Перчатки похолодели, как и его руки. Удовлетворившись этим, самый загадочный персонаж эпопеи надел их и пошел, напевая что-то из «Короля Лира», унося с собой в ночь британский ветер. «Крупное дело, сынок. Крупное дело».
Здесь должна находиться внушительная часть текста, повествующая, как это у меня водится приблизительно ни о чем, однако для ее написания мне нужно ЗНАЧИТЕЛЬНО больше времени (с чем это связано вы поймете, когда я все-таки ее допишу), а потому пока что предлагаю довольствоваться ниженаписанным.
Представим, что здесь кончается внушительная часть текста.
Но, как мне кажется, настало время вернуться к нашему повествованию. Однако поскольку возвращаться мы будем издалека, то пойдем мы к нему далекой дорогой.
Киев. Как много несут в себе эти буквы. Киев великий, Киев заносчивый, Киев осмысленный и Киев хмельной. Киев воинственный и рассудительный, мудрый и дерзкий, сильный и гордый. В его природе нет места ужасу, он не приживается среди этих кремовых каменных стен и бронзовых памятников. Он и герой, и мать городов, и в меру сер и в меру зелен, широк в плечах-улицах, но сдержан, где следует, он благовоспитан и скромен, хмур челом-небом и ясен им же, строг и добр сердцем, биение которого слышно в метро. Самобытность левая его рука, ослепительны блеск – его десница. Он шумит днем как дитя Запорожья и культурно спит ночью, как ленинградский, именно ленинградский, не петербуржский интеллигент.
При желании, сделать попытку описать его может любой, но вот показать его умеет не каждый. Для этого надо хоть раз там ходить... Что же, пройдемся. Зайдем, пожалуй, с левого берега. Здесь не волнами идут многоэтажки, скорей отстоящими друг от друга клубочками. Между ними близко, но не впритык, словно ребенок, стоящий в очереди, затесались частные дома, а также крохотные многоквартирные домики, называемые так более от привычки их так называть и отдавшие слово "много" тротуарам и паркам, разделяющим эти клубки из кирпича, бетона и крыш. Трехполосная трасса окаймлена с двух сторон двумя рядами деревьев, между которых гуляет приветливый, в тепло теребя густую листву пирамидальных тополей, а с приходом холода шебурша голые щетки. Рядом с несущимися на правую сторону машинами, откуда любят шутить, что здесь скорее Чернигов, нежели Киев, лежат ковры парков. Их причудливые узоры напоминают и рыб, и инь и ян, и журчащие воды, рябящиеся на солнце совсем вблизи них. Асфальт и обнесенные щетками тротуары отрезают водный массив. Неважно, куда вас занесло – вечно пустая Троещина, наполняемая только шепотом местных легенд, Позняки ли с их станцией, муралами и киосками, Лесная ли, эта модница, одевающаяся в тулуп, с ее бесконечными рядами рынков, накрытых воздушным тряпьем и подржавевшими железными листьями, от которых немного пахнет Одессой, полюбившийся публике Комфорт Таун, выкрашенный в цвет волос поколения, по традиции думающего, что сегодня оно держит за бороду судьбу, Русановка ли, эта славянская во всех смыслах Венеция, подпоясанная бесконечными рядами деревьев, дорогими ресторанами и радующими глаза фонтанами, что стреляют радугой почти также умело, как и поют, брат ли ее Березняки с их вечно забитыми парковками, блестящими на солнце капотами и кузовами на любой цвет, с их серыми и стеклянными торговыми и пышными к ним пристройками, напоминающими наполеоны, которые подаются все там же, в кафе торговых центров с их черными крышами и видами на Днепр, и которые соседствуют с красивейшими церквями и пустырями или вообще, держась за затылок вы оказались на ДВРЗ с его просторным, огромаднейшим полем, исчерченным венами железных дорог и бурых составов, стоящих нос к носу, этим зрелищем, какое не забывается и которое можно лишь приблизительно и в меньшей степени воссоздать, глядя на станцию «Янов», откуда то нас вежливо попросят на выход, то ваш покорный сам попросит собравшихся, короче – не важно! Прекрасно всюду. И здесь остановимся порассуждать. Скажи мне, читатель, какова на твой взгляд производная Киева, что он способен производить? Возможно ты начнешь рассуждать о цехах заводов и магазинах, о прилавках со снедью и т.д. и т.п., однако вопрос лежит в другой плоскости. Не серчай, помогу тебе. Кого производит Киев? Конечно же киевлян. Киевлянин. От этого слова веет теплом, как от фотографии внука и бабушки. И как бы не кривлялись они, по обе стороны Днепра он производит их одинаково. Читатель, вглядись, вглядись в эти улицы. Вглядись в эти щетки высоких деревьев, вглядись в стены домов, посмотри за реку, на шпили Воздвиженки, на Дом с химерами, на это бескрайнее синее небо. Каких людей может все это дать? Александра Вертинского и Казимира Малевича, Элину Быстрицкую и Сержа Лифаря. От сюда вышли Булгаков и Броневой, отсюда у Тургенева вышел Инсаров, болгарин, осиротевший и переехавший к тетке. Проведя в Киеве двенадцать лет, он выучился говорить "–– Как мы с вами". И отсюда же вышло несчетное количество не менее достойных людей, но не известных людей. С одним из них вы уже знакомы – это Литра, с другим, гораздо более знаменитым, вы еще познакомитесь, а пока давайте подсмотрим за некоторыми из них.
Вот одна из высоток, стройная как карандаш, с антеннами вышек связи, прячущая за собой дома поменьше. На противоположной улице идут монтажные работы, виднеются трубы недавно реанимированных цехов, окруженных дешевой железной решеткой. Справа новостройкой типа "хайтек", которая, в свою очередь, окружена теремками и котлованов. Между ними, конечно, не могло не найтись место для махонькой церкви, похожей на слоеное пирожное. По задумки проектировщиков дома "хайтек" молодость и успех должны были хлынуть сюда потоком, чтоб горделиво взирать на соседние здания, однако вся молодость прекрасно делает это из точно таких же домов, расположенных на правом берегу, затерянных в домино пятиэтажек других таких же домах типа "хайтек" и потому здесь только снимаются офисы. Заглянем в этот райончик. В высотке-карандаше, надев на головы невесть откуда взявшиеся пилотки из газет, дедушка и его дочь клеят обои. За стеной у соседей шкварчит конфорка – тетя Лена, у которой остался последний больничный день, увлеченно готовит ужин заранее, потому что в четыре у нее начнется «Орел и решка», потом «Холостяк», а потом спать и работа. Гораздо ниже, на третьем, Василь, тот, что в разводе и у которого выходной каждый день, сидит с воблой в руке у телевизора и, нажимая на пульт босыми ногами, силится разгадать, отчего все бабы... Ну вот, он заснул.
В "хайтеке" напротив, переехавший в Киев с хмельницкой области Санек, на пару с Владиком занимаются традиционным торгашеским делом – ругают дешевый Китай, который, цитирую: "–– Производит говно, а наши дебилы его покупают!". В церкви все тихо, лишь одна старушка о чем-то молится. Или о ком-то. А в почти в километре отсюда, в одной тихой квартире у реки девятимесячный мальчик Андрюша пытается устоять на ногах, держась за деревянные решетки кроватки. Его мама Оля, с худыми руками и черной косой, отвлекшись на мгновение от работы по дому, следит за ним прислонившись к двери и на ее безвременно усталом лице уголки губ расходятся в стороны. Однако будем же иметь совесть и прекратим смотреть в чужие дома. Лучше продолжим нашу прогулку.
Почти из любой точки левого берега виднеются трубы, расположенные за рекой. На переброшенных через Днепр мостах, в закатных лучах, зримый с левого берег правый становится еще прекраснее. Он надевает златую шаль. Отсюда виден главный флагшток государства, бархатные берега, утопающие в зелени и скрывающие Крещатик, за которые иногда все же выглядывает несколько высоток, видна звонница-лавра и Родина-Мать. Пройдем же скорее на правый берег.
Звоном встречает нас Киево-Печерская лавра, чьи купала в погожее утро блестят, словно свечи. Верующий или не верующий, но дух православия захлестывает тебя, и заставляющая и атеиста в груди что-то чувствовать. Крыши пристроек изумрудно-зеленые, на один из маленьких куполов пристройки наложено солнце из золота. Белы, не порочны стены ее. Они смотрят на мир крохотными оконцами в форме старинных дверных замков. Звон колоколов наполняет соседствующие с лаврой дома. Отсюда видны подъемные краны, что-то строящие на левом берегу. Рукой подать до Крещатика. Его дома, лучшим из описаний которых будет то, что глядя на них впервые хочется крикнуть куда-то в прошлое: «–– Петр!» и «–– Краков!». Красная черепица соседствует здесь с небесным железом. В небе летит самолет. Стелла 2001-ого года с девой. Красный корпус вуза Тараса Шевченко, а рядом парка Тараса Шевченко, где, стоя на николаевском постаменте, с руками за спиной стоит и сам Тарас Шевченко, смотрящий на вуз своими зелеными глазами. Здесь много лавочек и немного косые деревья, на стволах которых зимой красиво лежит снег, широкие, выложенные серым дорожки, фонари с корзинками для цветов. За парком тянутся пирамидальные тополя. Идя по Владимирской гуляющий может выйти к Золотым воротам. По пути ему встретится Оперный театр, трехъярусный, с легкого цвета стенами и округлой крышей, цвет которой всегда радикально подстраивается под погоду и может быть черным в дожди и огненно-глиняным в жаркое лето и музеи, в которых сейчас уже не показывают ничего интересного.
И вот станция метро «Золотые ворота», а чуть далее и сами Золотые ворота. Подобные этим есть во Владимире. Возле них памятник с усатым мужем, какими исконно представляются нам наши князья, держащий похожий на немного развалившийся кулич домик – миниатюрные Золотые ворота. В пяти минутах отсюда Софиевская площадь, с собором и самой высокой колокольней во всем Киеве. В сторону от нее лежит, за памятником Богдана Хмельницкого, Михайловский Златоверхий собор. Так, погодите, а это там что? Пейзажная аллея. Древнее сердце Киева, именно отсюда Кий гордо сказал: «–– Городу быть!». Подстриженные аккуратными кругами кусты, вздымающиеся и стремящиеся вниз косогоры, аккуратно вписанные в центр столицы. Сегодня впечатление от аллеи немного портят памятники и экспонаты современного направления, однако все это наносное и скоро пройдет, а во времена же, о которых идет речь сейчас, ничего подобного не было и в помине. Здесь есть смотровая площадка и, если вы все еще не пресытились видами с двух колоколен Золотых врат и Софиеской площади, то вы можете вновь любоваться пейзажем. Вообще Киев, кажется, был создан именно для такой любви – любви глазами.
Дальше идет Воздвиженка. По мнению многих Воздвиженка – это идеальное место. Кусочек Европы, но Европы не вычерченной по циркулю, а домашней, родной. Дома здесь разноцветные, как бабушкины торты, все как на подбор, в четыре этажа. Сколько здесь шпилей автор не помнит, от только помнит, что они есть. Вдоль домов тянутся тротуары со столбиками, держащимися за руки посредством цепей, дорога вымощена как старинная крыша. Совсем ярдом стоит Андреевская церковь, на подходе к которой раскинулся рынок. Но это не тот рынок, что мы видели на левом берегу, нет. Это – столичный рынок. Здесь не лавки, но стенды со всякой всячиной. Игрушечные казаки для козачков, матрешки, магнитики, шапки и обувь, безделушки, блесна, браслетики, книги, национальные футболки, как и в России, пошитые турками, чего только нет! Одному моему другу как-то даже попался подстаканник из перфокарт.
У Андреевской церкви нет колокольни. Зато есть тонкий купол, снизу кажущийся расшитым золотым бисером. Крыша, как и он, зеленая, тело же церкви выкрашено светлой салатовой краской. Налево от нее есть выход к Днепру, идя к которому гуляющий проходит каменную стену, уставленную произведениями местных художников. Картин тут так много, что волей-неволей возникает вопрос: "–– Отсюда, что, в тайне готовится реванш Возрождения?".
Мы уже у воды. Виднеется выгнутый мост, почти у самой воды поставлен памятник держащему двутавр Владимиру. Стоя на серых плитах такой же серой, глубокой реки, шумящей и даже немного пенящейся, гуляющий понимает, что нагулялся. Совсем рядом он, обычно по-хорошему уставший, покупает билет на экскурсию по Днепру, чтобы поесть, послушать и посмотреть на воду. Иные жмут денег и просто бредут вдоль воды, морща лица от графити, коими зарисованы скаты дороги. Макдональд и церковь. Сомнительное соседство. Однако и оно кажется уместным здесь. Здесь вообще, чего только не увидишь. И это только днем. А уж какой Киев ночью...
Фонари домов, окружающих Стеллу, горят золотом. Центр не зажжен, нет, он скорее подсвечен. Подсвечен снизу. Во тьме, окруженная поясом крохотных солнышек стоит Родина-Мать. Светится ее постамент, блестят ее руки. Над рекой, разделяющей лево и право, протянулась блестящая нить – это горит один из мостов. Окна некоторых домов, особенно ближе к центру, светятся изумрудным. Стеклянные крыши с высоты птичьего напоминают янтарь. Но все это в центре, а за ним темнота все разрастается, но разрастается она не угрожая, спокойно. Она ложится на свет редких фонарей, укутывая дома легкой вуалью, напоминающей пакеты, какие выдают исключительно в «Читай-Городе». Красота этих кулечков особенно заметно, когда, одев в него книгу, ты стремишься домой, прижав к груди увесистый том Стивена Кинга, которого украинцы любят, пожалуй сосем чу?-уть-чуть меньше Шевченко.
Ветер гуляет здесь на редких балконах, окна спокойны и занавешены. В них уже не кипит, но засыпает жизнь и та самая девушка с малышом, за которой мы уже наблюдали, теперь сидит у окна, распустив волосы и вспоминая прошедший день. Прошедший день ли? Нет, в ее усталом, но все же еще изящном лице сидят заботы о сыне, о том, как кормить, что купить и вопрос «–– Где же?». «Где же ты, Богдан? Я так устала, я так скучаю». Приглушенный свет лампы лежит на ее черном свитере, на черных, смешавшихся волосах. Андрюшка спит. Его мать дремлет, не закрыв глаз. Погруженная в думу, она не услышала, как в конце коридора открылась дверь.
Положив вещевую сумку возле полки для обуви и повесив куртку за капюшон, поздно вечером шестнадцатого ноября 2014 года, т.е. через день после ночной встречи Чарльза Дэвиса с Френсисом Кибертоном, к себе домой, в квартиру №14 12-ого дома по улице Инженерной, вернулся боец ГУР Украины Кудасенко Богдан Ефимович. Мягко ступая по коридору, он незаметно прокрался в ванную и, притворив дверь, открыл оба крана. Раздалось едва слышимое шуршанье воды. Этот преисполненный тихости шорох, который она научилась узнавать даже во сне, выволок Олю из объятья морфея. Поднявшись, как кошка, она ланью прошла в сторону ванной и, открыв дверь, с мягкой улыбкой посмотрела на мужа. Богдан как раз начал снимать через голову майку.
–– Привет.
Богдан спустил майку по рукам и посмотрел на нее.
–– Привет.
Как и всегда, в его голосе был их медовый месяц.
–– В холодильнике есть чебурек. Пойду чайник поставлю.
Он кивнул, и она также тихо ушла на кухню. Он не сказал ей, что чебурек не надо разогревать, потому что микроволновка в конце всегда громко дзынькает. Она это знала. Жена офицера.
Через десять минут они сидели на кухне. Дожидаясь его, она снял свитер и положила его на колени. Когда Богдан вошел, его дожидались парящая чашка и чебуреком, немного нагретый снизу, потому что она подержала его над чайником.
Глава 2. «Крупное дело»
***
Здесь должна находиться внушительная часть текста, повествующая, как это у меня водится приблизительно ни о чем, однако для ее написания мне нужно ЗНАЧИТЕЛЬНО больше времени (с чем это связано вы поймете, когда я все-таки ее допишу), а потому пока что предлагаю довольствоваться ниженаписанным.
Представим, что здесь кончается внушительная часть текста.
Но, как мне кажется, настало время вернуться к нашему повествованию. Однако поскольку возвращаться мы будем издалека, то пойдем мы к нему далекой дорогой.
***
Киев. Как много несут в себе эти буквы. Киев великий, Киев заносчивый, Киев осмысленный и Киев хмельной. Киев воинственный и рассудительный, мудрый и дерзкий, сильный и гордый. В его природе нет места ужасу, он не приживается среди этих кремовых каменных стен и бронзовых памятников. Он и герой, и мать городов, и в меру сер и в меру зелен, широк в плечах-улицах, но сдержан, где следует, он благовоспитан и скромен, хмур челом-небом и ясен им же, строг и добр сердцем, биение которого слышно в метро. Самобытность левая его рука, ослепительны блеск – его десница. Он шумит днем как дитя Запорожья и культурно спит ночью, как ленинградский, именно ленинградский, не петербуржский интеллигент.
При желании, сделать попытку описать его может любой, но вот показать его умеет не каждый. Для этого надо хоть раз там ходить... Что же, пройдемся. Зайдем, пожалуй, с левого берега. Здесь не волнами идут многоэтажки, скорей отстоящими друг от друга клубочками. Между ними близко, но не впритык, словно ребенок, стоящий в очереди, затесались частные дома, а также крохотные многоквартирные домики, называемые так более от привычки их так называть и отдавшие слово "много" тротуарам и паркам, разделяющим эти клубки из кирпича, бетона и крыш. Трехполосная трасса окаймлена с двух сторон двумя рядами деревьев, между которых гуляет приветливый, в тепло теребя густую листву пирамидальных тополей, а с приходом холода шебурша голые щетки. Рядом с несущимися на правую сторону машинами, откуда любят шутить, что здесь скорее Чернигов, нежели Киев, лежат ковры парков. Их причудливые узоры напоминают и рыб, и инь и ян, и журчащие воды, рябящиеся на солнце совсем вблизи них. Асфальт и обнесенные щетками тротуары отрезают водный массив. Неважно, куда вас занесло – вечно пустая Троещина, наполняемая только шепотом местных легенд, Позняки ли с их станцией, муралами и киосками, Лесная ли, эта модница, одевающаяся в тулуп, с ее бесконечными рядами рынков, накрытых воздушным тряпьем и подржавевшими железными листьями, от которых немного пахнет Одессой, полюбившийся публике Комфорт Таун, выкрашенный в цвет волос поколения, по традиции думающего, что сегодня оно держит за бороду судьбу, Русановка ли, эта славянская во всех смыслах Венеция, подпоясанная бесконечными рядами деревьев, дорогими ресторанами и радующими глаза фонтанами, что стреляют радугой почти также умело, как и поют, брат ли ее Березняки с их вечно забитыми парковками, блестящими на солнце капотами и кузовами на любой цвет, с их серыми и стеклянными торговыми и пышными к ним пристройками, напоминающими наполеоны, которые подаются все там же, в кафе торговых центров с их черными крышами и видами на Днепр, и которые соседствуют с красивейшими церквями и пустырями или вообще, держась за затылок вы оказались на ДВРЗ с его просторным, огромаднейшим полем, исчерченным венами железных дорог и бурых составов, стоящих нос к носу, этим зрелищем, какое не забывается и которое можно лишь приблизительно и в меньшей степени воссоздать, глядя на станцию «Янов», откуда то нас вежливо попросят на выход, то ваш покорный сам попросит собравшихся, короче – не важно! Прекрасно всюду. И здесь остановимся порассуждать. Скажи мне, читатель, какова на твой взгляд производная Киева, что он способен производить? Возможно ты начнешь рассуждать о цехах заводов и магазинах, о прилавках со снедью и т.д. и т.п., однако вопрос лежит в другой плоскости. Не серчай, помогу тебе. Кого производит Киев? Конечно же киевлян. Киевлянин. От этого слова веет теплом, как от фотографии внука и бабушки. И как бы не кривлялись они, по обе стороны Днепра он производит их одинаково. Читатель, вглядись, вглядись в эти улицы. Вглядись в эти щетки высоких деревьев, вглядись в стены домов, посмотри за реку, на шпили Воздвиженки, на Дом с химерами, на это бескрайнее синее небо. Каких людей может все это дать? Александра Вертинского и Казимира Малевича, Элину Быстрицкую и Сержа Лифаря. От сюда вышли Булгаков и Броневой, отсюда у Тургенева вышел Инсаров, болгарин, осиротевший и переехавший к тетке. Проведя в Киеве двенадцать лет, он выучился говорить "–– Как мы с вами". И отсюда же вышло несчетное количество не менее достойных людей, но не известных людей. С одним из них вы уже знакомы – это Литра, с другим, гораздо более знаменитым, вы еще познакомитесь, а пока давайте подсмотрим за некоторыми из них.
Вот одна из высоток, стройная как карандаш, с антеннами вышек связи, прячущая за собой дома поменьше. На противоположной улице идут монтажные работы, виднеются трубы недавно реанимированных цехов, окруженных дешевой железной решеткой. Справа новостройкой типа "хайтек", которая, в свою очередь, окружена теремками и котлованов. Между ними, конечно, не могло не найтись место для махонькой церкви, похожей на слоеное пирожное. По задумки проектировщиков дома "хайтек" молодость и успех должны были хлынуть сюда потоком, чтоб горделиво взирать на соседние здания, однако вся молодость прекрасно делает это из точно таких же домов, расположенных на правом берегу, затерянных в домино пятиэтажек других таких же домах типа "хайтек" и потому здесь только снимаются офисы. Заглянем в этот райончик. В высотке-карандаше, надев на головы невесть откуда взявшиеся пилотки из газет, дедушка и его дочь клеят обои. За стеной у соседей шкварчит конфорка – тетя Лена, у которой остался последний больничный день, увлеченно готовит ужин заранее, потому что в четыре у нее начнется «Орел и решка», потом «Холостяк», а потом спать и работа. Гораздо ниже, на третьем, Василь, тот, что в разводе и у которого выходной каждый день, сидит с воблой в руке у телевизора и, нажимая на пульт босыми ногами, силится разгадать, отчего все бабы... Ну вот, он заснул.
В "хайтеке" напротив, переехавший в Киев с хмельницкой области Санек, на пару с Владиком занимаются традиционным торгашеским делом – ругают дешевый Китай, который, цитирую: "–– Производит говно, а наши дебилы его покупают!". В церкви все тихо, лишь одна старушка о чем-то молится. Или о ком-то. А в почти в километре отсюда, в одной тихой квартире у реки девятимесячный мальчик Андрюша пытается устоять на ногах, держась за деревянные решетки кроватки. Его мама Оля, с худыми руками и черной косой, отвлекшись на мгновение от работы по дому, следит за ним прислонившись к двери и на ее безвременно усталом лице уголки губ расходятся в стороны. Однако будем же иметь совесть и прекратим смотреть в чужие дома. Лучше продолжим нашу прогулку.
Почти из любой точки левого берега виднеются трубы, расположенные за рекой. На переброшенных через Днепр мостах, в закатных лучах, зримый с левого берег правый становится еще прекраснее. Он надевает златую шаль. Отсюда виден главный флагшток государства, бархатные берега, утопающие в зелени и скрывающие Крещатик, за которые иногда все же выглядывает несколько высоток, видна звонница-лавра и Родина-Мать. Пройдем же скорее на правый берег.
Звоном встречает нас Киево-Печерская лавра, чьи купала в погожее утро блестят, словно свечи. Верующий или не верующий, но дух православия захлестывает тебя, и заставляющая и атеиста в груди что-то чувствовать. Крыши пристроек изумрудно-зеленые, на один из маленьких куполов пристройки наложено солнце из золота. Белы, не порочны стены ее. Они смотрят на мир крохотными оконцами в форме старинных дверных замков. Звон колоколов наполняет соседствующие с лаврой дома. Отсюда видны подъемные краны, что-то строящие на левом берегу. Рукой подать до Крещатика. Его дома, лучшим из описаний которых будет то, что глядя на них впервые хочется крикнуть куда-то в прошлое: «–– Петр!» и «–– Краков!». Красная черепица соседствует здесь с небесным железом. В небе летит самолет. Стелла 2001-ого года с девой. Красный корпус вуза Тараса Шевченко, а рядом парка Тараса Шевченко, где, стоя на николаевском постаменте, с руками за спиной стоит и сам Тарас Шевченко, смотрящий на вуз своими зелеными глазами. Здесь много лавочек и немного косые деревья, на стволах которых зимой красиво лежит снег, широкие, выложенные серым дорожки, фонари с корзинками для цветов. За парком тянутся пирамидальные тополя. Идя по Владимирской гуляющий может выйти к Золотым воротам. По пути ему встретится Оперный театр, трехъярусный, с легкого цвета стенами и округлой крышей, цвет которой всегда радикально подстраивается под погоду и может быть черным в дожди и огненно-глиняным в жаркое лето и музеи, в которых сейчас уже не показывают ничего интересного.
И вот станция метро «Золотые ворота», а чуть далее и сами Золотые ворота. Подобные этим есть во Владимире. Возле них памятник с усатым мужем, какими исконно представляются нам наши князья, держащий похожий на немного развалившийся кулич домик – миниатюрные Золотые ворота. В пяти минутах отсюда Софиевская площадь, с собором и самой высокой колокольней во всем Киеве. В сторону от нее лежит, за памятником Богдана Хмельницкого, Михайловский Златоверхий собор. Так, погодите, а это там что? Пейзажная аллея. Древнее сердце Киева, именно отсюда Кий гордо сказал: «–– Городу быть!». Подстриженные аккуратными кругами кусты, вздымающиеся и стремящиеся вниз косогоры, аккуратно вписанные в центр столицы. Сегодня впечатление от аллеи немного портят памятники и экспонаты современного направления, однако все это наносное и скоро пройдет, а во времена же, о которых идет речь сейчас, ничего подобного не было и в помине. Здесь есть смотровая площадка и, если вы все еще не пресытились видами с двух колоколен Золотых врат и Софиеской площади, то вы можете вновь любоваться пейзажем. Вообще Киев, кажется, был создан именно для такой любви – любви глазами.
Дальше идет Воздвиженка. По мнению многих Воздвиженка – это идеальное место. Кусочек Европы, но Европы не вычерченной по циркулю, а домашней, родной. Дома здесь разноцветные, как бабушкины торты, все как на подбор, в четыре этажа. Сколько здесь шпилей автор не помнит, от только помнит, что они есть. Вдоль домов тянутся тротуары со столбиками, держащимися за руки посредством цепей, дорога вымощена как старинная крыша. Совсем ярдом стоит Андреевская церковь, на подходе к которой раскинулся рынок. Но это не тот рынок, что мы видели на левом берегу, нет. Это – столичный рынок. Здесь не лавки, но стенды со всякой всячиной. Игрушечные казаки для козачков, матрешки, магнитики, шапки и обувь, безделушки, блесна, браслетики, книги, национальные футболки, как и в России, пошитые турками, чего только нет! Одному моему другу как-то даже попался подстаканник из перфокарт.
У Андреевской церкви нет колокольни. Зато есть тонкий купол, снизу кажущийся расшитым золотым бисером. Крыша, как и он, зеленая, тело же церкви выкрашено светлой салатовой краской. Налево от нее есть выход к Днепру, идя к которому гуляющий проходит каменную стену, уставленную произведениями местных художников. Картин тут так много, что волей-неволей возникает вопрос: "–– Отсюда, что, в тайне готовится реванш Возрождения?".
Мы уже у воды. Виднеется выгнутый мост, почти у самой воды поставлен памятник держащему двутавр Владимиру. Стоя на серых плитах такой же серой, глубокой реки, шумящей и даже немного пенящейся, гуляющий понимает, что нагулялся. Совсем рядом он, обычно по-хорошему уставший, покупает билет на экскурсию по Днепру, чтобы поесть, послушать и посмотреть на воду. Иные жмут денег и просто бредут вдоль воды, морща лица от графити, коими зарисованы скаты дороги. Макдональд и церковь. Сомнительное соседство. Однако и оно кажется уместным здесь. Здесь вообще, чего только не увидишь. И это только днем. А уж какой Киев ночью...
Фонари домов, окружающих Стеллу, горят золотом. Центр не зажжен, нет, он скорее подсвечен. Подсвечен снизу. Во тьме, окруженная поясом крохотных солнышек стоит Родина-Мать. Светится ее постамент, блестят ее руки. Над рекой, разделяющей лево и право, протянулась блестящая нить – это горит один из мостов. Окна некоторых домов, особенно ближе к центру, светятся изумрудным. Стеклянные крыши с высоты птичьего напоминают янтарь. Но все это в центре, а за ним темнота все разрастается, но разрастается она не угрожая, спокойно. Она ложится на свет редких фонарей, укутывая дома легкой вуалью, напоминающей пакеты, какие выдают исключительно в «Читай-Городе». Красота этих кулечков особенно заметно, когда, одев в него книгу, ты стремишься домой, прижав к груди увесистый том Стивена Кинга, которого украинцы любят, пожалуй сосем чу?-уть-чуть меньше Шевченко.
Ветер гуляет здесь на редких балконах, окна спокойны и занавешены. В них уже не кипит, но засыпает жизнь и та самая девушка с малышом, за которой мы уже наблюдали, теперь сидит у окна, распустив волосы и вспоминая прошедший день. Прошедший день ли? Нет, в ее усталом, но все же еще изящном лице сидят заботы о сыне, о том, как кормить, что купить и вопрос «–– Где же?». «Где же ты, Богдан? Я так устала, я так скучаю». Приглушенный свет лампы лежит на ее черном свитере, на черных, смешавшихся волосах. Андрюшка спит. Его мать дремлет, не закрыв глаз. Погруженная в думу, она не услышала, как в конце коридора открылась дверь.
Положив вещевую сумку возле полки для обуви и повесив куртку за капюшон, поздно вечером шестнадцатого ноября 2014 года, т.е. через день после ночной встречи Чарльза Дэвиса с Френсисом Кибертоном, к себе домой, в квартиру №14 12-ого дома по улице Инженерной, вернулся боец ГУР Украины Кудасенко Богдан Ефимович. Мягко ступая по коридору, он незаметно прокрался в ванную и, притворив дверь, открыл оба крана. Раздалось едва слышимое шуршанье воды. Этот преисполненный тихости шорох, который она научилась узнавать даже во сне, выволок Олю из объятья морфея. Поднявшись, как кошка, она ланью прошла в сторону ванной и, открыв дверь, с мягкой улыбкой посмотрела на мужа. Богдан как раз начал снимать через голову майку.
–– Привет.
Богдан спустил майку по рукам и посмотрел на нее.
–– Привет.
Как и всегда, в его голосе был их медовый месяц.
–– В холодильнике есть чебурек. Пойду чайник поставлю.
Он кивнул, и она также тихо ушла на кухню. Он не сказал ей, что чебурек не надо разогревать, потому что микроволновка в конце всегда громко дзынькает. Она это знала. Жена офицера.
Через десять минут они сидели на кухне. Дожидаясь его, она снял свитер и положила его на колени. Когда Богдан вошел, его дожидались парящая чашка и чебуреком, немного нагретый снизу, потому что она подержала его над чайником.
