Заметила, что я вдруг сразу стала называть мужа не по имени, а «он». Так, оказывается, намного легче и удобней. Так вот Дана даже после того как узнала, что он не родной отец, не стала к нему хуже относиться. И он мне сказал: «Не приплетай к нам Набокова!» И поэтому хоть и блестящие данные, но не балет, не музыка, не лингвистика, а только медицина! Как папа! Не гинекология, не стоматология, не психиатрия, а кардиология! Как папа!
Закидала вещи в дорожную сумку и сразу в аэропорт. Нашли мне местечко на ближайший рейс. Прилетаю, ищу в толпе встречающих Найлюху, а вижу сияющего Рената с розами. С корабля на бал? Ненормальная Найка! Улыбаюсь, наверно, вымучено. Ренат бросается ко мне с поцелуем. Ответить ему я не в состоянии, шарахаюсь от него как от прокажёного и непроизвольно отталкиваю. Это на первом курсе мне, неикушенной дурочке, было так любопытно, умеет ли он хорошо целоваться, сейчас же такого интереса нет. За эти годы научился, думаю, не только целоваться, но и другие вещи качественно выполнять. В девицах недостатка у него никогда не было. В его глазах читаю изумление. Спрашивает:
– Ко мне? К Найле?
– Нет! – называю адрес.
– На старую квартиру, понял.
Доносит вещи до двери. Благодарю, но даже не приглашаю зайти в квартиру.
Кошмар! Вот ведь она – великолепная возможность! Но изменить мужу даже с привлекательным, симпатичным и не чужим мне мужчиной я, выясняется, не в силах! Он мне вроде брата! Ведь секс – это всё-таки проявление любви и нежности к чужому человеку противоположного пола или, в современном понимании, того же пола. Это акт доверия. Я же не в состоянии себя преодолеть! Без любви нет никакого притяжения.
Долго лежу в ванне, в которую высыпала полпачки соли, лью слёзы, так как вспоминается почему-то только хорошее в нашем браке. Оказывается, у нас было очень даже много хорошего. Сейчас ванна от слёзного потока переполнится, и вода через край переливаться будет! Не понимаю, как можно было в один миг перечеркнуть всё замечательное и доброе, что у нас с ним было! Вроде бы за правильную жизнь наградой должно быть счастье, где оно? Неужели я сделала нашу семейную жизнь такой пресной и обыденной, что муж среди ночи бежал туда, где щедрые и яркие мазки, чтобы жизнь перестала быть тусклой? Я же осталась во мраке. Где же ты, моя радуга?
Выбираюсь из ванны, сушу волосы, облачаюсь в пижаму, забираюсь под одеяло. Одна-одинёшенька... Его нет рядом. Обычно он подбирается под моё одеяло, ласкает меня, и я знаю, что он любит меня, я люблю его. Как это у старика Хема: «И мы долго любили друг друга.» Выяснилось, что не любил и не любит. Может, это всё было просто привычкой? Вот сейчас его нет рядом. Я одна. Я одинока. Поняла, что я не могу уподобиться ему и лечь в постель с другим мужчиной. Вот такая я, оказывается, сверхпорядочная моралистка. На расстояниии чувства будто обострились: я поняла, я его люблю даже сильнее, чем думала. Это ему всё равно, с кем делить постель. Мне же теперь придётся вести скучную жизнь стареющей дамы. Сынуля очень далеко. Дочери совсем не до меня. У нее своя взрослая жизнь. И слава богу, что она у нее есть. Хорошо, что она у нее счастливая, что ей мои мудрые советы и сочувствие ни к чему. Мама будет кудахтать, что я сама во всём виновата. Конечно, кто же ещё! Такова ближняя перспектива.
Моя дурацкая особенность, что я очень привязываюсь к каким-то вещам, к людям тоже. У меня были долгое время любимые домашние туфли, которые, оказывается, стали раздражать мужа и дочь. Они их выбросили, а взамен преподнесли очень красивые новые тапочки. Так я чуть не разрыдалась, помню. Тосковала некоторое время по своим привычным, удобным, уютным и тепленьким башмачкам.
Да что там тапочки, даже Брежнев меня не очень сильно раздражал, потому что я к нему тоже привыкла. Все насмехались над ним, а мне просто было до боли жалко косноязычного старичка, почти ставшего членом моей семьи, которого заставляют читать по бумажке труднопроизносимые для него тексты. Хотя анекдоты о нем с удовольствием слушала, ещё и весело хохотала. О расширении груди, об олимпийской символике, о гордом отказе от награды Мавритании – золотого кольца в нос, о получении звания народного артиста, если сумеет выговорить «генералиссимус». Их было много, но они были добродушные и не такие злые и едкие, как о Хрущеве. К заменившим «просто Ильича» я не успевала привыкнуть, так быстро они сменяли друг друга до шумной перестройки. Марлен всё же не старые тапочки или Брежнев в маразме. Он четверть века рядом, он в кровь влился, в тело врос.
Где там мой добрый армянский коньячок? Налила в бокал, вдохнула его ореховый аромат, полюбовалась, как маслянистая жидкость ровно очертила границы на стекле, чуть накренила бокал, никаких рваных дорожек жидкость не оставляет. Глотнула. Мягкий, обволивающий, нежный вкус, ощущение приятного тепла медленно потекло по пищеводу. Коньяк мягко, не обжигая слизистую, дошёл до желудка, не грохнулся грузным камнем, наполнил меня приятным теплом. Отличный коньяк мне друг аспирантских лет прислал! Главное – вовремя! Спасибо тебе, мой давний поклонник, Аракелян! Твой коньяк нежной волной растекается по утомлённому телу. Как бы до алкоголизма не докатиться! Женский алкоголизм, конечно, страшная и неизлечимая вещь! Но за один раз ничего кошмарного не произойдёт! И в одиночку я целую бутылку драгоценной жидкости тратить не буду! Растяну удовольствие. Неделька мне, наверно, понадобиться, чтобы в себя придти.
У внучки хозяйки должны быть сигареты! Я знаю, она изредка покуривает. Мне вдруг захотелось вдохнуть запах табачного дыма. Что со мной? Я ведь и не курила никогда по-настоящему. Так, для понта, красиво держать сигарету в руке, пускать эффектно дым колечками, чтобы казаться старше, опытнее. Следовала дурацкой моде. Киру не понравилось, поэтому перестала дымить. Это же было лет 30 назад! Нашла пачку приличных сигарет. Закурила. Никакого удовольствия, голова закружилась.
Так... Как это страшно, когда одна ночь перечеркнула четверть века моей жизнь и все планы на будущее! Ему новая секс-игрушка, а мне – седые волосы и морщины. Сказочное везение в моей жизни! Я вдруг поняла, что старость не радость, убеждаюсь в этом и оплакиваю свою молодость. Она позади, а я на пороге старости, совсем одна. Слёзы когда-нибудь иссякнут, высохнут, а боль никуда не денется, со мной останется. Оказалось, что я совсем не мстительная стерва. Я не смогла ему изменить, как в мыслях планировала.
Ладно, если уж меня сюда занесло, хоть с друзьями повидаюсь, по любимым местам поброжу, свою правильную и невинную юность вспомню. Театры любимые, правда, не здесь, гастролируют где-то. Зато по музеям походить можно. А сейчас спать, спать, спать...
Телефонный звонок шмякнул меня снова в реальный жестокий мир. Сынуля. Оказывается, самая искренняя, беззаветная, верная любовь может быть только между матерью и ребёнком! Ради сына я должна хотя бы на год сохранить видимость семьи. Конечно, если так называемый муж не будет настаивать на немедленном разводе. Ради сына я готова пойти на какие-то уступки. Пока Жаник не поймёт, что я не могу оставаться с его отцом.
– Мамуль, у тебя всё хорошо? Почему-то мне вдруг стало беспокойно за тебя!
– Жануль, у меня всё замечательно! Я в Москве, у меня срочные дела. Хочу, чтобы у меня был свеженький материал наготове для какой-либо будущей конференции в Европе. Чтобы повидаться с тобой, лапонька мой любимый!
Мальчик мой, надеюсь, выдержит достойно эту дурную весть, не вступит какую-нибудь в непонятную субкультуру, злобную секту или в клуб каких-то мерзких неформалов! Не бросит учебу и не прилетит утешать меня! Не будет искать работу разносщиком еды, почты, официантом, мойщиком автомобилей, уборщиком, отказавшись от подачек отца. Он ведь может!
Сны снятся сумбурные, дурацкие. Будто кастинг устраиваю на место разового любовника. Кандидаты заходят по одному, почему-то только в трусах, на руках медицинский бегунок с подписями врачей и печатями, резюме и паспорт. Найля помогает мне, дельные советы дает, и мы отсеиваем одного претендента за другим.
– Перелом за перелом! Зуб за зуб! Око за око! – воодушевлённо говорю я, когда от всей толпы остается только один мужчина, со шрамом на ключице.
Найля одобрительно кивает, зачем-то крестит меня.
– Эй, не нужно, я же язычница! – заявляю я гордо и веду победителя в «номера».
В руках у меня конверт с надписью «Лучший самец», а в нем весьма крупная сумма оплаты. Это я вручу ему после завершения церемонии – акта отмщения. Когда я вальяжно опускаюсь на постель с бархатным балдахином пурпурного цвета, победитель с диким кличем бросается на меня. Я ощущаю его приятную тяжесть на себе, слышу музыку Бородина и до боли знакомый бархатный голос: «А бёдра её метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнём горели.» Победитель срывает вдруг с себя маску, оказывается Марленом и бьёт меня по физиономии дурацким конвертом с деньгами. С воплем просыпаюсь. Страшно! Сил нет. Сна нет. Приснится же такая чушь! Фрейда в студию! К чему такой идиотизм привиделся? Отвечай, Зигмунд!
Тем временем и совесть проснулась. Сомнения стали грызть: «А вдруг он не виноват?» Но этот тяжелый, как как расплавленый свинец, взгляд? Разве так на любимую женщину смотрят?!
Всю ночь то ворочаюсь с боку на бок, то погружаюсь в тяжелую дрёму. Сон должен лечить, а как он может лечить, если он такой поверхностный, тревожный. Иду в ванную, смотрю на себя в зеркало. Сейчас бы мальчишка, который в два раза моложе, меня ни за что не стал бы целовать! Синяки под глазами, лицо пожухшее, будто густо белым гримом намазано, прямо актриса, исполняющая в китайском театре роль жестокой, надменной и низменной героини, глаза потускневшие, потухшие, без озорной искорки, выдают, что за спиной тётки полвека жизни. А это ведь вроде того, как целовать живой труп!
Труп так труп! Но у трупа, оказывается, растут ногти и волосы. Мне нужно сделать маникюр и подстричься. Надо будет попросить Найку повести меня в приличный салон к хорошему мастеру. Ложусь, закрываю глаза, сразу становлюсь неувядаемой, как Ленин в Мавзолее, и усиленно мыслю. Потому что мыслить – это существовать. Ну, а существовать, собственно говоря, – это уже не жить, это прозябать. Подушка мокрая. Я оплакиваю горькими слезами свою неудавшуюся жизнь. Слёзы никак не заканчиваются. Если бы они превращались в жемчужины, я бы была уже сказочно богата. А так – просто растекаюсь прозрачной лужей. Марлен только один раз видел мои слёзы, когда устроил дурацкое шоу со своими придурочными друзьями, будто он в коме. После смерти папы я запиралась в ванной, через полчаса выходила с красными, но сухими глазами. А сейчас кто я? Несчастная старуха у разбитого корыта. И старик мой – тю-тю! За золотой рыбкой в пучину нырнул! Обидно!
Как в жизни всё странно! Три дня назад я была счастлива, носилась подобно ретивой молодой кобылке, веря в то, что у меня есть надёжный тыл, крепкое мужское плечо, на которое я могу в любой момент опереться. И вдруг шандарахнуло молнией: всё это ярко осветилось и загорелось – бутафория! Стена пластиковая, мужчина с плечом – резиновый Зин. Нужно быть законченой идиоткой, чтобы верить, что страсть может быть основой добрых, долгих и прочных отношений. Без любви – никак! Любовь нужна для этого! Только она цементирует брак. Как же я, такая вот серьёзная, начитанная, умная, с ученой степенью, читавшая де Бовуар и Сартра, воспитанная в строгих азиатских нравах и на благородных казахских традициях, на его крепкие мускулы и красивое тело повелась и запала? Я думала, что если моя мама-красавица не удосужилась мне хотя бы 50% красоты своей передать, зато папа не поскупился и сделал меня умной. Я так верила в это. Оказывается, как ума, так и красоты у меня-то и нет! Дура сверхкруглая! Дубина стоеросовая! Другого определения для меня не выискать!
А сама-то я ведь на красивое падкая! Как мотылёк на манящий и трепетный огонёк свечи ринулась! Красивых мужчин, это всем известно, надо сторониться, ведь возле них всегда вьётся рой женщин, готовых вступить в бой за право хоть немного побыть рядом с ним в любом статусе.
Нельзя же так слепо принимать желаемое за действительное! Иллюзия постоянности присутствия в твоей жизни этого человека была очень ненадёжна! Всё в один миг разрушилось, рассыпалось, как дворец из песка, как карточный домик! Чтобы понять это, оказалось, достаточно было для одного фальшивого взгляда, одного неверного слова, одного неправильного движения. Даже лакмусовой бумажки не потребовалось! И так всё предельно ясно! Он – неисправимая ошибка!
Сама виновата! Папа, как всегда, оказался прав! Нечего было лезть в огонь! Влетела в него от любопытства и глупости, вспыхнула, сгорела дотла и стала пеплом! Как там у Сильвы Капутикян? «Всем сердцем я платила за алмаз, а оказался он простой стекляшкой.» Ведь все эти годы я отдавалась ему целиком – и трепетным нежным телом, и щедрой распрекрасной душой, и всем скудным содержимым черепной коробки, свято верила, растворялась в нем, потеряв полностью себя, несчастную, никчёмную, таяла, расплавлялась, прямо-таки растекалась от его ласок, без всяких сомнений, доверчиво, не ожидая подвоха, выворачивалась вся наизнанку. Если по-простому – то метала бисер перед недостойным. А ему, сексоголику и индюку, этого совсем было не нужно!!! Как я хочу быть очумело счастливой без него! Но сразу разлюбить плохо получается! На сердце какая-то бурда, состоящая из ненависти, презрения к нему, разочарования, жалости к себе и какие-то ошмётки от великой и чистой любви. У меня есть плиточка любимого горького шоколада. Может, она мне настроит душевное равновесие? Ой, боюсь, что даже швейцарский шоколад не в силах мне помочь!
Утром буквально соскребаю себя, будто размазанную по постели, сдергиваю с неё, собираю в кучку, волоку себя сначала в ванную. Все действия требуют сверхусилия. Такое количество слёз, которое я пролила, никого не может украсить! Потом тащусь на кухню, затавляю запихать в себя нехотя творог, залить крепкий кофе. Это я, так сказать, завтракаю. Потом натягиваю на себя поло и джинсы, выметаю себя из дома и просто таскаю себя, вынуждая передвигать ноги, по городу. Никого не хочу видеть. Это, оказывается, так здорово: бредёшь одиноко в сутолоке толпы, и никто тебя не знает, и ты никого не знаешь, и никому нет до тебя дела, и тебя никто не интересует, и ты никому не нужна, и тебе никто не нужен.
К друзьям идти в таком невменяемом состоянии не хочу, даже к Найле. Не хочу ни жалости, ни соучастия, ни внимания, ни сочувствия, ни поддержки. Ничего не хочу! Не хочу видеть рядом с собой добреньких, милосердных! Нервы обнажены. Зализываю кровоточащую рану. Иду к любимому памятнику Меркурова Достоевскому у Мариинской больницы, хожу как заведеная вокруг него против часовой стрелки. Раньше для успокоения, прозрения мне было достаточно трех кругов вокруг памятника, сейчас умиротворение не наступает. Так и не познала свой Дзен! А вот дзинь-дзинь отчетливо слышу! Разбилась со звоном жизнь, надо собрать её осколки и постараться как-то склеить их.
Я даже спокойно умереть не могу, хотя очень хочется! Я хочу еще убедиться, что у моей дочери в карьере и в личной жизни всё благополучно.
Закидала вещи в дорожную сумку и сразу в аэропорт. Нашли мне местечко на ближайший рейс. Прилетаю, ищу в толпе встречающих Найлюху, а вижу сияющего Рената с розами. С корабля на бал? Ненормальная Найка! Улыбаюсь, наверно, вымучено. Ренат бросается ко мне с поцелуем. Ответить ему я не в состоянии, шарахаюсь от него как от прокажёного и непроизвольно отталкиваю. Это на первом курсе мне, неикушенной дурочке, было так любопытно, умеет ли он хорошо целоваться, сейчас же такого интереса нет. За эти годы научился, думаю, не только целоваться, но и другие вещи качественно выполнять. В девицах недостатка у него никогда не было. В его глазах читаю изумление. Спрашивает:
– Ко мне? К Найле?
– Нет! – называю адрес.
– На старую квартиру, понял.
Доносит вещи до двери. Благодарю, но даже не приглашаю зайти в квартиру.
Кошмар! Вот ведь она – великолепная возможность! Но изменить мужу даже с привлекательным, симпатичным и не чужим мне мужчиной я, выясняется, не в силах! Он мне вроде брата! Ведь секс – это всё-таки проявление любви и нежности к чужому человеку противоположного пола или, в современном понимании, того же пола. Это акт доверия. Я же не в состоянии себя преодолеть! Без любви нет никакого притяжения.
Долго лежу в ванне, в которую высыпала полпачки соли, лью слёзы, так как вспоминается почему-то только хорошее в нашем браке. Оказывается, у нас было очень даже много хорошего. Сейчас ванна от слёзного потока переполнится, и вода через край переливаться будет! Не понимаю, как можно было в один миг перечеркнуть всё замечательное и доброе, что у нас с ним было! Вроде бы за правильную жизнь наградой должно быть счастье, где оно? Неужели я сделала нашу семейную жизнь такой пресной и обыденной, что муж среди ночи бежал туда, где щедрые и яркие мазки, чтобы жизнь перестала быть тусклой? Я же осталась во мраке. Где же ты, моя радуга?
Выбираюсь из ванны, сушу волосы, облачаюсь в пижаму, забираюсь под одеяло. Одна-одинёшенька... Его нет рядом. Обычно он подбирается под моё одеяло, ласкает меня, и я знаю, что он любит меня, я люблю его. Как это у старика Хема: «И мы долго любили друг друга.» Выяснилось, что не любил и не любит. Может, это всё было просто привычкой? Вот сейчас его нет рядом. Я одна. Я одинока. Поняла, что я не могу уподобиться ему и лечь в постель с другим мужчиной. Вот такая я, оказывается, сверхпорядочная моралистка. На расстояниии чувства будто обострились: я поняла, я его люблю даже сильнее, чем думала. Это ему всё равно, с кем делить постель. Мне же теперь придётся вести скучную жизнь стареющей дамы. Сынуля очень далеко. Дочери совсем не до меня. У нее своя взрослая жизнь. И слава богу, что она у нее есть. Хорошо, что она у нее счастливая, что ей мои мудрые советы и сочувствие ни к чему. Мама будет кудахтать, что я сама во всём виновата. Конечно, кто же ещё! Такова ближняя перспектива.
Моя дурацкая особенность, что я очень привязываюсь к каким-то вещам, к людям тоже. У меня были долгое время любимые домашние туфли, которые, оказывается, стали раздражать мужа и дочь. Они их выбросили, а взамен преподнесли очень красивые новые тапочки. Так я чуть не разрыдалась, помню. Тосковала некоторое время по своим привычным, удобным, уютным и тепленьким башмачкам.
Да что там тапочки, даже Брежнев меня не очень сильно раздражал, потому что я к нему тоже привыкла. Все насмехались над ним, а мне просто было до боли жалко косноязычного старичка, почти ставшего членом моей семьи, которого заставляют читать по бумажке труднопроизносимые для него тексты. Хотя анекдоты о нем с удовольствием слушала, ещё и весело хохотала. О расширении груди, об олимпийской символике, о гордом отказе от награды Мавритании – золотого кольца в нос, о получении звания народного артиста, если сумеет выговорить «генералиссимус». Их было много, но они были добродушные и не такие злые и едкие, как о Хрущеве. К заменившим «просто Ильича» я не успевала привыкнуть, так быстро они сменяли друг друга до шумной перестройки. Марлен всё же не старые тапочки или Брежнев в маразме. Он четверть века рядом, он в кровь влился, в тело врос.
Где там мой добрый армянский коньячок? Налила в бокал, вдохнула его ореховый аромат, полюбовалась, как маслянистая жидкость ровно очертила границы на стекле, чуть накренила бокал, никаких рваных дорожек жидкость не оставляет. Глотнула. Мягкий, обволивающий, нежный вкус, ощущение приятного тепла медленно потекло по пищеводу. Коньяк мягко, не обжигая слизистую, дошёл до желудка, не грохнулся грузным камнем, наполнил меня приятным теплом. Отличный коньяк мне друг аспирантских лет прислал! Главное – вовремя! Спасибо тебе, мой давний поклонник, Аракелян! Твой коньяк нежной волной растекается по утомлённому телу. Как бы до алкоголизма не докатиться! Женский алкоголизм, конечно, страшная и неизлечимая вещь! Но за один раз ничего кошмарного не произойдёт! И в одиночку я целую бутылку драгоценной жидкости тратить не буду! Растяну удовольствие. Неделька мне, наверно, понадобиться, чтобы в себя придти.
У внучки хозяйки должны быть сигареты! Я знаю, она изредка покуривает. Мне вдруг захотелось вдохнуть запах табачного дыма. Что со мной? Я ведь и не курила никогда по-настоящему. Так, для понта, красиво держать сигарету в руке, пускать эффектно дым колечками, чтобы казаться старше, опытнее. Следовала дурацкой моде. Киру не понравилось, поэтому перестала дымить. Это же было лет 30 назад! Нашла пачку приличных сигарет. Закурила. Никакого удовольствия, голова закружилась.
Так... Как это страшно, когда одна ночь перечеркнула четверть века моей жизнь и все планы на будущее! Ему новая секс-игрушка, а мне – седые волосы и морщины. Сказочное везение в моей жизни! Я вдруг поняла, что старость не радость, убеждаюсь в этом и оплакиваю свою молодость. Она позади, а я на пороге старости, совсем одна. Слёзы когда-нибудь иссякнут, высохнут, а боль никуда не денется, со мной останется. Оказалось, что я совсем не мстительная стерва. Я не смогла ему изменить, как в мыслях планировала.
Ладно, если уж меня сюда занесло, хоть с друзьями повидаюсь, по любимым местам поброжу, свою правильную и невинную юность вспомню. Театры любимые, правда, не здесь, гастролируют где-то. Зато по музеям походить можно. А сейчас спать, спать, спать...
Телефонный звонок шмякнул меня снова в реальный жестокий мир. Сынуля. Оказывается, самая искренняя, беззаветная, верная любовь может быть только между матерью и ребёнком! Ради сына я должна хотя бы на год сохранить видимость семьи. Конечно, если так называемый муж не будет настаивать на немедленном разводе. Ради сына я готова пойти на какие-то уступки. Пока Жаник не поймёт, что я не могу оставаться с его отцом.
– Мамуль, у тебя всё хорошо? Почему-то мне вдруг стало беспокойно за тебя!
– Жануль, у меня всё замечательно! Я в Москве, у меня срочные дела. Хочу, чтобы у меня был свеженький материал наготове для какой-либо будущей конференции в Европе. Чтобы повидаться с тобой, лапонька мой любимый!
Мальчик мой, надеюсь, выдержит достойно эту дурную весть, не вступит какую-нибудь в непонятную субкультуру, злобную секту или в клуб каких-то мерзких неформалов! Не бросит учебу и не прилетит утешать меня! Не будет искать работу разносщиком еды, почты, официантом, мойщиком автомобилей, уборщиком, отказавшись от подачек отца. Он ведь может!
Сны снятся сумбурные, дурацкие. Будто кастинг устраиваю на место разового любовника. Кандидаты заходят по одному, почему-то только в трусах, на руках медицинский бегунок с подписями врачей и печатями, резюме и паспорт. Найля помогает мне, дельные советы дает, и мы отсеиваем одного претендента за другим.
– Перелом за перелом! Зуб за зуб! Око за око! – воодушевлённо говорю я, когда от всей толпы остается только один мужчина, со шрамом на ключице.
Найля одобрительно кивает, зачем-то крестит меня.
– Эй, не нужно, я же язычница! – заявляю я гордо и веду победителя в «номера».
В руках у меня конверт с надписью «Лучший самец», а в нем весьма крупная сумма оплаты. Это я вручу ему после завершения церемонии – акта отмщения. Когда я вальяжно опускаюсь на постель с бархатным балдахином пурпурного цвета, победитель с диким кличем бросается на меня. Я ощущаю его приятную тяжесть на себе, слышу музыку Бородина и до боли знакомый бархатный голос: «А бёдра её метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнём горели.» Победитель срывает вдруг с себя маску, оказывается Марленом и бьёт меня по физиономии дурацким конвертом с деньгами. С воплем просыпаюсь. Страшно! Сил нет. Сна нет. Приснится же такая чушь! Фрейда в студию! К чему такой идиотизм привиделся? Отвечай, Зигмунд!
Тем временем и совесть проснулась. Сомнения стали грызть: «А вдруг он не виноват?» Но этот тяжелый, как как расплавленый свинец, взгляд? Разве так на любимую женщину смотрят?!
Всю ночь то ворочаюсь с боку на бок, то погружаюсь в тяжелую дрёму. Сон должен лечить, а как он может лечить, если он такой поверхностный, тревожный. Иду в ванную, смотрю на себя в зеркало. Сейчас бы мальчишка, который в два раза моложе, меня ни за что не стал бы целовать! Синяки под глазами, лицо пожухшее, будто густо белым гримом намазано, прямо актриса, исполняющая в китайском театре роль жестокой, надменной и низменной героини, глаза потускневшие, потухшие, без озорной искорки, выдают, что за спиной тётки полвека жизни. А это ведь вроде того, как целовать живой труп!
Труп так труп! Но у трупа, оказывается, растут ногти и волосы. Мне нужно сделать маникюр и подстричься. Надо будет попросить Найку повести меня в приличный салон к хорошему мастеру. Ложусь, закрываю глаза, сразу становлюсь неувядаемой, как Ленин в Мавзолее, и усиленно мыслю. Потому что мыслить – это существовать. Ну, а существовать, собственно говоря, – это уже не жить, это прозябать. Подушка мокрая. Я оплакиваю горькими слезами свою неудавшуюся жизнь. Слёзы никак не заканчиваются. Если бы они превращались в жемчужины, я бы была уже сказочно богата. А так – просто растекаюсь прозрачной лужей. Марлен только один раз видел мои слёзы, когда устроил дурацкое шоу со своими придурочными друзьями, будто он в коме. После смерти папы я запиралась в ванной, через полчаса выходила с красными, но сухими глазами. А сейчас кто я? Несчастная старуха у разбитого корыта. И старик мой – тю-тю! За золотой рыбкой в пучину нырнул! Обидно!
Как в жизни всё странно! Три дня назад я была счастлива, носилась подобно ретивой молодой кобылке, веря в то, что у меня есть надёжный тыл, крепкое мужское плечо, на которое я могу в любой момент опереться. И вдруг шандарахнуло молнией: всё это ярко осветилось и загорелось – бутафория! Стена пластиковая, мужчина с плечом – резиновый Зин. Нужно быть законченой идиоткой, чтобы верить, что страсть может быть основой добрых, долгих и прочных отношений. Без любви – никак! Любовь нужна для этого! Только она цементирует брак. Как же я, такая вот серьёзная, начитанная, умная, с ученой степенью, читавшая де Бовуар и Сартра, воспитанная в строгих азиатских нравах и на благородных казахских традициях, на его крепкие мускулы и красивое тело повелась и запала? Я думала, что если моя мама-красавица не удосужилась мне хотя бы 50% красоты своей передать, зато папа не поскупился и сделал меня умной. Я так верила в это. Оказывается, как ума, так и красоты у меня-то и нет! Дура сверхкруглая! Дубина стоеросовая! Другого определения для меня не выискать!
А сама-то я ведь на красивое падкая! Как мотылёк на манящий и трепетный огонёк свечи ринулась! Красивых мужчин, это всем известно, надо сторониться, ведь возле них всегда вьётся рой женщин, готовых вступить в бой за право хоть немного побыть рядом с ним в любом статусе.
Нельзя же так слепо принимать желаемое за действительное! Иллюзия постоянности присутствия в твоей жизни этого человека была очень ненадёжна! Всё в один миг разрушилось, рассыпалось, как дворец из песка, как карточный домик! Чтобы понять это, оказалось, достаточно было для одного фальшивого взгляда, одного неверного слова, одного неправильного движения. Даже лакмусовой бумажки не потребовалось! И так всё предельно ясно! Он – неисправимая ошибка!
Сама виновата! Папа, как всегда, оказался прав! Нечего было лезть в огонь! Влетела в него от любопытства и глупости, вспыхнула, сгорела дотла и стала пеплом! Как там у Сильвы Капутикян? «Всем сердцем я платила за алмаз, а оказался он простой стекляшкой.» Ведь все эти годы я отдавалась ему целиком – и трепетным нежным телом, и щедрой распрекрасной душой, и всем скудным содержимым черепной коробки, свято верила, растворялась в нем, потеряв полностью себя, несчастную, никчёмную, таяла, расплавлялась, прямо-таки растекалась от его ласок, без всяких сомнений, доверчиво, не ожидая подвоха, выворачивалась вся наизнанку. Если по-простому – то метала бисер перед недостойным. А ему, сексоголику и индюку, этого совсем было не нужно!!! Как я хочу быть очумело счастливой без него! Но сразу разлюбить плохо получается! На сердце какая-то бурда, состоящая из ненависти, презрения к нему, разочарования, жалости к себе и какие-то ошмётки от великой и чистой любви. У меня есть плиточка любимого горького шоколада. Может, она мне настроит душевное равновесие? Ой, боюсь, что даже швейцарский шоколад не в силах мне помочь!
Утром буквально соскребаю себя, будто размазанную по постели, сдергиваю с неё, собираю в кучку, волоку себя сначала в ванную. Все действия требуют сверхусилия. Такое количество слёз, которое я пролила, никого не может украсить! Потом тащусь на кухню, затавляю запихать в себя нехотя творог, залить крепкий кофе. Это я, так сказать, завтракаю. Потом натягиваю на себя поло и джинсы, выметаю себя из дома и просто таскаю себя, вынуждая передвигать ноги, по городу. Никого не хочу видеть. Это, оказывается, так здорово: бредёшь одиноко в сутолоке толпы, и никто тебя не знает, и ты никого не знаешь, и никому нет до тебя дела, и тебя никто не интересует, и ты никому не нужна, и тебе никто не нужен.
К друзьям идти в таком невменяемом состоянии не хочу, даже к Найле. Не хочу ни жалости, ни соучастия, ни внимания, ни сочувствия, ни поддержки. Ничего не хочу! Не хочу видеть рядом с собой добреньких, милосердных! Нервы обнажены. Зализываю кровоточащую рану. Иду к любимому памятнику Меркурова Достоевскому у Мариинской больницы, хожу как заведеная вокруг него против часовой стрелки. Раньше для успокоения, прозрения мне было достаточно трех кругов вокруг памятника, сейчас умиротворение не наступает. Так и не познала свой Дзен! А вот дзинь-дзинь отчетливо слышу! Разбилась со звоном жизнь, надо собрать её осколки и постараться как-то склеить их.
Я даже спокойно умереть не могу, хотя очень хочется! Я хочу еще убедиться, что у моей дочери в карьере и в личной жизни всё благополучно.
