что можно прочесть лишь в глазах юноши, в первые две недели после его первого расставания, когда он месяц витал в облаках и мысленно называл ее матерью своих деток (да, у мужчин присутствует такой возраст, когда они размышляют об этом даже раньше, чем женщины), а она просто выбирала из пяти/десяти ни че таких. Эта ненависть, эта собачья злоба, обычно выливающаяся в покупку абонемента в спортивную секцию, жила в его глазах перманентно, никогда не покидая границы радужки.
Раз уж речь зашла о ненависти, то мы не можем не провести параллели между описываемым нами мужчиной и Константином Андреевичем Сафроновым, этим известным персонажем от мира зла, введенным в русскую литературу 21-ого века неким Кедровым С. (возможно вам приходилось о таком слышать). Между тем у них было множество общего. Как и у Сафронова, у описываемого нами индивида тоже была комнатка ненависти, где он точно также "обличался в доспех" накануне того, как приступить к делу. Как и Сафронов он предпочитал есть все твердое и жаренное с кинжала, правда если Константин питался так для "напитки ненавистью", т.е. специально, то наш герой ел с клинка в силу привычки, скорее всего вытекавшей из сжигавшего его огня. Однако, несмотря на все сходства, было у них одно существенное различие.
В отличии от Сафронова, который, как известно, стремился как можно сильнее избавиться от всего людского в себе посредством написания книг, называя этот процесс «охотой на человечность», герой настоящего повествования ничем таким не тешил себя. Наоборот, он всячески пестовал в себе все от человека, так как без человечности, какая же жизнь?
Довершая его портрет, следует также заметить, что, как мне известно, у него были свои, пусть и своеобразные, пусть и держащиеся на одному лишь ему известных убеждениях принципы. Чего стоит один только случай, когда во время югославской войны он, будучи в горах в сезон дожей велел своим людям спалить единственный уцелевший под обстрелами домик и после этого два дня спал вместе с ними бок о бок в грязи, под нескончаемым ливнем воды и снарядов только потому, что обнаружил в одной из оставленных комнат томик переведенного на сербский язык Демьяна Бедного. Да, так получилось, что в тот дальний день они остановились в жилище еще одного исчезающего в наше время человеческого подвида. Подвида столь же наивно-милого и благородного, сколь и скоропостижно вымирающего в наши дни – сербского коммуниста.
Но то было тогда, а сейчас он вошел в раздевалку, стянул с себя одежду и принял душ. Вымывшись, он быстро, но при том аккуратно убрал вещи в сумку, застегнул молнию и, дружески отсалютовав сидящему на проходной мужчине, покинул зал, выйдя на улицу. В эти часы (по Москве было примерно полтретьего) по улицам Лондона не спеша плыли черные и золотобокие такси, а велосипедисты, кто в очках и шлемах на голове, а кто и просто с газетой подмышкой, объезжали передвигавшихся кучками пешеходов. Сопровождаемый лишь нашим невидимым взором, мужчина подошел к дожидавшемуся его на углу автомобилю, прокручивая в голове мысль, показавшуюся ему наиболее удачной для предстоящего дела: «...убил наших детей! Да, это будет сильно, это будет заголовок, что надо». По привычке открыв сам себе дверь, он уселся сзади, за сиденьем водителя. Вместо вопроса тот только глянул в стекло заднего вида. Все также молча, усевшийся кивнул и через секунду салон серого мерседеса наполнило урчание двигателя. Скосив взгляд налево (смею напомнить, что в Англии правостороннее движение), описываемый увидел книгу, лежащую к нему корешком. Мысли о заголовках тут же потухли.
Он знал ее наизусть, знал ее в переводе, знал в оригинале. Он мог открыть ее на любой странице и начать, абсолютно не глядя в листы, пересказывать каждое слово и знак без запинки. За свою жизнь он прочитал столько книг, что их было достаточно для нескольких жизней, однако именно эта была любима им больше всех остальных и именно к ней он возвращался с небывалой частотой. Куда Достоевскому, с его дрожащей тварью, когда перед ним такой вопроса даже не возникал. Вот книга, дающая представления действительно грандиозные, учащая никогда не ослаблять взгляда, способная заставить рукоплескать даже мертвого... Пусть кое-кто и считает иначе.
Не сводя с корешка любовного взгляда, наш пассажир пальцами притянул книгу к себе, одновременно с этим запустив правую руку в карман водительского кресла. Через секунду в его ладони весело затрещал небольшой цилиндрик, сделанный из пластмассы. Открутив крышку, мужчина вынул оттуда маленькую белую пилюлю округлой формы и, закрутив крышку, убрал цилиндрик обратно в кресло. Затем он картинно оттянул руку с книгой влево, а руку с таблеткой вытянул перед собой. Стрельнув глазами сперва на пилюлю, потом на книгу, он вдруг быстро запрокинул голову вверх, забросив таблетку в губы и после все с той же быстротой вернул подбородок в прежнее положение. Ухмыльнувшись, он открыл книгу на странице, номер которой, увы, память моя не сохранила, и стал читать, попутно рассасывая.
Все вышеописанное происходило, как уже было сказано в полтретьего дня, то есть примерно за три часа до того, как на другом конце Европы Тимур Гашеткин пересек границу России и Украины, а поздно вечером все того же 13-ого ноября 2013 года сотрудник британской газеты «Daily Telegraph», занимавший должность помощника заместителя главного редактора, Чарльз Дэвис, прочел пришедшее ему на почту еще в двенадцать часов СМС следующего содержания:
«–– Здравствуйте, Чарли. Вас беспокоит представитель генерального директора издания «Financial Times», Френсис Кибертон. Мы имели честь быть представленными друг другу весной минувшего года на скачках в Волверхэмптоне. Наш общий знакомый Твист, который так удачно свел нас тогда и который, как вам известно, является мои доверенным лицом и ассистентом, сегодня, перед тренировкой заверил меня в том, что вы дали согласии на предложение, неделю назад озвученное вам от имени второго отдела нашей редакции. Искренне поздравляю вас, господин Дэвис! Прошу вас, приходите в пятницу в наш головной офис, что на Брекен-хаус после закрытия (в 23:00). Там мы обсудим детали предстоящей работы. По поводу пропуска не беспокойтесь, охрана будет оповещена.
Еще раз искренне поздравляю вас и до скорой встречи».
Большая стрелка часов успела припасть к стопам червонца, а малая трепала пятерку за волосы... А знаете, пожалуй не будем захламлять повествование неуместно растянутыми подробностями, скажем только что в начале вечера следующего дня дверь неприметного тату-салона в Москве, еще и теперь расположенного на углу Новой Басманной, как и обычно отворилась без скрипа, пропустив внутрь четверых человек. Очутившись возле ресепшена, вошедшие сдали куртки кассирше, кивком ответили на вопрос: «Вам назначено?» и, на ходу закатав рукава, проследовали к четверке одноногих стульев без спинок, располагавшихся у стены, поверхность которой от серых плинтусов до потолка была расписана силуэтами бараков и труб концентрационного лагеря, из дыма которых складывалась фраза «Все будет хорошо!». По манере держаться, практически сразу возобновленному разговору, прищуру, источавшему самоуверенность, а также по прилично закрашенным участкам кожи на бицепсах и плечах, случайный свидетель мог сделать вывод, что посещение данного места у этой четверки уже давно вошло в традицию. Было, правда, при этом одно существенное «но» – случайные свидетели сюда не заглядывали... Однако до поры до времени оставим без внимания этот квартет, предоставив возможность собравшимся полушепотом разговаривать о наболевших проблемах под шум кусающих кожу иголок, а сами возвратимся на Украину.
Примерно в тот же момент, когда последний из четверых посетителей пересекал порог «ASGARDа», наш старый знакомый – Тимур Гашеткин молча стоял на проезжей части, пряча ладони в рукава свитера. К этому времени большая часть пути, отделявшая его от чернобыльской зоны, была благополучно преодолена на автобусах и вот теперь за спиной парня тихо замолкал последний из них.
Немного заспанный, с прической, напоминающей воронье гнездо, водитель, на удивление, отреагировал на просьбу Тимура высадить его посередине дороги довольно мягко.
–– Будь я в твоем возрасте, я бы и сам не задумываясь махнул туда. –– Произнес он, когда Гашеткин сходил по ступенькам. Мысль о том, что цель его странствий понятна кому-то кроме него, нагнала парня на последней ступеньке. Он съежился, как съеживаются малыши в те юные годы, когда к ним еще применимо слово «нашкодивший» и обернулся к водителю, потупив глаза.
–– Да я это... Меня... Встретят здесь...
–– Коне-ечно. –– Лукаво протянул мужчина, а затем произнес, подавшись вперед и понизив голос. –– Первый ориентир, который будешь искать – его давно нет. Дальше сам разберешься.
Как только мужчина сказал последнее слово, двери автобуса с шипеньем сомкнулись, не дав Тимуру даже проглотить удивление. Водитель подмигнул ему на прощание, нажал на педали, буркнул мотором и был таков. «Что за?.. Какой еще ориентир?». Ответа, конечно же, не последовало. «Ну да и ладно. Уехал он и уже хорошо». Провожать автобус глазами парень не стал. Он даже не стал дожидаться, пока свет задних фар рассеется за поворотом. Вместо этого Тимур сошел с обочины и направился в лесополосу. Как я уже говорил выше, стоял ноябрь...
Ты помнишь, читатель, как отжило наше детство? Помнишь, как место девушки ослепительной красоты, какую мы с тобой могли увидеть случайно, встав, страшно вспомнить, почти в десять вечера и, выглянув со слипающимися глазами из дверного проема в соседнюю комнату, где в старых креслах (вспомни те кресла, с черной гривой-накидкой) у телевизора сидели родители и где в ту минуту шла реклама «bounty», заняла доска в закрытом купальнике и самым привлекательным в рекламе сделался вдруг батончик? Помнишь, как на смену «Не тормози. Сникерсни!» и разлетающемуся всюду металлу пришли кудрявые хипстеры с лицом Адама Драйвера? Вот точно также, бесславно и незаметно, окончилась та пора, когда листья желтеют и набухают, делая деревья похожими на людей, одетых в тонкие синтетические пуховики, имевшие популярность на заре моей юности, и теперь Тимура окружали сплошь голые черные стволы, обглоданные осенью. Под его ногами шуршала листва, редкие нити травы колыхал ветер.
Пройдя лесополосу насквозь, парень остановился.
–– Ну вот и где оно?
Помятый лист карты, купленный им вчера в придорожном ларьке у остановки номер двенадцать, виновато развел краями в стороны, мол, а я по чем знаю? Разыскивай сам. «Бли-ин... Куда дальше-то?». Зелень, крючки, оранжевые квадратики и синие линии упрямо гнули свое – буквально в полусотне метров отсюда должны были начинаться фронтоны хутора. В действительности же не было ни хутора, ни фронтонов. Метров на сто пятьдесят, может – на двести вперед разлилось поле, местами еще остававшееся ворсистым, местами – практически полностью полысевшее. Сразу за полем начинался очередной ряд безлистых деревьев, тонкие ветви которых напоминали отсюда накладные ресницы. «Может я вышел не там, где надо?.. Не-ет» –– Тимур отрицательно покачал головой и вновь опустил глаза на карту. –– «Я ведь раз пять у него переспрашивал. А может...». Тут он резко выпрямился и пошел прямо в поле, словно бы осененный какой-то догадкой. «Как он там сказал? Первого ориентира, его давно уже нет? Это значит, что... Но ведь он был же когда-то, правильно? Похоже на то».
Шагов через сорок паз сложился. Хутор действительно когда-то находился здесь, карта не соврала. И он же был первым ориентиром. Ориентиром давно разрушенным. Безымянное поселение, состоявшее всего из одной улицы, было зарыто в украинскую землю немногим больше полутора десятилетий назад и сейчас путник мог разобрать только отдельные его очертания. В этом ему помогали немногочисленные кучки земли, возвышавшиеся над общим уровнем грунта, из которых местами торчали оконечья железных дымовых труб и оконные рам. Водитель тоже оказался не лжец.
–– Хм.
«Что ж. Получается, заночевать тут не получиться... Ну, не очень-то и хотелось жопу морозить. Значит, придется идти за «Периметр» ночью. Х-х-х... Какое все-таки пафосное название – «Периметр»! А уж сколько слухов про него ходит...».
Парень был прав. Слухи о так называемом «Периметре» ходили в народе и впрямь грандиозные. Разносимые как охочими до денег авантюристами, что предлагают любому желающими прогулку в зону со всеми удобствами, так и простыми любителями почесать языком за просто так, потому что могут, они были подобны бумажным самолетикам, запускаемым с балкона последнего этажа, которые всегда перелетают за пределы ограждающего двор забора. В ком-то эти рассказы вызывали испуг и трепет, в ком-то – разжигали неподдельный, живой интерес, а в ком-то это множество нагроможденных друг на друга сплетен, слухов и ужасов, рассказываемых, как правило, из-за веера пальцев (потому что как известно любому, чтобы правдивей и красочней рассказать небылицу необходимо как можно шире расставлять пятерни и от времени выныривать из-за них при разговоре), взывало вполне закономерный скепсис. Такие люди называли подобные рассказы «россказнями», а всех рассказывающих их – болтунами. И надо сказать, делали они это не без причины, ибо описание этого места, этой границы, на которой совершается переход от нормальной жизни к жизни в ЧЗО, посредством бесконечного балабольства сделалось уже поистине циклопическим.
Три ряда железобетонных заграждений, уходящих ввысь на добрый десяток метров и толщиной с «hummer» каждое. Поверх любого – смотровые вышки и гнезда, а внутри них – бойницы. Внутри каждой бойницы, точно в матрешке, расположился доблестный и дисциплинированный украинский вояка с «minigun-ом», а то и сразу с двумя. На полтора километра вокруг все заминировано по самые ноздри, а рядом, рядом развернута специальная военная часть, готовая в любую секунду взреветь моторами БТРов и по первому же свитку примчаться на тот участок «Периметра», где замечено хоть какое бы то ни было несанкционированное шевеление. Вот как описывается многими, если не сказать всеми, «Периметр». Описывается он так почти всегда, описывается натужно, у некоторых даже при его описании доходит до испражнения кипятком. В такие моменты, особенно когда ты бывалый сталкер, так и тянет вклиниться в этот монолог очередного Мюнхгаузена, да и пробросить бессмертное: А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина!
Но рассказы о «Периметре» были еще цветочками. А вот то, что в самом деле поражало Тимура – так это то нескончаемое количество клинических интеллектуалов, которые свято веруют в подобные сказки о Чернобыльской зоне. Подобно тому, как по одной капле воды человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого и никогда о них не слыхал (кстати мысль эта отнюдь не моя, я почерпнул ее у одного британского автора, сейчас, правда, не подскажу уже, у кого конкретно), точно также любой человек, будь то даже никогда не бывавший в зоне читатель, может сделать о ЧЗО определенные умственные заключения. В частности, Тимур, прикупивший вместе с картой в ларьке газету, с первой же страницы «Украинской правды» узнал о том, что в прошлом месяце шестнадцать контрактников уволилось из охраны «Периметра», т.к.
Раз уж речь зашла о ненависти, то мы не можем не провести параллели между описываемым нами мужчиной и Константином Андреевичем Сафроновым, этим известным персонажем от мира зла, введенным в русскую литературу 21-ого века неким Кедровым С. (возможно вам приходилось о таком слышать). Между тем у них было множество общего. Как и у Сафронова, у описываемого нами индивида тоже была комнатка ненависти, где он точно также "обличался в доспех" накануне того, как приступить к делу. Как и Сафронов он предпочитал есть все твердое и жаренное с кинжала, правда если Константин питался так для "напитки ненавистью", т.е. специально, то наш герой ел с клинка в силу привычки, скорее всего вытекавшей из сжигавшего его огня. Однако, несмотря на все сходства, было у них одно существенное различие.
В отличии от Сафронова, который, как известно, стремился как можно сильнее избавиться от всего людского в себе посредством написания книг, называя этот процесс «охотой на человечность», герой настоящего повествования ничем таким не тешил себя. Наоборот, он всячески пестовал в себе все от человека, так как без человечности, какая же жизнь?
Довершая его портрет, следует также заметить, что, как мне известно, у него были свои, пусть и своеобразные, пусть и держащиеся на одному лишь ему известных убеждениях принципы. Чего стоит один только случай, когда во время югославской войны он, будучи в горах в сезон дожей велел своим людям спалить единственный уцелевший под обстрелами домик и после этого два дня спал вместе с ними бок о бок в грязи, под нескончаемым ливнем воды и снарядов только потому, что обнаружил в одной из оставленных комнат томик переведенного на сербский язык Демьяна Бедного. Да, так получилось, что в тот дальний день они остановились в жилище еще одного исчезающего в наше время человеческого подвида. Подвида столь же наивно-милого и благородного, сколь и скоропостижно вымирающего в наши дни – сербского коммуниста.
Но то было тогда, а сейчас он вошел в раздевалку, стянул с себя одежду и принял душ. Вымывшись, он быстро, но при том аккуратно убрал вещи в сумку, застегнул молнию и, дружески отсалютовав сидящему на проходной мужчине, покинул зал, выйдя на улицу. В эти часы (по Москве было примерно полтретьего) по улицам Лондона не спеша плыли черные и золотобокие такси, а велосипедисты, кто в очках и шлемах на голове, а кто и просто с газетой подмышкой, объезжали передвигавшихся кучками пешеходов. Сопровождаемый лишь нашим невидимым взором, мужчина подошел к дожидавшемуся его на углу автомобилю, прокручивая в голове мысль, показавшуюся ему наиболее удачной для предстоящего дела: «...убил наших детей! Да, это будет сильно, это будет заголовок, что надо». По привычке открыв сам себе дверь, он уселся сзади, за сиденьем водителя. Вместо вопроса тот только глянул в стекло заднего вида. Все также молча, усевшийся кивнул и через секунду салон серого мерседеса наполнило урчание двигателя. Скосив взгляд налево (смею напомнить, что в Англии правостороннее движение), описываемый увидел книгу, лежащую к нему корешком. Мысли о заголовках тут же потухли.
Он знал ее наизусть, знал ее в переводе, знал в оригинале. Он мог открыть ее на любой странице и начать, абсолютно не глядя в листы, пересказывать каждое слово и знак без запинки. За свою жизнь он прочитал столько книг, что их было достаточно для нескольких жизней, однако именно эта была любима им больше всех остальных и именно к ней он возвращался с небывалой частотой. Куда Достоевскому, с его дрожащей тварью, когда перед ним такой вопроса даже не возникал. Вот книга, дающая представления действительно грандиозные, учащая никогда не ослаблять взгляда, способная заставить рукоплескать даже мертвого... Пусть кое-кто и считает иначе.
Не сводя с корешка любовного взгляда, наш пассажир пальцами притянул книгу к себе, одновременно с этим запустив правую руку в карман водительского кресла. Через секунду в его ладони весело затрещал небольшой цилиндрик, сделанный из пластмассы. Открутив крышку, мужчина вынул оттуда маленькую белую пилюлю округлой формы и, закрутив крышку, убрал цилиндрик обратно в кресло. Затем он картинно оттянул руку с книгой влево, а руку с таблеткой вытянул перед собой. Стрельнув глазами сперва на пилюлю, потом на книгу, он вдруг быстро запрокинул голову вверх, забросив таблетку в губы и после все с той же быстротой вернул подбородок в прежнее положение. Ухмыльнувшись, он открыл книгу на странице, номер которой, увы, память моя не сохранила, и стал читать, попутно рассасывая.
Все вышеописанное происходило, как уже было сказано в полтретьего дня, то есть примерно за три часа до того, как на другом конце Европы Тимур Гашеткин пересек границу России и Украины, а поздно вечером все того же 13-ого ноября 2013 года сотрудник британской газеты «Daily Telegraph», занимавший должность помощника заместителя главного редактора, Чарльз Дэвис, прочел пришедшее ему на почту еще в двенадцать часов СМС следующего содержания:
«–– Здравствуйте, Чарли. Вас беспокоит представитель генерального директора издания «Financial Times», Френсис Кибертон. Мы имели честь быть представленными друг другу весной минувшего года на скачках в Волверхэмптоне. Наш общий знакомый Твист, который так удачно свел нас тогда и который, как вам известно, является мои доверенным лицом и ассистентом, сегодня, перед тренировкой заверил меня в том, что вы дали согласии на предложение, неделю назад озвученное вам от имени второго отдела нашей редакции. Искренне поздравляю вас, господин Дэвис! Прошу вас, приходите в пятницу в наш головной офис, что на Брекен-хаус после закрытия (в 23:00). Там мы обсудим детали предстоящей работы. По поводу пропуска не беспокойтесь, охрана будет оповещена.
Еще раз искренне поздравляю вас и до скорой встречи».
***
Большая стрелка часов успела припасть к стопам червонца, а малая трепала пятерку за волосы... А знаете, пожалуй не будем захламлять повествование неуместно растянутыми подробностями, скажем только что в начале вечера следующего дня дверь неприметного тату-салона в Москве, еще и теперь расположенного на углу Новой Басманной, как и обычно отворилась без скрипа, пропустив внутрь четверых человек. Очутившись возле ресепшена, вошедшие сдали куртки кассирше, кивком ответили на вопрос: «Вам назначено?» и, на ходу закатав рукава, проследовали к четверке одноногих стульев без спинок, располагавшихся у стены, поверхность которой от серых плинтусов до потолка была расписана силуэтами бараков и труб концентрационного лагеря, из дыма которых складывалась фраза «Все будет хорошо!». По манере держаться, практически сразу возобновленному разговору, прищуру, источавшему самоуверенность, а также по прилично закрашенным участкам кожи на бицепсах и плечах, случайный свидетель мог сделать вывод, что посещение данного места у этой четверки уже давно вошло в традицию. Было, правда, при этом одно существенное «но» – случайные свидетели сюда не заглядывали... Однако до поры до времени оставим без внимания этот квартет, предоставив возможность собравшимся полушепотом разговаривать о наболевших проблемах под шум кусающих кожу иголок, а сами возвратимся на Украину.
Примерно в тот же момент, когда последний из четверых посетителей пересекал порог «ASGARDа», наш старый знакомый – Тимур Гашеткин молча стоял на проезжей части, пряча ладони в рукава свитера. К этому времени большая часть пути, отделявшая его от чернобыльской зоны, была благополучно преодолена на автобусах и вот теперь за спиной парня тихо замолкал последний из них.
Немного заспанный, с прической, напоминающей воронье гнездо, водитель, на удивление, отреагировал на просьбу Тимура высадить его посередине дороги довольно мягко.
–– Будь я в твоем возрасте, я бы и сам не задумываясь махнул туда. –– Произнес он, когда Гашеткин сходил по ступенькам. Мысль о том, что цель его странствий понятна кому-то кроме него, нагнала парня на последней ступеньке. Он съежился, как съеживаются малыши в те юные годы, когда к ним еще применимо слово «нашкодивший» и обернулся к водителю, потупив глаза.
–– Да я это... Меня... Встретят здесь...
–– Коне-ечно. –– Лукаво протянул мужчина, а затем произнес, подавшись вперед и понизив голос. –– Первый ориентир, который будешь искать – его давно нет. Дальше сам разберешься.
Как только мужчина сказал последнее слово, двери автобуса с шипеньем сомкнулись, не дав Тимуру даже проглотить удивление. Водитель подмигнул ему на прощание, нажал на педали, буркнул мотором и был таков. «Что за?.. Какой еще ориентир?». Ответа, конечно же, не последовало. «Ну да и ладно. Уехал он и уже хорошо». Провожать автобус глазами парень не стал. Он даже не стал дожидаться, пока свет задних фар рассеется за поворотом. Вместо этого Тимур сошел с обочины и направился в лесополосу. Как я уже говорил выше, стоял ноябрь...
Ты помнишь, читатель, как отжило наше детство? Помнишь, как место девушки ослепительной красоты, какую мы с тобой могли увидеть случайно, встав, страшно вспомнить, почти в десять вечера и, выглянув со слипающимися глазами из дверного проема в соседнюю комнату, где в старых креслах (вспомни те кресла, с черной гривой-накидкой) у телевизора сидели родители и где в ту минуту шла реклама «bounty», заняла доска в закрытом купальнике и самым привлекательным в рекламе сделался вдруг батончик? Помнишь, как на смену «Не тормози. Сникерсни!» и разлетающемуся всюду металлу пришли кудрявые хипстеры с лицом Адама Драйвера? Вот точно также, бесславно и незаметно, окончилась та пора, когда листья желтеют и набухают, делая деревья похожими на людей, одетых в тонкие синтетические пуховики, имевшие популярность на заре моей юности, и теперь Тимура окружали сплошь голые черные стволы, обглоданные осенью. Под его ногами шуршала листва, редкие нити травы колыхал ветер.
Пройдя лесополосу насквозь, парень остановился.
–– Ну вот и где оно?
Помятый лист карты, купленный им вчера в придорожном ларьке у остановки номер двенадцать, виновато развел краями в стороны, мол, а я по чем знаю? Разыскивай сам. «Бли-ин... Куда дальше-то?». Зелень, крючки, оранжевые квадратики и синие линии упрямо гнули свое – буквально в полусотне метров отсюда должны были начинаться фронтоны хутора. В действительности же не было ни хутора, ни фронтонов. Метров на сто пятьдесят, может – на двести вперед разлилось поле, местами еще остававшееся ворсистым, местами – практически полностью полысевшее. Сразу за полем начинался очередной ряд безлистых деревьев, тонкие ветви которых напоминали отсюда накладные ресницы. «Может я вышел не там, где надо?.. Не-ет» –– Тимур отрицательно покачал головой и вновь опустил глаза на карту. –– «Я ведь раз пять у него переспрашивал. А может...». Тут он резко выпрямился и пошел прямо в поле, словно бы осененный какой-то догадкой. «Как он там сказал? Первого ориентира, его давно уже нет? Это значит, что... Но ведь он был же когда-то, правильно? Похоже на то».
Шагов через сорок паз сложился. Хутор действительно когда-то находился здесь, карта не соврала. И он же был первым ориентиром. Ориентиром давно разрушенным. Безымянное поселение, состоявшее всего из одной улицы, было зарыто в украинскую землю немногим больше полутора десятилетий назад и сейчас путник мог разобрать только отдельные его очертания. В этом ему помогали немногочисленные кучки земли, возвышавшиеся над общим уровнем грунта, из которых местами торчали оконечья железных дымовых труб и оконные рам. Водитель тоже оказался не лжец.
–– Хм.
«Что ж. Получается, заночевать тут не получиться... Ну, не очень-то и хотелось жопу морозить. Значит, придется идти за «Периметр» ночью. Х-х-х... Какое все-таки пафосное название – «Периметр»! А уж сколько слухов про него ходит...».
Парень был прав. Слухи о так называемом «Периметре» ходили в народе и впрямь грандиозные. Разносимые как охочими до денег авантюристами, что предлагают любому желающими прогулку в зону со всеми удобствами, так и простыми любителями почесать языком за просто так, потому что могут, они были подобны бумажным самолетикам, запускаемым с балкона последнего этажа, которые всегда перелетают за пределы ограждающего двор забора. В ком-то эти рассказы вызывали испуг и трепет, в ком-то – разжигали неподдельный, живой интерес, а в ком-то это множество нагроможденных друг на друга сплетен, слухов и ужасов, рассказываемых, как правило, из-за веера пальцев (потому что как известно любому, чтобы правдивей и красочней рассказать небылицу необходимо как можно шире расставлять пятерни и от времени выныривать из-за них при разговоре), взывало вполне закономерный скепсис. Такие люди называли подобные рассказы «россказнями», а всех рассказывающих их – болтунами. И надо сказать, делали они это не без причины, ибо описание этого места, этой границы, на которой совершается переход от нормальной жизни к жизни в ЧЗО, посредством бесконечного балабольства сделалось уже поистине циклопическим.
Три ряда железобетонных заграждений, уходящих ввысь на добрый десяток метров и толщиной с «hummer» каждое. Поверх любого – смотровые вышки и гнезда, а внутри них – бойницы. Внутри каждой бойницы, точно в матрешке, расположился доблестный и дисциплинированный украинский вояка с «minigun-ом», а то и сразу с двумя. На полтора километра вокруг все заминировано по самые ноздри, а рядом, рядом развернута специальная военная часть, готовая в любую секунду взреветь моторами БТРов и по первому же свитку примчаться на тот участок «Периметра», где замечено хоть какое бы то ни было несанкционированное шевеление. Вот как описывается многими, если не сказать всеми, «Периметр». Описывается он так почти всегда, описывается натужно, у некоторых даже при его описании доходит до испражнения кипятком. В такие моменты, особенно когда ты бывалый сталкер, так и тянет вклиниться в этот монолог очередного Мюнхгаузена, да и пробросить бессмертное: А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина!
Но рассказы о «Периметре» были еще цветочками. А вот то, что в самом деле поражало Тимура – так это то нескончаемое количество клинических интеллектуалов, которые свято веруют в подобные сказки о Чернобыльской зоне. Подобно тому, как по одной капле воды человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого и никогда о них не слыхал (кстати мысль эта отнюдь не моя, я почерпнул ее у одного британского автора, сейчас, правда, не подскажу уже, у кого конкретно), точно также любой человек, будь то даже никогда не бывавший в зоне читатель, может сделать о ЧЗО определенные умственные заключения. В частности, Тимур, прикупивший вместе с картой в ларьке газету, с первой же страницы «Украинской правды» узнал о том, что в прошлом месяце шестнадцать контрактников уволилось из охраны «Периметра», т.к.
