Глава 1. Житие мое
Темный, красно-черный фон с редкими желтыми и коричневыми вкраплениями, придавал полотну ощущение фатальной безысходности. Перевернутый стул, подушка рядом с ним, посох с золотым набалдашником - все это являлось свидетельством рухнувшего, оборвавшегося нечто где-то в глубинах человеческого нутра. Ну и конечно же передний план, на котором фигурируют двое: отец и сын его.
Плоть от плоти, но глаз за глаз.
На виске того, чьи конечность повисли вдоль бездыханного тела, жутко алело кровавое пятно. Его, словно пытаясь в тщетных попытках удержать душу в пределах молодого стана, прикрывала старческая, сморщенная длань. Мертвенно-бледные тени, играющие на челе седобородого отца, и такие же ввалившиеся щеки придавали его внешнему виду трупную жилистость. На эту картину было сложно смотреть. А уж удерживать взгляд на лицах, будто находящихся по разные стороны Бытия, когда Смерть и Жизнь сталкиваются друг с другом в неравном бою, при этом не пытаясь отвлечься на какую-нибудь незначительную деталь композиции, такую как бело-красный орнамент на заломах ковра, вообще не представлялось возможным. Не было эффекта Зловещей Долины, о котором трубят направо и налево из каждого утюга. Наоборот, все казалось до оледенения скованных мышц реальным. Особенно кровь, стекающая по виску и крючковатым перстам, того и гляди норовившая вырваться за пределы полотна, оставляя за собой жуткий след.
Склонив голову, я, уже незнамо в который раз прочитала небольшую позолоченную табличку чуть ниже под картиной:
"Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года."
Или, известной в народе так же как:
"Иван Грозный убивает своего сына".
Илья Репин был мастером своего дела. Тут же в голове, словно по команде, пронеслись строки из личных записей художника:
"Несчастья, живая смерть, убийства и кровь составляют ... влекущую к себе силу...".
Усмехнулась собственным воспоминаниям прежде чем отойти в сторону, дабы не загораживать обзор группе немцев, внезапно выросшим, как грибы после дождя по правую руку во главе с гидом. Поймав недовольный взгляд худощавого арийца, с которым не посчастливилось столкнуться, быстро вымолвила извинения на ломанном Hoch Deutsch. Единственным островком свободы, который я могла еще себе позволить в набитым до отказа зале Третьяковской Галереи, находился в самом дальнем углу, рядом с другими шедеврами Репина.
Глянув на наручные часы, фиксируя про себя время, вновь возвела глаза в сторону Ивана с сыном. И мозг принялся декларировать до дыр зачитанные дневники:
"Писал — залпами, мучился, переживал, вновь и вновь исправлял уже написанное, упрятывал с болезненным разочарованием в своих силах, вновь извлекал и вновь шел в атаку. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал её. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то гнало меня к этой картине, и я опять работал над ней".
А сколько было сделано набросков? Не сосчитать. А сколькими вандалами было предпринято посягательств? И того больше.
-Но что-то гнало меня к этой картине...-повторила вслух, переменившись с ноги на ногу.
Гнало. Действительно гнало. И не только к ней. Сила, кою Репин величал "влекущей", превратилась в неотъемлемую часть моих будний. Вот только никаким налетом мистицизма и чем-то инфернальным подобный расклад событий покрыт не был. Уж не знаю, то ли на удачу, а то ли и на беду, но все в моей жизни сроком в 23 год имело болезнно-логичные причинно-следственные связи, где каждый второй знаменатель вытекал из другого, а для переменных места так и вовсе не было. Я глубоко вздохнула прежде чем услышала рядом с собой уже став привычным хриплый голос:
-Опять ты здесь, Вера.
Некогда пораженная подобным сокращением имени, я очень быстро адаптировалась, бросив попытки оспорить законное право на использование корректного произношения собственного наречения. Порой просто Верой быть куда как проще.
Я выдала сдержанную улыбку, лицезрея пред собой округлую даму средних лет. Хоть и было ей 42 от роду, но наполовину поседевшая голова, в далеком прошлом темных волос, накидывала ей лишних лет. Да и круглые очки в толстой оправе вместе с накрахмаленным белым воротником блузки, застегнутым наглухо, навевали воспоминания о былых временах школьной скамьи.
В конце концов я вежливо поздоровалась:
-И Вам день добрый, Лидия Никитишна.
Низко и тяжело дыша из-за хронического ларингита, местная гроза всех "загребушных ручек", коим неймется прикоснуться разок-другой к памятникам истории и культуры, ворчливо заметила:
-Да какой же добрый-то? Вон, видала, понаехали,-и кивок головой в сторону все еще не сдвинувшейся с места группе немцев.-Медом что ли намазано? Устроили тут невесть что. Пущай вон, в свою Немецкую Слободу отчаливают, где этим фрицам и место.
Сначала, когда только-только я застолбила за собой звание завсегдатая "Третьяковки", была изумлена до глубины души, как мне тогда казалось, узостью мышления Лидии. Даже пыталась вести откровенные конфронтации, что неизбежно приводило к ожесточенным спором, ожидаемо, ничем путным не заканчивающимися. Меня возмущало откровенное пренебрежение и враждебность по отношению к точно таким же ценителям искусства, как и я сама. Моему подростковому воспаленному восприятию Никитишна представлялась этаким обиженным жизнью асоциальным элементом, который было бы неплохо изолировать от греха подальше. Однако все это продолжалось до поры до времени, а конкретно до определенного переломного момента.
Пытаясь хоть как-то разгрузить ее извечно хмурное умонастроение, я непринужденно выдала:
-Да будет Вам, право слова. Пусть себе дрейфуют из зала в зал, вам же на пользу. Небось, после такого наплыва и премия не за горами, а того гляди и надбавка в зарплате.
Смотритель музея недовольно фыркнула:
-Ага, счаз, держи карман шире! Эти скупердяи быстрее удавятся, чем копейку-другую за верную просветительскую службу оставят,-и в следующее мгновение громко куда-то в строну.-Das Beruhren mit den Handen ist verboten!(1)
Я сморщилась от внезапно подскочивших децибел. Меж тем Лидия Никитишна продолжила роптать, насупив тонкие брови-ниточки так, что одна из них едва на другую не налезла:
-Вот и как с ними по-человечески, а? Правила черным по белому написаны аж на четырех языках и их фрицевском в том числе! Для кого спрашивается?-но внезапно ее гнев сменился на милость.-Ну да пес с ними. Ты то сама как? Давненько видно не было.
Пожав плечами, постаралась вкратце ввести в курс дела:
-Работы за последнее время прибавилось, только успевай шнурки гладить. Бегали как оголтелые всем подразделением за одним, а по итогу вышли вообще на другого. Да и...
Но меня перебили мягко, не дав возможности проскочить наболевшее:
-Да я не об этом. И без тебя в курсе, чем поимка мелкого воришки закончилась, телевизор-то смотрю. Я спрашиваю про твое самочувствие... сегодня. Сегодня ведь тот самый день, да?
Губы мои дрогнули, и все же участливая полуулыбка никуда не делась. Годы практики.
Как бы не хотелось замаскироваться под незнающую, неведающую. Притвориться, будто нет ничего и быть не могло, но факты говорили сами за себя - волей не волей, однако я вновь здесь, стою напротив одного из самых известных полотен Ильи Ефимовича. Порой не воспоминания не дают нам распрощаться с прошлым, нет. Привычки - вот злейший враг Забытья.
Будто бы отключившись на краткий миг от окружающей обстановки и реальности во всей ее неизбежной целокупности, я погрузилась в события пятилетней давности. Уйти глубоко в себя не позволила все та же Лидия, мягко, в несвойственной ей манере тронув за плече:
-Вер, ты может хочешь сегодня чашку-другую чая пропустить? Мне как раз сестра привезла из Сибири какой-то сбор душистый, я все момента подходящего поджидаю, чтоб упаковку вскрыть. Что скажешь? Или могу для разнообразия чего покрепче сообразить.
Тряхнув головой, рассеивая ретроспективы, но при этом явственно ощущая горький привкус на кончике языка, отказалась:
-Нет, простите, Лидия Никитишна, но меня еще дела ждут. Все-таки оградка сама себя от сорняков не избавит, да и гостинцы отвезти нужно, а то не по-Божески как-то получается. Да и не пью я от слова совсем.
Женщина удрученно вздохнула, скрестив пухлые руки на груди:
-Тебе ли о Боге рассуждать?
Я неопределенно повела плечом:
-Если бы не дедушка, уж поверьте, избавилась бы от любого намека православия в квартире.
-Преступник всегда должен тщательно заметать за собой следы?-усмехнулась в ответ смотритель, прищурив водянистые глаза поверх очков.
Поправляя сумку на плече и уже разворачиваясь всем корпусом в сторону выхода, вторила:
-Именно.
Прощаться не стали. Понятно было без лишних слов, что на сегодня обмен любезностями закончен. Моя социальная батарейка полностью себя исчерпала и я была до одури рада, когда легкие, расправившись, наполнились свежим весенним воздухом предсумеречного часа.
Людей значительно поубавилось. Зато пробки, неизменная атрибутики Каменных Джунглей, уплотнялись. Сообразив, сколько времени и сил придется угробить на дорогу, я с тяжким вздохом, полным вселенской усталости, вызвала такси. Вечер обещает быть долгим.
Путь из столицы до ЗАМКАД-а всегда представлялся мне хождением по мукам. Заторы на дорогах увеличивались едва ли не с каждым оставленным позади километром. В результате чего на все про все ушло добрых полтора часа, за которые мне удалось ознакомиться с материалом нового дела, полученным не далее как вчера, да проклясть саму себя на чем свет стоит. И вот дернул же черт потащиться в самый центр Москвы для... А для чего собственно? В незнамо который раз полюбоваться одним единственным полотном Репина, потому как прочие попросту блекли на фоне картины Грозного с мертвым сыном?
Да, именно с этой целью каждое первое Воскресенье Июня каждый год я появляюсь в галерее. С точки зрения критического подобный ритуал не имел абсолютно никакого смысла, но ноги сами несли в обитель сосредоточения Русского искусства. Ведомая внутренними нервическими импульсами, переступая порог главного зала, залитого омерзительным желтым светом ламп, шарахаясь от каждого встречного незнакомца на своем пути, бараньим упрямством выбивала себе свободный пяточек подле символа собственной обсессии. Далее наступала точка невозврата, в клинической психологии именуемая прострацией. Смазывалось не только окружение, но и лица мельтешащих вокруг.
Год за годом.
На протяжении пяти лет.
Едва ли не от рассвета и до самого заката.
Только я и Иван Грозный вместе с бездыханным кадавром собственного наследника. Мертвого наследника, ежели не умерщвленного.
Машина дернулась, возвращая в реальность. Я лишь чудом не вписалась в водительское сиденье лбом, рефлекторно выставив руки вперед. Выругавшись про себя, злобно зыркнула в сторону водителя. Тот же, непечатно выругавшись, помянув чью-то мать всуе, сделал опасный маневр, огибая впереди едящую фуру.
Кончики пальцев мелко подрагивали и я была вынуждена сцепить зубы, вглядываясь в экран телефона. Живительная пачка сигарет покоилась в кармане пиджака - практически по всем канонам Виктора Цоя. Однако, понаблюдав за водителем всклоченной наружности, приняла решение обождать. Такси практически достигло пункта назначения, оставалось каких-то 300 метров.
И в самом деле, оставшийся путь, пусть и по кочкам, но проделали быстро. Спустя 5 минут я уже расплачивалась с горе-водителем, обещаясь поставить заветные звездочки. Разумеется про "оценку" оказанной услуги забыла напрочь, стоило только спиной ощутить привычную прохладу местных широт.
Дерганным движением выудила заветную папиросочку. Едкий никотин, обволакивая сначала полость рта, а следом и альвеолы легких, дарил столь желанное, пусть и временное, умиротворение.
Сегодня я нервничала больше обычного. Сердце изошлось галопом, а мигрень дала о себе знать с новой силой. По причине головной боли даже с работы отпросилась пораньше, пытаясь спихнуть происходящее на внеурочные часы и переработку, но все всё итак прекрасно знали. Итог - лишние полтора часа были у меня в запасе.
И вновь затылка коснулись покалывающие ощущения. На дворе Июнь, а конечности холодеют, словно дух покидает бренную оболочку. Парадокс на парадоксе.
Хмыкнув, сделала последнюю затяжку прежде чем затушить тлеющий бычок, сопровождая действо словами:
-Знаю, дедушка, знаю, но ничего не могу с этим поделать. Прости мне эту маленькую слабость.
Слабость была далеко не маленькой и я прекрасно это осознавала, однако также это являлось и единственным способом глушить стресс. Не было панических атак или депрессии. По крайне мере, мне хотелось в это верить.
Тяжело вздохнув, чувствуя, как притупляется обостренное восприятие реального, я побрела в сторону низкого покосившегося забора, пораженного коррозией.
Кладбище. Место, которое не любила всей душой и сердцем, но с которым общего было даже больше, чем с миром живых. Протоптанная мной дорожка в обрез, ведущая через самую кустистую часть места вечного упокоения, встречала мертвой тишиной, как, собственно, и вся территория.
Мертвой тишиной... Криво усмехнулась. Это даже звучит смешно.
Смотрителя никогда не было на месте, что было несомненно на руку. Не самая приятная личность после встречи с которой оставался не менее неприятный осадок.
Над головой, громко захлопав крыльями, с глухим карканьем вспорхнула ворона. Та часть кладбища, куда я держала путь находилась едва ли не на отшибе. Впрочем, как и сам погост - практически стыке подмосковья с захудалой деревушкой по соседству. Несколько сотен гектаров были обнесены забором, сохранившимся еще с эпохи Первой Мировой.
Я не осматривала старые могилы, среди которых частенько встречались усыпальницы неизвестных солдат. По старой памяти глянула в сторону Северо-Запада - там располагалась братская, самая большая из всех имеющихся здесь. Хотя оных насчитывалось как минимум три или четыре.
Замаячившая на горизонте прогнившая скамья приветствовала очередным отсутствием доски. Оставалось их всего две. Вот ведь закономерность - каждый год пропадала ровно одна из них. И кому только понадобилась проеденная прожорливыми термитами развалюха?..
Миновав четырехлапую рухлядь, я остановилась у невысокой оградки темно-синего цвета. Странно, но стоило закончить со всеми поминально-похоронными церемониями, как внутри у меня будто что-то... оборвалось? Будто заслон опустился, отгораживая от эмоционально-нестабильного фона. Здесь, стоя лицом к лицу, как бы иронично это не звучало, меня посещало осознание того, что я - Посторонний. Как тот Мерсо из романа Альберта Камю.(1)
Светило июньское солнце. На дворе Воскресенье потихоньку стремилось к завершению. Как тот Коловрат(2), изо всех желающий нагнать своего родоначальника Коляду(3). Единственное отклонение от сюжета - у меня не было при себе огнестрельного. Да и покойники навряд ли сойдут за первого встречного, верно?
-Во всяком случае это мое не первое и не последнее Воскресенье,-пробубнила себе под нос и спустя минуту молчания, добавила.-Наверное.
Оградка тихо скрипнула из-за внезапного порыва ветра, словно напоминая где я и кто я ,и зачем, собственно, явилась.
