– Ма, где мои спортивные ботинки?
Дочка прекрасно знает «где», она сама убирала обувь в новый шкаф в своей заново обставленной комнате. Но ей необходимо спросить меня. Вот так – на весь дом. На всю мощь подросткового голоса без лимитов громкости.
– Яся, когда приходит сантехник? – ворчит муж.
Посудомоечная машина сломалась вчера вечером, и прежде чем собирать чемодан, я собирала воду с пола.
– Котам сухую еду, а собаке из баночки?
Сын все знает. Он кормил животных множество раз, но ждет подтверждения, что сделает все правильно. Коты ластятся к ногам, собака улеглась сверху на чемодан и отказывается слезать в надежде, что я возьму ее с собой. Суета...
В доме царит суета, потому что я уезжаю.
Всего-то на пару дней, но такое редко случается, и мои домочадцы, каждый по-своему, волнуются.
Я вместе с ними.
Мы прекрасно друг без друга справимся, но нам непривычно расставаться, и это проявляется во всем, одновременно радуя и немного раздражая. Три дня.
Меня не будет всего три дня!
В машине такси тревога быстро сменяется легким беспокойством и приглушенным восторгом.
Я люблю дорогу. Она - начало всего. Она символ самой жизни.
Люблю аэропорты – эти огромные шейкеры, в которых под звучание разных языков смешиваются коктейли из людских эмоций, ароматов дальних стран и отголосков множества культур. Этот напиток пьянит и кружит голову. Аэропорты – как шумные перекрестки, где на мгновение соприкасаются тысячи судеб, чтобы вновь разлететься по дальним дорогами.
Я люблю летать на самолетах, хотя боюсь турбулентности. Мне нравится дрожью во всем теле ощутить мощь стальной птицы, когда она, совершив разбег, отрывается от земли, и разделить с ней невесомость полета. Мы висим выше облаков. Они строят нам воздушные замки, на которые можно смотреть свысока.
Если ясный день, я любуюсь меняющимися внизу пейзажами и вспоминаю, как в детстве часами могла разглядывать карту мира, висевшую над кроватью на стене. Для той девчонки путешествия были историями из сказок. Теперь подо мной разворачивается живая карта мира, и я лечу над ней, пусть и не на своих крыльях.
Родная страна встречает серьезными лицами сотрудников таможенной службы – их работа слишком ответственная, чтобы улыбаться незнакомцам. Но в последние годы в неуютных кабинках все чаще сидят молодые люди, которые проще смотрят на жизнь.
В прошлом остался маленький зал с множеством путавшихся между собой хвостов очередей: две для россиян, несколько для иностранных граждан.
Вот уже почти двадцать лет я приезжаю на родину лишь раз или два в году.
Когда дети были маленькими, мы возвращались чаще и оставались дольше во время школьных каникул, но потом поездки стали реже и короче. В этот раз и вовсе три дня. Мне нужно оформить паспорт (не так давно исполнилось сорок пять), заодно – некоторые доверенности. Провести немного времени с семьей и, если успею, встретиться с давними друзьями.
***
4 мая – высвечивается на телефоне, пока звонит будильник.
4 мая – написано на табло в госучреждении, пока я жду очереди для оформления документов.
4 мая – вижу на настенном календаре в комнате племянницы.
И только тогда вспоминаю, что это за день.
Я сама когда-то объявила его особым и забыла о нем в листопаде лет и вьюге будней.
Вернее, позволила себе забыть, считая, что некоторым воспоминаниям нет места в уюте настоящего. Зачем удерживать близко то, что случилось очень давно? Особенно, если память подбрасывает сцены, вызывающие печаль и почти раздражение. Я больше не узнаю в них себя.
Когда бывала в родном городе вместе с детьми, то даже не вспоминала про этот день.
Но сейчас я одна, и прошлое вдруг позвало выйти на улицу.
– Ты куда? – догоняет в прихожей голос сестры.
Я всегда останавливаюсь у нее. Своего дома у меня здесь давно уже нет.
– Прогуляюсь.
– Только недолго, скоро ужин, – недовольно ворчит она.
– Конечно. Куплю что-нибудь к чаю.
Скорее всего это будет вафельный торт или «Наполеон». Из сладкого я почему-то скучаю по ним больше всего.
На улице голосисто. Смрадно. Суетно. Та часть дня, когда люди спешат с работы, забегают в магазины, толпятся у киосков. Дороги забиты автомобилями, и подают сигналы беспокойные такси. У остановки собралось человек десять. Они больше не ждут часами, как бывало, когда я сама спешила на занятия в Универ или на работу, а выбирают наиболее удобный транспорт из того, что подходит к остановке один за другим. А я не знаю ни нужных мне номеров, ни маршрутов. Отъезжают прочь автобусы, маршрутки, троллейбусы…
За двадцать лет город распрощался с трамваями. А когда-то стальные рельсы опутывали его от одного конца до другого, протягиваясь через все мосты, бежали мимо Железнодорожного вокзала. Там начинался мой город.
Я выросла недалеко от железнодорожных путей, прислушиваясь к звукам ночных поездов, и на рассвете к визгу первых троллейбусов, спешивших встретить ранних пассажиров.
Вот и сейчас мой путь лежит к вокзалу. Но я не пойду вдоль исчезнувших рельс, и выбираю другую дорогу. Она больше подойдет этому дню.
Будто заново приглядываюсь к домам широкого проспекта. Я давно не спешу возвращаться в родной город, он сильно изменился и больше не встречает с распростертыми объятиями. Прошло то время, когда я видела в нем верного друга, мы стали почти чужими, хотя раньше подобное казалось невозможным. Вроде бы совсем недавно я показывала сыну любимые места детства, переполненная радостью узнавания и ностальгией по прошлому, но в последние годы больше не испытываю сильных эмоций, проходя по знакомым улицам. Понимаю, вернее, принимаю, что в этом нет ничего удивительного. Я давно уехала из дома, из города, из России. И не только! Мое детство прошло в Союзе, а юность пришлась на его развал, так что я уехала из страны, которой больше нет.
И людей, которые там жили, тоже больше нет. Мы с ними все чем-то похожи – вышли однажды из дома и не смогли найти пути назад.
Мы все – немного бездомные, где бы ни жили.
Но если те, кто остались в России, оказавшись в новом доме, привыкали к нему, отстраивали заново, обретая новую Родину, то я привыкала к другой стране и другой культуре, став дважды чужой. Лет через семь начала путать имена звезд – кто поет, кто снимается в сериалах и фильмах, кто ведет новомодные телешоу или занят политикой?
Через десять лет – почти перестала поддерживать разговоры за столом, а через пятнадцать – не только сама порой делаю речевые ошибки, неверно и ни к месту употребляя слова, но и замечаю изменения в языке. Он живой.
Он живет без меня уже много лет.
Иду по городу в поиске воспоминаний и ловлю себя на том, что вглядываюсь не столько в фасады домов, сколько в лица случайных прохожих.
У парня, которого я ищу, серые глаза, а в солнечный день и когда он улыбается, они становятся светло-карими, словно в них тоже живет солнце.
У него русые волосы, длинный чуб спускается на глаза, и это выглядит сердцеразбивательно, но на самом деле неудобно, поэтому резким кивком он часто откидывает чуб назад, точно так же, как герой Миронова в «Бриллиантовой руке». Но у моего парня это получается не комично, а очень даже привлекательно. Отчетливо представляю короткий жест, от которого когда-то замирало сердце, исчезали все обиды и разочарование, внутри царило тепло.
Желание бесконечно смотреть на моего парня.
И это я еще вспомнила только о его глазах и прическе!
У моего парня полные губы – не настолько, чтобы выглядели забавно, но такие, к которым хочется прикоснуться. Сначала взглядом, а потом... Ах, потом... Губами, губами. Губами...
Ча-са-ми мы целовались с ним! Часами…
И нам было мало, мало, мало.
Он не очень высок, у него широкие плечи и рельефные мышцы.
Он увлечен бодибилдингом, который только проникает в умирающую страну. Для первых фанатов красивого тела – это культ. Они – его ревностные адепты. Первые советские качки сами изготавливают подставки для спортивного инвентаря и собирают по частям штанги. Они верят в силу металла и слушают только металл.
Тогда как я - «ранимая душа», потому что занималась балетом и мечтала станцевать Умирающего лебедя. Теперь боюсь потерять слух, пытаясь проникнуться любовью к «Deep Purple» и «Black Sabbath». У меня не получается.
Ничего из этого не получается: болят уши, в душе растет раздражение, и я считаю мгновения, когда закончится очередная музыкальная пытка.
Зато мне нравятся результаты поклонения моего парня металлу – его фигура идеальна. Он словно герой из американских боевиков, которые крутят на первых видеомагнитофонах под гнусавый голос переводчика. И когда мы приходим на городской пляж, все женские взгляды устремлены только на моего парня.
Я выучила названия всех мышц груди, спины, рук и ног, и каким набором упражнений нужно прокачивать каждую группу. Я знаю, что для формирования бОльшей рельефности и массы нужны каша «Геркулес» и детская смесь «Малыш», которые не купить в магазине и приходится доставать по блату. Каждый завтрак – как причастие. Каждая тренировка – священнодействие.
Тогда как я требую внимание и время себе и ставлю, ставлю глупые условия, ревнуя моего парня к его увлечению. В семнадцать лет я уверена, что любовь – это каждый момент вдвоем, а не уважение интересов друг друга.
Перехожу дорогу по свежевыкрашенным полосам пешеходного перехода, и их белизна вдруг режет глаза - когда я ходила по этим улицам с моим парнем, асфальт везде выглядел седым и уныло-серым, будто в стране не хватало не только сахара, мыла, колбасы и туалетной бумаги, но и битума, и белой краски.
С правой стороны поднимается здание Научного института. Он был одним из ведущих предприятий города и страны, где разрабатывались и производились детали для космического и военного оборудования. Теперь от былой славы мало что осталось и не спешит добавляться новой. Но славного прошлого достаточно, чтобы сохранить остатки предприятия и само здание от покушений на строительство очередного шопинг молла. Предприятие выживает арендой, редкими заказами, обиженно блестит пластиковыми окнами, как потерявший расположение фаворит, и ждет времени, когда о нем вспомнят.
Напротив и дальше по улице горделиво выстроились в ряд дореволюционные четырехэтажные дома. Их недавно отреставрировали. Им подарили иллюзию второй молодости, выкрасив фасады в розовый, зеленый и небесно-голубой.
Иду, разглядывая знакомую с детства улицу, будто впервые.
Прохожу мимо крошечного сквера и памятника Высоцкому, который никогда не бывал в нашем городе. Уже готовлюсь к скорой встрече со старой школой.
Я была влюблена в нее!
Мне нравилось строгое здание из красного кирпича, впитавшего в себя живую историю: бывшая гимназия, революционный штаб, вечерняя рабочая школа и наконец обычная средняя, в наше время – со спортивным уклоном…
Высокий холл придает строению вид дворца, и в детстве он казался огромным. Я гордилась тем, что каждое утро меня встречал вытянутой рукой сам Ленин - статуя вождя возвышалась над лестницей на второй этаж.
Со своим парнем я познакомилась напротив школы, случайно попав на чужое свидание. Увидела того, кто тоже пришел за компанию, случайно, на миг потеряла счет времени, голос. Пошла за всеми, не чувствуя ног и ничего не слыша вокруг…
На меня будто выплеснули ушат жирного июльского света, но ослепил он не глаза, а мое сердце. Мир изменился в тот миг навсегда. Разделился на «до» и «после» этой встречи.
Так что любовь с первого взгляда - не выдумка. Со мной она случилась в пятнадцать лет, и два года потом я смотрела сны о парне, мечтая о случайных встречах - мгновениях. Потому что когда они происходили, я всегда поспешно отводила глаза, пряча красные щеки, оглушенная боем разбухшего от счастья сердца.
Что значит расстояние в одну проезжую часть и два двора?
Оказывается, это два континента, разделенные бурным морем автомобильной дороги – не перейти, не пересечься. За полтора года не набралось даже на каждый палец одной руки – наших мимолетных встреч. Зато я научилась ценить случайности, а еще их предчувствовать.
Иду мимо шахматного клуба – невысокая невзрачная пристройка пережила буйное время, совершенно не изменившись, и даже надпись на стене точно такая же, какой была во времена моей юности. А вот напротив клуба вырос высотный дом. Останавливаюсь у подъезда и пытаюсь смотреть сквозь бетон, стекло и штукатурку, чтобы увидеть каток, который был раньше на этом месте.
Мы пришли сюда однажды вчетвером, сбежав со школьной дискотеки по случаю Восьмого марта. И это одно из самых драгоценных моих воспоминаний. Пока я не трогаю его.
Уже почти дошла школы...
Время неподвластно нашим желаниям. Оно то мучительно неторопливо, когда приходится долго ждать, то вдруг превращается в вихрь, если важно удержать каждую минуту.
Хотя нет, тогда летишь, подхваченный непокорной волной, и только позже понимаешь: не остановить, не ухватить, не удержать - ни мгновения. Лишь воспоминания дарованы нам как награда или утешение. Но и на них покушается строптивое время.
Бесконечные месяцы романтических снов и пустых ожиданий обрываются вдруг еще одной случайной встречей. Снова на пороге школы. Но в этот раз вместо расставания назначена новая встреча. Потом еще. И еще одна. Пока мы не попадаем морозным вечером на заснеженное футбольное поле, чтобы оставить на нем свой след.
До первой вьюги или сильной оттепели.
В городе расширяют стадион – местная футбольная команда неожиданно выиграла у москвичей и – о чудо! – впервые попала в высшую лигу. Новую трибуну возвели еще осенью, но не успели доделать. На нее нельзя подниматься, и у лестниц стоят ограждения. Но мы легко преодолеваем их и взбираемся наверх. Трибуна похожа на крыло огромной птицы. Нас подхватывает безжалостный ветер, и мы летим над спящим городом, как Нильсы на бетонном гусе. Внизу – белеет футбольное поле.
Беговые дорожки вокруг него расчистили – на них всю зиму работает каток, а снег каждый раз сдвигают на середину, и его набралось там метра на полтора высотой, не меньше. Вскоре я и парень, которого совсем недавно я видела лишь во снах, тонем в нем по пояс.
Снег у нас в сапогах. Снег в штанах и за пазухой. Снег – в карманах.
Мы бегаем по снегу, своими телами рисуя в середине поля огромную надпись: «8 марта».
Ее видно только с трибуны, на которую нельзя подниматься. Но там, высоко, на безжалостном ветру, тесно обнявшись, мерзнут наши друзья, с тоской выкрикивая:
– Хватит! Ну сколько можно!
Им – холодно.
Нам смешно.
И мое счастье сильнее любого мороза.
А вот и стадион из моих воспоминаний. Давно достроенный.
Во времена Перестройки и в ельциновские годы у главного входа вырос рынок, на который мы приходили за одеждой. Среди продавьцов можно было увидеть много знакомых лиц, там меня не раз обманули, оттуда сестра вернулась однажды с козьим тулупом вместо зимней шубы, но он был хорошей защитой от зимних морозов.
От шумного и неуютного рынка тоже не осталось следа, на стадионе теперь располагается дорогой фитнес-клуб. Как раз внутри той самой трибуны, что казалась крылом разбившейся птицы. В тот далекий вечер был сильный ветер.
Я чувствую его отголосок на своей щеке…
Мы больше неразлучны: каждый день – новая встреча.
