Глава Химера осени
Сегодня вечером я возвращался домой, как обычно, в коротком отрезке сумерек – день кончается с каждым моим шагом, и с каждым шагом надвигается на город ночь. Я люблю это время, эту игру в хозяина мира, тогда мне кажется – будто я повелеваю светом и тьмой. Вышагиваю вальяжно вдоль вереницы безликих домов, повторяя с каждым ударом каблука: «Умри!» - и день покорно истекает серой кровью сквозь камни мостовой. За моей спиной крадется на город ночь. Так скучный путь с работы домой превращается в воплощение моего величия.
Но сегодня в этой игре все вышло слишком правдоподобным. Настолько, что даде пропала охота играть. Осень завладела городом.
Осень всегда играет первую скрипку. Не гудит гулким контрабасом зимы, не звенит колокольцами весны, не трогает сытого альта лета. Заунывно она выводит высокие ноты, и, как ни пытайся уйти прочь, Осень шелестит под ногами и оглаживает плечи тоскливой мелодией. Невидимый скрипач стоит в кольце потускневших домов, звуки музыки расползаются вдоль подворотен, как змеи. И быть может все, что произошло сегодня – лишь одна из странных сонат Осени. Так слушаешь старинную балладу на незнакомом языке – музыка крадет душу, а слова – чужие, их смысл смутно знаком, но непонятен. Быть может...
Неспешно, я мерил шагами асфальтовую ленту дороги.
Ветер стих, и город превратился в выцветшую декорацию, забытую бродячим цирком. Листья бесшумно срывались с ветвей и медленно опускались на землю. Шуршали под ногами. Я смотрел на потускневшие цвета вокруг и думал, что золотая пора года уже позади. Яркие костры деревьев вспыхнули, отгорели на склонах холмов и в парках, и только пепел.
Пепел этих костров утаптывали мои ноги.
Высоко над головой прокричала ворона.
Исчезла вслед за летом звонкая песнь соловья. И высокая трель жаворонка. Смолкли беспокойные воробьи, попрятались крикливые сороки. Лишь истошный вопль вороны бился о закрытые окна. Пепел.
Пепел.
Я поднимал голову, чтобы посмотреть на птицу, когда увидел ЕЕ.
Впереди меня вдоль безликих домов шла женщина. Легкая ткань платья струилась с плеч, обнимая тонкую талию, ложилась на круглые бедра, переливалась волнами. И волнами струился от этой фигуры пленительный аромат Женщины.
Я не мог оторвать взгляда от манящего силуэта впереди. С каждым движением незнакомки по моим венам пробегал огонь, и сознание увлекал хмельной танец. Я скользил взглядом по убранным в высокую прическу волосам, спускался вдоль рук, спешил обратно к тонкой шее. Замерев у лопаток, метался вдоль спины, застывая на талии, и с вожделением касался теплого моря бедер. Ладони мои похолодели, и я до боли сжал кулаки, так сильно захотелось смять легкую ткань платья и сорвать с женского тела.
Незаметно я стал догонять незнакомку - не иначе, как перестал отдавать отчет в своих мыслях и действиях. Чем ближе подходил, тем дурманней становился аромат и плотнее обволакивал сознание. Властное томление, исходившее от женщины, поглотило меня.
Только теперь я начинаю догадываться, что происходило со мной: в унылом склепе, по которому я шел, перемалывая ногами остатки погасших костров, только Она была живой – огнем, не успевшим потухнуть, горевшим вопреки тоскливой скрипке Осени и пеплу под ногами. Без ее аромата и тепла к горлу подступал запах тлена и скорой Зимы.
Догнав незнакомку, я тронул ее за плечо, провел вдоль спины, пальцами скользя по гладкой ткани, и почувствовал, как стремительная дрожь сжимает изящное тело. Медные волосы всколыхнулись и рассыпались из высокой прически, тяжелыми прядями накрывая мою руку и бедра женщины. Прилив все сметающей, жаждущей удовлетворения страсти охватил меня. Вскинув руки, я развернул незнакомку к себе, отбросил огненные локоны с ее лица. Закричал.
Отшатнулся назад, больно ударившись о стену дома.
Передо мной стояла старуха. Морщины расползались по ее щекам, как черви. Потускневшие глаза, не мигали. И казались почти бесцветными, пустыми, ничего выражая: ни ярости, ни насмешки, ни злости.
Не в силах двинуться, я смотрел на химеру передо мной. На пышущее здоровьем и полное жизни тело и лицо, уже отмеченное смертью. Я так боялся, что беззубый рот старухи растянется грубой гримасой, и в тишине улицы зазвучат хриплые ноты смеха! Я хотел уйти, не услышав этих звуков, но старуха заплакала: горько и тоскливо. И оказалось, я боялся не смеха, а вот этих беспомощных слез и тихих рыданий.
Я бросился прочь. Я бежал, не разбирая дороги, я кричал себе под ноги: пепел, пепел, пепел. Остановившись возле дома, обернулся назад. Вокруг было пусто, ленивый дождь равнодушно стекал на землю.
И быть может, все это мне только показалось…
Но пока я пишу эти строки, слабый ветер бьется в окно. Вижу, как сквозь щели рамы он просовывает звуки украденного им у кого-то тоскливого плача.
Случайный разговор
Есть встречи, которые происходят в нужное время, прерывая размеренный ход вещей. Заставляют замереть. Задуматься. Отбросить прочь шелуху заблуждений.
И остаются в памяти. К ним возвращаешься время от времени, словно открываешь отмеченные закладками страницы знакомых книг. Их перечитываешь, оживляя первое впечатление или обнаруживая для себя какое-то новое значение.
Мы сидели в кафе небольшого спортивного комплекса за высоким столом напротив стеклянной стены, через которую был виден зал, где тренировались баскетболисты – мальчишки и девчонки разных возрастов.
Мы – это две мамочки, ожидавшие своих сыновей. Вместе нас свело желание пристально наблюдать за своими чадами – как если бы наше внимание могло повлиять на их спортивные успехи. Неудобный стол давал для этого наилучшую возможность. К тому же он был длинным. Что сначала помогло разделить его с почти незнакомым человеком, а потом – начать разговор.
Аккуратные низкие столики с уютными диванами располагались в другой части кафе, у другой стеклянной стены, сквозь которую можно было следить за тем, что происходит на трех крытых теннисных кортах. Ожидая начала игры. Или проводя время в разговорах под чашечку кофе, но чаще всего с бокалом вина после нее. Увлечение теннисом всегда сопровождалось желанием разделить его с компанией таких же любителей, и мягкие диванчики редко пустовали. С той стороны почти всегда доносились оживленные голоса и смех.
Баскетболистам в кафе предлагали высокие длинные столы, которые в дни соревнований ненадолго занимались разными командами. Не слишком удобные стулья – все равно на них никто особо не сидел. О комфорте зрителей никто не задумывался, потому что желающих наблюдать за тренировками было не слишком много.
Голландские дети рано становятся самостоятельными. У них, как и у родителей, мало страха перед темнотой и таинственными незнакомцами. Зато он есть у меня. Родом из того времени, когда привычные улицы родного города вдруг стали чужими, а подворотни наполнились зловещими тенями. Страх за себя. А еще больше за детей – и я взяла его с собой, когда переехала жить в другую страну. Поэтому я везде и всюду сопровождала своего сына. К тому же мне казалось очень важным стать свидетельницей каждого его успеха или неудачи. Даже если они свершались на тренировках. Так что я часто оказывалась внутри спортивного комплекса. За столом у стеклянной стены.
Как и женщина, присевшая напротив, лицо которой было мне знакомо. За два месяца с начала нового сезона я неоднократно видела ее в кафе.
Мы обменялись с ней именами сыновей, нашли в зале ребят в разных командах. Сообщили друг другу свои имена, по их звучанию и по акцентам уже догадавшись, что у нас больше общего, чем только увлечение детей баскетболом.
Как и я, Мария была иммигранткой, вышла замуж за голландца и училась жить в стране дождя, велосипедов и упрямых свободолюбивых людей. Разница между нами проявлялась в количестве лет, проведенных в Нидерландах. И в том, что мы родились в разных частях земного шара. Я – в средней полосе России, Мария – в Боливии. Зато моя собеседница училась в университете в Нижнем Новгороде – по одной из программ обмена студентами, оставшейся еще с советских времен.
Наши сыновья заканчивали через год начальную школу, а значит, перед нами уже вставал животрепещущий вопрос определения уровня среднего образования, который зависел не только от оценок, но и от намерений ученика.
Мой сын хотел стать пианистом, но отказывался учить ноты. У него даже неплохо получалось обманывать учительницу музыки – внимательно глядя на лист, делать вид, будто читает знаки, а не играет на слух. Мой сын хотел стать поваром в хорошем ресторане, чтобы всегда вкусно кушать. Но чаще всего он мечтал быть стюардом в самолете, чтобы увидеть много стран.
Конечно, он был еще просто юн, но меня, неопытную мамочку, волновало подобное отсутствие высоких помыслов.
Похожие тревоги не оставляли в покое и сидевшую напротив меня женщину. Так что нам было о чем поговорить и на что посетовать. Вспомнить собственное детство, отмечая, каким важным для наших родителей и нас самих казалось высшее образование. Не раз упомянуть, что все знакомые, друзья и мы сами мечтали получить университетские дипломы – и многим это удалось.
Воспоминания вылились в изумление: почему среди голландских, а значит, и наших собственных детей, нет похожих устремлений? Почитание высшего образования, к которому мы привыкли у себя на родине, не слишком проявляется в этой стране даже среди взрослых!
– В начальной школе здесь дети больше играют, чем учатся!
– Они все время что-то рисуют, лепят, мастерят. Поделками забиты уже все полки в детской комнате и на кухне!
– А что в учебниках? Сплошные красочные картинки и мало текста, да и то крупным шрифтом. А сколько в них полезной информации? Совсем ничего.
– Откуда тут взяться интересу к учебе?
Обменивались мы репликами, заготовленными в часах беспокойных рассуждений о будущем наших сыновей.
– В голландской школе не осталось ничего соревновательного!
– Чтобы не обидеть, не задеть, не выделить одного ребенка больше другого. Но как тогда развивать стремление к успеху?
Наверное, мы обсуждали эту тему слишком горячо.
Русская эмоциональность, помноженная на испанский темперамент и усиленная необоснованными тревогами, превратила наш диалог в монолог против незнакомой системы. И мы привлекли внимание еще одного родителя, ожидавшего окончания баскетбольной тренировки.
Достаточно высокий, не худой, но и не толстый, всегда скромно одетый – его внешность не вызывала желания задержать на этом человеке взгляд, но на него обращали внимание даже те, кто лишь изредка появлялся на тренировках или играх своих детей. И удивление, спрятанное у одного за вежливостью, а у другого – за взглядами украдкой, было общим.
Этот мужчина и так выделялся своим возрастом – лет шестидесяти пяти, не меньше, но вопреки вполне логичным предположениям оказался не дедушкой, а отцом двенадцатилетнего парнишки, появившегося в клубе после летних каникул. Долговязого, как многие баскетболисты. С копной крупных кудрей Электроника из любимого фильма моего детства, и россыпью прыщей на узком лице. С улыбкой Сыроежкина из того же фильма.
Ярун, хоть и был на год старше, как новичок попал в команду моего сына. Но пару месяцев спустя уже иногда заменял заболевших игроков в более высокой лиге.
На каждой тренировке, на каждой игре его пожилой отец всегда находился в зале. Мы никогда не видели матери Яруна. И никто не решался спросить о ней ни сына, ни отца.
Отношения между людьми в клубе были прохладными. Большинство из нас даже не знали, как выглядят родители многих ребят из одной команды, не то что подробности чьей-то личной жизни. Среди тех, кто проводил свое время за стеклянной стеной, наиболее часто появлялись мы, две мамочки-иммигрантки, и всегда – отец Яруна, с явной потребностью находиться рядом со своим сыном. Словно дорожа каждой минутой вместе.
И вот этот мужчина подошел к нам. Остановился у столика, за которым мы сидели. Заговорил о погоде – ведь это такая удобная тема во всех культурах, чтобы завести разговор. Спросил наше мнение о расписании тренировок. О дне соревнований, выпавшем во время каникул. Сказал о выпускном классе своего сына и домашнем задании, которое вдруг стало необходимо выполнять Яруну. Мужчина словно специально возвращал нас к прерванной его появлением теме, и вот уже из наших уст звучало:
– Как так? Почему? В этой стране люди не спешат получить высшее образование?
Вопрос был задан. В ответ мы получили пожатие плечами и небольшой рассказ о себе.
Стоявший перед нами мужчина получил профессию слесаря. Высокого разряда. Он сделал небольшую паузу, требуя от нас внимания к своим словам. Потом поведал о том, как гордился своей специальностью сам и как были рады за него родители.
– Сначала я работал в небольшой мастерской. Потом пятнадцать лет на заводе, пока тот не закрылся. И вдруг оказалось сложно найти новое место. Так я попал в рабочую школу и стал преподавать слесарное мастерство подросткам.
Трудным подросткам. Потому что «рабочая школа» означала самый низкий уровень среднего образования. Для тех, кто не может, но чаще всего не желает учиться. Среди учеников таких заведений – большинство с тяжелым прошлым и сложным настоящим. Детей из неблагополучных семей. Тех, кто видел изнанку жизни и давно познакомился с полицией.
– Трудно. Невероятно трудно работать с этими мальчишками. Но мне нравилось быть рядом с ними. Стараться хоть на короткое время увлечь их чем-то. А какое это было счастье, если удавалось помочь кому-то из них найти дорогу в будущее... Я помню их всех. По именам. Моих учеников.
Мужчина улыбнулся, и у него оказалась такая же светлая улыбка, как и у его сына – словно невероятным, фантастическим образом сквозь морщины и пигментные пятна узкого лица этого пожилого голландца сверкнула улыбка Электроника.
– В этой школе я преподавал тоже почти пятнадцать лет. Но потом началось сокращение, а я уже почти достиг пенсионного возраста, поэтому решил оставить свое место молодым учителям. Иначе бы работал там гораздо дольше. Мне нравилось то, что я делал. – Мужчина замолчал, следя взглядом за происходящим за стеклянной стеной.
Мы тоже к ней обернулись. Я нашла своего сына – его лицо раскраснелось, волосы потемнели от пота, он бегал среди похожих на него взмыленных мальчишек.
– Сейчас вот я на пенсии и три раза в неделю помогаю в Хартекампе. – Мужской голос снова призывал обратить внимание на нашего собеседника. – Знаете такое место?
Мы обменялись с Мартой из Боливии понимающими взглядами и отозвались почти одновременно:
– Это по дороге к морю?
– У кольца напротив леса? Где начинаются дюны?
– Там, там, – закивал мужчина. – Работаю там волонтером.
Волонтерство, хорошо знакомое мне со времен детства и юности в советской стране, но почти забытое после ее развала, когда я уезжала, оказалось привычным явлением в Нидерландах.
Добровольцами, выходящими на свои собственные «субботники», являются почти все работники администрацией спортивных клубов и клубов по интересам, смотрители в музеях и на выставках, способные много рассказать о представленных в залах произведениях искусств.
В похожих на космические станции или мини-города больницах посетителей часто встречают люди, готовые помочь найти нужное отделение.
