Пришедшая утром забирать меня из лечебницы Жанна сразу догадалась о произошедшем ночью, утвердительно сказав:
- Ирод приходил. Дождаться не мог, пока вылечишься, магию из тебя высосал. Теперь не отстанет... - и она сказала такие слова, которые моя мама называла матами и не велела мне их повторять, хотя многие мужчины из наших соседей их говорили...
Жанна достала из кармана зеркальце и поднесла его к моему лицу. Рядом с чёлкой в моих волосах появилась прядь ярко-синего цвета.
- У всех магиков есть такие пряди, - пояснила Жанна, - от стихии и цвет. Ты - водная. Потом объясню. Пошли отсюда. Давай я помогу тебе подняться и пойдём. Девчонки уже заждались. И ещё...вот...ты только не обижайся, - Жанна подала мне клюку, наподобие тех, с которыми ходят некоторые старухи, - не обижайся. Это ведь на время. Смотри, красивая. Один моряк сделал. И даже вот - она поднесла палку ближе к моему лицу, - смотри, он рыб вырезал.
Очевидно, тот, кто делал эту вещь, очень добрый человек: по дереву шла искусная резьба, изображавшая разных рыб, плавающих между водорослями. Мастер старался приободрить ту, то есть меня, для которой создавал эту вещь.
- Ну, походишь немного с тростью. Это ж не навсегда. - убеждала меня девушка. - Выздоровеешь, ты обязательно... - она смутилась.
Обманывать ей удавалось плохо. И она, и я, знали я - калека и надолго, если не на всю жизнь.
- Ну, всё, хватит киснуть! - держа трость, это название понравилось мне больше, чем клюка, в одной руке, второй Жанна ухватила меня за запястье и потянула к себе, вынуждая, сначала сесть на кровати, а потом и встать на ноги. - Ну, вот и хорошо.
Я улыбнулась, сделала несколько шагов и, взяв серое платье, висевшее на спинке кровати, стала одеваться.
Девочки и правда нас ждали: на столе были расставлены кружки разных размеров и расцветок, и тарелки с едой.
- Это Жанка принесла, из трактира, - подхватив под руку, Птичка потянула меня к столу, - мы вас ждали.
- Птичка! - с деланной суровостью окрикнула Жанна. - Не тяни её, сама дойдёт.
- Ой, - отпустив мою руку, девочка, смутившись, извинилась.
В нашей с мамой жизни было разное, но мы никогда не голодали, сейчас, глядя на то, как быстро исчезает еда с тарелок, мне стало страшно, на глазах выступили слёзы от злой перемены в моей жизни.
- Здорово! - Птичка протянула руку и погладила мои волосы. - У нас чёлку никто до тебя не носил. И волосы у тебя, гладкие-гладкие, погладить хочется. Можно?
Кто-то из девочек тихонько рассмеялся.
Мне уступили нижнюю кровать ближе к двери. Было немного непривычно находиться в такой большой компании: в комнате проживало двадцать шесть девочек, и все они были сейчас здесь. Но, благодаря Жанне и Дарье - Даше, как гордо представилась мне Птичка, под дружный, тихий смех девчонок, объяснив, что надо бы познакомиться по всем правилам хорошего тона, спустя короткое время я уже не чувствовала себя чужой.
Удивительно было то, что, несмотря на нелёгкую жизнь, в моих новых знакомых не было озлобленности. Они шутили, подначивали друг друга, и делились...делились. Пирожки разламывались на две, а то и три части. Конфеты откусывались по очереди, по глотку отпивался едва-едва заваренный чай.
Я болтала с Птичкой, которая рассказывала мне о знаменитой жительнице города Наталье Орловой, артефакторе, архимагистре. Не обладающая магией Даша с трепетом произносила даже имя женщины и гордилась тем, что работала у неё. А том, что именно муж этой знаменитости является отцом её ребёнка, она и не вспомнила.
И вдруг всё стихло. Девочки замерли, я сжалась в комочек, не смея обернуться. Две девочки поднялись со своих мест и, взявшись за руки, пошли к дверям. Я оглянулась: стоявший в дверях, с брезгливостью оглядывавший наши посиделки Иродин, подождал девочек и вышел вместе с ними.
- Пожалуется, сволота, - сказала Жанна, и они с Дашей стали быстро убирать со стола посуду.
Подтверждая её слова, дверь с треском распахнулась и на пороге появилась госпожа директор, из-за плеча которой выглядывала Марда.
- Что здесь происходит?
Жанна, продолжая складывать тарелки, грубо ответила:
- Празднуем, что вашей дочери не удалось убить Рани!
Лицо Ираны стало приобретать свекольный цвет, она стиснула зубы так, что они заскрипели. А потом вдруг улыбнулась.
- Не долго тебе чирикать здесь! - с этими словами она вышла, оставив после себя тревожное чувство.
- Жанна, Жанночка...девчонки кинулись к Жанне как цыплятки к курице. - Почему она так сказала? Ты уходишь? А как же мы?
- Мне семнадцать исполняется, скоро...- Жанна вздохнула. - По правилам я не могу оставаться в приюте.
- А мы? Что с нами? - часть девочек заплакала. - Что будет с нами?
Девушка обняла тех, кто стоял к ней ближе всего.
- У нас есть ещё несколько месяцев. Будем ждать, молиться и верить, что пришлют священника. И всё будет хорошо.
Она смотрела прямо на меня, и я по глазам видела - она не верит в свои слова.
- Рани, просыпайся, вставать пора.
Я приоткрыла глаз и чуток повернула голову: за окном темно.
- Даш, ты с ума сошла? Ещё не рассвело.
- Мы по субботам - воскресеньям в центральный храм на службу ходим. А до него пешком знаешь сколько! Поэтому вставай, одевайся. Скоро выходим.
- А завтрак?
- До службы есть нельзя.
Девочки передвигались по комнате почти бесшумно, ни криков, ни ссор. Очередь в ванную шла быстро, выйдя из неё, воспитанницы быстро одевались и выходили в коридор, чтобы не мешать остальным.
Я видела такой порядок однажды. Мама плела кружева для жены командующего гарнизоном, и брала меня с собой, так как дверь в нашей комнате была хлипкой.
Но там была казарма и солдаты, а здесь дети. Самой младшей, Фрее, всего восемь лет. А она, как маленький воин, встала, пошла, оделась, вышла, при этом ни одной жалобы, ни одного слова.
Как-то Таюшка сказала, что у неё мурашки по коже, но она то мурашила при взгляде на Фомку соседского. У меня мурашки ползли явно не по той причине.
Птичка вертелась возле меня и помогала, скорее, мешала одеваться. Я заметила, что она вроде дружит со всеми, но ни с кем, как мы с Таюшкой. А меня она явно выбрала на роль закадычной подружки. Хотя я и не против, всё же она мне жизнь два раза спасла.
Девочки с длинными волосами плели друг другу тугие косы. Когда Жанна взялась заплетать меня, у меня слёзы из глаз брызнули, так она потянула пряди.
- Терпи. - Даша ободряюще похлопала меня по плечу. - Нельзя, чтобы волосы вылезали из косы. У нас с этим строго.
Выйдя из корпуса, Жанна построила девочек по четыре человека в ряду в длинную линию, и к нам подошла воспитательница Оля.
О чём-то тихо переговорив с воспитательницей, Жанна взяла меня за руку и повела в сторону корпуса мальчиков. Снова тихий разговор с высоким, крепким юношей, и объяснив мне, что я пойду с мальчиками, и они помогут мне, если я не смогу идти сама, Жанна ушла к девочкам.
Через несколько минут мы двинулись. Ребята прятали меня в серёдке. Очень скоро стало ясно, что я задерживаю всех, и они меня понесли: двое плотно вставали по бокам, хватались за запястья друг друга, и я, закинув им руки на плечи, садилась. Потом они менялись. Было неудобно, стыдно, а мальчики подбадривали меня ласковыми улыбками.
Почти одновременно с нашим приходом, к храму подъехала коляска, из которой выбрались госпожа директор и её доченька.
Я взглянула на купол храма и вздрогнула, его венчала звезда - храм Сияющего.
- Я не пойду! - твёрдо заявила держащему меня за руку другу Жанны. - Меня именовали в храме Всемилостивой.
ядом с колонной мальчиков остановились девочки, и меня тихонько переправили в их ряды.
Подошедшая директор оглядела нас и, наткнувшись взглядом на меня, недовольно поморщилась.
- Заходите!
- Я не пойду!
- Что-о-о?!
- Меня именовали в храме Всемилостивой. Я не могу заходить в храмы других вер.
Директор стала орать на меня, обзывая неблагодарной нищебродкой, непонимающей что, кому и где можно говорить.
На нас стали оглядываться, из храма вышел священник. Поговорив с госпожой Ираной, он подошёл ко мне, и надменно взглянув сверху вниз, подцепил бечевочку, на которой у меня висит медальончик с изображением Всемилостивой. Зажав бечёвочку в кулаке, он резко дёрнул, она оборвалась, священник отбросил медальон на землю, и приказал:
- Заходи!
Я уже собралась с силами, отказаться, и вдруг, как наяву, услышала голос старухи: "Перетерпи, всё сладится. Не будь дубом, будь ивушкой, гнись." И я промолчала, и пошла...
Внутри храм выглядел странно, для меня. Ценральная дорожка делила его на две части: светлую, туда отправились мальчики, и тёмную, туда Жанна повела нас.
На светлой: облицовка из яркого, до боли в глазах, мерцающего, золотистого, ирраширского мрамора, я видела такой в одном богатом доме, и большие окна.
На тёмной: стены из мрачно-коричневого камня с фиолетовыми полосами и искорками, и нет окон.
Входившие в храм занимали места по своему статусу. Возле возвышения, на которое поднялся священник - богатые горожане, чем ближе к двери тем, беднее люд, а мы возле самой двери.
Всю службу пришлось стоять на коленях. Причём, если богатеи иногда поднимались, нам, внимательно наблюдавшая за нами, Марда не позволяла даже на пятки сесть.
К концу службы я не чувствовала ног, а правую ногу всё чаще и чаще пробивало резкой болью.
Наконец служба закончилась, и нам разрешили подняться. Не обращая внимание на злобные взгляды директора, Жанна подошла ко мне и осторожно поставила на ноги. Я буквально повисла на ней, а она стояла, стиснув зубы, с трудом удерживая меня. Может это и неправильно, но я взмолилась "Всемилостивая помоги!"
Мимо нас проходили люди, а Птичка потихоньку называла мне тех, кого знала. И, как мне показалось, знала она почти всех. Лишь однажды она запнулась: проходившая женщина, брезгливо осмотрев нас, остановила ненавидящий взгляд на Птичке. Лишь когда она прошла Даша выдохнула:
- Жена мэра. Наталия Орлова.
Из храма мы вышли последними.
Обратная дорога была уже не такой трудной. Директор с дочкой уехали, и мы шли не спеша. Как сказала Жанна, вместо завтрака - прогулка.
расслабившись, девчонки болтали, обсуждая платья и причёски присутствовавших на службе дам.
Кто-то шепотом рассказывал о прочитанной книге: многие девочки не умеют читать, и книг в приюте нет, но те, кто служит в богатых домах и умет читать, умудряются доставать запретное. Но о прочитанном только шёпотом.
Шедшая рядом со мной Жанна, узнав от Птички, что меня учил священник, прикидывала, как можно использовать мои знания. Она объяснила, что те, кто хоть что-то знает, учат других.
Но умеющих читать всего трое: она и две недавно поступившие магички, и они все работают: на обучение времени не остаётся.
Директор за последние годы избавилась от всех воспитательниц, пытавшихся учить девочек. А оставшиеся боятся её.
- Растит из нас рабынь. Если ничего не знаешь, боишься, что тебя выгонят, и будешь молча терпеть всё. - горько усмехнулась Жанна. - Ничего, ты научишь старших, а они - младших. Нельзя чтобы кто-то узнал о тебе. Молчи, и постарайся себя не выдать. - она тихонько рассмеялась. - Ирана и не подумала, что ты такая умная. А мы используем.
Чем-то Жанна напомнила мне командира заставы: такая же собранная, планирующая, отдающая распоряжения, которые все исполняли с охотой, и ничего не боящаяся.
Не знаю, какие порядки в других приютах, но мой всё больше и больше напоминал мне казарму. После обеда: пустой, без мяса суп, каша, один кусочек хлеба из отрубей, и стакан чуть подслащённой воды, девочки разошлись по рабочим комнатам. Без дела никто не сидит. Кто-то убирает, кто-то стирает, часть девочек села вместе с Ольгой за шитьё: вся одежда, вплоть до пальто, изготавливается руками воспитанниц. В швейную определили и меня.
Вечером, когда все готовились ко сну, ко мне подошла Фрея и, показав зажатый кулачок, сказала:
- Подарок!
А потом раскрыла ладонь...Мой медальон...Я крепко обняла девочку, и она прижалась ко мне. Мы постояли так несколько минут. За последние дни, это были лучшие минуты.
Ольга пришла, пожелала нам "доброй ночи" и ушла...девочки вдруг стали двигать мою кровать. Подняв несколько плашек, Жанна достала...мой сундучок! А девочки вытолкнули вперёд, Наиру, самую тихую среди тихих.
- Она успела спрятать. - пояснила мне Птичка
Я молча глотала слёзы. А что можно сказать? Худенькая Наира рискнула вернуться в комнату, из которой всех выгнали после моего избиения, отправив в рабочие комнаты, в наказание, о чём мне рассказала сестра Сима. Девчонок заставили работать до полуночи, директор срывала злобу. Наира не только вернулась, одна сдвинула кровать, и убрала сундучок в девчачий тайник. А я ведь ей никто.
- Ты одна из нас! - прервала мои горькие мысли Жанна.
И это стало и наградой для меня, и обязанностью. Одна из...Я буду очень стараться.
- Надо будет сказать, что бы он подбил твою трость чем-нибудь. Стучит.
Мы с Жанной крадёмся по коридору третьего этажа. Нам запрещено здесь находиться. Но на этом этаже ночью есть освещение в комнатах, даже в пустых. К сожалению, запертых...
Наконец Жанна находит открытую дверь и быстро вталкивает меня в комнату. В коридоре раздаются шаги. Мы стоим, замерев: сюда или мимо? Сюда. Дверь открывается, сестра Сима, разглядев наши виноватые лица, разрешает остаться, ненадолго.
- Давай! Быстрее!
Жанна ставит сундучок на пол, я сажусь и откидываю крышку.
Первым я достала довольно большой свёрток. Необычная на ощупь бумага с розовыми и зелёными полосами, сделанная из неизвестного мне материала, шурша, легко развернулась. И я пожалела, что рядом со мной Жанна.
Перед нами лежало не просто богатство, перед нами лежало огромное состояние: кружевная пелерина с капюшоном, манжеты и два воротничка из нежно-розового шёлка были обильно украшены круглыми розовыми жемчужинами разного размера.
Жанна опустилась на колени и неверяще прикоснулась пальцем к сокровищу. Её лицо раскраснелось, а руки жадно гладили и трогали жемчуг. Потом она тряхнула головой, будто стряхивая какие-то мысли, и негромко приказала:
- Убери и никому не показывай, за такое и убить могут. - на короткое мгновение по её лицу скользнуло разочарование. - Продать это мы всё равно не сможем, так что сохрани. Когда-нибудь тебе пригодится.
Вторым был запертый на крохотный магический замочек дневник с обложкой, обтянутой розовым бархатом. Как я не старалась, открыть замочек мне не удалось, и мы отложили в сторону и эту вещь.
За дневником последовал ещё один, уже небольшой свёрток. Раскрыв его, я сильно прикусила губу зубами, чтобы не взвыть в голос. Мама сохранила первые, сплетённые мной, кружева.
Мама, в отличии от соседей, которые пристраивали детей к работе очень рано, не поддавалась на мои уговоры и отказывалась учить меня, говоря:" Мала ещё, успеешь глазки испортить".
Но, я была упряма, и однажды просидела на стуле, без еды, утро, день, вечер и почти всю ночь. Никакие уговоры на меня не подействовали. И даже, когда мама заплакала, я лишь плотно зажмурила глаза и отказалась идти кушать.
Все мои друзья работали с родителями, и только я бездельничала. Никто не осуждал меня, но и обращались со мной снисходительно, ведь я не помогала своей семье.
Я настояла на своём, и вот передо мной мои первые кружева. Нелепые, с пропущенными узлами, и длинными, кое-как закреплёнными, нитями. Мама сохранила их.
