И обиднее всего в этот миг было самому Муку. Пусть его и не лишили жизни, но и голос великого духа леса никто не сумел расслышать. Да и способа объясниться тогда не было, даже если бы юноша мог говорить. А бедность языка, как и любая бедность, неизменно возводит на пути идущего препятствия.
Но Мук старался выдержать, и теперь уже никогда не обнаруживал в мыслях ни желания, ни повода сдаваться. Трудностей стало лишь больше. Вчерашние сопляки, дышащие Муку в грудь, не упускали случая подразнить. Они стали мужчинами, пройдя обряд, а он так и остался мальчиком в глазах племени. Но Мук терпел.
Времени играть на барабане почти не находилось, когда Мук стал отрабатывать свое наказание, рубить и таскать бревна. Так что Мук иногда даже ночью не боялся пойти к старому пню и растратить на игру последние силы.
Наконец, он стал чувствовать, как усталость начинает валить его с самого утра, не давая спокойно шагнуть. Работу Мук едва закончил, но на следующий же день вместо отдыха сел с барабаном у порога своего разваливающегося шалаша и тихо, чтобы никого не напугать, застучал по нему пальцами.
Кто-то еще ругался, проходя мимо, но юноша лишь барабанил еще тише, но не останавливался. Уже к середине дня на него перестали обращать внимание. Да и эти странные звуки мгновенно западали в голову, отдаваясь в ней глухим эхом даже и тогда, когда самого барабана, отойдя поодаль, уже не было слышно.
И магическая сила этого инструмента быстро захватила умы. Мук тихонько барабанил в своей палатке каждый свободный миг, и чем больше упражнялся, тем легче заигрывался. Уверенный, бодрый ритм барабана заражал работавших соплеменников и внушал силы, так что за шум они не ругали. Но и лучше к Муку никто относиться не стал, а его немоты по старой привычке все сторонились, как проклятия.
Но времена слабости прошли. Мук не сдавался и твердо верил, что заставит людей услышать голос леса. Он и сам начал слышать его лучше. Мук прислушивался к звукам природы, искал новые ритмы, а затем пытался воплощать их в игре.
И вот его мысль стала опережать руки. В воображении Мук легко представлял то, что не успевали сыграть в нужном темпе его ладони. Но своим упорством он раскрыл тревожную силу мелкой барабанной дроби, начав бить по натянутой коже все быстрее.
А время шло, и луны сменялись. Юноша превратился в мужчину, вырос, оброс волосами на лице. Но в глазах племени и теперь оставался непосвященным в мужи мальчиком.
И все же кое-что менялось. Двое соплеменников, занимавшихся рубкой леса и рыбалкой, стали иногда делиться едой. Мук не сразу понял их намерения, но не мог отказаться от предложенных даров. Он получил возможность играть и не задумываться о работе в племени, и переполненный чувством благодарности, чуть ли ни на следующий же день отправился в лес с ними, захватив барабан.
В пути играть было неудобно. Двое соплеменников вслух недоумевали, зачем Мук пошел за ними, но и не гнали. Но когда они стали рубить каменными топорами мягкие стволы бамбуковых деревьев, Мук застыл, слыша голос леса будто впервые.
Он хотел лишь расплатиться за доброту и силой лесных голосов наполнить души соплеменников, но сам проникся тем, что смог услышать. Мужчины сразу принялись за работу, подняли маленькие, каменные топорики, перевязанные лианами, и стали в ровном темпе молотить по звучным трубам бамбуковых стволов.
Мук включился в пение леса мгновенно. Под ровный, четкий, выверенный такт, родившийся в трудовой борьбе, он стал мелко и ровно стучать пальцами. В звуках уже вырисовался необычный рисунок, но Мук продолжал.
Быстрее чем когда-либо он оказался втянут в эту игру. Добавить удар ладонью, постучать обеими, вернуть дробь, и вот он уже колотит по своему барабану, забыв обо всем на свете.
Внезапно оборвались звуки каменных топоров. Мук открыл глаза, но не смог им поверить. Вокруг уже почти стемнело, целая роща освободилась от бамбука, а соплеменники с усталыми и довольными улыбками таращились, держа в руках каменные топоры. И на миг даже показалось, что теперь-то все наладится.
На следующий же день оба воина тяжело заболели и быстро умерли. Мука вновь стали обходить стороной, а барабанить ему и вовсе запретили. Но время шло, луны сменялись, и оставаться верным голосу леса, было все тяжелей.
Мук не сдавался, продолжал играть и пытался выгадать момент, когда голос леса сумеет проникнуть в души соплеменников. Он пытался играть на праздниках, на урожаях, во время работы, но всюду его гнали. Оттого-то, потеряв все надежды, Мук сразу же узрел миг своего величия, когда на племя вновь неожиданно напали красные черепа.
Как и всегда, битва началась внезапно. Подкравшись как можно ближе, воины соседствующего племени выскочили из леса и бросились на ближайших мужчин. Те несколько соплеменников, которым не посчастливилось оказаться первыми на пути воинов, успели поднять тревогу, и племя быстро ополчилось. Мужчины схватили свои каменные ножи, топоры и дубинки и встали рядом, приготовившись драться. И тогда красные черепа вышли из леса и встали рядами напротив, больше не пряча себя в плотных зарослях теплого леса.
Миг был ужасным и волнующим. Теперь, когда противник выстроился напротив, стало ясно, что на этот раз красные черепа пришли не затем, чтобы убийствами врагов завоевать права дать ребенку имя. Вместе с воинами пришел шаман, опираясь на высокую палку, с нанизанным на верхушку черепом священного животного. И значить это могло лишь одно: они пришли, чтобы убить мужчин и детей и забрать себе женщин.
В эти мгновения воины племени ощутили всю тягость бессилия, окруженные вдвое, или даже втрое большим количеством врагов. Череп на длинном шесте в руках вражеского шамана будто бы шептал голосом ветра, пророча смерть. И выбора не было, каждый знал, что против стольких врагов племени не устоять в мгновение его слабости, когда старого шамана уже нет, а о новом еще даже не случилось знаковых предвестий. И лишь один человек во всем племени в миг слабости разгорелся жаром ярости и жаждой сражения так сильно, что не смог устоять на месте.
Битвы тогда не были такими спешными. Сражение было ответственным ритуалом, а перед убийством враги часто спрашивали имя и только после этого каменным орудием наносили смертельный удар в голову, если только противник не гибнул еще во время боя. Но даже так поступок Мука свалился на головы всех присутствующих внезапным громом, а от незнакомых звуков барабана даже шаман вражеского племени боязливо вжал голову в плечи.
Мук встал лицом к вражескому племени, и теперь уже никто не пытался его остановить. Странный блеск в глазах Мука сумел бы испугать даже соплеменников, появись он не в преддверии кровопролитного сражения. Впереди одно, или сдаться и умереть с мучительным позором, или сражаться и погибнуть в бою.
«Тум!». – Прокатился тяжелый, глухой бас, а вслед за ним побежала тревожная дробь.
Звуки с первых мгновений начали вселять беспокойство в сердца врагов, но Мук не спешил привести к финалу свое выступление и медленно добавлял новые звуки. Сердитым боем, с яростным взглядом Мук продолжал играть. И звук давал голос и силы взгляду этого человека, растерявшего последние капли надежды, а теперь готового выпустить всю свою злобу единственным возможным способом: ведь лишь голос самого леса мог выразить всю силу накопленной Муком ненависти.
Мук почти не контролировал себя с первого мгновения, едва оказался с барабаном между двух готовых броситься в бой племен. Он не чувствовал, как волосы на голове стали дыбом, но ощущал неудержимое напряжение в теле, которое заставляло ладони стучать по барабану так сильно, что от каждого размашистого удара враги поначалу испуганно вздрагивали. А впрочем, когда они привыкли к незнакомым звукам и вернули силу уверенности, голос леса сумел, наконец, достать до слуха соплеменников.
Кир, сын воина, бывшего другом семьи, быстрее других заразился силой нового звука. Он встал рядом с Муком, забыв о своей неприязни и желая лишь получить этот яростный взгляд себе. И Мук легко даровал ему эту силу, продолжая с чувством рождать громовую музыку барабана. Волосы с щекотливой дрожью поднялись дыбом, а рука так и запросилась на вражеский череп. Но бессильный еще дотянуться до противника, Кир открыл рот и со всей силы закричал, попав, хотя и не рассчитывая, на сильную долю.
Мук сразу это заметил. Он стал раскачиваться из стороны в сторону и с размаху бить по земле ногой, поддерживая ритм. А это заметил уже Кир. Он обернулся, увидел, как Мук беззвучно открывает рот с особой силой ударяя краснеющей ладонью по барабану, и стал повторять.
Дробь перемешивалась с тяжелыми ударами, а ритм становился все быстрее. Мук глядел с такой яростью на врага, что даже в звуках барабана отражалась сила этого чувства. Каждый воин племени готов бы был поклясться, что он слышит призыв духов.
Щекотливая дрожь заставила одного из воинов выскочить вперед и закричать, а вскоре уже целое племя ударяло ногой в такт сильным ударам барабана, рождая оглушительный грохот. Все тело дрожью рвалось в бой, а каждый крик рождался с болью ярости, готовой испепелить саму себя, лишь бы своим жаром опалить ненавистного врага. И бой начался внезапно и быстро. Так быстро, что красные черепа не успели вырваться из оков страха, как на них бросилось разъяренное племя, гремящее, подобно самому небу.
Видя, как с ударами громового рыка, под яростный рев озлобленных воинов, каменные топоры проминают слабые людские черепа, воины противника теряли волю. В кровавом дожде безумного сражения никто уже не ведал, что делает, повинуясь голосу чувств. Испуганные силой вражеского племени, красные черепа отбивались, но их силы быстро гасли под безжалостным натиском рассерженных воинов. Даже начав бежать и скрывшись в лесу, красные черепа еще долго оглядывались, вдруг слыша теряющийся в стволах деревьев грохот барабана. Появляясь то справа, то слева, барабанный стук заставлял думать, будто преследование еще не окончено, даже когда битва уже завершилась.
А Мук так и продолжал стучать ладонями, топать ногой и открывать рот, ничего не видя. Но радость победы разделить с соплеменниками он не успел, слепо таращась перед собой с неугасающей яростью битвы, с которой здесь же он и оставил последние силы своей души.
Для племени обряд погребения Мука стал знамением. Как лучше поступить не знали, а потому готовились захоронить тело юноши в привычном обряде, спалив вместе с ним в костре самую важную для Мука вещь, его барабан. Но Кир, молодой воин, первым бросившийся вслед за голосом леса в бой, вырвал инструмент прямо из окоченевших рук юноши.
Он стал ходить перед соплеменниками и показывать им инструмент, с одними и теми же словами обращаясь по очереди к каждому.
- Есть! Звук! Его! – Так звучали его слова, если переводить дословно.
Но теперь было бы правильнее и даже вернее перевести их иначе: «Это… Его… Голос». Или: «Му… Ши… Ка…».
Сломанная ветвь
Еще до того, как Тимофей устроился, здесь уже происходило что-то странное.
- На той неделе, - объяснял Тимофею прораб в первый рабочий день, - шесть происшествий, как по бумажке, один день – один случай.
И рабочие уже вовсю болтали о проклятии.
Впрочем, сначала не верилось. Кто в здравом уме подумает, что стройка в бывшем сквере ведется на проклятом месте? Но поначалу все сомневались. Да и происшествия везде бывают, всюду люди пренебрегают техникой безопасности, ошибаются, да и от случайностей никто не застрахован. Но как только начали рубить деревья, очищая землю под тротуары, тут же стало ясно – здесь все совершенно иначе.
В первый же день Тимофея чуть ни пришибло свалившимся рядом кирпичом. Осколок больно ударил по ступне, пробив ткань старого кроссовка, но Тимофей, остолбенев от ужаса, даже не сразу почувствовал боль. Прораб его тогда успокоил в известной степени, сказал, что за несчастный случай это не считается и такого по сто раз на дню бывает, и посоветовал быть внимательней.
Затем, один из рабочих умудрился свалиться в бетономешалку, и хорошо, что сразу заметили. Чуть позже, другой рабочий придавил ногу, третий чуть не сломал руку, а еще один заработал отравление. И этот пасмурный весенний день Тимофей едва сумел перетерпеть, чуть не решившись сразу же бросить затею тут работать.
Но потом Тимофей свыкся. На второй день он уже заметил, что остальные рабочие действуют смело, почти не волнуясь, и техникой безопасности пренебрегают так же легко, как и всегда.
- Да фигня это все. – Сказал ему в перерыве один из рабочих, смеясь. – Если руки из того места растут, то бояться нечего.
И тут же умудрился поперхнуться так, что пришлось вызывать скорую и откачивать.
Хотя, чего-то действительно серьезного и вправду почти не случалось. Даже удивительно. В день происходил десяток происшествий, но ровно одно заканчивалось травмой, да и то не слишком тяжелой, всего четыре перелома за месяц.
И все равно, избавиться от тягостного давления жуткой атмосферы не выходило. С каждым днем рабочие все больше говорили о проклятии, а вскоре суеверная болтовня спровоцировала и первые увольнения.
Рабочие стали уходить. На тот момент уже оставалось меньше недели до окончания работ. Всего-то надо было поднять стены последнего строения, что заняло бы еще пару дней, затем снести оставшиеся деревья, - это еще день, - проложить дорожку и убрать технику. Ерунда, но рабочие уже не выдерживали, а одного чуть не придавило насмерть, да еще и нашли не сразу, пролежал несколько часов под блоками, чудом выжил.
Чтобы все уладить, решили пригласить батюшку. Тот долго ходил, молился вместе с несколькими рабочими, и потратил на это целый день, лишь за несколько часов до окончания смены разрешив возобновить работы. И, что ни говори, а сработало: впервые за много недель целый день прошел без единого происшествия.
Тогда Тимофей зачем-то решил остаться, хотя почти все разошлись. Только несколько мужиков, решивших отметить победу над нечистой силой, пили со сторожем. И хотя сторож упорно отказывался от каждой новой рюмки, его удавалось все-таки уговаривать снова и снова, и посиделки продолжались дальше.
Тимофей, выпив несколько рюмок, ушел. Мужикам и без него было весело. Но какая-то печальная, хотя и жутковатая атмосфера этого места задушевным воплем звала Тимофея не спешить домой.
Вздохнув и пустив наружу едкий запах свежего перегара, Тимофей почувствовал, как его грудь напитывает чистый, лишь слегка приукрашенный оттенками строительных запахов воздух.
От бывшего сквера уже почти ничего не осталось. Дорожки разобраны, лавочки убраны, деревья спилены. Осталось всего три, да и то, все небольшие, а одно едва ли выше двух метров. И стоят рядом, как родные.
И то ли от крепкой выпивки, то ли от чистого воздуха, еще оставшегося от сквера после всех строительных работ, но стало даже грустно. Чувства захлестнули так внезапно и быстро, что Тимофей и сам не успел опомниться.
Потянуло к деревьям, и Тимофей встал и пошел, даже не сопротивляясь. Кругом вся земля разворочена стройкой, валяется куча отсева, в стороне лежат сложенные мешки цемента, накрытые пленкой, да лежит брошенная веревка, которую не потрудились даже убрать.
Но в этих трех маленьких деревьях будто спрятана вся тишина вселенной.
Но Мук старался выдержать, и теперь уже никогда не обнаруживал в мыслях ни желания, ни повода сдаваться. Трудностей стало лишь больше. Вчерашние сопляки, дышащие Муку в грудь, не упускали случая подразнить. Они стали мужчинами, пройдя обряд, а он так и остался мальчиком в глазах племени. Но Мук терпел.
Времени играть на барабане почти не находилось, когда Мук стал отрабатывать свое наказание, рубить и таскать бревна. Так что Мук иногда даже ночью не боялся пойти к старому пню и растратить на игру последние силы.
Наконец, он стал чувствовать, как усталость начинает валить его с самого утра, не давая спокойно шагнуть. Работу Мук едва закончил, но на следующий же день вместо отдыха сел с барабаном у порога своего разваливающегося шалаша и тихо, чтобы никого не напугать, застучал по нему пальцами.
Кто-то еще ругался, проходя мимо, но юноша лишь барабанил еще тише, но не останавливался. Уже к середине дня на него перестали обращать внимание. Да и эти странные звуки мгновенно западали в голову, отдаваясь в ней глухим эхом даже и тогда, когда самого барабана, отойдя поодаль, уже не было слышно.
И магическая сила этого инструмента быстро захватила умы. Мук тихонько барабанил в своей палатке каждый свободный миг, и чем больше упражнялся, тем легче заигрывался. Уверенный, бодрый ритм барабана заражал работавших соплеменников и внушал силы, так что за шум они не ругали. Но и лучше к Муку никто относиться не стал, а его немоты по старой привычке все сторонились, как проклятия.
Но времена слабости прошли. Мук не сдавался и твердо верил, что заставит людей услышать голос леса. Он и сам начал слышать его лучше. Мук прислушивался к звукам природы, искал новые ритмы, а затем пытался воплощать их в игре.
И вот его мысль стала опережать руки. В воображении Мук легко представлял то, что не успевали сыграть в нужном темпе его ладони. Но своим упорством он раскрыл тревожную силу мелкой барабанной дроби, начав бить по натянутой коже все быстрее.
А время шло, и луны сменялись. Юноша превратился в мужчину, вырос, оброс волосами на лице. Но в глазах племени и теперь оставался непосвященным в мужи мальчиком.
И все же кое-что менялось. Двое соплеменников, занимавшихся рубкой леса и рыбалкой, стали иногда делиться едой. Мук не сразу понял их намерения, но не мог отказаться от предложенных даров. Он получил возможность играть и не задумываться о работе в племени, и переполненный чувством благодарности, чуть ли ни на следующий же день отправился в лес с ними, захватив барабан.
В пути играть было неудобно. Двое соплеменников вслух недоумевали, зачем Мук пошел за ними, но и не гнали. Но когда они стали рубить каменными топорами мягкие стволы бамбуковых деревьев, Мук застыл, слыша голос леса будто впервые.
Он хотел лишь расплатиться за доброту и силой лесных голосов наполнить души соплеменников, но сам проникся тем, что смог услышать. Мужчины сразу принялись за работу, подняли маленькие, каменные топорики, перевязанные лианами, и стали в ровном темпе молотить по звучным трубам бамбуковых стволов.
Мук включился в пение леса мгновенно. Под ровный, четкий, выверенный такт, родившийся в трудовой борьбе, он стал мелко и ровно стучать пальцами. В звуках уже вырисовался необычный рисунок, но Мук продолжал.
Быстрее чем когда-либо он оказался втянут в эту игру. Добавить удар ладонью, постучать обеими, вернуть дробь, и вот он уже колотит по своему барабану, забыв обо всем на свете.
Внезапно оборвались звуки каменных топоров. Мук открыл глаза, но не смог им поверить. Вокруг уже почти стемнело, целая роща освободилась от бамбука, а соплеменники с усталыми и довольными улыбками таращились, держа в руках каменные топоры. И на миг даже показалось, что теперь-то все наладится.
На следующий же день оба воина тяжело заболели и быстро умерли. Мука вновь стали обходить стороной, а барабанить ему и вовсе запретили. Но время шло, луны сменялись, и оставаться верным голосу леса, было все тяжелей.
Мук не сдавался, продолжал играть и пытался выгадать момент, когда голос леса сумеет проникнуть в души соплеменников. Он пытался играть на праздниках, на урожаях, во время работы, но всюду его гнали. Оттого-то, потеряв все надежды, Мук сразу же узрел миг своего величия, когда на племя вновь неожиданно напали красные черепа.
Как и всегда, битва началась внезапно. Подкравшись как можно ближе, воины соседствующего племени выскочили из леса и бросились на ближайших мужчин. Те несколько соплеменников, которым не посчастливилось оказаться первыми на пути воинов, успели поднять тревогу, и племя быстро ополчилось. Мужчины схватили свои каменные ножи, топоры и дубинки и встали рядом, приготовившись драться. И тогда красные черепа вышли из леса и встали рядами напротив, больше не пряча себя в плотных зарослях теплого леса.
Миг был ужасным и волнующим. Теперь, когда противник выстроился напротив, стало ясно, что на этот раз красные черепа пришли не затем, чтобы убийствами врагов завоевать права дать ребенку имя. Вместе с воинами пришел шаман, опираясь на высокую палку, с нанизанным на верхушку черепом священного животного. И значить это могло лишь одно: они пришли, чтобы убить мужчин и детей и забрать себе женщин.
В эти мгновения воины племени ощутили всю тягость бессилия, окруженные вдвое, или даже втрое большим количеством врагов. Череп на длинном шесте в руках вражеского шамана будто бы шептал голосом ветра, пророча смерть. И выбора не было, каждый знал, что против стольких врагов племени не устоять в мгновение его слабости, когда старого шамана уже нет, а о новом еще даже не случилось знаковых предвестий. И лишь один человек во всем племени в миг слабости разгорелся жаром ярости и жаждой сражения так сильно, что не смог устоять на месте.
Битвы тогда не были такими спешными. Сражение было ответственным ритуалом, а перед убийством враги часто спрашивали имя и только после этого каменным орудием наносили смертельный удар в голову, если только противник не гибнул еще во время боя. Но даже так поступок Мука свалился на головы всех присутствующих внезапным громом, а от незнакомых звуков барабана даже шаман вражеского племени боязливо вжал голову в плечи.
Мук встал лицом к вражескому племени, и теперь уже никто не пытался его остановить. Странный блеск в глазах Мука сумел бы испугать даже соплеменников, появись он не в преддверии кровопролитного сражения. Впереди одно, или сдаться и умереть с мучительным позором, или сражаться и погибнуть в бою.
«Тум!». – Прокатился тяжелый, глухой бас, а вслед за ним побежала тревожная дробь.
Звуки с первых мгновений начали вселять беспокойство в сердца врагов, но Мук не спешил привести к финалу свое выступление и медленно добавлял новые звуки. Сердитым боем, с яростным взглядом Мук продолжал играть. И звук давал голос и силы взгляду этого человека, растерявшего последние капли надежды, а теперь готового выпустить всю свою злобу единственным возможным способом: ведь лишь голос самого леса мог выразить всю силу накопленной Муком ненависти.
Мук почти не контролировал себя с первого мгновения, едва оказался с барабаном между двух готовых броситься в бой племен. Он не чувствовал, как волосы на голове стали дыбом, но ощущал неудержимое напряжение в теле, которое заставляло ладони стучать по барабану так сильно, что от каждого размашистого удара враги поначалу испуганно вздрагивали. А впрочем, когда они привыкли к незнакомым звукам и вернули силу уверенности, голос леса сумел, наконец, достать до слуха соплеменников.
Кир, сын воина, бывшего другом семьи, быстрее других заразился силой нового звука. Он встал рядом с Муком, забыв о своей неприязни и желая лишь получить этот яростный взгляд себе. И Мук легко даровал ему эту силу, продолжая с чувством рождать громовую музыку барабана. Волосы с щекотливой дрожью поднялись дыбом, а рука так и запросилась на вражеский череп. Но бессильный еще дотянуться до противника, Кир открыл рот и со всей силы закричал, попав, хотя и не рассчитывая, на сильную долю.
Мук сразу это заметил. Он стал раскачиваться из стороны в сторону и с размаху бить по земле ногой, поддерживая ритм. А это заметил уже Кир. Он обернулся, увидел, как Мук беззвучно открывает рот с особой силой ударяя краснеющей ладонью по барабану, и стал повторять.
Дробь перемешивалась с тяжелыми ударами, а ритм становился все быстрее. Мук глядел с такой яростью на врага, что даже в звуках барабана отражалась сила этого чувства. Каждый воин племени готов бы был поклясться, что он слышит призыв духов.
Щекотливая дрожь заставила одного из воинов выскочить вперед и закричать, а вскоре уже целое племя ударяло ногой в такт сильным ударам барабана, рождая оглушительный грохот. Все тело дрожью рвалось в бой, а каждый крик рождался с болью ярости, готовой испепелить саму себя, лишь бы своим жаром опалить ненавистного врага. И бой начался внезапно и быстро. Так быстро, что красные черепа не успели вырваться из оков страха, как на них бросилось разъяренное племя, гремящее, подобно самому небу.
Видя, как с ударами громового рыка, под яростный рев озлобленных воинов, каменные топоры проминают слабые людские черепа, воины противника теряли волю. В кровавом дожде безумного сражения никто уже не ведал, что делает, повинуясь голосу чувств. Испуганные силой вражеского племени, красные черепа отбивались, но их силы быстро гасли под безжалостным натиском рассерженных воинов. Даже начав бежать и скрывшись в лесу, красные черепа еще долго оглядывались, вдруг слыша теряющийся в стволах деревьев грохот барабана. Появляясь то справа, то слева, барабанный стук заставлял думать, будто преследование еще не окончено, даже когда битва уже завершилась.
А Мук так и продолжал стучать ладонями, топать ногой и открывать рот, ничего не видя. Но радость победы разделить с соплеменниками он не успел, слепо таращась перед собой с неугасающей яростью битвы, с которой здесь же он и оставил последние силы своей души.
Для племени обряд погребения Мука стал знамением. Как лучше поступить не знали, а потому готовились захоронить тело юноши в привычном обряде, спалив вместе с ним в костре самую важную для Мука вещь, его барабан. Но Кир, молодой воин, первым бросившийся вслед за голосом леса в бой, вырвал инструмент прямо из окоченевших рук юноши.
Он стал ходить перед соплеменниками и показывать им инструмент, с одними и теми же словами обращаясь по очереди к каждому.
- Есть! Звук! Его! – Так звучали его слова, если переводить дословно.
Но теперь было бы правильнее и даже вернее перевести их иначе: «Это… Его… Голос». Или: «Му… Ши… Ка…».
Глава 3
Сломанная ветвь
Еще до того, как Тимофей устроился, здесь уже происходило что-то странное.
- На той неделе, - объяснял Тимофею прораб в первый рабочий день, - шесть происшествий, как по бумажке, один день – один случай.
И рабочие уже вовсю болтали о проклятии.
Впрочем, сначала не верилось. Кто в здравом уме подумает, что стройка в бывшем сквере ведется на проклятом месте? Но поначалу все сомневались. Да и происшествия везде бывают, всюду люди пренебрегают техникой безопасности, ошибаются, да и от случайностей никто не застрахован. Но как только начали рубить деревья, очищая землю под тротуары, тут же стало ясно – здесь все совершенно иначе.
В первый же день Тимофея чуть ни пришибло свалившимся рядом кирпичом. Осколок больно ударил по ступне, пробив ткань старого кроссовка, но Тимофей, остолбенев от ужаса, даже не сразу почувствовал боль. Прораб его тогда успокоил в известной степени, сказал, что за несчастный случай это не считается и такого по сто раз на дню бывает, и посоветовал быть внимательней.
Затем, один из рабочих умудрился свалиться в бетономешалку, и хорошо, что сразу заметили. Чуть позже, другой рабочий придавил ногу, третий чуть не сломал руку, а еще один заработал отравление. И этот пасмурный весенний день Тимофей едва сумел перетерпеть, чуть не решившись сразу же бросить затею тут работать.
Но потом Тимофей свыкся. На второй день он уже заметил, что остальные рабочие действуют смело, почти не волнуясь, и техникой безопасности пренебрегают так же легко, как и всегда.
- Да фигня это все. – Сказал ему в перерыве один из рабочих, смеясь. – Если руки из того места растут, то бояться нечего.
И тут же умудрился поперхнуться так, что пришлось вызывать скорую и откачивать.
Хотя, чего-то действительно серьезного и вправду почти не случалось. Даже удивительно. В день происходил десяток происшествий, но ровно одно заканчивалось травмой, да и то не слишком тяжелой, всего четыре перелома за месяц.
И все равно, избавиться от тягостного давления жуткой атмосферы не выходило. С каждым днем рабочие все больше говорили о проклятии, а вскоре суеверная болтовня спровоцировала и первые увольнения.
Рабочие стали уходить. На тот момент уже оставалось меньше недели до окончания работ. Всего-то надо было поднять стены последнего строения, что заняло бы еще пару дней, затем снести оставшиеся деревья, - это еще день, - проложить дорожку и убрать технику. Ерунда, но рабочие уже не выдерживали, а одного чуть не придавило насмерть, да еще и нашли не сразу, пролежал несколько часов под блоками, чудом выжил.
Чтобы все уладить, решили пригласить батюшку. Тот долго ходил, молился вместе с несколькими рабочими, и потратил на это целый день, лишь за несколько часов до окончания смены разрешив возобновить работы. И, что ни говори, а сработало: впервые за много недель целый день прошел без единого происшествия.
Тогда Тимофей зачем-то решил остаться, хотя почти все разошлись. Только несколько мужиков, решивших отметить победу над нечистой силой, пили со сторожем. И хотя сторож упорно отказывался от каждой новой рюмки, его удавалось все-таки уговаривать снова и снова, и посиделки продолжались дальше.
Тимофей, выпив несколько рюмок, ушел. Мужикам и без него было весело. Но какая-то печальная, хотя и жутковатая атмосфера этого места задушевным воплем звала Тимофея не спешить домой.
Вздохнув и пустив наружу едкий запах свежего перегара, Тимофей почувствовал, как его грудь напитывает чистый, лишь слегка приукрашенный оттенками строительных запахов воздух.
От бывшего сквера уже почти ничего не осталось. Дорожки разобраны, лавочки убраны, деревья спилены. Осталось всего три, да и то, все небольшие, а одно едва ли выше двух метров. И стоят рядом, как родные.
И то ли от крепкой выпивки, то ли от чистого воздуха, еще оставшегося от сквера после всех строительных работ, но стало даже грустно. Чувства захлестнули так внезапно и быстро, что Тимофей и сам не успел опомниться.
Потянуло к деревьям, и Тимофей встал и пошел, даже не сопротивляясь. Кругом вся земля разворочена стройкой, валяется куча отсева, в стороне лежат сложенные мешки цемента, накрытые пленкой, да лежит брошенная веревка, которую не потрудились даже убрать.
Но в этих трех маленьких деревьях будто спрятана вся тишина вселенной.
