Тысячи прокаженных сердец и умов, точнее того, что от них осталось, неистовствовали. Им предстояло превратить кладбища в рынки, улицы в склепы, селения – в пепелища, поля и озера сделать болотами, упоительное зловоние которых физически ощущалось в изодранных ноздрях, навеянное телепатами. Подобные мысли занимали, отчасти и разум вождя Чумной Орды, когда он, не спеша, поднимался на плато. Славные мысли...
На плато был штаб. Эта узкая, занесенная давно прилипшим к породе снегом полоска пространства, со всех сторон окруженная скалами, напоминала скорее улицу, стиснутую двумя рядами домов где-нибудь ближе к центру Мафора, скажем, на Надмостовой, нежели плато. На помутневшем от воздействия чумных чар льду, возле сваленных в кучу и источавших гниение клинков, булав и двусторонних топоров, болтая ногами лежали телепаты, ответственные за поддержание связи с подразделениями. По соседству с кучей восседал Пёрхэпс – клиномордый Рамид, поверенный Пакета и ветеран трех Толчковых стычек, претерпевший во время них не одно возвышение. Расчесывая когтями плечо под наплечником, при первых шагах Лактамора он по привычке схватился за оружие. Эта холодно-розовая, трехметровая алебарда, помимо прочего, была именной и имя носила она устрашающее.
Через секунду, когда все семь глаз Пёрхэпса, похожих на капли, скатившись к носу, сфокусировались на Пакете, острие ее приветственно взмыло в воздух. Ответив рыком, Лактамор подошел к скалистой гряде и опустился в расщелину между двумя валунами, решив дать себе отдых пред предстоящими разорениями, свершенье который он наметил на утро.
Внезапно стремительный порыв ветра налетел на плато, с звенящим хрустом подбросив в воздух ворохи снега. Ворохи слежавшегося, неподвижного снега, давно уже обратившегося в двухметровый лед.
Лактамор Пакет открыл глаза. Все пространство, казалось, дрожало снежинками: крупные хлопья летели с небес, мелкие катышки поднимались от пола. В одно мгновение плато оказалось во власти вьюги. Поднялся свист. Морозный ветер (что было странно само по себе, ибо за все то время, покуда серые находились в горах, никто из них почти не чувствовал холода), щекотал скалы. С каждой секундой предрассветное золочение, начавшее было растекаться внизу, меркло; подножия гор, зримые отсюда с левого края, словно заволокло густым туманом, родственницей которого несомненно являлась ночь; над головами Рамидов сгустились тени, нарядившись в которые шумел буран.
Пораженные неожиданной порчей погоды, серые почти сразу же зажгли костер, скудно подкармливаемый худыми ветвями деревьев, которые Пёрхэпс, похваляясь удалью вырвал с корнем из скал еще во время подъема. Запалив ветки, Рамиды уселись возле огня, угрюмо и молча облепив его кругом. Что в это время происходило на позициях впереди, в деревнях горцев, где квартировали воины Черного Пера или сзади, на тыловых сопках, они не знали – телепатическая связь оборвалась и от обстоятельства этого некоторым из сидевших сделалось боязно. Куча клинков, булав и двусторонних топоров перекочевала обратно в руки.
Лактамор сидел, положив на колено ножны с ониксовым клинком и смотрел на огонь, гадая, как и его подчиненные, что происходит. Рты женских голов, прибитые к его ногам чуть ниже коленных чашечек, засыпало снежинками. Внезапно до извращенного слуха сидевших донесся мерный цокот копыт. Все подумали: «Кто это?» и каждый вперил в темноту столько глаз, сколько было. Постепенно цокот стал нарастать. Медленно, но отчетливо. Затем впереди Лактамор увидел неясные очертания пылающих ручейков, что плыли кверху. «Это же Огнестоп! Подумать только! Я на мгновение...». Но тут пространство на мгновение вздрогнули и вместо преданного коня из темноты перед Рамидами предстала (здесь, на высоте трех тысяч локтей, в лютую, аномально странную стужу) человеческая фигура. Неизвестный пришелец был в балахоне, черном, как сама темнота и напоминающем те, что носились горцами. Его полы трепал бешенный ветер, борода незнакомца была цвета остывшей золы, глаза – черными и блестящими, точно скрытые сейчас звезды, голову почти полностью накрывал капюшон. Почему изначально его приближение сопровождалось цоканьем – вот тот вопрос, ответ на который Лактамор Пакет искал и не находил. «Куда девались огненные струи? Я ведь различал их... И кто это такой, раздери меня ЕЧик?!». Вьюга не утихала ни на секунду.
–– У вас свободно? –– Осведомился подошедший человеческим голосом, указав на место между Лактамором и Пёрхэпсом, следящим за ним во все семь глаз. Указанное место было наискось перекрыто алебардой, удерживаемой поверенным за стеклянное древко. Человеческий голос придал ситуации еще больше загадочности.
–– Да-а... –– Медленно произнес Пакет, справившись с удивлением. –– Конечно, садись. Пёрхэпс, будь так добр, убери уебаку.
Уебака была послушна убрана, и незнакомец сел между ними, простерев руки к огню.
–– Хорошо тут, тепло. –– Произнес он, глядя на то, как снежные хлопья проносились мимо его пальцев.
Рамиды молчали. Телепаты делились друг с другом нецензурными мыслями и предположениями.
–– Отец, ты... Ты че тут забыл?
–– А? Ах, это. А я люблю, знаете ли, путешествовать. А в такую погоду... Ну, думаю вы сами понимаете, холодно. Дай, думаю, заскочу.
Словно бы в подтверждение слов странного смертного серых хлестанул по рылам очередной поток холодного воздуха. Зубы каждого из Рамидов застучали, напоминая рыдания волчьих стай. Лактамор знавал прекрасно, что подобные звуки всегда воздействуют на людей устрашающе, однако незнакомец сидел у огня, как ни в чем не бывало.
–– А ты...
–– А я – не важно. Поверь мне, это не так интересно. –– Прервал Лактамора удивительный человек. Пока вождь восьми тысяч серых пребывал в замешательстве, человек продолжал. –– Скажите лучше, друзья.
На этом моменте прифигел каждый присутствующий.
–– Вы никогда не задумывались над устройством работы механизма вселенной?
–– Что?
–– Че?
–– Механизма вселенной. –– Невозмутимо продолжал человек. –– Согласно каким установкам она работает? Есть ли у нее неписанные законы и если есть, то как работают?
Рамиды молчали. Лактамор со всей выразительностью пучил глаза на телепатов, спрашивая без слов: «Я же не один средь ночи чокнулся?!».
–– Ну... –– Протянул один из тех, кому был адресован взгляд вождя, посмотрев при этом на Пакета вопросительно. Тот подумал, а после задумчиво кивнул головой. ––... не знаю, как там насчет законов, однако кто управляет чем, это мы знаем. Тут просто все, Великий Смафл...
–– Смафл? –– Спросил смертный и сделал это так отрешенно, как будто говорил о чем-то далеком не существенном.
–– Наш Бог! –– Все как один воскликнули серые.
–– Ваш... А, этот! Знаю-знаю, вот только... Помилуйте, я думал мы с вами ведем диалог не столь поверхностно.
–– Не столь... что?! –– Не столько от не перестававшего завывать ветра, сколько от треснувшего в ушах шаблона переспросили Рамиды.
–– Не столь поверхностно. Нет, конечно, мы все знаем Богов. Ваш, я так понимаю – Смафл. По вам, кстати, видно (шлем одного из телепатов немного скрипнул – скорее всего это в изумлении поднялась бровь). У слуг Военных Раздоров есть свой, Хардрат, кажется? У приятелей Жадности есть свое божество и дальше Тщеславие, Безумие, Знание (на этом слове серые, все как один зашикали и затопали в негодовании, во всеуслышание понукая Темного бога Мыслей и его преспешников)...
–– И правильно сделали! –– Гневно воскликнул Парпарат, в возбуждении вскакивая с места и ударяя себя по груди. Все остальные, и даже Фенорамей, ничего не знавший о Темном боге Мыслей, зараженный общим презрением вскочил и стал его оскорблять. Успокоились где-то минут через десять.
..., а у людей – так вообще, помимо Бога есть еще его жены: первая – целомудренная, вторая – смиренная и третья – грозная. Но я-то думал, мы говорим с вами серьезно. Не хотите же вы мне сказать, что в самом деле... Впрочем, не важно. Ответьте мне лучше вот на какой вопрос: что вам известно об одном из основополагающих, единственно верных правил устройства вселенной?
–– Основополагающих правил?.. Устройства вселенной?
–– Ну да, правил. Иногда их еще называют законами.
–– Какими еще законами? –– Спросил окончательно поломанный Пакет. Нить разговора он уже даже не пытался поймать.
–– Ну вот, например, закон добровращения: за добро принимается оплата добром, а зло и добро – сообщающиеся сосуды. Это также доказывается обстоятельство их временами взаимной замены: ведь иногда чужое добро способно привести ко злу и наоборот, чужое зло способно вывести порой к доброте.
Навряд ли когда-либо сопки Шайтана слышали более заразительный смех, чем в ту минуту, когда странный пришелец произнес последнее слово. Спустя мгновение тишины, каковое потребовалось Рамидам на осознание смысла сказанного, костер захлестнула волна буйного хохота, настолько громкого, что ненадолго он заглушил даже шум вьюги. Особо заливисто гоготали телепаты, т.к. они смеялись и в ум и вслух. Лишь предводитель серых к общему веселью остался глух. Глядя в огонь глазами цвета тумана, он сидел молча и сосредоточенно. Постепенно молчание лидера передалось воинам. С удивлением посмотрели они тогда на него. Человек в балахоне не спускал с него взгляда.
–– Нет. –– Глухо, словно выбравшись из могилы, произнес Лактамор и обхватил голову двумя руками, чтобы успокоить начавшие постукивать от холода челюсти. –– Нет, ты не прав, считая неписанным этот закон добровращения, ведь в таком случае у тебя добро выходит у тебя универсальной валютой. Возможно, в силу происхождения, ты путаешь с добротою приличие, абстрактно почитаемое в высших квадратах обществ людей и выражаемое в формальном «–– Как поживаете?». Не будешь же ты отрицать, что закон, тобой выдвинутый, если и работает, то только по доброй воле? Куда чаще на добро отвечают нет, не злом, скорее обычным нейтралитетом.
–– Вы беретесь утверждать, что я не прав?
–– Берусь.
–– И беретесь доказать?
–– Берусь! –– Ответил Пакет со все возрастающем возбуждением.
–– Докажите!
–– Кишки без глистов, это походу заразно! Вы-то как знаете, но я, пожалуй, отсяду от них. –– Воскликнул окончательно сбитый с толку Пёрхэпс. Скользя задом по снегу, он отполз от костра, прижимая к груди алебарду и недовольно ворча. –– Убрал уебаку на свою голову!
Телепаты обсуждали происходящее между собой.
–– Здесь, я считаю, будет уместно перейти на ваш уровень. Рассмотрим вопрос с точки зрения смертного.
–– Очень хорошо. –– Произнес человек.
–– Для наглядности заменим понятия (добро и зло) их производными, наиболее полно отражающими их суть: добро – любовью, а зло – ненавистью.
–– Развейте мысль!
–– Извольте! Еще во времена, когда я, оплеванный и презираемый светом ходил среди смертных своими стопами, я слышал фразу, отражающую, пожалуй, всю сущность выдвинутого вами закона: от любви до ненависти один шаг. А вы не задумывались, почему никогда не говорят обратно? Ведь если от добра/любви одни шаг до зла/ненависти, то почему же в таком случае нам неизвестны примеры обратного? Может вы знаете их? Может вы были того свидетелем?
–– Но ведь человек, ненавидящий что-то, одновременно способен и что-то любить!
–– Это уже область абстракции! Неравноценной, прошу заметить. Целенаправленно забиваемый хозяином раб в теории может быть привязанным к котику, пению птиц и так далее, но...
–– Раб изначально не в том положении.
–– Тогда подмастерье, травимый такими же подмастерьями.
–– И из этого следует, что совершаемое добро не влияет на происходящие вокруг нас? Идя одной и той же тропой, двигаясь в русле одних убеждений два человека способны прийти к противоположному.
–– Из этого следует, что добро, оказанное одним сегодня не обязано возвращаться к нему завтра или в другой срок. Свершаемое добро подобно тростинке, брошенной в океан – где окажется оно завтра и не утонет ли от него не зависит! Вот почему добро и любовь дают куда меньше. Ведь если бы ваш закон изволил работать, система прибывала бы в равновесии.
–– Хорошо. А что в таком случае дает творимая ненависть, она же зло?
–– Ненависть? –– Спросил Лактамор Пакет и перед его глазами одна за одной встали картины пережитого прошлого: утрата ощущения боли, обретение силы, размеры которой увеличивались соразмерно количеству возвышений, обретение возможности мщения, в конце концов новая жизнь, подаренная Богом Хвори и, в числе прочего, не лишенная веселья, бессмертие... Этот последний дар Великого Смафла подействовал на Рамида, как удар кнута. –– Бессмертие! –– Почти прорычал он.
–– Историческое – возможно.
Пакет до хруста сжал абсолютно не исторический кулак.
–– Физическое!
–– Софизм!
–– Да я тебя!.. –– Потеряв самообладание заревел Лактамор, бросаясь на смертного. На сером камне блеснули занесенные над огнем когти, но человек, с издевкой смотревший на него в один миг испарился. –– Что?!. Где он?! –– Вскричал Пакет и тут же почувствовал, как холод, до этого пронизывавший его неподверженную болезням и старению плоть, отступил. То же почувствовали и остальные. Буря рассеялась. Обернувшись к телепатам, Лактамор хотел отдать приказание, но те его уже прочитали.
–– Есть начать общий спуск.
–– Да, отлично.
Когда же телепаты от них отошли, Пёрхэпс спросил у Лактамора.
–– И че это было?
–– Понятия не имею!.. Возможно наш Бог испытывал нас.
Не прошло и двух часов, как у подножья Шайтана горели деревни. Авангарды Чумной Орды, с радостным сердцем не просто поднявшиеся, но подорвавшиеся со своих мест, спустились вниз со скоростью осыпавшихся от их стоп камушков, проламывая путь во льдах и волоча оружие. Через телепатов была поставлена следующая задачу – расчистить место внизу для напутственной речи и приказ этот разночтений под собой не имел. Все было сделано в лучших традициях – выгрызенные носы, выкорчеванные позвоночники, разрушенные дома, подожженные или начинающие увядать посевы. Моровые поветрия, слетавшие с кожи серых, активно путешествовали, отдаваясь ветрам и все новые сотни Рамидов, пребывающие вслед за первопроходцами, дивились на деяния рук их во славу Смафла и завидовали. Когда же последний из его воинов покинул горы, Лактамор, удержав подле себя нескольких серых, возвратился с ними на перевал. Все еще размышляя над словами странного смертного, он, как бы, ответил на один из его тезисов, произнеся, не относясь ни к кому:
–– А чтобы ни кто не пошел со мной одною тропою... Давай!
Под этот крик Рамиды обрушили на дорожку, просачивавшуюся между двух скал, гигантский валун, намертво перекрывший этот путь в горы.
–– На всякий случай. –– Весело сказал Лактамор, спускаясь с Шайтана. На хрустящем пожарище он стал еще более весел и, что не удивительно, еще горячее (пожарище же).
–– Здорово, твари! –– Воодушевленно проорал он, когда Орда выстроилась перед ним на финальный смотр, пусть картину их строя было вовсе нельзя назвать построением. От самых предгорий Шайтана, слева шумящих ключом реки, бившим из-под какого-то камня на высоте тридцати локтей и вплоть до извива этой же самой реки, обнимающие разоренную деревушку, во всем своем многообразии разлился океан приспешников Хвори и каждый обитатель речушки, начиная от водорослей и заканчивая рыбой и раком, трепетал нутром пред этим обилием мертвецов.
На плато был штаб. Эта узкая, занесенная давно прилипшим к породе снегом полоска пространства, со всех сторон окруженная скалами, напоминала скорее улицу, стиснутую двумя рядами домов где-нибудь ближе к центру Мафора, скажем, на Надмостовой, нежели плато. На помутневшем от воздействия чумных чар льду, возле сваленных в кучу и источавших гниение клинков, булав и двусторонних топоров, болтая ногами лежали телепаты, ответственные за поддержание связи с подразделениями. По соседству с кучей восседал Пёрхэпс – клиномордый Рамид, поверенный Пакета и ветеран трех Толчковых стычек, претерпевший во время них не одно возвышение. Расчесывая когтями плечо под наплечником, при первых шагах Лактамора он по привычке схватился за оружие. Эта холодно-розовая, трехметровая алебарда, помимо прочего, была именной и имя носила она устрашающее.
Через секунду, когда все семь глаз Пёрхэпса, похожих на капли, скатившись к носу, сфокусировались на Пакете, острие ее приветственно взмыло в воздух. Ответив рыком, Лактамор подошел к скалистой гряде и опустился в расщелину между двумя валунами, решив дать себе отдых пред предстоящими разорениями, свершенье который он наметил на утро.
Внезапно стремительный порыв ветра налетел на плато, с звенящим хрустом подбросив в воздух ворохи снега. Ворохи слежавшегося, неподвижного снега, давно уже обратившегося в двухметровый лед.
Лактамор Пакет открыл глаза. Все пространство, казалось, дрожало снежинками: крупные хлопья летели с небес, мелкие катышки поднимались от пола. В одно мгновение плато оказалось во власти вьюги. Поднялся свист. Морозный ветер (что было странно само по себе, ибо за все то время, покуда серые находились в горах, никто из них почти не чувствовал холода), щекотал скалы. С каждой секундой предрассветное золочение, начавшее было растекаться внизу, меркло; подножия гор, зримые отсюда с левого края, словно заволокло густым туманом, родственницей которого несомненно являлась ночь; над головами Рамидов сгустились тени, нарядившись в которые шумел буран.
Пораженные неожиданной порчей погоды, серые почти сразу же зажгли костер, скудно подкармливаемый худыми ветвями деревьев, которые Пёрхэпс, похваляясь удалью вырвал с корнем из скал еще во время подъема. Запалив ветки, Рамиды уселись возле огня, угрюмо и молча облепив его кругом. Что в это время происходило на позициях впереди, в деревнях горцев, где квартировали воины Черного Пера или сзади, на тыловых сопках, они не знали – телепатическая связь оборвалась и от обстоятельства этого некоторым из сидевших сделалось боязно. Куча клинков, булав и двусторонних топоров перекочевала обратно в руки.
Лактамор сидел, положив на колено ножны с ониксовым клинком и смотрел на огонь, гадая, как и его подчиненные, что происходит. Рты женских голов, прибитые к его ногам чуть ниже коленных чашечек, засыпало снежинками. Внезапно до извращенного слуха сидевших донесся мерный цокот копыт. Все подумали: «Кто это?» и каждый вперил в темноту столько глаз, сколько было. Постепенно цокот стал нарастать. Медленно, но отчетливо. Затем впереди Лактамор увидел неясные очертания пылающих ручейков, что плыли кверху. «Это же Огнестоп! Подумать только! Я на мгновение...». Но тут пространство на мгновение вздрогнули и вместо преданного коня из темноты перед Рамидами предстала (здесь, на высоте трех тысяч локтей, в лютую, аномально странную стужу) человеческая фигура. Неизвестный пришелец был в балахоне, черном, как сама темнота и напоминающем те, что носились горцами. Его полы трепал бешенный ветер, борода незнакомца была цвета остывшей золы, глаза – черными и блестящими, точно скрытые сейчас звезды, голову почти полностью накрывал капюшон. Почему изначально его приближение сопровождалось цоканьем – вот тот вопрос, ответ на который Лактамор Пакет искал и не находил. «Куда девались огненные струи? Я ведь различал их... И кто это такой, раздери меня ЕЧик?!». Вьюга не утихала ни на секунду.
–– У вас свободно? –– Осведомился подошедший человеческим голосом, указав на место между Лактамором и Пёрхэпсом, следящим за ним во все семь глаз. Указанное место было наискось перекрыто алебардой, удерживаемой поверенным за стеклянное древко. Человеческий голос придал ситуации еще больше загадочности.
–– Да-а... –– Медленно произнес Пакет, справившись с удивлением. –– Конечно, садись. Пёрхэпс, будь так добр, убери уебаку.
Уебака была послушна убрана, и незнакомец сел между ними, простерев руки к огню.
–– Хорошо тут, тепло. –– Произнес он, глядя на то, как снежные хлопья проносились мимо его пальцев.
Рамиды молчали. Телепаты делились друг с другом нецензурными мыслями и предположениями.
–– Отец, ты... Ты че тут забыл?
–– А? Ах, это. А я люблю, знаете ли, путешествовать. А в такую погоду... Ну, думаю вы сами понимаете, холодно. Дай, думаю, заскочу.
Словно бы в подтверждение слов странного смертного серых хлестанул по рылам очередной поток холодного воздуха. Зубы каждого из Рамидов застучали, напоминая рыдания волчьих стай. Лактамор знавал прекрасно, что подобные звуки всегда воздействуют на людей устрашающе, однако незнакомец сидел у огня, как ни в чем не бывало.
–– А ты...
–– А я – не важно. Поверь мне, это не так интересно. –– Прервал Лактамора удивительный человек. Пока вождь восьми тысяч серых пребывал в замешательстве, человек продолжал. –– Скажите лучше, друзья.
На этом моменте прифигел каждый присутствующий.
–– Вы никогда не задумывались над устройством работы механизма вселенной?
–– Что?
–– Че?
–– Механизма вселенной. –– Невозмутимо продолжал человек. –– Согласно каким установкам она работает? Есть ли у нее неписанные законы и если есть, то как работают?
Рамиды молчали. Лактамор со всей выразительностью пучил глаза на телепатов, спрашивая без слов: «Я же не один средь ночи чокнулся?!».
–– Ну... –– Протянул один из тех, кому был адресован взгляд вождя, посмотрев при этом на Пакета вопросительно. Тот подумал, а после задумчиво кивнул головой. ––... не знаю, как там насчет законов, однако кто управляет чем, это мы знаем. Тут просто все, Великий Смафл...
–– Смафл? –– Спросил смертный и сделал это так отрешенно, как будто говорил о чем-то далеком не существенном.
–– Наш Бог! –– Все как один воскликнули серые.
–– Ваш... А, этот! Знаю-знаю, вот только... Помилуйте, я думал мы с вами ведем диалог не столь поверхностно.
–– Не столь... что?! –– Не столько от не перестававшего завывать ветра, сколько от треснувшего в ушах шаблона переспросили Рамиды.
–– Не столь поверхностно. Нет, конечно, мы все знаем Богов. Ваш, я так понимаю – Смафл. По вам, кстати, видно (шлем одного из телепатов немного скрипнул – скорее всего это в изумлении поднялась бровь). У слуг Военных Раздоров есть свой, Хардрат, кажется? У приятелей Жадности есть свое божество и дальше Тщеславие, Безумие, Знание (на этом слове серые, все как один зашикали и затопали в негодовании, во всеуслышание понукая Темного бога Мыслей и его преспешников)...
***
–– И правильно сделали! –– Гневно воскликнул Парпарат, в возбуждении вскакивая с места и ударяя себя по груди. Все остальные, и даже Фенорамей, ничего не знавший о Темном боге Мыслей, зараженный общим презрением вскочил и стал его оскорблять. Успокоились где-то минут через десять.
***
..., а у людей – так вообще, помимо Бога есть еще его жены: первая – целомудренная, вторая – смиренная и третья – грозная. Но я-то думал, мы говорим с вами серьезно. Не хотите же вы мне сказать, что в самом деле... Впрочем, не важно. Ответьте мне лучше вот на какой вопрос: что вам известно об одном из основополагающих, единственно верных правил устройства вселенной?
–– Основополагающих правил?.. Устройства вселенной?
–– Ну да, правил. Иногда их еще называют законами.
–– Какими еще законами? –– Спросил окончательно поломанный Пакет. Нить разговора он уже даже не пытался поймать.
–– Ну вот, например, закон добровращения: за добро принимается оплата добром, а зло и добро – сообщающиеся сосуды. Это также доказывается обстоятельство их временами взаимной замены: ведь иногда чужое добро способно привести ко злу и наоборот, чужое зло способно вывести порой к доброте.
Навряд ли когда-либо сопки Шайтана слышали более заразительный смех, чем в ту минуту, когда странный пришелец произнес последнее слово. Спустя мгновение тишины, каковое потребовалось Рамидам на осознание смысла сказанного, костер захлестнула волна буйного хохота, настолько громкого, что ненадолго он заглушил даже шум вьюги. Особо заливисто гоготали телепаты, т.к. они смеялись и в ум и вслух. Лишь предводитель серых к общему веселью остался глух. Глядя в огонь глазами цвета тумана, он сидел молча и сосредоточенно. Постепенно молчание лидера передалось воинам. С удивлением посмотрели они тогда на него. Человек в балахоне не спускал с него взгляда.
–– Нет. –– Глухо, словно выбравшись из могилы, произнес Лактамор и обхватил голову двумя руками, чтобы успокоить начавшие постукивать от холода челюсти. –– Нет, ты не прав, считая неписанным этот закон добровращения, ведь в таком случае у тебя добро выходит у тебя универсальной валютой. Возможно, в силу происхождения, ты путаешь с добротою приличие, абстрактно почитаемое в высших квадратах обществ людей и выражаемое в формальном «–– Как поживаете?». Не будешь же ты отрицать, что закон, тобой выдвинутый, если и работает, то только по доброй воле? Куда чаще на добро отвечают нет, не злом, скорее обычным нейтралитетом.
–– Вы беретесь утверждать, что я не прав?
–– Берусь.
–– И беретесь доказать?
–– Берусь! –– Ответил Пакет со все возрастающем возбуждением.
–– Докажите!
–– Кишки без глистов, это походу заразно! Вы-то как знаете, но я, пожалуй, отсяду от них. –– Воскликнул окончательно сбитый с толку Пёрхэпс. Скользя задом по снегу, он отполз от костра, прижимая к груди алебарду и недовольно ворча. –– Убрал уебаку на свою голову!
Телепаты обсуждали происходящее между собой.
–– Здесь, я считаю, будет уместно перейти на ваш уровень. Рассмотрим вопрос с точки зрения смертного.
–– Очень хорошо. –– Произнес человек.
–– Для наглядности заменим понятия (добро и зло) их производными, наиболее полно отражающими их суть: добро – любовью, а зло – ненавистью.
–– Развейте мысль!
–– Извольте! Еще во времена, когда я, оплеванный и презираемый светом ходил среди смертных своими стопами, я слышал фразу, отражающую, пожалуй, всю сущность выдвинутого вами закона: от любви до ненависти один шаг. А вы не задумывались, почему никогда не говорят обратно? Ведь если от добра/любви одни шаг до зла/ненависти, то почему же в таком случае нам неизвестны примеры обратного? Может вы знаете их? Может вы были того свидетелем?
–– Но ведь человек, ненавидящий что-то, одновременно способен и что-то любить!
–– Это уже область абстракции! Неравноценной, прошу заметить. Целенаправленно забиваемый хозяином раб в теории может быть привязанным к котику, пению птиц и так далее, но...
–– Раб изначально не в том положении.
–– Тогда подмастерье, травимый такими же подмастерьями.
–– И из этого следует, что совершаемое добро не влияет на происходящие вокруг нас? Идя одной и той же тропой, двигаясь в русле одних убеждений два человека способны прийти к противоположному.
–– Из этого следует, что добро, оказанное одним сегодня не обязано возвращаться к нему завтра или в другой срок. Свершаемое добро подобно тростинке, брошенной в океан – где окажется оно завтра и не утонет ли от него не зависит! Вот почему добро и любовь дают куда меньше. Ведь если бы ваш закон изволил работать, система прибывала бы в равновесии.
–– Хорошо. А что в таком случае дает творимая ненависть, она же зло?
–– Ненависть? –– Спросил Лактамор Пакет и перед его глазами одна за одной встали картины пережитого прошлого: утрата ощущения боли, обретение силы, размеры которой увеличивались соразмерно количеству возвышений, обретение возможности мщения, в конце концов новая жизнь, подаренная Богом Хвори и, в числе прочего, не лишенная веселья, бессмертие... Этот последний дар Великого Смафла подействовал на Рамида, как удар кнута. –– Бессмертие! –– Почти прорычал он.
–– Историческое – возможно.
Пакет до хруста сжал абсолютно не исторический кулак.
–– Физическое!
–– Софизм!
–– Да я тебя!.. –– Потеряв самообладание заревел Лактамор, бросаясь на смертного. На сером камне блеснули занесенные над огнем когти, но человек, с издевкой смотревший на него в один миг испарился. –– Что?!. Где он?! –– Вскричал Пакет и тут же почувствовал, как холод, до этого пронизывавший его неподверженную болезням и старению плоть, отступил. То же почувствовали и остальные. Буря рассеялась. Обернувшись к телепатам, Лактамор хотел отдать приказание, но те его уже прочитали.
–– Есть начать общий спуск.
–– Да, отлично.
Когда же телепаты от них отошли, Пёрхэпс спросил у Лактамора.
–– И че это было?
–– Понятия не имею!.. Возможно наш Бог испытывал нас.
Не прошло и двух часов, как у подножья Шайтана горели деревни. Авангарды Чумной Орды, с радостным сердцем не просто поднявшиеся, но подорвавшиеся со своих мест, спустились вниз со скоростью осыпавшихся от их стоп камушков, проламывая путь во льдах и волоча оружие. Через телепатов была поставлена следующая задачу – расчистить место внизу для напутственной речи и приказ этот разночтений под собой не имел. Все было сделано в лучших традициях – выгрызенные носы, выкорчеванные позвоночники, разрушенные дома, подожженные или начинающие увядать посевы. Моровые поветрия, слетавшие с кожи серых, активно путешествовали, отдаваясь ветрам и все новые сотни Рамидов, пребывающие вслед за первопроходцами, дивились на деяния рук их во славу Смафла и завидовали. Когда же последний из его воинов покинул горы, Лактамор, удержав подле себя нескольких серых, возвратился с ними на перевал. Все еще размышляя над словами странного смертного, он, как бы, ответил на один из его тезисов, произнеся, не относясь ни к кому:
–– А чтобы ни кто не пошел со мной одною тропою... Давай!
Под этот крик Рамиды обрушили на дорожку, просачивавшуюся между двух скал, гигантский валун, намертво перекрывший этот путь в горы.
–– На всякий случай. –– Весело сказал Лактамор, спускаясь с Шайтана. На хрустящем пожарище он стал еще более весел и, что не удивительно, еще горячее (пожарище же).
–– Здорово, твари! –– Воодушевленно проорал он, когда Орда выстроилась перед ним на финальный смотр, пусть картину их строя было вовсе нельзя назвать построением. От самых предгорий Шайтана, слева шумящих ключом реки, бившим из-под какого-то камня на высоте тридцати локтей и вплоть до извива этой же самой реки, обнимающие разоренную деревушку, во всем своем многообразии разлился океан приспешников Хвори и каждый обитатель речушки, начиная от водорослей и заканчивая рыбой и раком, трепетал нутром пред этим обилием мертвецов.
