которыми люди бьются на границе Живоземья испокон веков.
Уже и мышцы не напрягаются. Помнится только, что вот как-то так и нужно двигать рукой, чтобы она шевелилась, но нельзя сказать, двигаются ли конечности хотя бы немного. Впрочем, хотя бы этот жуткий рев встревоженных пажей, облепивших тело, обсасывающих его, как долгожданное лакомство, оглушил уже настолько, что ничего не слышно. А может, это просто звенит от боли в ушах, но, как бы там ни было, а все равно это лучше, чем слушать голоса этих мерзких тварей.
И только одна мысль в голове, что сдаваться ни за что нельзя. И хочется разодрать руки до кости не затем, чтобы причинить себе боль, а потому, что сильнее она уже не станет. Ум проваливается в беспамятство, немедленно, словно вздрогнув, пробуждается, а рука уже тянется вперед, во всяком случае, именно это велит ей делать разум.
Только вот так и ничего не видно. Да и прошла уже неделя. А может месяц. И лишь потом вспоминается на миг, что времени не так много, всего лишь до утра, в котором растает на небе лунный диск.
Становится даже забавно. Всего-то денек потерпеть. Какая мелочь, когда ты испытываешь эту муку уже… и ум спотыкается, мгновенно забывая и так же быстро вспоминая о том, как много, или как мало прошло времени.
И лишь одна мысль ни на миг не пропадает из ума, освещая его чистыми лучами надежды: нельзя сомневаться. Тогда уже все будет не важно, но об этом мальчик не думает, не размышляет о том, что времени на сомнения попросту нет, что даже отчаянно стараясь выбраться, можно все равно потерпеть крах, но он словно чувствует, что бросить попытки нельзя ни за что, потому что только это неминуемо обрекает на окончательное и необратимое поражение.
Наконец, уже кажется, что, может быть, все закончилось. Странное чувство, но нет ни единой возможности его отвергнуть. Ничего больше не ощущается. Ни рук, ни ног – все тело будто онемевшее. Даже боли нет. Взгляд полностью укрывает туман. Совершенно ничего, лишь одна мысль в голове, что сомневаться нельзя, останавливаться нельзя. И еще помнится, что это почему-то очень важно, но и все.
Уже не режут слух противные крики. Наверное, все кончено. Больше ничего не будет. Остается лишь… да ничего не остается. Все. Голова опустела, и в ней ни единого признака жизни, ни одной внятной мысли, только странное ощущение, которое все тянет куда-то вперед, и даже не ясно, куда. Вперед. Просто вперед.
Как вдруг, разум озаряет свет. Продравшись сквозь туман, заволокший взгляд, яркий, ослепительный блеск вонзается в глаза с болью, но веки не спешат укрыть, спасти от неприятной боли чувствительную оболочку. А затем уже и ум просыпается. Мгновенно, хотя еще миг назад не оставалось ни капли силы.
Впереди горит свет. Впереди выход. Снова орут со всех сторон пажи, тело разрывается от дикой боли, но это даже не отвлекает. Все это совершенно не важно, потому что можно не чувствовать ничего, и мгновение назад это получалось. Теперь же кажется, что пусть хоть самая жуткая и нестерпимая боль так и будет терзать до конца дней, пусть эта пытка хоть никогда не закончится, главное, что впереди есть выход, главное, что можно исполнить слова отца, и тогда не окажется, что сказаны они были напрасно.
Словно агонизирующая змея, с хрипом и стоном прорывается Исэндар вперед. Глаза его не обманывают. Впереди свет, до которого он уже почти дотянулся. Остается только вытащить тело из пастей жутких чудищ, упасть на живую землю, отдышаться и почувствовать, наконец, как унимается боль.
Правда, все происходит в тумане, не отступающем из глаз. Несмотря на пробуждение, взору недостает сил, чтобы окончательно проясниться. Да и боль не такая сильная лишь потому, что тело уже не может ее чувствовать, потому, что для этого не хватает ясности ума. И все же, остается самое простое, только рухнуть вниз, удариться головой о сырую землю, покрытую ровным травянистым ковром, после чего щекой приникнуть и так и застыть, не найдя сил даже для того, чтобы пустить слезу, отдавшись чувственной радости.
Только еще одно не дает сразу пропасть в беспамятном, глубоком сне. Серебристый значок, неожиданно загородивший все остальное, встает перед глазами, мерцает и светится ярче, чем прежде. Даже сейчас его можно разглядеть, пусть он и кажется размытым. Все остальное и вовсе предстает взгляду, словно цветастая лужа, но вот очертания значка вполне различаются. А затем Исэндар все же роняет голову, не выдержав и потеряв сознание.
Когда он открывает глаза, взгляд уже проясняется. Еще не удается вспомнить, что именно случилось. Привиделся ли кошмар, или все это было на самом деле. Сонный взгляд еще не может сосредоточиться, все кругом плавает и дрожит, и только странный значок перед глазами более или менее хорошо заметен.
– По… лу… чен… на… вык… – с трудом читает Исэндар надпись на мерцающем значке. – «У… пор… ство»…
А после, так ничего и не поняв, он снова теряет сознание, и остается дремать на тайной поляне у подножия маленькой, бесконечно очаровательной каменной статуи.
Глава шестая
Упорство
Когда глаза, наконец, открываются, то боли уже не остается. На теле ни царапины, хотя разглядеть это выходит не сразу. Веки слипаются, как после долгого, крепкого сна, живот от голода крутит, но все это отходит на второй план. Все еще стоит перед глазами изменившийся значок и теперь его удается рассмотреть лучше.
Кружок превращается в странную, похожую на щит фигурку. На нем красивый, витиеватый рисунок, а под ним все та же надпись: «Получен навык: «Упорство»».
Еще чуть ниже есть и другие строки и мальчик начинает читать, медленно разбирая буквы и проговаривая слова, как он делал еще тогда, когда отец вынуждал учиться письму и разбирать нарисованные им на земле символы.
– Упорство… – читает Исэндар вслух уже то, что написано чуть ниже буквами поменьше, читает медленно, делая паузы между каждым слогом. – Может влиять на другие навыки… дает бонус опыта… сокращает необходимое для открытия навыков количество опыта на…
Мальчик заминается, не зная, как произносится то, что идет дальше. Он смотрит с недоумением на символы, не понимая, что может означать эта надпись в последней строке: «…сокращает необходимое для открытия навыков количество опыта на 0.5».
С цифрами Исэндар тоже знаком, но как их прочитать и что они означают, а главное, причем тут опыт, какие навыки, что за открытия и как вообще все это связано – вот этого уже понять не удается. Приходится всматриваться, вдумываться, и даже голова начинает болеть, а затем взгляд замечает еще одну строчку, совсем маленькую, которая гласит: «Подробное описание навыка».
Мальчик нахмуривается. Какая-то белиберда. Наверное, что-то вот такое и положено говорить сумасшедшему и это смущает. Наконец, не кажется, будто разум помутился. Все так же, как и всегда. На полянке светло, зелено, позади стоит эта чудесная статуя. Даже сейчас, после случившегося, она ни на миг не вызывает злобы или отвращения. Можно только удивляться, насколько красивым способно быть человеческое лицо, если только в нем есть такие простые, казалось бы, черты.
Впрочем, Исэндар не дает себе отвлекаться. Он даже с земли не поднимается, так и глядит вперед, и со стороны кажется, будто мальчишка всматривается в стену кустарника, но он упорно изучает надписи.
Понятно, что означает фраза «Подробное описание…». Хорошо бы как-то выяснить, значит ли она, что это уже все тонкости прочтенной надписи, или же можно узнать еще больше.
Как вдруг, значок резко уменьшается, сдвигается, как прежде, но теперь уже вправо, оставляя левую сторону взгляда пустовать, как и до своего появления.
Мальчик вздрагивает, даже руку тянет, чтобы удержать, но потом думает, что это все равно не сработает. Да и не стоит привыкать хвататься за воздух, когда другие все равно не могут видеть того же, что наблюдает он сам.
И все же, Исэндар, помедлив, оглядевшись на всякий случай, медленно тянется рукой, чтобы удостовериться, действительно ли значок просто есть, и сделать с ним ничего нельзя. Подняв корпус и усевшись на траве, он касается значка навыка, не чувствует этого, будто провел ладонью по воздуху, но видит, как щит с узорным рисунком, а вместе с ним и все надписи тут же увеличиваются и снова загораживают собой окружение, встав перед глазами во весь размер.
Испугавшись, мальчишка пытается отскочить, падает на спину, прокатывается и больно ударяется затылком. Даже кровь начинает идти. Это немного отвлекает, а затем, не успевает Исэндар опять приняться рассматривать причудливый значок навыка и читать описание, как изображение уезжает вправо и опять поселяется в верхнем углу, где серебряный значок ненавязчиво висит в самом краешке взгляда и почти не привлекает к себе внимания.
Успокоившись, слегка нахмурившись, мальчик решает подняться на ноги и лишь сейчас ощущает, что усталость никуда не делась. Лишь почудилось, будто организм пришел в себя, но после кувырка, стоило только начать подниматься, вся тяжесть утомления сваливается разом, вскружив голову.
Едва устояв, Исэндар еще медлит. Он ждет немного, дышит тяжело, осматривается, успокаивает дыхание, вновь замечает статую, и от ее вида даже в такой миг становится легче.
Удивительно красивое лицо. Посмотрев в него еще немного, мальчик вздыхает и отступает в ту сторону, где спрятана тайная тропа, чтобы покинуть это волшебное, спрятанное в непролазной гуще кустарников место.
И только выбравшись из леса к ручью, удается заметить, что больше не липнет к ноге алая ленточка. Ее нигде нет, да и значок, переместившийся теперь в другую сторону взгляда, не мерцает, и если не смотреть вправо, то его можно и не увидеть. И становится окончательно ясно, что дурак так и не осмелился подойти к статуе и так и не узнал, что от рек крови, заливающих его глаза, можно избавиться.
Прежде возникает мысль ему сказать, но она тут же в уме и запутывается. Вряд ли богиня соврала… вернее, она точно не соврала, когда говорила, что можно умереть, если не выбраться до утра.
И вдруг думы пробуждаются живее. Несмотря на усталость, головокружение все же проходит. Да и по сравнению с тем, что было на волшебной поляне, терпеть усталость, пусть и сильную, не так уж сложно, даже ум не сопротивляется и продолжает рождать цепочку идущих вязью мыслей, неотделимых друг от друга.
Хорошо бы, конечно, сказать дураку, как все обстоит на самом деле, да только вот, сумеет ли он справиться? Боясь, что так можно лишь толкнуть сумасшедшего на верную гибель, Исэндар запутывается.
