— Прости.
Он на это лишь фыркнул:
— За что? — потом снова присел и резко потер лицо руками. — Я ведь ее видел. Не так давно… Еще года два назад по своим канал узнал, что она до сих пор жива и находится в монастыре, а тут случайно выпало через этот монастырь ехать, ну и весточку попросили кое-кому там передать. И знаешь, я исхитрился и нашел ее в маленьком садике при монастыре. Она была уже совсем седой и старенькой, сидела на лавочке, смотрела ничего не видящими безумными глазами и баюкала в руках сверток, который считала своим ребенком, и улыбалась… Не поверишь, так светло и радостно улыбалась, что у меня ком в горле встал, да такой, что ни вдохнуть, ни выдохнуть! — он с таким остервенением мне исповедовался, а ведь ничем, кроме исповеди, этот его рассказ назвать было невозможно, что вены на его руках, что он силой стискивал, вздулись. — Хотел подойти. Но… не смог. Побоялся испугать. Вдруг подумает, что я пришел и этого ребенка у нее забрать. Так и уехал, лишь бы больше никогда не видеть ни этого места, ни этой улыбки.
Я сидела, словно пригвожденная к месту его рассказом, и плакала. Как наяву видела перед собой и эту несчастную женщину и ее сына, видевшего то безумие, в котором она пряталась от несправедливости и ужасов мира, в котором ей довелось жить, и… себя, если не смогу избежать подобной участи. Некоторое время мы просто сидели, я пыталась все это осмыслить и взять себя в руки.
— Лейла, времени почти не осталось. Нужно выбираться.
Я и сама это видела — краски пустыни постепенно начали будто выцветать, и нетрудно было понять, что скоро все превратится в сплошное белое пятно небытия.
— А нужно ли, Сольгер?
Снова молчание.
— Нужно, Лейла, — наконец, ответил он. — Нужно. Потому что ты достаточно сильна и умна, чтобы избежать подобной участи. И я тебе в этом помогу.
— Амулет?
— Ближайшие несколько лет тебе ничего не будет угрожать, к тебе даже приставят охранника, но я найду способ помочь. Поверь. А амулет… — он ненадолго задумался. — Пусть у тебя на всякий случай всегда будет выбор и… чудо.
Я прослезилась от благодарности к этому парню.
— Спасибо!
— Ладно. — Сказал, как будто встряхнулся, Сольгер. — Пора выбираться.
— Но как?
— Ты должна справиться со своим даром, научиться им управлять, чувствовать его.
— Но как?
— Управляй им. Ты же пожелала шляпу — и вот она!
— И что мне нужно пожелать? — в растерянности оглянулась я.
— Ну, как минимум благоприятные для тебя условия. Тебе же не нравится пустыня? Или я ошибаюсь?
— Не нравится.
— Так подумай о том, что нравится.
— И у меня получится?
— Я помогу. — Подойдя совсем близко, взял мою ладонь в свою. — Ну же, не трусь.
И я послушно представила, как пустыня зарастает травой, потом на ней появляются цветы, бабочки, птицы… Немного в отдалении зеленеет лес и блестит кромка озера, а прямо передо мной стоит небольшой, но уютный деревянный домик, в котором уже накрыт стол к чаю. Я представила, как мне во всем этом хорошо и комфортно, и даже вздохнула с облегчением, когда почувствовала, как зной перестал давить на плечи и туманить голову, а нос вдохнул ароматы цветущего луга и выпечки, что стояла прямо за раскрытым окном придуманного мною домика.
— Честно говоря, я думал, ты представишь морской пейзаж.
А я неосознанно представила пейзаж своей земной родины. И поняла, как скучала именно по такому вот лесу, озеру, лугу. Когда-то в том моем детстве мы с бабушкой каждое лето ездили на дачу, где все было очень похоже на созданный мной мирок.
— И дом странный. Больше похож на наши постройки.
— Я и сама странная. Разве ты до сих пор не понял? — улыбнулась, заходя в дом. — Чай будешь?
Он задумчиво огляделся:
— Времени у нас мало, но на чай, думаю, хватит. Тем более у тебя наверняка еще есть кое-какие вопросы. Имей в виду, после инициации ты еще дней пять будешь обессиленной и даром пользоваться не сможешь, будешь только есть и спать, а мне уже завтра будет нужно покинуть город. Поэтому спрашивай сейчас.
Мы уселись за стол, и я налила нам ароматный мятный напиток:
— Эх, поправлюсь, сделаю вареники с вишней. Она уже совсем скоро поспеть должна. Еще ни разу своих таким не баловала. Ты, кстати, тоже приглашен, если успеешь приехать до того, как вишня отойдет.
Он отсалютовал мне в знак согласия кружкой, а я, наконец, определилась с вопросами, которые еще хотела задать:
— Я смогу сюда возвращаться?
Он кивнул.
— Во время медитаций и специальных техник — всему этому учат в университете.
— А ты?
— А я научить не смогу. Не потому что не хочу, просто скоро к тебе приставят охранника, и ни о каких уроках речи идти уже не будет, если мы, конечно, хотим хотя бы изредка видеться и думать о… о том, как избежать участи…
— Страшнее, чем смерть, — закончила я за него фразу.
Он невесело ухмыльнулся:
— Как-то так.
— Сольгер, я ведь теперь буду инициированной, мне не оденут этот жуткий амулет-ошейник?
— Не должны, — ответил он. Стало понятно, что он тоже об этом думал. — Понимаешь, считается, что одаренным нельзя надевать блокирующие дар амулеты до вступления в детородный возраст, иначе дар может пропасть. Как поведет себя уже инициированный дар — тоже неизвестно, поэтому, думаю, никто не будет рисковать такой сильной и перспективной одаренной.
— А…
Внезапно, краски начали очень быстро выцветать. Этот процесс начался так резко и неожиданно, что на секунду мы просто застыли, а потом Сольгер быстро заговорил:
— Быстро. Попытайся как бы свернуть этот мир в небольшой комок, как будто платок комкаешь, аккуратно складывать времени уже нет, я не рассчитал. И клади мысленно этот ком в район своего солнечного сплетения. — Я вытаращилась на него в недоумении: мир в ком? А он почти закричал, оглядываясь: — Не знаю, как точнее объяснить. У каждого свой способ ужать дар! Сама попробуй! Давай! Давай же!
Мир вокруг уже почти совсем поблек, я зажмурилась и представила, будто смотрю на созданный мною пейзаж с высоты птичьего полета, потом представила его в виде маленькой круглой планеты, примерно такой, какой запомнила на картинках нашу Землю. Взяла свой мир в руки и поднесла его к солнечному сплетению, где почему-то видела искры. А потом моя маленькая планета-дар заняла свое место среди искр, и я услышала облегченное:
— Получилось.
Я улыбнулась и уплыла в сон. Самый обычный, оздоравливающе душу и тело сон.
Два дня я только спала и ела не в состоянии даже говорить. Дар чуть не выжег всю жизненную силу моего детского организма и сейчас тот усиленно восстанавливал утраченное. Поэтому, если я не спала, то ела, если не ела, то спала. Лишь на третий день мне удалось узнать новости, которых было не так уж и много. Главной из них было то, что послезавтра в городе состоится религиозный праздник: день Радости Всевышнего. По легенде, в первый день лета Всевышний вышел к людям, чтобы посмотреть, как они живут, чем занимаются, а те радовались и восхваляли того. Был устроен большой праздник, во время которого Всевышний сидел за одним столом с простыми людьми и улыбался. Целый год это поселение не знало никаких бед и болезней, а поля и сады родили в два раза больше. С тех пор все, кто верует во Всевышнего, празднуют этот день и веселятся, восхваляя его и прося благословения на весь следующий год. Оккупация не стала для шалемцев причиной отменить праздник, и радостное предвкушение витало в воздухе уже сейчас.
— Мы с самого утра пойдем в храм, потом на площадь. Комендант сегодня сам маме говорил, что ко Дню Радости ожидается прибытие циркачей из Фаргоции, даже в первый ряд приглашал, представляешь! — рассказывал мне, размахивая руками, Мамук.
— А мама что?
— В смысле?
— Мама, говорю, что ему на приглашение ответила?
— Ааа. Ну она ему «Спасибо за новость, дети с радостью посмотрят на этих циркачей, а я так занята, так занята буду… Да и сейчас вот пора к Лейле идти. Вы уж извините, господин комендант», — пропищал Мамук, подражая женскому голосу. — А у того губы побелели, глаза блеснули, даже хотел маму за руку ухватить, но та уже сбежала. Комендант жуть как не любит, когда мама его не по имени зовет, каждый раз поправляет. А она все обещает исправиться, да каждый раз забывает. Такая забывчивая у нас мама, аж диву даюсь! — Хитро блеснув глазами и всплеснув руками, проговорил мальчик.
— Тебе бы самому в цирке выступать, клоун малолетний! — ответила я, улыбаясь. — Точно нашел бы чем рассмешить публику.
— Я подумаю над твоим предложением, — откликнулся паршивец и ускакал прочь.
День Радости Всевышнего можно сравнить с Пасхой. В Бога я всегда верила, настолько может верить в него современный человек, начитавшийся литературы о различных религиозных течениях и верованиях. Мне трудно было просто и доходчиво объяснить свое видение Бога, и здесь ничего не изменилось. Пожалуй, его можно охарактеризовать одной фразой: Бог разговаривает на разных язык. Трудно серьезно рассуждать о Боге как о высшем разуме, но одно то, что я попала в этот мир, вполне оправдывает и подтверждает мои рассуждения. Поэтому, несмотря на мой скепсис, связанный с интерпретацией местных праздников и легенд, связанных с ними, во Всевышнего я верила. И мы каждый год всей семьей с удовольствием праздновали День Радости, ходили на гуляния и приглашали друзей в гости.
На этот раз при всем желании я не смогу поучаствовать — просто не доползу до Храма и главной площади. Но это неважно. Я поправлюсь, но как жить дальше, зная, что меня ждет? Нет, не буду сейчас об этом думать! Не хочу, не сейчас!
Повернувшись на другой бок, закрыла глаза и тут же заснула.
— Лейла, я недолго! Только в Храм схожу и обратно! Ты не грусти, хорошо?
— Хорошо, мам, не переживай! Иди сразу на празднования, а то Мамук без тебя снова что-нибудь учудит, — отозвалась я, улыбаясь.
— Не учудит, Кирим и профессор присмотрят.
Она поцеловала меня и ушла догонять остальное семейство. И зачем только возвращаться собралась? Я без присмотра день в постели не полежу? Тем более мне стало значительно легче. По крайней мере, по дому уже без посторонней помощи могу вполне сносно передвигаться.
В этот момент в комнату заглянула Эльмира:
— Привет, — сказала она как-то неуверенно.
— Привет. Я думала, ты со всеми в Храм пошла... — удивилась я.
— Д-да, сейчас пойду их догонять. А ты как себя чувствуешь?
— Нормально, — с опаской ответила я. — Сегодня намного лучше. — Может, человек и правда интересуется, дошло, что не нужно слушать всякий бред, что рассказывают на улице. — А ты как? Я смотрю, новую блузу надела. Тебе идет, — уже более дружелюбно похвалила я.
Она как-то странно дернулась, но улыбнулась:
— Да, мне подарили… Ладно, пора уже, а то совсем отстану.
— Ну, пока… — ответила я уже пустому дверному проему.
Странно, и чего, спрашивается, заходила?
Мама, как и обещала, пришла сразу же после служения в Храме и принялась готовить праздничный обед. Я пыталась ей помогать, но надолго меня не хватило. Поэтому я просто сидела у стеночки и «помогала» ей своим присутствием.
— …Оказывается, основное представление циркачи будут давать только вечером, — рассказывала мама. — Сейчас они показывают какие-то смешные сценки и диковинных зверей и зазывают на вечернее представление. Но там и без них есть на что посмотреть — приехал еще и кукольный театр, там такие смешные куклы есть! Да и наши городские постарались на славу.
— Так чего же ты на площади не осталась? Там бы все и перекусили.
Мама на это лишь фыркнула:
— Еще насмотрюсь. А перекус праздничный обед не заменит!
Я знала, что она лукавит: мама просто не хотела оставлять меня надолго одну. И это было так приятно, что на сердце само собой становилось тепло и радостно, несмотря на тяжелые мысли, что крутились в моей голове с тех пор, как состоялся разговор с Сольгером.
Обед оставил странное впечатление. С одной стороны — было хорошо, тепло и уютно с этими людьми, даже Сэйра с детьми пришла, только папы не хватало, что невольно возникали мысли о счастье, которое у меня есть… С другой — сердце щемило какое-то непонятное, не оформившееся чувство, будто я в последний раз вижу их, будто никогда больше не соберемся все за одним столом и это всепоглощающее счастье единения с семьей больше никогда не повторится. А потому, когда все немного притихли, увлеченно пробуя мамины деликатесы, я неожиданно даже для себя сказала:
— Я хочу вам сказать, что очень сильно вас всех люблю и хочу, чтобы вы знали: что бы ни случилось в будущем, мое детство было самым лучшим, как и люди, которые все это время меня окружали…
Все затихли и уставились на меня непонимающими тревожными взглядами. А я смутилась и опустила глаза — что на меня нашло? Отчего вдруг потянуло на признания? Спас положение, как ни странно, Мамук. Хороший все-таки растет мальчуган:
— Мы тоже тебя любим, Лейла. И, если кому интересно, мое детство мне тоже нравится. А если сегодня меня еще и на представление цирка отведут, то я буду просто счастлив!
Все заулыбались, а Ромич сказал:
— Тебя попробуй не отведи, ты же потом своими стонами достанешь всех так, что и жизнь будет не мила.
— Ну прям и не мила?! Думаю, какая-нибудь морячка сумеет унять твою грусть-печаль!
Уши Ромича загорелись так, что мне его стало жаль, а все сидящие за столом зафыркали и усиленно начали делать вид, что не поняли вполне прозрачных намеков мальчишки. Видимо, тайные свидания Ромича уже ни для кого не тайна. Хотя в этом доме вообще сложно что-то от кого-то утаить.
— Слушай, Мамук, — наконец, отреагировал на выпад Ромич. — Тебе никто не говорил, что со своими шуточками тебе в пору самому в цирке выступать?
— Ну почему же, говорили. — Важно ответил он, покосившись на меня, и тут же рыбкой метнулся из-за стола — заметил, как мамина рука потянулась к его уху.
Тут уже смеялись все, позабыв и о моих странных словах, и обидах на Мамука.
Однако всему хорошему приходит конец. Вот и обед закончился, и все стали собираться на главную площадь, где ожидалась основная часть гуляния.
— Лейла, может, мне все-таки остаться? — уже на пороге спросила мама.
— Не нужно! Я сейчас все равно спать лягу. А ты повеселись там хорошенько, заодно мне потом все в подробностях расскажешь.
Мама улыбнулась и вышла.
Почему-то на сердце было неспокойно, щемило в дурном предчувствии. Я уже по привычке отогнала дурные мысли и пошла в свою комнату. Но уснуть удалось совсем ненадолго, и приснилось нечто совсем уж тревожное…
Девушка Лиза сидела на парапете моста и смотрела на бурную весеннюю реку под ногами. Красивое зрелище, завораживающее, в момент созерцания которого она всегда с необоримой ясностью понимала, что стихия — вода, воздух, огонь или земля — это та мощь, которая может уничтожить тебя и даже не заметить такой малости.
Она вовсе не собиралась заканчивать жизнь самоубийством и даже не думала о такой глупости. Жизнь слишком интересная и непредсказуемая штука, чтобы делать это!
Так вот, Лиза сидела на краешке парапета моста и смотрела на весенний паводок. Было жутко и немного тревожно, но наполняло какой-то мощью и даже радостью.
Внезапно ее кто-то окликнул.
— Девушка! А, девушка! А что вы там делаете? Поверьте, не случилось ничего такого, чего нельзя было бы поправить!
Лиза с удивлением обернулась и увидела щуплого молодого человека, который вышел из машины и с расширившимися от тревоги глазами смотрел на нее.
Он на это лишь фыркнул:
— За что? — потом снова присел и резко потер лицо руками. — Я ведь ее видел. Не так давно… Еще года два назад по своим канал узнал, что она до сих пор жива и находится в монастыре, а тут случайно выпало через этот монастырь ехать, ну и весточку попросили кое-кому там передать. И знаешь, я исхитрился и нашел ее в маленьком садике при монастыре. Она была уже совсем седой и старенькой, сидела на лавочке, смотрела ничего не видящими безумными глазами и баюкала в руках сверток, который считала своим ребенком, и улыбалась… Не поверишь, так светло и радостно улыбалась, что у меня ком в горле встал, да такой, что ни вдохнуть, ни выдохнуть! — он с таким остервенением мне исповедовался, а ведь ничем, кроме исповеди, этот его рассказ назвать было невозможно, что вены на его руках, что он силой стискивал, вздулись. — Хотел подойти. Но… не смог. Побоялся испугать. Вдруг подумает, что я пришел и этого ребенка у нее забрать. Так и уехал, лишь бы больше никогда не видеть ни этого места, ни этой улыбки.
Я сидела, словно пригвожденная к месту его рассказом, и плакала. Как наяву видела перед собой и эту несчастную женщину и ее сына, видевшего то безумие, в котором она пряталась от несправедливости и ужасов мира, в котором ей довелось жить, и… себя, если не смогу избежать подобной участи. Некоторое время мы просто сидели, я пыталась все это осмыслить и взять себя в руки.
— Лейла, времени почти не осталось. Нужно выбираться.
Я и сама это видела — краски пустыни постепенно начали будто выцветать, и нетрудно было понять, что скоро все превратится в сплошное белое пятно небытия.
— А нужно ли, Сольгер?
Снова молчание.
— Нужно, Лейла, — наконец, ответил он. — Нужно. Потому что ты достаточно сильна и умна, чтобы избежать подобной участи. И я тебе в этом помогу.
— Амулет?
— Ближайшие несколько лет тебе ничего не будет угрожать, к тебе даже приставят охранника, но я найду способ помочь. Поверь. А амулет… — он ненадолго задумался. — Пусть у тебя на всякий случай всегда будет выбор и… чудо.
Я прослезилась от благодарности к этому парню.
— Спасибо!
— Ладно. — Сказал, как будто встряхнулся, Сольгер. — Пора выбираться.
— Но как?
— Ты должна справиться со своим даром, научиться им управлять, чувствовать его.
— Но как?
— Управляй им. Ты же пожелала шляпу — и вот она!
— И что мне нужно пожелать? — в растерянности оглянулась я.
— Ну, как минимум благоприятные для тебя условия. Тебе же не нравится пустыня? Или я ошибаюсь?
— Не нравится.
— Так подумай о том, что нравится.
— И у меня получится?
— Я помогу. — Подойдя совсем близко, взял мою ладонь в свою. — Ну же, не трусь.
И я послушно представила, как пустыня зарастает травой, потом на ней появляются цветы, бабочки, птицы… Немного в отдалении зеленеет лес и блестит кромка озера, а прямо передо мной стоит небольшой, но уютный деревянный домик, в котором уже накрыт стол к чаю. Я представила, как мне во всем этом хорошо и комфортно, и даже вздохнула с облегчением, когда почувствовала, как зной перестал давить на плечи и туманить голову, а нос вдохнул ароматы цветущего луга и выпечки, что стояла прямо за раскрытым окном придуманного мною домика.
— Честно говоря, я думал, ты представишь морской пейзаж.
А я неосознанно представила пейзаж своей земной родины. И поняла, как скучала именно по такому вот лесу, озеру, лугу. Когда-то в том моем детстве мы с бабушкой каждое лето ездили на дачу, где все было очень похоже на созданный мной мирок.
— И дом странный. Больше похож на наши постройки.
— Я и сама странная. Разве ты до сих пор не понял? — улыбнулась, заходя в дом. — Чай будешь?
Он задумчиво огляделся:
— Времени у нас мало, но на чай, думаю, хватит. Тем более у тебя наверняка еще есть кое-какие вопросы. Имей в виду, после инициации ты еще дней пять будешь обессиленной и даром пользоваться не сможешь, будешь только есть и спать, а мне уже завтра будет нужно покинуть город. Поэтому спрашивай сейчас.
Мы уселись за стол, и я налила нам ароматный мятный напиток:
— Эх, поправлюсь, сделаю вареники с вишней. Она уже совсем скоро поспеть должна. Еще ни разу своих таким не баловала. Ты, кстати, тоже приглашен, если успеешь приехать до того, как вишня отойдет.
Он отсалютовал мне в знак согласия кружкой, а я, наконец, определилась с вопросами, которые еще хотела задать:
— Я смогу сюда возвращаться?
Он кивнул.
— Во время медитаций и специальных техник — всему этому учат в университете.
— А ты?
— А я научить не смогу. Не потому что не хочу, просто скоро к тебе приставят охранника, и ни о каких уроках речи идти уже не будет, если мы, конечно, хотим хотя бы изредка видеться и думать о… о том, как избежать участи…
— Страшнее, чем смерть, — закончила я за него фразу.
Он невесело ухмыльнулся:
— Как-то так.
— Сольгер, я ведь теперь буду инициированной, мне не оденут этот жуткий амулет-ошейник?
— Не должны, — ответил он. Стало понятно, что он тоже об этом думал. — Понимаешь, считается, что одаренным нельзя надевать блокирующие дар амулеты до вступления в детородный возраст, иначе дар может пропасть. Как поведет себя уже инициированный дар — тоже неизвестно, поэтому, думаю, никто не будет рисковать такой сильной и перспективной одаренной.
— А…
Внезапно, краски начали очень быстро выцветать. Этот процесс начался так резко и неожиданно, что на секунду мы просто застыли, а потом Сольгер быстро заговорил:
— Быстро. Попытайся как бы свернуть этот мир в небольшой комок, как будто платок комкаешь, аккуратно складывать времени уже нет, я не рассчитал. И клади мысленно этот ком в район своего солнечного сплетения. — Я вытаращилась на него в недоумении: мир в ком? А он почти закричал, оглядываясь: — Не знаю, как точнее объяснить. У каждого свой способ ужать дар! Сама попробуй! Давай! Давай же!
Мир вокруг уже почти совсем поблек, я зажмурилась и представила, будто смотрю на созданный мною пейзаж с высоты птичьего полета, потом представила его в виде маленькой круглой планеты, примерно такой, какой запомнила на картинках нашу Землю. Взяла свой мир в руки и поднесла его к солнечному сплетению, где почему-то видела искры. А потом моя маленькая планета-дар заняла свое место среди искр, и я услышала облегченное:
— Получилось.
Я улыбнулась и уплыла в сон. Самый обычный, оздоравливающе душу и тело сон.
Глава 11
Два дня я только спала и ела не в состоянии даже говорить. Дар чуть не выжег всю жизненную силу моего детского организма и сейчас тот усиленно восстанавливал утраченное. Поэтому, если я не спала, то ела, если не ела, то спала. Лишь на третий день мне удалось узнать новости, которых было не так уж и много. Главной из них было то, что послезавтра в городе состоится религиозный праздник: день Радости Всевышнего. По легенде, в первый день лета Всевышний вышел к людям, чтобы посмотреть, как они живут, чем занимаются, а те радовались и восхваляли того. Был устроен большой праздник, во время которого Всевышний сидел за одним столом с простыми людьми и улыбался. Целый год это поселение не знало никаких бед и болезней, а поля и сады родили в два раза больше. С тех пор все, кто верует во Всевышнего, празднуют этот день и веселятся, восхваляя его и прося благословения на весь следующий год. Оккупация не стала для шалемцев причиной отменить праздник, и радостное предвкушение витало в воздухе уже сейчас.
— Мы с самого утра пойдем в храм, потом на площадь. Комендант сегодня сам маме говорил, что ко Дню Радости ожидается прибытие циркачей из Фаргоции, даже в первый ряд приглашал, представляешь! — рассказывал мне, размахивая руками, Мамук.
— А мама что?
— В смысле?
— Мама, говорю, что ему на приглашение ответила?
— Ааа. Ну она ему «Спасибо за новость, дети с радостью посмотрят на этих циркачей, а я так занята, так занята буду… Да и сейчас вот пора к Лейле идти. Вы уж извините, господин комендант», — пропищал Мамук, подражая женскому голосу. — А у того губы побелели, глаза блеснули, даже хотел маму за руку ухватить, но та уже сбежала. Комендант жуть как не любит, когда мама его не по имени зовет, каждый раз поправляет. А она все обещает исправиться, да каждый раз забывает. Такая забывчивая у нас мама, аж диву даюсь! — Хитро блеснув глазами и всплеснув руками, проговорил мальчик.
— Тебе бы самому в цирке выступать, клоун малолетний! — ответила я, улыбаясь. — Точно нашел бы чем рассмешить публику.
— Я подумаю над твоим предложением, — откликнулся паршивец и ускакал прочь.
День Радости Всевышнего можно сравнить с Пасхой. В Бога я всегда верила, настолько может верить в него современный человек, начитавшийся литературы о различных религиозных течениях и верованиях. Мне трудно было просто и доходчиво объяснить свое видение Бога, и здесь ничего не изменилось. Пожалуй, его можно охарактеризовать одной фразой: Бог разговаривает на разных язык. Трудно серьезно рассуждать о Боге как о высшем разуме, но одно то, что я попала в этот мир, вполне оправдывает и подтверждает мои рассуждения. Поэтому, несмотря на мой скепсис, связанный с интерпретацией местных праздников и легенд, связанных с ними, во Всевышнего я верила. И мы каждый год всей семьей с удовольствием праздновали День Радости, ходили на гуляния и приглашали друзей в гости.
На этот раз при всем желании я не смогу поучаствовать — просто не доползу до Храма и главной площади. Но это неважно. Я поправлюсь, но как жить дальше, зная, что меня ждет? Нет, не буду сейчас об этом думать! Не хочу, не сейчас!
Повернувшись на другой бок, закрыла глаза и тут же заснула.
***
— Лейла, я недолго! Только в Храм схожу и обратно! Ты не грусти, хорошо?
— Хорошо, мам, не переживай! Иди сразу на празднования, а то Мамук без тебя снова что-нибудь учудит, — отозвалась я, улыбаясь.
— Не учудит, Кирим и профессор присмотрят.
Она поцеловала меня и ушла догонять остальное семейство. И зачем только возвращаться собралась? Я без присмотра день в постели не полежу? Тем более мне стало значительно легче. По крайней мере, по дому уже без посторонней помощи могу вполне сносно передвигаться.
В этот момент в комнату заглянула Эльмира:
— Привет, — сказала она как-то неуверенно.
— Привет. Я думала, ты со всеми в Храм пошла... — удивилась я.
— Д-да, сейчас пойду их догонять. А ты как себя чувствуешь?
— Нормально, — с опаской ответила я. — Сегодня намного лучше. — Может, человек и правда интересуется, дошло, что не нужно слушать всякий бред, что рассказывают на улице. — А ты как? Я смотрю, новую блузу надела. Тебе идет, — уже более дружелюбно похвалила я.
Она как-то странно дернулась, но улыбнулась:
— Да, мне подарили… Ладно, пора уже, а то совсем отстану.
— Ну, пока… — ответила я уже пустому дверному проему.
Странно, и чего, спрашивается, заходила?
Мама, как и обещала, пришла сразу же после служения в Храме и принялась готовить праздничный обед. Я пыталась ей помогать, но надолго меня не хватило. Поэтому я просто сидела у стеночки и «помогала» ей своим присутствием.
— …Оказывается, основное представление циркачи будут давать только вечером, — рассказывала мама. — Сейчас они показывают какие-то смешные сценки и диковинных зверей и зазывают на вечернее представление. Но там и без них есть на что посмотреть — приехал еще и кукольный театр, там такие смешные куклы есть! Да и наши городские постарались на славу.
— Так чего же ты на площади не осталась? Там бы все и перекусили.
Мама на это лишь фыркнула:
— Еще насмотрюсь. А перекус праздничный обед не заменит!
Я знала, что она лукавит: мама просто не хотела оставлять меня надолго одну. И это было так приятно, что на сердце само собой становилось тепло и радостно, несмотря на тяжелые мысли, что крутились в моей голове с тех пор, как состоялся разговор с Сольгером.
Обед оставил странное впечатление. С одной стороны — было хорошо, тепло и уютно с этими людьми, даже Сэйра с детьми пришла, только папы не хватало, что невольно возникали мысли о счастье, которое у меня есть… С другой — сердце щемило какое-то непонятное, не оформившееся чувство, будто я в последний раз вижу их, будто никогда больше не соберемся все за одним столом и это всепоглощающее счастье единения с семьей больше никогда не повторится. А потому, когда все немного притихли, увлеченно пробуя мамины деликатесы, я неожиданно даже для себя сказала:
— Я хочу вам сказать, что очень сильно вас всех люблю и хочу, чтобы вы знали: что бы ни случилось в будущем, мое детство было самым лучшим, как и люди, которые все это время меня окружали…
Все затихли и уставились на меня непонимающими тревожными взглядами. А я смутилась и опустила глаза — что на меня нашло? Отчего вдруг потянуло на признания? Спас положение, как ни странно, Мамук. Хороший все-таки растет мальчуган:
— Мы тоже тебя любим, Лейла. И, если кому интересно, мое детство мне тоже нравится. А если сегодня меня еще и на представление цирка отведут, то я буду просто счастлив!
Все заулыбались, а Ромич сказал:
— Тебя попробуй не отведи, ты же потом своими стонами достанешь всех так, что и жизнь будет не мила.
— Ну прям и не мила?! Думаю, какая-нибудь морячка сумеет унять твою грусть-печаль!
Уши Ромича загорелись так, что мне его стало жаль, а все сидящие за столом зафыркали и усиленно начали делать вид, что не поняли вполне прозрачных намеков мальчишки. Видимо, тайные свидания Ромича уже ни для кого не тайна. Хотя в этом доме вообще сложно что-то от кого-то утаить.
— Слушай, Мамук, — наконец, отреагировал на выпад Ромич. — Тебе никто не говорил, что со своими шуточками тебе в пору самому в цирке выступать?
— Ну почему же, говорили. — Важно ответил он, покосившись на меня, и тут же рыбкой метнулся из-за стола — заметил, как мамина рука потянулась к его уху.
Тут уже смеялись все, позабыв и о моих странных словах, и обидах на Мамука.
Однако всему хорошему приходит конец. Вот и обед закончился, и все стали собираться на главную площадь, где ожидалась основная часть гуляния.
— Лейла, может, мне все-таки остаться? — уже на пороге спросила мама.
— Не нужно! Я сейчас все равно спать лягу. А ты повеселись там хорошенько, заодно мне потом все в подробностях расскажешь.
Мама улыбнулась и вышла.
Почему-то на сердце было неспокойно, щемило в дурном предчувствии. Я уже по привычке отогнала дурные мысли и пошла в свою комнату. Но уснуть удалось совсем ненадолго, и приснилось нечто совсем уж тревожное…
Девушка Лиза сидела на парапете моста и смотрела на бурную весеннюю реку под ногами. Красивое зрелище, завораживающее, в момент созерцания которого она всегда с необоримой ясностью понимала, что стихия — вода, воздух, огонь или земля — это та мощь, которая может уничтожить тебя и даже не заметить такой малости.
Она вовсе не собиралась заканчивать жизнь самоубийством и даже не думала о такой глупости. Жизнь слишком интересная и непредсказуемая штука, чтобы делать это!
Так вот, Лиза сидела на краешке парапета моста и смотрела на весенний паводок. Было жутко и немного тревожно, но наполняло какой-то мощью и даже радостью.
Внезапно ее кто-то окликнул.
— Девушка! А, девушка! А что вы там делаете? Поверьте, не случилось ничего такого, чего нельзя было бы поправить!
Лиза с удивлением обернулась и увидела щуплого молодого человека, который вышел из машины и с расширившимися от тревоги глазами смотрел на нее.
