Несколько раз растерев тело, Тимур также рьяно взялся за голову и, поворачиваясь в очередной раз, сквозь клеенку и воду увидел Форсажа, который в этот самый момент намывал то самое, чему Понасенков признавался в любви оперным стилем. Пэрис, кажется.
Окончательно вымывшись, они вдвоем вышли из душа и зашагали обратно, обвязанные полотенцами. По пути им встретилась еще двое сталкеров, державших путь в противоположном им направлении. Подгоняемые ветерком, парни спустились в «Бар», принеся на головах немного снежинок. За те пятнадцать минут, что парни мылись «100 рентген» опустел. Практически все его посетители, за исключением тех, кто уже не мог стоять на ногах, разошлись по комнатам или по тем заводским углам, которые занимали. Один из двух посетителей, оставшихся здесь до утра, спал, навалившись грудью на столешницу. Второй, полусонный, шептал что-то тарелке.
–– Так, все, все, Мишаня. Пора тебе спать. –– Сказал Бармен, беря его под мышки. Повернувшись к вошедшим, он произнес: –– Водочку я занес.
–– Отлично, спасибо. –– Сказал Форсаж. Когда парни зашли, в комнате разворачивалась следующая картина: Чих ел за троих, заглатывая макароны вперемешку с тунцом и картошкой, особо усердно налегая при этом на две банки с горохом, попеременно суя ложку то в одну, то в другую. Подле него стояла вылизанная тарелка с окрашенным в подливу хлебушком. Крым и Литра же уже поели и сидели теперь, посасывая «Jack Daniel’s», ведя спор об общей человеческой правде. Крым утверждал что-то дельное, Литра парировал тем, что подобные рассуждения, в целом, возможно принять во внимание, однако их автор не так давно был уличен при свидетелях в краже орехов, а потому ему нету веры и нет никакой надобности в его суждениях. В ответ на это Крым отвечал, что Литра душный, на что последний смеялся, утверждая, что единственное, чем он душился сегодня был дезодорант, а вот от кого-то, на кого он не хочет показывать пальцем, действительно пахнет.
–– Чих, на горох-то особо не налегай! –– Сказал Форсаж, доставая одежду из сумки.
–– Да ладно тебе!
–– Ну смотри сам. Завтра твой живот пойдет на гастроли.
–– Нама-а-на!
–– Так, что по спирту?
–– Все зашибись! –– Сказал Литра и кивнул под стол. Под столом обнаружились граненые горы.
–– Сейчас сколько времени?
–– Без двадцати восемь.
–– Тогда бухаем примерно до десяти, а потом спать.
–– У-у!
–– Э-э-э!
–– Что, э? Мы ж договаривали рвануть потом сразу на стоянку брошенной техники.
–– Ну она же от нас не убежит?
–– Она-то может и не убежит, а вот артефакты... Или ты хочешь спать в ангаре на улице?
Спать, как и многие сталкеры, не скопившие к зиме достаточно денег на улице Кайф не хотел.
–– Ну вот и славно. А теперь – чтобы все!
Ложиться спать строго по плану всегда есть дело достаточно проблематичное. Особую же тяжесть доставляет оно тогда, когда компания единомышленников (мысль после выпивки лечь в какое-то строго определенное время в голову употребляющего в одиночестве не придет никогда), выпив всего-то каких-то жалких четыре литра на каждого вдруг начинаете теряться в часах. Еще секунду назад все вроде было довольно прозрачно, а вот теперь не поймешь – толи это двойка, а толи и шесть. Без стакана тут не разобраться. Когда же стакан не помогает (обычно он не помогает как раз в этом случае), необходимо попробовать снова, потому что ну а че мы, дураки что ли, не разберемся? Когда же повторение не увенчивается удачей, стоит перейти к голосованию. Да, какой-нибудь Литра может, конечно, предательски думать и предательски утверждать, что девять вечера кончились часа два назад, но благо в голосовании главную роль играет общее количество голосов... Говоря другими словами, в оговоренное время никто из сталкеров на боковую не лег. Хотя они и старались.
Глаза удалось разлепить только к двум часам дня. Головы болели от каждого звука, общий план рейда пришлось корректировать без слов. Договорившись одними взглядами, что, так уж и быть, они выйдут завтра, сталкеры опохмелились теми бутылками, которые удалось нашарить рукой, в результате чего Форсаж похмелился пустой бутылкой и чего, к слову, он так и не понял. После подзарядки одиночки стали гораздо активнее: Литра лежал в спальнике, смотря в потолок сквозь закрытые веки, Форсаж лежал на диване, свесив ноги через подлокотник и повернув голову в сторону двери, Кайф занимался улучшением кровотока и потому лежал вверх тормашками, закинув ноги на спинку дивана, Чих лежал на полу, скрутившись калачиком в спальном мешке и держась за живот, в котором, судя по доносившимся сдавленным звукам, старухи, киты и серные гейзеры давали друг другу мастер-класс по кряхтению. Крым тоже лежал, но в отдалении, так как по меткому выражению смотрящего в потолок немытые ночуют отдельно. Вдруг, неожиданно, со стороны кухни раздались быстрые тяжелые шаги и через секунду в комнату вбежал Бармен. Возбужденно-растерянный, он, казалось, старался смотреть на всех парней сразу. Подавившись воздухом, он произнес:
–– Крым!
И, вновь обведя всех по нескольку раз глазами, повторил еще раз:
–– Крым!
–– Крым, тебя. –– Полусонно произнес Кайф, одним глазом смотревший на перевернутого Бармена. Лежавший у двери Крым начал медленно переворачиваться. Бармен непонимающе посмотрел на него.
–– Да не Крым, Крым!
Для прелых мозгов это было за гранью. Пришлось разлеплять глаза. Через минуту все прояснилось.
Как и всегда находясь за своей стойкой, Бармен вел беседу с Вьюном, когда по телевизору стали транслировать события на полуострове, изредка прерываемые помехами. Показывали людей, потом их сделалось больше, потом в их руках появились российские флаги, потом количество флагов начало нарастать (иногда мелькали и украинские флаги, но их тотчас вырывали из рук), потом масса людей заполонила экран, потом появились люди с оружием. Несколько раз из реки людей приливом выносило радостное восклицание «Россия, Россия!». Все это демонстрировалось в течении часа с хвостиком, в течении которых Бармен, Вьюн и еще пятеро посетителей молча смотрели в экран, прижимаясь к нему во время ряби. Лица всех семерых выражали полнейшее замешательство и озадаченность, какие бывают у уцелевших водителей, когда авария только-только случилась и, покидая машину в прострации, они видят изуродованную от столкновения дверь, а мысль о том, что «как же все-таки хорошо, что оторвало только зеркало», еще не обрела в их головах словесной формы. Обалдевшие, они какое-то время еще молча стояли после завершения репортажа, смотря друг на друга, а затем Бармен, возбужденный и не знающий, что толком думать и как реагировать забежал к сталкерам.
–– Пф-ф-ф... Ну ни хера! –– Только и могли произнести сталкеры. Бармен же, видя, что с ними каши не сваришь, пошел к себе такой же возбужденный, как и до этого. В наступившем после его ухода молчании Чих тихо спросил:
–– И что теперь будет?
В ответ Форсаж неопределенно вздохнул. Литра продолжил лежать все в том же положении. За все время рассказа он даже ни разу не пошевелился и единственным изменением в его положении после ухода Бармена было то, что он открыл оба глаза. Ничего, кроме усталости в них не читалось.
Постепенно в «100 рентген» вернулся дар речи и, параллельно с тем, как «Бар» стал заполняться новыми посетителями, из него начали доноситься первые возгласы. Каждый реагировал на новость сумбурно, в продолжении всего дня фраза: «–– Ну ни хера себе!» все время звучала как на заводе, так и в сталкерских пабликах, причем почти также часто, как звучала она среди обитателей большой земли.
Полежав какое-то время, Крым выбрался из спальника и молча подошел к шкафу. Скинув одежду, он взял полотенце и шагом вчерашнего выпивохи направился к выходу. С его уходом тишина вновь воцарилась в комнате.
–– И что теперь будет? –– Вновь спросил Чих минут через десять, перебиваемый под конец очередным выкрутасом желудка.
–– Пойдем в рейд. –– Склоняя язык к сотрудничеству ответил Форсаж. –– Как и планировали.
Литра повернулся и молча кивнул. Кайф молчал тоже. Его мысли были явно не в тонусе, они не могли масштабироваться так резко и потому осознание присоединения Крыма ускользало от него, как убегающий сквозь пальцы песок.
Минут через десять сталкеры встали. Обмениваясь зевками, они оделись, расселись по диванам и приступили к завтраку тем, что осталось от ужина. Живот Чиха напомнил о себе вновь.
–– Ух-х-х-ху...
–– А я тебе говорил... Матерь божья!
В дверном проеме стоял бритый Крым. На левом плече покоилось полотенце. Без бороды у него оказались острые, красивые скулы, хотя полностью забороть щетину сталкер так и не смог. Он как будто помолодел лет на десять.
–– Мальчик, ты кто? Ты заблудился?
Все засмеялись и Кайф спросил:
–– А ты чего решил побриться?
–– Ну так... событие. –– Ответил Крым, после чего как-то неопределенно развел руками. Подумав минуту, друзья все-таки вспомнили, что Крым действительно божился побриться, когда случиться что-нибудь невероятное.
–– Я думал, это что-то из разряда предсказаний этих... Майя. Неисполнимое. –– Сказал Литра, когда Чих с интересом трепал подошедшего Крыма за щеку.
–– Какой он молодой, а? Мы с ним считай братики!
Еще где-то час бритье Крыма перевешивало его присоединение. Потом сталкеры обсудили и это. Они, как и все, не знали еще, как к этому относиться, т.к. в первые пару дней пропаганды обеих стран-участниц процесса еще не успели склепать репортажей, сообщавших жителям правильное мнение, а потому парни охреневали также, как и все остальные. Однако вскоре новость о бритье Крыма вновь перевесила – как ни как он был здесь и его они видели своими глазами. Поэтому до конца дня они большей частью были заняты тем, что придумывали разные комбинации с двумя Крымами.
За день до этого, в начале вечера двадцать шестого февраля, в двухстах двадцати километрах от Киева, у небольшого одноэтажного дома под номером сто четырнадцать с крытой шифером крышей, салатовыми стенами и черным забором на Михайловской улице города Умани стояли два тонированных внедорожника. Ближе к половине пятого волнистые ворота открылись и внедорожник подошли двенадцать человек. Они набились по шестеро, завели двигатели, включили фары и, помахав на прощание провожавшему их хозяину дома, выехали на дорогу.
Свернув на Вишневую, они на пару минут остановились у двухэтажного дома с номером тридцать три, после чего проехали улицу и оказались уже на Казацкой. На крышах маленьких белых домов лежал мокрый снег, возле некоторых деревьев лежал заснеженный строительный сор, над иконками болтались пахучие елки. Спустя какое-то время однотипные одноэтажные и двухэтажные дома сменились старым заброшенным кладбище, закрытым от глаз темнеющими буграми.
Выехав вновь на Михайловскую, машины покинули город, проехав ряды высоких деревьев, стоявших справа и слева от дороги и отгороженных от нее электрическими проводами, напоминавших милиционеров, взявшихся за руки и удерживающих толпу. Доехав до эстакады, машины помчались по Е50 и очень скоро с обеих сторон от дороги вырос чернеющий лес, стоявший по колено в снегу и деревья которого уже никто не сдерживал. Ночь входила в права и стволы смешивались со своими тенями, отчего лес казался еще мрачнее и вызывал гнетущее впечатление. Они отъехали от города всего на несколько километров, но асфальт успел кончиться, и трасса стала грунтовой. Временами машины качало на ней и ехавшие в них людей невысоко кивали. Во второй машине, помимо четырех незнакомых читателю лиц, ехали также Максим и Стас. Гена сидел в соседней машине спереди. Поскольку товарищи остались сзади, а сидящие рядом члены «Правого сектора» предпочитали в молчании слушать музыку, Геннадий думал, смотря на мелькавшие за окном деревья. Ему не нравилось впечатление, которое в купе со встреченным ранее кладбищем производили на него кривые сучья и валяющиеся коряги, однако вскоре лес сменили поля и вплоть до Сушковки деревья встречались лишь единичные. Пару раз им встретились автомобили – семерка и толи форд, толи ауди. В самой деревне они не останавливались и спустя пару минут проехали ее всю, свернув на Степковку.
До нее также добрались без происшествий. Небо к этому времени окончательно сбросило с себя синеву и в отсутствии звезд чудилось всеобъемлющим.
Они остановились у какого-то дома, внешний вид и номер которого в темноте разглядеть возможности не было и в свете фар видны была только кривая тропинка и деревянный забор. Где-то за ним горели окна. Открыв двери и выбравшись из салонов, бойцы «Правого сектора», часть из которых еще не успела привыкнуть к этому названию достали вещи и, оставив внедорожники у забора, направились в дом, подсвечивая дорогу телефонными фонариками. Было начало девятого и в соседних домах также видны были желтые пятна.
Войдя за забор Гена, Стас, Максим поднялись по освещенному крыльцу, возле которого Гена увидел тарелку, лежащую на какой-то открытой и изодранной книге. То была книга Максима Горького.
Оказавшись в хорошо освещенном коридоре с несколькими открытыми дверьми, парни проследовали в одну из них. Войдя, Гена встал рядом с Максом. Комната, в которой очутились вошедшие, выглядела необычно. В ее атмосфере витала двойственность. С очень плохих советских обоев в простенках между окнами на вошедших взирали плакаты и портреты с людьми отнюдь не советскими. Сами стеклопакеты, будучи новыми, снаружи имели деревянные ставни. Тумбочки и шкаф из «Икеи» гротескно смотрелись на бумажном полу. На стене висел красно-черный флаг. Под флагом стояли тапочки. Общим же впечатлением было болезненное превосходство, словно все новое здесь находилось в надменной конфронтации со старым. Нечто подобное читается в одноклассниках, которые громче всех зазывают других на вечер встречи, а за глаза называют нас «шоблой-еблой».
Однако помимо тумбочек и плакатов в комнате находились люди. Их было пятеро и они сидели за большим прямоугольным столом, над которым тоже, как в «Баре», прыгали шутки, но эти шутки были немного другого рода.
––... А она и говорит: я не по черным, я – по хачам!
–– А-ха-ха-ха-ха-ха!
–– Ехи-хе!
Юноша лет двадцати двух, сидевший на стуле со спинкой, занимался своим любимым делом. Как он сам называл это – топил азеров (т.е. заваривал «Азерчай»).
Окончательно вымывшись, они вдвоем вышли из душа и зашагали обратно, обвязанные полотенцами. По пути им встретилась еще двое сталкеров, державших путь в противоположном им направлении. Подгоняемые ветерком, парни спустились в «Бар», принеся на головах немного снежинок. За те пятнадцать минут, что парни мылись «100 рентген» опустел. Практически все его посетители, за исключением тех, кто уже не мог стоять на ногах, разошлись по комнатам или по тем заводским углам, которые занимали. Один из двух посетителей, оставшихся здесь до утра, спал, навалившись грудью на столешницу. Второй, полусонный, шептал что-то тарелке.
–– Так, все, все, Мишаня. Пора тебе спать. –– Сказал Бармен, беря его под мышки. Повернувшись к вошедшим, он произнес: –– Водочку я занес.
–– Отлично, спасибо. –– Сказал Форсаж. Когда парни зашли, в комнате разворачивалась следующая картина: Чих ел за троих, заглатывая макароны вперемешку с тунцом и картошкой, особо усердно налегая при этом на две банки с горохом, попеременно суя ложку то в одну, то в другую. Подле него стояла вылизанная тарелка с окрашенным в подливу хлебушком. Крым и Литра же уже поели и сидели теперь, посасывая «Jack Daniel’s», ведя спор об общей человеческой правде. Крым утверждал что-то дельное, Литра парировал тем, что подобные рассуждения, в целом, возможно принять во внимание, однако их автор не так давно был уличен при свидетелях в краже орехов, а потому ему нету веры и нет никакой надобности в его суждениях. В ответ на это Крым отвечал, что Литра душный, на что последний смеялся, утверждая, что единственное, чем он душился сегодня был дезодорант, а вот от кого-то, на кого он не хочет показывать пальцем, действительно пахнет.
–– Чих, на горох-то особо не налегай! –– Сказал Форсаж, доставая одежду из сумки.
–– Да ладно тебе!
–– Ну смотри сам. Завтра твой живот пойдет на гастроли.
–– Нама-а-на!
–– Так, что по спирту?
–– Все зашибись! –– Сказал Литра и кивнул под стол. Под столом обнаружились граненые горы.
–– Сейчас сколько времени?
–– Без двадцати восемь.
–– Тогда бухаем примерно до десяти, а потом спать.
–– У-у!
–– Э-э-э!
–– Что, э? Мы ж договаривали рвануть потом сразу на стоянку брошенной техники.
–– Ну она же от нас не убежит?
–– Она-то может и не убежит, а вот артефакты... Или ты хочешь спать в ангаре на улице?
Спать, как и многие сталкеры, не скопившие к зиме достаточно денег на улице Кайф не хотел.
–– Ну вот и славно. А теперь – чтобы все!
Ложиться спать строго по плану всегда есть дело достаточно проблематичное. Особую же тяжесть доставляет оно тогда, когда компания единомышленников (мысль после выпивки лечь в какое-то строго определенное время в голову употребляющего в одиночестве не придет никогда), выпив всего-то каких-то жалких четыре литра на каждого вдруг начинаете теряться в часах. Еще секунду назад все вроде было довольно прозрачно, а вот теперь не поймешь – толи это двойка, а толи и шесть. Без стакана тут не разобраться. Когда же стакан не помогает (обычно он не помогает как раз в этом случае), необходимо попробовать снова, потому что ну а че мы, дураки что ли, не разберемся? Когда же повторение не увенчивается удачей, стоит перейти к голосованию. Да, какой-нибудь Литра может, конечно, предательски думать и предательски утверждать, что девять вечера кончились часа два назад, но благо в голосовании главную роль играет общее количество голосов... Говоря другими словами, в оговоренное время никто из сталкеров на боковую не лег. Хотя они и старались.
Глаза удалось разлепить только к двум часам дня. Головы болели от каждого звука, общий план рейда пришлось корректировать без слов. Договорившись одними взглядами, что, так уж и быть, они выйдут завтра, сталкеры опохмелились теми бутылками, которые удалось нашарить рукой, в результате чего Форсаж похмелился пустой бутылкой и чего, к слову, он так и не понял. После подзарядки одиночки стали гораздо активнее: Литра лежал в спальнике, смотря в потолок сквозь закрытые веки, Форсаж лежал на диване, свесив ноги через подлокотник и повернув голову в сторону двери, Кайф занимался улучшением кровотока и потому лежал вверх тормашками, закинув ноги на спинку дивана, Чих лежал на полу, скрутившись калачиком в спальном мешке и держась за живот, в котором, судя по доносившимся сдавленным звукам, старухи, киты и серные гейзеры давали друг другу мастер-класс по кряхтению. Крым тоже лежал, но в отдалении, так как по меткому выражению смотрящего в потолок немытые ночуют отдельно. Вдруг, неожиданно, со стороны кухни раздались быстрые тяжелые шаги и через секунду в комнату вбежал Бармен. Возбужденно-растерянный, он, казалось, старался смотреть на всех парней сразу. Подавившись воздухом, он произнес:
–– Крым!
И, вновь обведя всех по нескольку раз глазами, повторил еще раз:
–– Крым!
–– Крым, тебя. –– Полусонно произнес Кайф, одним глазом смотревший на перевернутого Бармена. Лежавший у двери Крым начал медленно переворачиваться. Бармен непонимающе посмотрел на него.
–– Да не Крым, Крым!
Для прелых мозгов это было за гранью. Пришлось разлеплять глаза. Через минуту все прояснилось.
Как и всегда находясь за своей стойкой, Бармен вел беседу с Вьюном, когда по телевизору стали транслировать события на полуострове, изредка прерываемые помехами. Показывали людей, потом их сделалось больше, потом в их руках появились российские флаги, потом количество флагов начало нарастать (иногда мелькали и украинские флаги, но их тотчас вырывали из рук), потом масса людей заполонила экран, потом появились люди с оружием. Несколько раз из реки людей приливом выносило радостное восклицание «Россия, Россия!». Все это демонстрировалось в течении часа с хвостиком, в течении которых Бармен, Вьюн и еще пятеро посетителей молча смотрели в экран, прижимаясь к нему во время ряби. Лица всех семерых выражали полнейшее замешательство и озадаченность, какие бывают у уцелевших водителей, когда авария только-только случилась и, покидая машину в прострации, они видят изуродованную от столкновения дверь, а мысль о том, что «как же все-таки хорошо, что оторвало только зеркало», еще не обрела в их головах словесной формы. Обалдевшие, они какое-то время еще молча стояли после завершения репортажа, смотря друг на друга, а затем Бармен, возбужденный и не знающий, что толком думать и как реагировать забежал к сталкерам.
–– Пф-ф-ф... Ну ни хера! –– Только и могли произнести сталкеры. Бармен же, видя, что с ними каши не сваришь, пошел к себе такой же возбужденный, как и до этого. В наступившем после его ухода молчании Чих тихо спросил:
–– И что теперь будет?
В ответ Форсаж неопределенно вздохнул. Литра продолжил лежать все в том же положении. За все время рассказа он даже ни разу не пошевелился и единственным изменением в его положении после ухода Бармена было то, что он открыл оба глаза. Ничего, кроме усталости в них не читалось.
Постепенно в «100 рентген» вернулся дар речи и, параллельно с тем, как «Бар» стал заполняться новыми посетителями, из него начали доноситься первые возгласы. Каждый реагировал на новость сумбурно, в продолжении всего дня фраза: «–– Ну ни хера себе!» все время звучала как на заводе, так и в сталкерских пабликах, причем почти также часто, как звучала она среди обитателей большой земли.
Полежав какое-то время, Крым выбрался из спальника и молча подошел к шкафу. Скинув одежду, он взял полотенце и шагом вчерашнего выпивохи направился к выходу. С его уходом тишина вновь воцарилась в комнате.
–– И что теперь будет? –– Вновь спросил Чих минут через десять, перебиваемый под конец очередным выкрутасом желудка.
–– Пойдем в рейд. –– Склоняя язык к сотрудничеству ответил Форсаж. –– Как и планировали.
Литра повернулся и молча кивнул. Кайф молчал тоже. Его мысли были явно не в тонусе, они не могли масштабироваться так резко и потому осознание присоединения Крыма ускользало от него, как убегающий сквозь пальцы песок.
Минут через десять сталкеры встали. Обмениваясь зевками, они оделись, расселись по диванам и приступили к завтраку тем, что осталось от ужина. Живот Чиха напомнил о себе вновь.
–– Ух-х-х-ху...
–– А я тебе говорил... Матерь божья!
В дверном проеме стоял бритый Крым. На левом плече покоилось полотенце. Без бороды у него оказались острые, красивые скулы, хотя полностью забороть щетину сталкер так и не смог. Он как будто помолодел лет на десять.
–– Мальчик, ты кто? Ты заблудился?
Все засмеялись и Кайф спросил:
–– А ты чего решил побриться?
–– Ну так... событие. –– Ответил Крым, после чего как-то неопределенно развел руками. Подумав минуту, друзья все-таки вспомнили, что Крым действительно божился побриться, когда случиться что-нибудь невероятное.
–– Я думал, это что-то из разряда предсказаний этих... Майя. Неисполнимое. –– Сказал Литра, когда Чих с интересом трепал подошедшего Крыма за щеку.
–– Какой он молодой, а? Мы с ним считай братики!
Еще где-то час бритье Крыма перевешивало его присоединение. Потом сталкеры обсудили и это. Они, как и все, не знали еще, как к этому относиться, т.к. в первые пару дней пропаганды обеих стран-участниц процесса еще не успели склепать репортажей, сообщавших жителям правильное мнение, а потому парни охреневали также, как и все остальные. Однако вскоре новость о бритье Крыма вновь перевесила – как ни как он был здесь и его они видели своими глазами. Поэтому до конца дня они большей частью были заняты тем, что придумывали разные комбинации с двумя Крымами.
***
За день до этого, в начале вечера двадцать шестого февраля, в двухстах двадцати километрах от Киева, у небольшого одноэтажного дома под номером сто четырнадцать с крытой шифером крышей, салатовыми стенами и черным забором на Михайловской улице города Умани стояли два тонированных внедорожника. Ближе к половине пятого волнистые ворота открылись и внедорожник подошли двенадцать человек. Они набились по шестеро, завели двигатели, включили фары и, помахав на прощание провожавшему их хозяину дома, выехали на дорогу.
Свернув на Вишневую, они на пару минут остановились у двухэтажного дома с номером тридцать три, после чего проехали улицу и оказались уже на Казацкой. На крышах маленьких белых домов лежал мокрый снег, возле некоторых деревьев лежал заснеженный строительный сор, над иконками болтались пахучие елки. Спустя какое-то время однотипные одноэтажные и двухэтажные дома сменились старым заброшенным кладбище, закрытым от глаз темнеющими буграми.
Выехав вновь на Михайловскую, машины покинули город, проехав ряды высоких деревьев, стоявших справа и слева от дороги и отгороженных от нее электрическими проводами, напоминавших милиционеров, взявшихся за руки и удерживающих толпу. Доехав до эстакады, машины помчались по Е50 и очень скоро с обеих сторон от дороги вырос чернеющий лес, стоявший по колено в снегу и деревья которого уже никто не сдерживал. Ночь входила в права и стволы смешивались со своими тенями, отчего лес казался еще мрачнее и вызывал гнетущее впечатление. Они отъехали от города всего на несколько километров, но асфальт успел кончиться, и трасса стала грунтовой. Временами машины качало на ней и ехавшие в них людей невысоко кивали. Во второй машине, помимо четырех незнакомых читателю лиц, ехали также Максим и Стас. Гена сидел в соседней машине спереди. Поскольку товарищи остались сзади, а сидящие рядом члены «Правого сектора» предпочитали в молчании слушать музыку, Геннадий думал, смотря на мелькавшие за окном деревья. Ему не нравилось впечатление, которое в купе со встреченным ранее кладбищем производили на него кривые сучья и валяющиеся коряги, однако вскоре лес сменили поля и вплоть до Сушковки деревья встречались лишь единичные. Пару раз им встретились автомобили – семерка и толи форд, толи ауди. В самой деревне они не останавливались и спустя пару минут проехали ее всю, свернув на Степковку.
До нее также добрались без происшествий. Небо к этому времени окончательно сбросило с себя синеву и в отсутствии звезд чудилось всеобъемлющим.
Они остановились у какого-то дома, внешний вид и номер которого в темноте разглядеть возможности не было и в свете фар видны была только кривая тропинка и деревянный забор. Где-то за ним горели окна. Открыв двери и выбравшись из салонов, бойцы «Правого сектора», часть из которых еще не успела привыкнуть к этому названию достали вещи и, оставив внедорожники у забора, направились в дом, подсвечивая дорогу телефонными фонариками. Было начало девятого и в соседних домах также видны были желтые пятна.
Войдя за забор Гена, Стас, Максим поднялись по освещенному крыльцу, возле которого Гена увидел тарелку, лежащую на какой-то открытой и изодранной книге. То была книга Максима Горького.
Оказавшись в хорошо освещенном коридоре с несколькими открытыми дверьми, парни проследовали в одну из них. Войдя, Гена встал рядом с Максом. Комната, в которой очутились вошедшие, выглядела необычно. В ее атмосфере витала двойственность. С очень плохих советских обоев в простенках между окнами на вошедших взирали плакаты и портреты с людьми отнюдь не советскими. Сами стеклопакеты, будучи новыми, снаружи имели деревянные ставни. Тумбочки и шкаф из «Икеи» гротескно смотрелись на бумажном полу. На стене висел красно-черный флаг. Под флагом стояли тапочки. Общим же впечатлением было болезненное превосходство, словно все новое здесь находилось в надменной конфронтации со старым. Нечто подобное читается в одноклассниках, которые громче всех зазывают других на вечер встречи, а за глаза называют нас «шоблой-еблой».
Однако помимо тумбочек и плакатов в комнате находились люди. Их было пятеро и они сидели за большим прямоугольным столом, над которым тоже, как в «Баре», прыгали шутки, но эти шутки были немного другого рода.
––... А она и говорит: я не по черным, я – по хачам!
–– А-ха-ха-ха-ха-ха!
–– Ехи-хе!
Юноша лет двадцати двух, сидевший на стуле со спинкой, занимался своим любимым делом. Как он сам называл это – топил азеров (т.е. заваривал «Азерчай»).
