Нельзя было спорить с Эвой.
Эва привыкла носить корону первой ученицы и не смирилась с тем, что та с треском слетела с ее головы.
Нельзя было подмигивать Борну.
За его ответной улыбкой не крылось ничего, кроме радости и участия, но в Академии о многолетней дружбе с первым красавцем и похитителем девичьих сердец ничего не знали, поэтому Рейна все поняла неверно и мстительно прищурилась.
Нельзя было позволить себе ослепнуть, оглохнуть и поглупеть от собственных успехов.
Ревность и зависть к тем, кого не замечали раньше, но с кем с недавнего времени приходится делиться драгоценным вниманием, придумана не вчера и не исчезнет завтра. И вот зачем тогда было горделиво выставлять на всеобщее обозрение крылья, ослепительный блеск которых кричал о громких победах?
Нельзя-нельзя-нельзя!
Зато теперь стучи не стучи от холода зубами, ничего не изменишь.
Выскочку Эсме заманили в ловушку: Эва, Рейна и тихоня Мила позвали с собой, но вместо тайной вечеринки наивная Эсме угодила в последний Вихрь, который обрывает сообщение между миром пестрокрылых и Землей до следующей весны.
Зима – не время для тех, кого люди называют феями.
Эсме зябко повела плечами и прижала крылья к спине. Они у нее были широкие, переливались розовым и малиновым, а когда ее переполняло счастье – искрили изумрудным. Но как у всех пестрокрылых – тонкие, почти прозрачные и совершенно не защищали от холода. Разве что совсем чуть-чуть – от ветра. Пыльцы на них еще хватало.
И в саду, где очутилась Эсме, пока цвело много роз.
Только скоро все закончится.
Будут падать листья с деревьев и кустов, облетать лепестки с бутонов. Будет осыпаться использованная Эсме пыльца. Но если растения заснут до весны, Эсме заснет навсегда.
Обидно.
До зуда в крыльях обидно!
В Эльгере наверняка думают, что она попала на зуб летучей мыши – такое случается с самыми беспечными и глупыми пестрокрылыми. Без ума и почти без дара.
На самом деле Эсме превратится в разноцветную льдинку и растает весной.
Наверное, это даже будет красиво.
Жаль, никто не увидит.
Избавившись от соперницы, Эва, Рейна и Мила выставили Эсме недостойной света пестрых крыльев и самой жизни.
Жестоко?
Но Эльгер, как и Земля, не сказочный мир. И даже сказки бывают страшными.
Полными опасностей для тех, кто слишком беспечен.
Даже сказки не прощают наивной глупости.
Эсме перелетела в недавно раскрывшийся бутон, нашла внутри капельку росы, присыпанную крошками свежей пыльцы, и умылась, осматривая свой новый домик. Через пару дней лепестки пожухнут, и настанет время перебираться в другой.
Из всех растений сада она выбрала куст дикой розы. Его мелкие, нежно-розовые цветки облетали быстро, зато раскрывались по очереди и почти всю зиму. Если не случится сильных морозов и свирепые вьюги не оборвут все бутоны, быть может, Эсме дождется весны?
Вряд ли. Еще ни одному пестрокрылому этого не удавалось.
И вернуться в Эльгер без помощи Вихря ей не под силу.
Впору пожалеть, что никогда не прислушивалась к своей тетке Рессе. Даже наедине с ней не оставалась, лишь бы не услышать того, чего не хотела знать.
Рессе владела магией, слишком черной и тяжелой для хрупких крыльев. Про таких, как она, говорили, что они оплачивают свой дар частицами себя и заполняют дыры, отрывая у других кусочки души, так что их собственные превращаются в лоскутные покрывала.
В Эльгере бескрылых опасались и называли Шагающими за грань. Но без их колдовства невозможно было защититься от множества опасностей и настраивать Вихри, соединяющие с Землей.
Вот Рессе наверняка знает, как выжить зимой! Еще лучше – вернуться домой до наступления холодов. Шагающая давно звала племянницу в ученицы. Только Эсме отказывалась.
Цветочная магия была светлой и переливалась в крыльях разноцветными бликами, сверкая на солнце. Она несла счастье. Надежду. Радость. Но в отличие от темного дара – зависела от пыльцы, которую пестрокрылые собирали с земных цветков. Необъяснимыми законами мироздания родные эльгерейские растения не обладали чудодейственными свойствами.
Уговаривая племянницу, Рессе всегда восхваляла ее способности, а потом насмешливо добавляла:
– С твоим талантом, неужели ты согласна подбирать лишь крохи магии? Зависеть от вещества, родом из чужого мира? Настоящая сила не нуждается в цветочной пыли. Она сама переносит по воздуху и на любые расстояния. Искрящиеся крылья, которыми так дорожишь, на самом деле - всего лишь жалкое свидетельство ничтожности дара.
Пусть.
Пусть Рессе права, Эсме выбрала цветочную магию, следуя за своими бабушкой, мамой и старшей сестрой, и очень ценила свои крылья. А чтобы тетка не провернула какую-нибудь хитрость, стараясь заполучить племянницу в преемницы, никогда не оставалась с ней наедине.
Вот-вот.
От тетки скрывалась успешно, зато угодила в последний Вихрь.
На Землю.
И единственное, что помогло бы ей сейчас – это дар бескрылой!
Да если бы о родстве с Шагающей за грань стало известно в Академии, Эсме бы боялись!
К ней не смели бы лишний раз приблизиться, не то что замышлять против нее зло.
Теперь оставалось только жалеть о не случившемся и произошедшем.
Стучать зубами от холода и страха. И продолжать надеяться.
На чудо.
Хорошо еще, что Эсме попала в заброшенный сад. Пестрокрылые любили такие, где не надо тратить лишних сил и времени, скрываясь от людей. Летом вместе с другими студентами она прилетала в похожий на практику. Уже во время первого занятия стало очевидно, насколько сильный у Эсме дар. И началось кружение от побед: от маленьких до все более значительных.
Вот и закружило.
В последний Вихрь. В заброшенный сад.
Очень даже символично.
Дар Эсме легко подпитывался от цветочной пыльцы, но сохраняя силы, она теперь почти не летала и осторожно перебиралась по стеблям из одного бутона в другой.
Куст дикой розы был очень красивым – будто кудрявые розовые облачка плыли в зеленом небе.
Он рос у каменной стены, там, где сад взбирался на холм, и откуда открывались прекрасные виды на долину внизу, извилистую реку и лес, начинавшийся на противоположном берегу.
По крайней мере, Эсме не заскучает. Она будет наслаждаться природой, и собственными глазами увидит то, о чем в Эльгере слагают легенды и поэмы: дивное очарование Осени и пугающую, как магия Рессе, красоту Зимы.
Осень оказалась талантливой художницей.
Ничуть не хуже весны и лета. Просто она выбирала иные краски. И не любила зеленый, меняя его на желтый, оранжевый, коричневый. В синеву она плеснула серого, отчего небеса выглядели прохладными даже в солнечный день. Но этот оттенок удивительно подходил все время меняющейся картине. И острые штрихи птичьих стай подходили беспокойному нраву речки, спешившей на юг вслед за птицами.
Нарисовавшись, художница Осень играла в саду, взлетая на отяжелевших солнечных лучах, как на веревочных качелях. Солнце больше не грело, лишь рассеивало повсюду жидкий янтарь и золото. Прохладные ночи делали его червонным, добавляя гранатовую и рубиновую пыль. Эсме забывала о своем незавидном положении и с восторгом смотрела на сад и долину внизу.
Еще далекая Зима предупреждала о своем приближении ночным холодом и проникала во сны пугающей бесформенной тенью.
Даже во сне пестрокрылая зажмуривала посильней глаза и отворачивалась.
Однажды, когда стайка перелетных птиц курлыкала в небе, прощаясь с рекой и лесом, ей вдруг ответил треск мотора. Мотоцикл пророкотал за глухим забором, скрипуче отворились железные ворота, впуская еще рычащую машину и ее облаченного в темную кожу хозяина. Мужчина снял шлем, и тонкие русые локоны рассыпались по плечам плечам оголившимися виноградными лозами. Оставив мотоцикл под навесом, он повозился с замком и скрылся в доме.
Отвыкший от людей дом, ворчливо скрипел половицами и несмазанными дверными петлями, плевался гарью из каминной трубы и устало мигал дрожавшими от напряжения лампочками.
Испугавшись неожиданной компании, Эсме быстро успокоилась, напомнив себе, что ее не заметить в большом саду. Зато добавится еще одно развлечение – кроме природы, наблюдать за человеком.
Если это вернулся хозяин дома, он не был заботливым. Не спешил очистить усыпанное листвой крыльцо, открыть выцветшие ставни. Даже печку не всегда топил и редко включал в комнатах свет, будто его устраивали холод и темнота. Через несколько дней дом все еще выглядел необжитым. Скорее потревоженным. И раздраженным тем, что кто-то нарушил его скудный покой.
Мужчина появился на улице лишь раз, разбудил огрызающуюся машину и исчез на ней. Вскоре он вернулся с раздутыми пакетами, в которых гремели бутылки и выглядывал длинный белый батон.
С бутылкой и батоном в руках человек впервые вздумал прогуляться по саду.
На всякий случай Эсме приготовила щепотку пыльцы – тратить ее на заклинания невидимости не хотелось, но что, если придется? – и притаилась в своем цветке, сложив поплотнее крылья.
Мужчина медленно ходил по дорожкам, часто останавливался, выравнивая тяжелое дыхание. Лениво осматриваясь, он делал несколько глотков прямо из горлышка бутылки и шел дальше. Пока не забрался в дальнюю часть сада, на самое высокое место – у глухого забора и куста дикой розы.
Из своего убежища Эсме не видела лица мужчины. Только кожаную куртку и штаны. Грубые ботинки с толстой подошвой. Узкие, покрытые татуировками ладони с длинными нервными пальцами, сжимавшими бутылку и батон.
Мужчина все стоял и стоял. Молчал.
Смотрел на долину?
Пестрокрылая прекрасно знала, какая картина открывается его глазам. Могла описать ее во всех деталях – когда немного успокоилась и перестала бояться, что ее заметят.
Беспокойная речка спешила прочь, подхватывая опавшие листья-кораблики и длинные ветви – ленивые баржи. Лес тоже спешил. Оставаясь при этом на месте. Он примерял наряды – день ото дня ярче - и заигрывал с облаками.
Это было очень…
– … красиво, – проговорил мужчина. Тихий голос проскрипел половицами старого дома. Только раскатистая «рррр» прозвучала резко, заставив Эсме замереть и прислушаться.
Человек постоял еще недолго и пошел прочь.
С пустой бутылкой в одной руке и нетронутым батоном в другой.
На следующее утро он снова забрался на холм к кусту дикой розы и долго смотрел на долину.
Снова с бутылкой, из которой отхлебывал темную жидкость, и с яблоком вместо хлеба, тоже ненадкусанным.
Эсме пряталась в цветке, держа наготове пыльцу, но пестрокрылую не заметили.
Человек стал возвращаться каждый день.
У забора и розового куста появился пластмассовый стул. Стол. Небольшой мангал.
Мужчина теперь не только смотрел на сад и долину, он говорил.
Странные вещи.
Вроде: «Устал», «Этой зимой я, наконец, уйду».
«Надоело просыпаться, ничего не чувствуя, и смотреть в пустоту».
В саду, в долине, на волнах беспокойной реки, даже в сером небе Эсме видела множество, в том числе прекрасных, вещей и не понимала, что имеет в виду этот неулыбчивый человек? Почему ведет себя, словно изношенный жизнью старик, хотя выглядит еще совсем не старо? Зачем взбирается на холм и жалуется: «Нет радости». «Забыл, как это, смеяться из сердца, а не натягивая на рот лживую улыбку». Жалуется…
Но кому?!
Себе? Осени? Безразличным облакам?
Или чувствует, что его слышат?
Наверное, человек что-то почувствовал, если вдруг встрепенулся, всклокоченный, как после тяжелой ночи, капельки пота блестели на висках и на лбу. Выпрямился на стуле и проговорил, поясняя:
– Пустота – это не отсутствие красок, предметов или людей вокруг. Это когда ничего не испытываешь – кто бы или что ни находилось рядом.
Помолчал и…представился:
– Тэм. Меня зовут Артэм.
Представился кому?
Долине? Ветру? Замершему от изумления саду?
Уходя, мужчина попрощался:
– До завтра, пузатая Мелочь.
Эсме едва не вывалилась из цветка - это она-то – пузатая?!
Всему остальному пестрокрылая удивилась позже.
После ветреной ночи ей пришлось поменять цветок и перенести в новый несколько горошин пыльцы, чудом сохранившейся в еще одном почти облетевшем бутоне. Эсме была так занята, что не сразу заметила Артэма, а увидев, первым вспомнила оскорбительное: «Пузатая».
Да она была стройней и изящней многих своих подруг! И завистниц.
Неуместная глупая обида вползла в душу, завладела мыслями и заправляла ими, пока человек носил к мангалу сухие ветви, разводил огонь. Скормив первым искрам горсть опавшей листы, он укутался серым дымом. Раскашлялся. А когда ветер рассеял удушливую пелену, опустился на стул.
– Ну ладно, Мелочь. Если так хочешь, будешь беспузой.
Эсме, забыв об обиде, широко распахнула глаза. Ее надежно скрывали розовые лепестки, мужчина сидел к кусту почти спиной и глядел на долину. К кому обращался?
– Я не вижу тебя, – проговорил он. – Зато могу представить светлым пятнышком, болотным огоньком... А что? Ведь я и есть болото – топкое, вонючее, – по которому ты танцуешь. Я слышу, как бьется твое сердце. И что ты думаешь или говоришь.
Впору испугаться. Вместо этого Эсме охватило любопытство. Артем не оглядывался, не искал ее, продолжая смотреть вперед, и говорил сам с собой.
– Тебя ведь нет на самом деле? Ты плод моего воображения? Моя шизофрения или какое иное расстройство личности? Но знаешь, ты лучшее, что случилось со мной за много лет.
Эсме невольно улыбнулась – гораздо приятней стать чьим-то забавным бредом, чем ничем.
– Я-то думал, от меня уже ничего не осталось. Но есть ты – крошечка, песчинка, которую я не спустил в канаву собственных заблуждений. Завалилась в дальний угол моей души, спряталась, пока я ее чернил, чем не попадя, и объявилась сейчас, когда мне больше всего нужна. Проводишь меня?
«А ты – меня», – грустно вздохнула пестрокрылая, вспомнив, сколько лепестков облетело этим утром с куста.
Мужчина раздраженно рявкнул.
Думал – на себя. Посмеялся.
Уверенный - что над собой.
И продолжил спор.
Странный такой спор – кто заснет первым: он или Болотный огонек.
Эсме возражала перечила, испытывая странное удовлетворение от того, что Артэм сердится.
Что он ее слышит.
Ночью, во сне, порыв ветра подтолкнул уродливую зимнюю тень поближе, и она проскрипела:
– Эсме… Эсме…
Эсме вдруг узнала голос бескрылой Рессе, и будто вода нашла щель в непроницаемой раньше стене, полилось:
– Наконец-то! Ты подпустила меня и теперь слышишь. Я помогу. Научу.
Недоумение Эсме сменилось радостью. Надеждой!
– Я привела тебе человека. Я знаю, какая ты. Поэтому он – это он.
Надежда сменилась тревогой.
– Твой путь домой…
Эсме отвернулась от бескрылой тени. И провалилась в глубокий сон.
Расположившись у куста, человек по обыкновению отхлебнул из бутылки, и выдал очередное признание:
– Я болен. Давно. Болен душой и телом.
Эсме на миг задумалась и поняла, что не удивлена. Она уже видела недуг в бледном лице Артэма, в лужах теней под его глазами, слышала в неровном, сбивчивом дыхании мужчины, просто раньше не подумала о болезни…
– Я болен не-любовью, – продолжил он.
Пестрокрылая никогда не слышала о подобном недуге и тут же получила пояснение.
– Эта болезнь начинается в детстве и никогда потом не покидает сердца. В лучшем случае – спрячется за чувством долга или вины. А если их нет, то проделает дыру в сердце и выпустит из него все тепло. И закончится все вот этим, - человек развел широко руками, – пустотой.
Эва привыкла носить корону первой ученицы и не смирилась с тем, что та с треском слетела с ее головы.
Нельзя было подмигивать Борну.
За его ответной улыбкой не крылось ничего, кроме радости и участия, но в Академии о многолетней дружбе с первым красавцем и похитителем девичьих сердец ничего не знали, поэтому Рейна все поняла неверно и мстительно прищурилась.
Нельзя было позволить себе ослепнуть, оглохнуть и поглупеть от собственных успехов.
Ревность и зависть к тем, кого не замечали раньше, но с кем с недавнего времени приходится делиться драгоценным вниманием, придумана не вчера и не исчезнет завтра. И вот зачем тогда было горделиво выставлять на всеобщее обозрение крылья, ослепительный блеск которых кричал о громких победах?
Нельзя-нельзя-нельзя!
Зато теперь стучи не стучи от холода зубами, ничего не изменишь.
Выскочку Эсме заманили в ловушку: Эва, Рейна и тихоня Мила позвали с собой, но вместо тайной вечеринки наивная Эсме угодила в последний Вихрь, который обрывает сообщение между миром пестрокрылых и Землей до следующей весны.
Зима – не время для тех, кого люди называют феями.
Эсме зябко повела плечами и прижала крылья к спине. Они у нее были широкие, переливались розовым и малиновым, а когда ее переполняло счастье – искрили изумрудным. Но как у всех пестрокрылых – тонкие, почти прозрачные и совершенно не защищали от холода. Разве что совсем чуть-чуть – от ветра. Пыльцы на них еще хватало.
И в саду, где очутилась Эсме, пока цвело много роз.
Только скоро все закончится.
Будут падать листья с деревьев и кустов, облетать лепестки с бутонов. Будет осыпаться использованная Эсме пыльца. Но если растения заснут до весны, Эсме заснет навсегда.
Обидно.
До зуда в крыльях обидно!
В Эльгере наверняка думают, что она попала на зуб летучей мыши – такое случается с самыми беспечными и глупыми пестрокрылыми. Без ума и почти без дара.
На самом деле Эсме превратится в разноцветную льдинку и растает весной.
Наверное, это даже будет красиво.
Жаль, никто не увидит.
Избавившись от соперницы, Эва, Рейна и Мила выставили Эсме недостойной света пестрых крыльев и самой жизни.
Жестоко?
Но Эльгер, как и Земля, не сказочный мир. И даже сказки бывают страшными.
Полными опасностей для тех, кто слишком беспечен.
Даже сказки не прощают наивной глупости.
Эсме перелетела в недавно раскрывшийся бутон, нашла внутри капельку росы, присыпанную крошками свежей пыльцы, и умылась, осматривая свой новый домик. Через пару дней лепестки пожухнут, и настанет время перебираться в другой.
Из всех растений сада она выбрала куст дикой розы. Его мелкие, нежно-розовые цветки облетали быстро, зато раскрывались по очереди и почти всю зиму. Если не случится сильных морозов и свирепые вьюги не оборвут все бутоны, быть может, Эсме дождется весны?
Вряд ли. Еще ни одному пестрокрылому этого не удавалось.
И вернуться в Эльгер без помощи Вихря ей не под силу.
Впору пожалеть, что никогда не прислушивалась к своей тетке Рессе. Даже наедине с ней не оставалась, лишь бы не услышать того, чего не хотела знать.
Рессе владела магией, слишком черной и тяжелой для хрупких крыльев. Про таких, как она, говорили, что они оплачивают свой дар частицами себя и заполняют дыры, отрывая у других кусочки души, так что их собственные превращаются в лоскутные покрывала.
В Эльгере бескрылых опасались и называли Шагающими за грань. Но без их колдовства невозможно было защититься от множества опасностей и настраивать Вихри, соединяющие с Землей.
Вот Рессе наверняка знает, как выжить зимой! Еще лучше – вернуться домой до наступления холодов. Шагающая давно звала племянницу в ученицы. Только Эсме отказывалась.
Цветочная магия была светлой и переливалась в крыльях разноцветными бликами, сверкая на солнце. Она несла счастье. Надежду. Радость. Но в отличие от темного дара – зависела от пыльцы, которую пестрокрылые собирали с земных цветков. Необъяснимыми законами мироздания родные эльгерейские растения не обладали чудодейственными свойствами.
Уговаривая племянницу, Рессе всегда восхваляла ее способности, а потом насмешливо добавляла:
– С твоим талантом, неужели ты согласна подбирать лишь крохи магии? Зависеть от вещества, родом из чужого мира? Настоящая сила не нуждается в цветочной пыли. Она сама переносит по воздуху и на любые расстояния. Искрящиеся крылья, которыми так дорожишь, на самом деле - всего лишь жалкое свидетельство ничтожности дара.
Пусть.
Пусть Рессе права, Эсме выбрала цветочную магию, следуя за своими бабушкой, мамой и старшей сестрой, и очень ценила свои крылья. А чтобы тетка не провернула какую-нибудь хитрость, стараясь заполучить племянницу в преемницы, никогда не оставалась с ней наедине.
Вот-вот.
От тетки скрывалась успешно, зато угодила в последний Вихрь.
На Землю.
И единственное, что помогло бы ей сейчас – это дар бескрылой!
Да если бы о родстве с Шагающей за грань стало известно в Академии, Эсме бы боялись!
К ней не смели бы лишний раз приблизиться, не то что замышлять против нее зло.
Теперь оставалось только жалеть о не случившемся и произошедшем.
Стучать зубами от холода и страха. И продолжать надеяться.
На чудо.
Хорошо еще, что Эсме попала в заброшенный сад. Пестрокрылые любили такие, где не надо тратить лишних сил и времени, скрываясь от людей. Летом вместе с другими студентами она прилетала в похожий на практику. Уже во время первого занятия стало очевидно, насколько сильный у Эсме дар. И началось кружение от побед: от маленьких до все более значительных.
Вот и закружило.
В последний Вихрь. В заброшенный сад.
Очень даже символично.
Дар Эсме легко подпитывался от цветочной пыльцы, но сохраняя силы, она теперь почти не летала и осторожно перебиралась по стеблям из одного бутона в другой.
Куст дикой розы был очень красивым – будто кудрявые розовые облачка плыли в зеленом небе.
Он рос у каменной стены, там, где сад взбирался на холм, и откуда открывались прекрасные виды на долину внизу, извилистую реку и лес, начинавшийся на противоположном берегу.
По крайней мере, Эсме не заскучает. Она будет наслаждаться природой, и собственными глазами увидит то, о чем в Эльгере слагают легенды и поэмы: дивное очарование Осени и пугающую, как магия Рессе, красоту Зимы.
***
Осень оказалась талантливой художницей.
Ничуть не хуже весны и лета. Просто она выбирала иные краски. И не любила зеленый, меняя его на желтый, оранжевый, коричневый. В синеву она плеснула серого, отчего небеса выглядели прохладными даже в солнечный день. Но этот оттенок удивительно подходил все время меняющейся картине. И острые штрихи птичьих стай подходили беспокойному нраву речки, спешившей на юг вслед за птицами.
Нарисовавшись, художница Осень играла в саду, взлетая на отяжелевших солнечных лучах, как на веревочных качелях. Солнце больше не грело, лишь рассеивало повсюду жидкий янтарь и золото. Прохладные ночи делали его червонным, добавляя гранатовую и рубиновую пыль. Эсме забывала о своем незавидном положении и с восторгом смотрела на сад и долину внизу.
Еще далекая Зима предупреждала о своем приближении ночным холодом и проникала во сны пугающей бесформенной тенью.
Даже во сне пестрокрылая зажмуривала посильней глаза и отворачивалась.
Однажды, когда стайка перелетных птиц курлыкала в небе, прощаясь с рекой и лесом, ей вдруг ответил треск мотора. Мотоцикл пророкотал за глухим забором, скрипуче отворились железные ворота, впуская еще рычащую машину и ее облаченного в темную кожу хозяина. Мужчина снял шлем, и тонкие русые локоны рассыпались по плечам плечам оголившимися виноградными лозами. Оставив мотоцикл под навесом, он повозился с замком и скрылся в доме.
Отвыкший от людей дом, ворчливо скрипел половицами и несмазанными дверными петлями, плевался гарью из каминной трубы и устало мигал дрожавшими от напряжения лампочками.
Испугавшись неожиданной компании, Эсме быстро успокоилась, напомнив себе, что ее не заметить в большом саду. Зато добавится еще одно развлечение – кроме природы, наблюдать за человеком.
Если это вернулся хозяин дома, он не был заботливым. Не спешил очистить усыпанное листвой крыльцо, открыть выцветшие ставни. Даже печку не всегда топил и редко включал в комнатах свет, будто его устраивали холод и темнота. Через несколько дней дом все еще выглядел необжитым. Скорее потревоженным. И раздраженным тем, что кто-то нарушил его скудный покой.
Мужчина появился на улице лишь раз, разбудил огрызающуюся машину и исчез на ней. Вскоре он вернулся с раздутыми пакетами, в которых гремели бутылки и выглядывал длинный белый батон.
С бутылкой и батоном в руках человек впервые вздумал прогуляться по саду.
На всякий случай Эсме приготовила щепотку пыльцы – тратить ее на заклинания невидимости не хотелось, но что, если придется? – и притаилась в своем цветке, сложив поплотнее крылья.
Мужчина медленно ходил по дорожкам, часто останавливался, выравнивая тяжелое дыхание. Лениво осматриваясь, он делал несколько глотков прямо из горлышка бутылки и шел дальше. Пока не забрался в дальнюю часть сада, на самое высокое место – у глухого забора и куста дикой розы.
Из своего убежища Эсме не видела лица мужчины. Только кожаную куртку и штаны. Грубые ботинки с толстой подошвой. Узкие, покрытые татуировками ладони с длинными нервными пальцами, сжимавшими бутылку и батон.
Мужчина все стоял и стоял. Молчал.
Смотрел на долину?
Пестрокрылая прекрасно знала, какая картина открывается его глазам. Могла описать ее во всех деталях – когда немного успокоилась и перестала бояться, что ее заметят.
Беспокойная речка спешила прочь, подхватывая опавшие листья-кораблики и длинные ветви – ленивые баржи. Лес тоже спешил. Оставаясь при этом на месте. Он примерял наряды – день ото дня ярче - и заигрывал с облаками.
Это было очень…
– … красиво, – проговорил мужчина. Тихий голос проскрипел половицами старого дома. Только раскатистая «рррр» прозвучала резко, заставив Эсме замереть и прислушаться.
Человек постоял еще недолго и пошел прочь.
С пустой бутылкой в одной руке и нетронутым батоном в другой.
На следующее утро он снова забрался на холм к кусту дикой розы и долго смотрел на долину.
Снова с бутылкой, из которой отхлебывал темную жидкость, и с яблоком вместо хлеба, тоже ненадкусанным.
Эсме пряталась в цветке, держа наготове пыльцу, но пестрокрылую не заметили.
Человек стал возвращаться каждый день.
У забора и розового куста появился пластмассовый стул. Стол. Небольшой мангал.
Мужчина теперь не только смотрел на сад и долину, он говорил.
Странные вещи.
Вроде: «Устал», «Этой зимой я, наконец, уйду».
«Надоело просыпаться, ничего не чувствуя, и смотреть в пустоту».
В саду, в долине, на волнах беспокойной реки, даже в сером небе Эсме видела множество, в том числе прекрасных, вещей и не понимала, что имеет в виду этот неулыбчивый человек? Почему ведет себя, словно изношенный жизнью старик, хотя выглядит еще совсем не старо? Зачем взбирается на холм и жалуется: «Нет радости». «Забыл, как это, смеяться из сердца, а не натягивая на рот лживую улыбку». Жалуется…
Но кому?!
Себе? Осени? Безразличным облакам?
Или чувствует, что его слышат?
Наверное, человек что-то почувствовал, если вдруг встрепенулся, всклокоченный, как после тяжелой ночи, капельки пота блестели на висках и на лбу. Выпрямился на стуле и проговорил, поясняя:
– Пустота – это не отсутствие красок, предметов или людей вокруг. Это когда ничего не испытываешь – кто бы или что ни находилось рядом.
Помолчал и…представился:
– Тэм. Меня зовут Артэм.
Представился кому?
Долине? Ветру? Замершему от изумления саду?
Уходя, мужчина попрощался:
– До завтра, пузатая Мелочь.
Эсме едва не вывалилась из цветка - это она-то – пузатая?!
Всему остальному пестрокрылая удивилась позже.
***
После ветреной ночи ей пришлось поменять цветок и перенести в новый несколько горошин пыльцы, чудом сохранившейся в еще одном почти облетевшем бутоне. Эсме была так занята, что не сразу заметила Артэма, а увидев, первым вспомнила оскорбительное: «Пузатая».
Да она была стройней и изящней многих своих подруг! И завистниц.
Неуместная глупая обида вползла в душу, завладела мыслями и заправляла ими, пока человек носил к мангалу сухие ветви, разводил огонь. Скормив первым искрам горсть опавшей листы, он укутался серым дымом. Раскашлялся. А когда ветер рассеял удушливую пелену, опустился на стул.
– Ну ладно, Мелочь. Если так хочешь, будешь беспузой.
Эсме, забыв об обиде, широко распахнула глаза. Ее надежно скрывали розовые лепестки, мужчина сидел к кусту почти спиной и глядел на долину. К кому обращался?
– Я не вижу тебя, – проговорил он. – Зато могу представить светлым пятнышком, болотным огоньком... А что? Ведь я и есть болото – топкое, вонючее, – по которому ты танцуешь. Я слышу, как бьется твое сердце. И что ты думаешь или говоришь.
Впору испугаться. Вместо этого Эсме охватило любопытство. Артем не оглядывался, не искал ее, продолжая смотреть вперед, и говорил сам с собой.
– Тебя ведь нет на самом деле? Ты плод моего воображения? Моя шизофрения или какое иное расстройство личности? Но знаешь, ты лучшее, что случилось со мной за много лет.
Эсме невольно улыбнулась – гораздо приятней стать чьим-то забавным бредом, чем ничем.
– Я-то думал, от меня уже ничего не осталось. Но есть ты – крошечка, песчинка, которую я не спустил в канаву собственных заблуждений. Завалилась в дальний угол моей души, спряталась, пока я ее чернил, чем не попадя, и объявилась сейчас, когда мне больше всего нужна. Проводишь меня?
«А ты – меня», – грустно вздохнула пестрокрылая, вспомнив, сколько лепестков облетело этим утром с куста.
Мужчина раздраженно рявкнул.
Думал – на себя. Посмеялся.
Уверенный - что над собой.
И продолжил спор.
Странный такой спор – кто заснет первым: он или Болотный огонек.
Эсме возражала перечила, испытывая странное удовлетворение от того, что Артэм сердится.
Что он ее слышит.
Ночью, во сне, порыв ветра подтолкнул уродливую зимнюю тень поближе, и она проскрипела:
– Эсме… Эсме…
Эсме вдруг узнала голос бескрылой Рессе, и будто вода нашла щель в непроницаемой раньше стене, полилось:
– Наконец-то! Ты подпустила меня и теперь слышишь. Я помогу. Научу.
Недоумение Эсме сменилось радостью. Надеждой!
– Я привела тебе человека. Я знаю, какая ты. Поэтому он – это он.
Надежда сменилась тревогой.
– Твой путь домой…
Эсме отвернулась от бескрылой тени. И провалилась в глубокий сон.
***
Расположившись у куста, человек по обыкновению отхлебнул из бутылки, и выдал очередное признание:
– Я болен. Давно. Болен душой и телом.
Эсме на миг задумалась и поняла, что не удивлена. Она уже видела недуг в бледном лице Артэма, в лужах теней под его глазами, слышала в неровном, сбивчивом дыхании мужчины, просто раньше не подумала о болезни…
– Я болен не-любовью, – продолжил он.
Пестрокрылая никогда не слышала о подобном недуге и тут же получила пояснение.
– Эта болезнь начинается в детстве и никогда потом не покидает сердца. В лучшем случае – спрячется за чувством долга или вины. А если их нет, то проделает дыру в сердце и выпустит из него все тепло. И закончится все вот этим, - человек развел широко руками, – пустотой.
