Вот почему в сталкерских книгах, выходящих сегодня, такой огромный разрыв во времени. Вот почему из раза в раз авторами описываются одни и те же события – 2011/2012 годы. Большая часть из них пришла в зону плюс минус тогда. И в то же самое время все они вылетели из ЧЗО, как пробка из-под шампанского. Они затаились и ждали. И вот их время пришло... Представим себе этих людей. Они озлоблены. Они умеют так мало. Они не прожили интересную жизнь, они не жили-то толком. Что им описывать? Понимаете теперь, куда я клоню? Чаще всего это одинокие, сорокалетние лбы с проблемами по здоровью, всю радость жизни которых составляет весьма необширный кружок вещей. Вот почему во всех этих книгах так сухо описываются сталкерские посиделки. Вот откуда все эти граненые стаканы, мутная жидкость, хмурые глаза и такие же лица, жар, разливающийся по гортани, а также скупое: –– Э-эх, хорошо! Что это, если не попойка сорокалетних лохов, сидящих на табуретах дай бог, чтоб втроем? Это отнюдь не «сухой реализм», каким вы, бестолочи, пытаетесь обосновать собственную бездарность, это писательская импотенция. Вы не умеете в слово. Это видно. И это мерзко. Это сродни обратной некрофилии, где главным действующим лицом полового акта выступает мертвец...
Как пьет наш брат? Как он гуляет? Любой, кто бывал на Кордоне в десятом году скажет тоже, что я. В те дни сталкерское движение только-только наращивало обороты. Можно сказать, что именно в две тысячи десятом году оно стало по истине международным. Здесь сидели бок о бок якуты и венгры из Закарпатья, русские и украинцы горланили песни о черных очах, а поволжские немцы, на излете Союза начавшие было выезжать в ГДР, а та, как на зло, взяла, да и рухнула, научили их всех игре на губной гармошке. Здесь стояли шум, хохот и ругань. Звонкой стеклотары. Бывало, разговор шел сразу на пяти языках и при том все отлично понимали друг друга. Здесь хохотали так, что слепые псы визжали на Свалке, бандиты, ховавшиеся на АТП, завистливо сплевывали, а у костра, горевшего в бочке, было душно на столько, что даже звезды над нами расстегивали воротники. Здесь было так весело кивать анекдотам, которые слышали все по сто раз, здесь седые усы залихватски закручивались, повинуясь воле ручищ волосатых. Порой пространство вокруг костра становился воплощением картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» и созерцание этих смеющихся глаз, длинных чубов и толстых пальцев незаметно погружало тебя в те далекие времена, когда по СТС и восьмерке шли настоящие шедевры мультипликации: «Экскалибур» и «Марти – железный мальчик», «Крутые бобры» и «Эй, Арнольд!». В те дни люди, которых моя мама еще называла друзьями, приходили к нам посидеть у костра. Еще не было того зеленого забора из сетки рабицы, что разделил передний двор пополам: на нашу часть и часть для птицы. Кирпичи, которых теперь не осталось, были сложены в три здоровые кучи. На них родители и гости стелили куртки, сюда же подтаскивали хрустальный сервиз, всегда стоявший без дела в шкафу. Я помню эту салатницу, пухлую и ребристую, похожую на кулич из стекла. Мы выносили магнитофон, включали музыку. Мать все хотела заменить его музыкальным центром. Кто ни будь еще их помнит вообще? Здоро-овая такая бандура, две черные колонки и дисковод. Долго не могли мы его купить долго в нем сами себе отказывали, и вот однажды все-таки отяжелели копеечку. Забавный факт: примерно с того же времени соседи перестали нас посещать. Не знаю, с чем это связано. Не помню. Я помню, у нас одна фамилия постепенно заняла треть всей деревни. Они замкнулись в себе, стали самодостаточны, гуляли только сами с собой. Другие соседи, когда у нас на деревне прорвало трубу и из канализации поднялся запах, сказали, что это от наших свиней, хотя от свиней никогда так не пахло. Мама и подруга ее поругались. Грязно и злобно. А я ведь помню, как ходил к ним, как удивлялся, что у кого-то дом может быть устроен не так, как у нас, как смотрел у них мультик «Снежная королева»... Они переехали. Канализацию долго не могли починить, а "наша" вонь им становилась невыносимой. В итоге, как они переехали, так у нас канализацию и починили, а у них же наоборот, ее опять прорвало. Вроде потом они извинялись.
А тогда еще были кассеты. Помню были большие и черные, как активированный уголь. Это были видеокассеты. А музыкальные были поменьше, серые, с крупными колесиками для пленки. Помню песня была такая, про бегемота. Он чего-то все время хотел, куда-то уйти или что-то такое, а его все «по морде чайником, по морде чайником». Мы с сестрой любили носиться под эту песню по дому, особенно по той комнате, стена которой была изранена дротиками от дартса. Изранена нами, конечно же.
Взрослые сидели на кирпичах и жарили сосиски. Кто помладше – сидел на застеленных куртками досках, а кто был совсем маленьким – бегал вокруг, потому что тут были темнота и костер, чего еще надо? Помню ту атмосферу – еще никто не пил, а грядущие танцы уже угадывается по отсветам огня, плясавших на лицах. И ведь умели культурно пить... Забавно. Был потом случай, уже много позже, одна баба, вышедшая замуж за одного из соседей, при разводе подала на него в суд и мою мать вызвали в числе свидетелей. Едва дали ей слово, а та бабень говорит:
–– Ой, так я ж ее знаю. Они с кумой голые на столе тысячу раз танцевали.
Да-а. Редкостная была шалава... Ребенка, в итоге оставили мужу. Так она отнесла на кладбище их совместную фотографию. Прикопала ее, чего-то шептала над ней, жгла свечи на землю. Хотела так мужа со свету сжить. Я еще в ЧЗО не ушел, она уже сдохла. Да. Хорошее было время... Конечно, сейчас давно уже нет того настроения, ну, или вайба, как говорит плюшевое поколение. Зона тускнеет и вымирает, читатель узнает еще, почему, однако не обмолвиться словом о том, как это было, значило бы предать память тех дней, когда деньги здесь уже обнаружились, проходы к центру еще нет, а одна небезызвестная секта насчитывала всего шестнадцать солдат, которые, к слову, на фоне всей собравшейся публики, являлись еще самыми адекватными.
Вот это вот все и есть слово «емкими», которым мы обозначили сталкерскую пьянку. Подобный бухач был и в тот вечер. Здесь мы не станем пересказывать его дословно. Как-никак это был уже не десятый год. Был 2013-ый. Настала очередь молодежи проникать в зону. А где она, там и три ее главных друга: «хуй», «нахуй», «за хуй», которые срывались с губ сидевших, да и с губ Тимура, едва ли не чаще, чем другие слова. Однако не рассказать о том, каких людей повстречал Тимур в деревне нам не под силу.
Поговорим же о них. Опишем их типы, расскажем о внешности и повадках. Убрав в сторону мат, перескажем вопросы, которые они задавали Тимуру. Сами присядем к костру и будем смотреть на них из тени. Но прежде. Прежде скажем о том, какие типы людей Тимур не встретил в ту ночь. Точнее один конкретный тип. Если только вы хотя бы немного начитаны, скорее всего вы ним знакомы. Все верно, читатель. Сейчас речь об этом сумасшедшем балаболе-эрудите, который встречается на страницах многих классических и не очень, произведений, словно кочуя от эпохи к эпохе и от автора к автору. Его всегда отличает жажда внезапно выпереться на середину листа, картинно шаркнуть ногой, отвести руку в сторону и начать монолог, разбрасывая во все стороны разные умные мысли и термины, миксуя латинские и греческие слова, а также используя заумные обороты. Кажется, в его лице автор перед кем-то упражняется в красноречии. Вообще, что касается последних двух строчек, обо всем этом мы еще поговорим, когда чуть дальше коснемся состояния современной русской литературы, однако время для этого еще не пришло. Так что пока возвратимся к балаболу.
Скажу сразу, я не литературовед. Напомню даже, что толком я и не писатель, поэтому обращаю ваше внимание сразу – мои об этом типе рассуждения не имеют под собой какой бы то ни было научной базы, это чисто мои фантазии из головы. Хотите науки – читайте Белинского, Лотмана, других мыслителей. Лично я смотрю специфически на появление этого персонажа. Мне представляется, что изначально образ вещающего безумца произошел от образа головы, вещавшей без тела. По такой логике корни описываемого нами явления ведут глубоко в скандинавский эпос, и берут свое начало у головы великана Мимира. Затем голова эта, в ту пору не являвшаяся проводником сумасшествия, путем осмысления трансформировалась в безумца Гамлета и его, пусть и короткое общение с черепом. Возможно между этими двумя переходами были промежуточные звенья, не знаю. Ну а уже с подачи Шекспира возвышенный бред стал входить в моду. Так постепенно в литературу занесло безумием. Безумием без умолку тарахтящим и неуместным. Поверьте, вы с ним знакомы. Вспомните этого пузатого адвоката, который обрюхатил Фантину. Вспомните речи, толкаемые им за столом. Какой же это многостраничный приступ словесного поноса. Как же его несет! Сколько ненужных, не имеющих никакого ни к чему отношения слов. Сколько того, что женщины за сорок называют "пустопорожним трепом". О чем он говорит? Да ни о чем. Его друзья пьют и едят. Его несет. Его несет и поныне (я говорю в целом о таком персонаже). Вспомните Бендера с его восклицаниями, берущимися из воздуха и не имеющими никаких предпосылок к своему рождению. Вспомните господина начальника северной башни. Вспомните эту часть «Омон Ра», где разноплановый бред изливается на страницы густым потоком. Бред, появившийся из ничего. Нет, ну естественно, у бреда всегда найдутся свои защитники и сторонники. Они будут настаивать на авторском замысле, на скудности указывающего на него, а также на том, что это бред не такой уж и бред и на самом деле имеет глубокие, потаенные смыслы. Напомню еще раз, я могу ошибаться, но как по мне, так он всюду вставлен просто оттого, что прикольно звучит. Я могу также. Платяной Арканзас. Что это значит? А хер его знает. Зато, согласитесь, как солидно звучит. Если хотите, можете даже попытаться наполнить смыслом Платяной Арканзас. Так вот что касается таких персонажей, которые любят держать речь с читателем, таких людей Тимур не встретил здесь. Не встретил их потому, что в реальной жизни их попросту не бывает. Ну, или живут они за мягкими стенами.
Теперь же вернемся к нашему повествованию: поговорим о тех, кто сидел у костра и с кем Тимур сошелся первым. Их было трое – Ель, Шар и Форсаж. Остальные подтянулись менее чем за минуту. Из всего лагеря не подошли только четверо дежуривших на границах деревни. Каждый же из присутствующих был занимателен.
Первым сталкером, которого Тимур успел рассмотреть был Ель. Это был симпатичный молодой человек лет двадцати трех в молочно-желтой фуфайке на распашку и сером свитере, сидевший отклонив спину назад и правой рукой держась за колено. Раритетная берданка, в свете костра походящая на длинную палку, лежала у его ног дулом к огню. У него были бегающие и смеющиеся глаза, рот завсегдашнего хохмача, давно не мытые тонкие волосы, коричневые берцы, черная барсетка, висевшая под фуфайкой через плечо, а также самодельные перчатки без пальцев, которые он смастерил себе сам. Он сидел слева, периодически задавая вопросы и в моменты особого расположения к сказанному поглаживал землю указательным пальцем. Плечом к нему сидел Форсаж. Это был юноша, уже приближающийся к отметке «мужчина». За его спиной было три ходки, а также образование, натасканное отовсюду и, с подачи поэта, давно уже признанное классическим. Другими словами, он был таким же, как мы. Ведь все мы с вами учили понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Ведь всем нам, не прочитавшим ни одного детектива доподлинно известно, что убийца – дворецкий, что первый бой – он трудный самый, что существуют люди, поющие в душе (при этом на собственном веку мы никогда не видели таковых), а также все знаем, что такое паронимы, однако стоит кому-то попросить нас привести хотя бы пару примеров, мы сразу теряемся и не находимся, что отвечать. Его глаза, цвета крыла дикого голубя, в свете костра казались присыпанными первым колючим снежком и оттого, когда он временами приподнимал прорезиненный воротник «Зари», Тимуру чудило, будто они стремятся поглубже залезть под резину, чтоб не колоть окружающую действительность. Таким был Форсаж. Правее него, сложив ноги по-турецки, расселся Шар. Шар пришел в зону с Ивано-Франковска. Он был коренной украинец с пепельными волосами. Как многие другие высокие люди, Шар часто сутулился, а когда подлавливал на том сам себя, то вздрагивал на секунду и выпрямлялся, держа осанку какое-то время. Чуть позже, естественно, мышечная память брала над ним верх, и он снова сутулился, чтоб затем снова вздрогнуть. Поверх легкой куртки Шар носил черный плащ. Глаза его имели повышенную чувствительность к солнцу и ветру, в результате чего на них частенько появлялись слезы. В следствии этого Шар ни днем, ни ночью не расставался с солнцезащитными очками, которые носил, опустив одну их ножку за воротник куртки. Куртка эта была зеленой и оттенок нее был точно такой же, как у столешницы для игры в сплин... Вы уже чувствуете, как повышается уровень описания в восточной Европе? Не кажется ли вам, что мы излишне резко приподнимаем его? Ведь наш рассказ ведется о самых простых парнях, так что нет, пожалуй, мы скажем попроще: столешницы для бильярда. Так будет понятнее, к тому же у них цвет идентичный. Пусть это, конечно, и разные игры.
Он сидел, прижав к правому боку «Сайгу» и с интересом слушал Тимура. Когда тот заметил необычный крест, очевидно вырезанный на прикладе ножом, Шар ухмыльнулся.
–– Баптист я.
Через секунду он потянулся за спину и, доставав нож из железных ножен, начал поигрывать им. Нож был добротным. Белая сталь ярко поблескивала в свете костра.
Все трое парней успели задать не так много вопросов: «–– Как тебя звать-то? Что ж, будем знакомы», «–– Откуда будешь?» и тому подобное. На вопросе о том, кто сегодня в России, Медведев, чи Путин, к ним подошли остальные обитатели деревни новичков. В их числе был и самый молодой. Его звали Чих. Чиху было шестнадцать. Внешность его была трафаретно детской – большие и добрые коричневые глаза, немного женский подборок, веснушки, разбросанные по щекам с интенсивностью попадающихся сегодня в ленте ютуба роликов на тему «Тиньков поясняет за...». Часть его челки стояла торчком. Как говорится в народе, «бык прилизал». Телосложением он был чисто граф Орлов из рекламы сухариков (который с Пензы, который с Парижу). В зоне Чих пробыл чуть больше месяца и обзавестись оружием еще не успел. Когда остальные решали выйти на дело, он разными уговорами напрашивался с ними и тогда пистолет ему на время одалживал Сидорович. Именно одалживал и именно на время, потому что рукажопость, свойственной любому подростку, следовала за Чихом по пятам, словно тень. То он на предохранитель его не поставит, то норовит патрон всунуть не так. В общем, сталкер был перспективный.
Подойдя в числе прочих к костру, он сразу же протянул Шару банку горошка и добродушно сказал:
–– Отрой пажажа. У меня ведь ножечка нет, у меня лапки.
На это Шар деланно закатил глаза и, забрав банку, наиграно пробубнил:
–– Звісно, звісно. Ні в кого ж більше ножа немає. Давайте, Шар буде вам всiм відкривать...
Как пьет наш брат? Как он гуляет? Любой, кто бывал на Кордоне в десятом году скажет тоже, что я. В те дни сталкерское движение только-только наращивало обороты. Можно сказать, что именно в две тысячи десятом году оно стало по истине международным. Здесь сидели бок о бок якуты и венгры из Закарпатья, русские и украинцы горланили песни о черных очах, а поволжские немцы, на излете Союза начавшие было выезжать в ГДР, а та, как на зло, взяла, да и рухнула, научили их всех игре на губной гармошке. Здесь стояли шум, хохот и ругань. Звонкой стеклотары. Бывало, разговор шел сразу на пяти языках и при том все отлично понимали друг друга. Здесь хохотали так, что слепые псы визжали на Свалке, бандиты, ховавшиеся на АТП, завистливо сплевывали, а у костра, горевшего в бочке, было душно на столько, что даже звезды над нами расстегивали воротники. Здесь было так весело кивать анекдотам, которые слышали все по сто раз, здесь седые усы залихватски закручивались, повинуясь воле ручищ волосатых. Порой пространство вокруг костра становился воплощением картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» и созерцание этих смеющихся глаз, длинных чубов и толстых пальцев незаметно погружало тебя в те далекие времена, когда по СТС и восьмерке шли настоящие шедевры мультипликации: «Экскалибур» и «Марти – железный мальчик», «Крутые бобры» и «Эй, Арнольд!». В те дни люди, которых моя мама еще называла друзьями, приходили к нам посидеть у костра. Еще не было того зеленого забора из сетки рабицы, что разделил передний двор пополам: на нашу часть и часть для птицы. Кирпичи, которых теперь не осталось, были сложены в три здоровые кучи. На них родители и гости стелили куртки, сюда же подтаскивали хрустальный сервиз, всегда стоявший без дела в шкафу. Я помню эту салатницу, пухлую и ребристую, похожую на кулич из стекла. Мы выносили магнитофон, включали музыку. Мать все хотела заменить его музыкальным центром. Кто ни будь еще их помнит вообще? Здоро-овая такая бандура, две черные колонки и дисковод. Долго не могли мы его купить долго в нем сами себе отказывали, и вот однажды все-таки отяжелели копеечку. Забавный факт: примерно с того же времени соседи перестали нас посещать. Не знаю, с чем это связано. Не помню. Я помню, у нас одна фамилия постепенно заняла треть всей деревни. Они замкнулись в себе, стали самодостаточны, гуляли только сами с собой. Другие соседи, когда у нас на деревне прорвало трубу и из канализации поднялся запах, сказали, что это от наших свиней, хотя от свиней никогда так не пахло. Мама и подруга ее поругались. Грязно и злобно. А я ведь помню, как ходил к ним, как удивлялся, что у кого-то дом может быть устроен не так, как у нас, как смотрел у них мультик «Снежная королева»... Они переехали. Канализацию долго не могли починить, а "наша" вонь им становилась невыносимой. В итоге, как они переехали, так у нас канализацию и починили, а у них же наоборот, ее опять прорвало. Вроде потом они извинялись.
А тогда еще были кассеты. Помню были большие и черные, как активированный уголь. Это были видеокассеты. А музыкальные были поменьше, серые, с крупными колесиками для пленки. Помню песня была такая, про бегемота. Он чего-то все время хотел, куда-то уйти или что-то такое, а его все «по морде чайником, по морде чайником». Мы с сестрой любили носиться под эту песню по дому, особенно по той комнате, стена которой была изранена дротиками от дартса. Изранена нами, конечно же.
Взрослые сидели на кирпичах и жарили сосиски. Кто помладше – сидел на застеленных куртками досках, а кто был совсем маленьким – бегал вокруг, потому что тут были темнота и костер, чего еще надо? Помню ту атмосферу – еще никто не пил, а грядущие танцы уже угадывается по отсветам огня, плясавших на лицах. И ведь умели культурно пить... Забавно. Был потом случай, уже много позже, одна баба, вышедшая замуж за одного из соседей, при разводе подала на него в суд и мою мать вызвали в числе свидетелей. Едва дали ей слово, а та бабень говорит:
–– Ой, так я ж ее знаю. Они с кумой голые на столе тысячу раз танцевали.
Да-а. Редкостная была шалава... Ребенка, в итоге оставили мужу. Так она отнесла на кладбище их совместную фотографию. Прикопала ее, чего-то шептала над ней, жгла свечи на землю. Хотела так мужа со свету сжить. Я еще в ЧЗО не ушел, она уже сдохла. Да. Хорошее было время... Конечно, сейчас давно уже нет того настроения, ну, или вайба, как говорит плюшевое поколение. Зона тускнеет и вымирает, читатель узнает еще, почему, однако не обмолвиться словом о том, как это было, значило бы предать память тех дней, когда деньги здесь уже обнаружились, проходы к центру еще нет, а одна небезызвестная секта насчитывала всего шестнадцать солдат, которые, к слову, на фоне всей собравшейся публики, являлись еще самыми адекватными.
Вот это вот все и есть слово «емкими», которым мы обозначили сталкерскую пьянку. Подобный бухач был и в тот вечер. Здесь мы не станем пересказывать его дословно. Как-никак это был уже не десятый год. Был 2013-ый. Настала очередь молодежи проникать в зону. А где она, там и три ее главных друга: «хуй», «нахуй», «за хуй», которые срывались с губ сидевших, да и с губ Тимура, едва ли не чаще, чем другие слова. Однако не рассказать о том, каких людей повстречал Тимур в деревне нам не под силу.
Поговорим же о них. Опишем их типы, расскажем о внешности и повадках. Убрав в сторону мат, перескажем вопросы, которые они задавали Тимуру. Сами присядем к костру и будем смотреть на них из тени. Но прежде. Прежде скажем о том, какие типы людей Тимур не встретил в ту ночь. Точнее один конкретный тип. Если только вы хотя бы немного начитаны, скорее всего вы ним знакомы. Все верно, читатель. Сейчас речь об этом сумасшедшем балаболе-эрудите, который встречается на страницах многих классических и не очень, произведений, словно кочуя от эпохи к эпохе и от автора к автору. Его всегда отличает жажда внезапно выпереться на середину листа, картинно шаркнуть ногой, отвести руку в сторону и начать монолог, разбрасывая во все стороны разные умные мысли и термины, миксуя латинские и греческие слова, а также используя заумные обороты. Кажется, в его лице автор перед кем-то упражняется в красноречии. Вообще, что касается последних двух строчек, обо всем этом мы еще поговорим, когда чуть дальше коснемся состояния современной русской литературы, однако время для этого еще не пришло. Так что пока возвратимся к балаболу.
Скажу сразу, я не литературовед. Напомню даже, что толком я и не писатель, поэтому обращаю ваше внимание сразу – мои об этом типе рассуждения не имеют под собой какой бы то ни было научной базы, это чисто мои фантазии из головы. Хотите науки – читайте Белинского, Лотмана, других мыслителей. Лично я смотрю специфически на появление этого персонажа. Мне представляется, что изначально образ вещающего безумца произошел от образа головы, вещавшей без тела. По такой логике корни описываемого нами явления ведут глубоко в скандинавский эпос, и берут свое начало у головы великана Мимира. Затем голова эта, в ту пору не являвшаяся проводником сумасшествия, путем осмысления трансформировалась в безумца Гамлета и его, пусть и короткое общение с черепом. Возможно между этими двумя переходами были промежуточные звенья, не знаю. Ну а уже с подачи Шекспира возвышенный бред стал входить в моду. Так постепенно в литературу занесло безумием. Безумием без умолку тарахтящим и неуместным. Поверьте, вы с ним знакомы. Вспомните этого пузатого адвоката, который обрюхатил Фантину. Вспомните речи, толкаемые им за столом. Какой же это многостраничный приступ словесного поноса. Как же его несет! Сколько ненужных, не имеющих никакого ни к чему отношения слов. Сколько того, что женщины за сорок называют "пустопорожним трепом". О чем он говорит? Да ни о чем. Его друзья пьют и едят. Его несет. Его несет и поныне (я говорю в целом о таком персонаже). Вспомните Бендера с его восклицаниями, берущимися из воздуха и не имеющими никаких предпосылок к своему рождению. Вспомните господина начальника северной башни. Вспомните эту часть «Омон Ра», где разноплановый бред изливается на страницы густым потоком. Бред, появившийся из ничего. Нет, ну естественно, у бреда всегда найдутся свои защитники и сторонники. Они будут настаивать на авторском замысле, на скудности указывающего на него, а также на том, что это бред не такой уж и бред и на самом деле имеет глубокие, потаенные смыслы. Напомню еще раз, я могу ошибаться, но как по мне, так он всюду вставлен просто оттого, что прикольно звучит. Я могу также. Платяной Арканзас. Что это значит? А хер его знает. Зато, согласитесь, как солидно звучит. Если хотите, можете даже попытаться наполнить смыслом Платяной Арканзас. Так вот что касается таких персонажей, которые любят держать речь с читателем, таких людей Тимур не встретил здесь. Не встретил их потому, что в реальной жизни их попросту не бывает. Ну, или живут они за мягкими стенами.
Теперь же вернемся к нашему повествованию: поговорим о тех, кто сидел у костра и с кем Тимур сошелся первым. Их было трое – Ель, Шар и Форсаж. Остальные подтянулись менее чем за минуту. Из всего лагеря не подошли только четверо дежуривших на границах деревни. Каждый же из присутствующих был занимателен.
Первым сталкером, которого Тимур успел рассмотреть был Ель. Это был симпатичный молодой человек лет двадцати трех в молочно-желтой фуфайке на распашку и сером свитере, сидевший отклонив спину назад и правой рукой держась за колено. Раритетная берданка, в свете костра походящая на длинную палку, лежала у его ног дулом к огню. У него были бегающие и смеющиеся глаза, рот завсегдашнего хохмача, давно не мытые тонкие волосы, коричневые берцы, черная барсетка, висевшая под фуфайкой через плечо, а также самодельные перчатки без пальцев, которые он смастерил себе сам. Он сидел слева, периодически задавая вопросы и в моменты особого расположения к сказанному поглаживал землю указательным пальцем. Плечом к нему сидел Форсаж. Это был юноша, уже приближающийся к отметке «мужчина». За его спиной было три ходки, а также образование, натасканное отовсюду и, с подачи поэта, давно уже признанное классическим. Другими словами, он был таким же, как мы. Ведь все мы с вами учили понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Ведь всем нам, не прочитавшим ни одного детектива доподлинно известно, что убийца – дворецкий, что первый бой – он трудный самый, что существуют люди, поющие в душе (при этом на собственном веку мы никогда не видели таковых), а также все знаем, что такое паронимы, однако стоит кому-то попросить нас привести хотя бы пару примеров, мы сразу теряемся и не находимся, что отвечать. Его глаза, цвета крыла дикого голубя, в свете костра казались присыпанными первым колючим снежком и оттого, когда он временами приподнимал прорезиненный воротник «Зари», Тимуру чудило, будто они стремятся поглубже залезть под резину, чтоб не колоть окружающую действительность. Таким был Форсаж. Правее него, сложив ноги по-турецки, расселся Шар. Шар пришел в зону с Ивано-Франковска. Он был коренной украинец с пепельными волосами. Как многие другие высокие люди, Шар часто сутулился, а когда подлавливал на том сам себя, то вздрагивал на секунду и выпрямлялся, держа осанку какое-то время. Чуть позже, естественно, мышечная память брала над ним верх, и он снова сутулился, чтоб затем снова вздрогнуть. Поверх легкой куртки Шар носил черный плащ. Глаза его имели повышенную чувствительность к солнцу и ветру, в результате чего на них частенько появлялись слезы. В следствии этого Шар ни днем, ни ночью не расставался с солнцезащитными очками, которые носил, опустив одну их ножку за воротник куртки. Куртка эта была зеленой и оттенок нее был точно такой же, как у столешницы для игры в сплин... Вы уже чувствуете, как повышается уровень описания в восточной Европе? Не кажется ли вам, что мы излишне резко приподнимаем его? Ведь наш рассказ ведется о самых простых парнях, так что нет, пожалуй, мы скажем попроще: столешницы для бильярда. Так будет понятнее, к тому же у них цвет идентичный. Пусть это, конечно, и разные игры.
Он сидел, прижав к правому боку «Сайгу» и с интересом слушал Тимура. Когда тот заметил необычный крест, очевидно вырезанный на прикладе ножом, Шар ухмыльнулся.
–– Баптист я.
Через секунду он потянулся за спину и, доставав нож из железных ножен, начал поигрывать им. Нож был добротным. Белая сталь ярко поблескивала в свете костра.
Все трое парней успели задать не так много вопросов: «–– Как тебя звать-то? Что ж, будем знакомы», «–– Откуда будешь?» и тому подобное. На вопросе о том, кто сегодня в России, Медведев, чи Путин, к ним подошли остальные обитатели деревни новичков. В их числе был и самый молодой. Его звали Чих. Чиху было шестнадцать. Внешность его была трафаретно детской – большие и добрые коричневые глаза, немного женский подборок, веснушки, разбросанные по щекам с интенсивностью попадающихся сегодня в ленте ютуба роликов на тему «Тиньков поясняет за...». Часть его челки стояла торчком. Как говорится в народе, «бык прилизал». Телосложением он был чисто граф Орлов из рекламы сухариков (который с Пензы, который с Парижу). В зоне Чих пробыл чуть больше месяца и обзавестись оружием еще не успел. Когда остальные решали выйти на дело, он разными уговорами напрашивался с ними и тогда пистолет ему на время одалживал Сидорович. Именно одалживал и именно на время, потому что рукажопость, свойственной любому подростку, следовала за Чихом по пятам, словно тень. То он на предохранитель его не поставит, то норовит патрон всунуть не так. В общем, сталкер был перспективный.
Подойдя в числе прочих к костру, он сразу же протянул Шару банку горошка и добродушно сказал:
–– Отрой пажажа. У меня ведь ножечка нет, у меня лапки.
На это Шар деланно закатил глаза и, забрав банку, наиграно пробубнил:
–– Звісно, звісно. Ні в кого ж більше ножа немає. Давайте, Шар буде вам всiм відкривать...
