–– Отставить, падаль!
Многие, в том числе и его собственные приспешники на мгновенье впали в растерянность от этого приказа, однако оспорить его не решился никто.
–– Временный лагерь разбиваем здесь. Йориг!
–– Да?
–– Берешь своих и направляетесь по серпу (говоря это, Пунатвой изобразил рукой обходное движение) в сторону деревни «Мыло и Шило». Идти туда день человеку, значит вам в двое меньше, так что не мешкайте. –– И, встретившись с непонимающим взглядом Болтуна, добавил: –– Приказ Пакета. Рвите когти немедленно.
–– Есть.
«Зачем оно только нам?» –– Подумал Йориг и один из телепатов, стоявший возле его Маусаперты, сказал ему:
–– Это стратегический уровень командования, не твоего ума дела.
На это Йориг ответил ревом Маусаперты, сев на которую он ускакал на границу станицы и стал собирать начавших было расходиться по домам воинов. Спустя полчаса большая часть подчиненных ему сил маршировала к «Мылу и Шилу»: проходя по самой границе села и практически не заходя в него. Тысяча серых спешила вдоль грунтовой тропы, ломая на своем пути росшие у дороги кусты и редко встречающиеся колючие деревья.
Телепат не соврал, называя бросок к «Мылу и Шилу» стратегическим уровнем – маневр этот замыслен был самим Лактамором и являлся лишь одним из пазлов в мозаике далеко идущего плана. Отчасти будучи когда-то сам обитателем Большого Вулво, отчасти видениями, отчасти попросту предварительной разведкой, Пакет знал, что, обойдя через горы первую людскую армию, которую он не без основания считал наиболее сильной, мобильной и опытной и которую Пакет намеревался пустить по ложному следу, организовав ей подставные бои с разрозненными отрядами горцев, а также Рамидов, столкновения со значительными силами людей не закончатся. По его измышлениям, возня за горами должна была отвлечь армию генерал-губернатора Мирона Крагса как минимум на три недели. Для того, чтобы генерал-губернатор не был информирован о его наступлении раньше этого времени, Лактамор, как только силы Йоирга начали переправу через Бубес, отослал на дороги отряд "порхающих" – сотню проклятых всадников на обглоданных с боков скакунах. Вооруженные длинными пиками и месяцевидными саблями с прикованными цепями к эфесам и развивающимися во время движения человеческими ладонями, которые во время активной скачки все время норовили дать пять, они должны были перехватывать посланных к Мирону посланников.
Поскольку Пакет нисколько не сомневался в своих расчетах, т.к. не без оснований считал себя разбирающимся в природе людей, он предположил, что таким образом на его трехнедельном пути к Мафору должны были остаться только две армии: первая, самая крупная из них, располагавшаяся непосредственно возле и внутри столицы и вторая, недавно начавшая формирование и расквартированная аккурат в трех днях пути от гор (об обоих армиях Лактамор успел скопить информацию заранее). Случайно упущенные смертные, а такие встречаются практически при любом разорении, без сомнения должны были переполошить окрестности и тем донести до этой армии весть о наличии серых по эту сторону Шайтана. При этом возглавляющий их генерал знает наверняка, что основные силы Рамидов прямо в это время уничтожает Мирон, а потому вряд ли сочтет их с одной стороны слишком опасными, чтобы избегать встречи с ними, а с другой стороны и слишком сильными, чтобы уклониться от них. Таким образом Пакет планировал встретить ближайшую к нему армию и разгромить ее, полагаясь на тактику охвата флангов, общее физическое превосходство собственных войск и сдерживаемую до этого Рамидову ярость. Йорига же он отослал, чтобы в глазах командования второй армии намеренно распылить свои и без того «скудные» силы. О своем плане он не проинформировал Болтуна заблаговременно, однако поступил так только потому, что считал это излишней тратой времени. Объяснить свои замыслы можно было и после, сейчас же в приоритете была быстрота.
Лактамор не ошибся почти ни в чем. Единственными двумя вещами, которые он не мог предвидеть, были, первое – скорость, с которой слух о его приближении достиг расположения интересовавшей его армии, и второе – ее численность. Что касается первого, то скорость паники напоминала степной пожар, распространяющийся вместе с ветром во все стороны сразу. Так среди смертных зачастую бывает почти всегда: всего-то и стоит, что выпотрошить парочку из них у кого-нибудь на виду, как весть о тебе проникнет в самые отдаленные и глухие участки и долго еще гремит, не стихая... Что касается численности армии, то в действительности, армии, как таковой, перед Лактамором не было вовсе – вместо семи тысяч списочного состава, на месте, в лагере у селения Дридж, располагался всего один пока еще не полноценный, формируемый заново, сводный легион номер шесть.
Полковник Юниеак Олго, заместитель начальника штаба шестого легиона и временно исполняющий обязанности всего военного командования (остальные офицеры либо на время формирование новой армии уволились и отбыли в столицу, либо разъехались по домам, либо отсутствовали по еще какой-нибудь схожей с такими причиной) получил донесения о приближении отряда Рамидов уже под конец первого дня их пути. Еще через день он уже знал от разведчиков, что часть серых отделилась от основных сил и направилась в сторону местечка, обозначенного на карте «Мируком», а среди местных известное под именем «Мыло и Шило», поскольку, помимо прочего, в деревне этой располагались большой мыловаренный дом и дом льняной пряжи. Поскольку не то, что точной, но даже примерной численности противников определить не получилось ни при помощи разведчиков (отнесшись к слухам поначалу скептически, Юниеак выслал на разведку всего двух всадников), ни из рассказов выживших очевидцев, полковник решил не рисковать жизнями воинов и не стал высылать разведку повторно.
Перед Олго вставала непростая задача: ему следовало решить, стоит ли предпринимать какие-либо действия против внезапно объявившихся серых, или же на всякий случай сняться с лагеря и отступить, или же не делать ничего вовсе. Поскольку других офицеров командования в легионе на тот момент не было, полковник был вынужден все обдумывать сам. Он взвесил все, что к этому времени было известно. Первое: основные силы врага находятся за хребтом Шайтана, это явственно следует из донесений, полученных им из столицы неделю назад, а также прессы, говорящей о том же не менее бойко. Второе: основные силы врага не могут прийти на помощь Рамидам, находящимся здесь, в зоне его ответственности, т.к. ими вплотную занята армия гражданина Мирона Крагса и, судя по всему, последний успел добиться немалых успехов – чего только стоят хвалебные статьи во все той же прессе. Третье: незначительные силы противника распылены на участке в один дневной переход, что существенно повышает шансы на их уничтожение по частям. Конечно, по правилам военного дела, полковнику следовало бы для начала узнать, какая из группировок противника наименьшая и в первую очередь ударить по ней, однако ввиду того, что силы серых не могли быть внушительными в любом случае, Юниеак решил, что в данном конкретном случае подобным правилом можно и пренебречь. Исходя из этой логики, Олго удобнее всего было ударить по ближайшей к нему группе противника, т.е. по Лактамору. «Действительно, если, атаковав их я нападу на меньшую часть,» –– рассуждал полковник. –– «то, скорее всего одержу победу довольно быстро. В таком случае это воодушевит мои войска и в последующем бою они будут спаяннее, чем сейчас. К тому же с севера «Мирук» охватывают две реки, вливающиеся друг в друга внахлест и мне всего-то и нужно, что отогнать к ним Рамидов, а там – дело за малым. Если же я, атаковав ближайших ко мне серых нападу на большую из их частей, то скорее всего все равно одолею ее, поскольку их здесь элементарно не может быть много. В таком случае, добить оставшихся вообще не составит никакого труда».
Убедив таким образом самого себя в удачном исходе задуманного похода, Юниеак в самом начале вечера отдал приказ сниматься с палаток. Какое-то время он размышлял о том, не послать ли в столицу предупреждение или же хотя бы за несколькими офицерами, однако быстрый взгляд, случайно упавший на газету, остановил его. Заглавная строчка «Героические и лихие свершение гражданина лейкоцита генерал-губернатора Крагса в Машине» решила дело – Олго подумал, что вполне сможет справится и без остальных и в таком случае, полученной славой с ними не придется делиться.
Через час после получения приказа лагерь был свернут и три тысячи легионеров и рыцарей Вечной Империи выступили в поход, предварительно свернув палатки, собрав полевую утварь и оборудование. Ветер сладко свистел в волосах под шлемами, легионеры шли, слегка угрюмые о того, что пришлось сниматься с места, однако больше все же веселые и тихо насвистывали строевые песни. Впереди всех, в окружении всадников разведки скакал предвкушавший скорое сражение Юниеак Олго. Чем это сражение, обещавшее грянуть в ближайшие сутки, обернется для них в действительности никто из шедших не предполагал.
Как и рассчитывал Лактамор Пакет на преодоление разделявшего их расстояния у легионеров шестого ушло два дня, в течении которых он не терял времени даром. В обветшалых, полу разваливающихся домах, не так составлявших костяк большого селения были размещены чумные войны. Приоритет в удобствах, разумеется, отдавался ветеранам Толчковых войн: не снимая сросшейся с их плотью брони они занимали и оживали (если только это слово вообще возможно применить в их отношении) самые соблазнительные и козырные теремки, длинные хозяйственные избы, сараи и каменные дома, отчего концентрация гнили, слизи и тления в зданиях увеличивалась в разы. Как результат, к концу второго дня пребывания серых в Живом Чурце, многие доски прогнили насквозь, открыв под собой обиталища начавших мутировать мышей, глистов и сора. Оскверненные букашки походили на застывшие сопли, пульсирующие в ночи голубоватым, розовым и изумрудным цветами. Разводя грязь всюду, где только можно одним только воздействием проклятых аур, Толчки вдобавок вполне физически ломали балки и перекрытия, рукотворно ускоряя процесс разложения зданий до уровня землянок, полюбившихся им во времена Второй толчковой войны. Подкошенные и приземистые, наполовину ушедшие в землю, с разметанными соломенным прическами и жалобно трещащие оконными рамами, эти дома напоминали плоды, скукоживающиеся и гниющие против собственной воли. Оставшиеся бойцы размещались там, где придется. Они катались в телегах, оставленных второпях ушедшими жителями, а когда те ломались, вырывали подполы прямо под ними, дрались на мечах, смачно портили воздух, называя это «толковым пропе?рдом» (трещало так, словно в огромном костре разом полопались залежи шифера), отдавая в ноздри настолько забористо, что носы некоторых просто отваливались и их приходилась потом пришивать. Поля и нивы вокруг селенья, сады, разбитые перед крыльцом некоторых домов, аллея декоративных дубов – все было растоптано, сожжено и загажено, обдано нечистотами. Часть из выгоревшего была сожжена в рамках военной хитрости, чтобы, к примеру, улучшить обзор, однако большая часть предавалась огню всякой причины, просто потому что разрушение бушевало в самой природе Рамидов. Слоняясь по вечерам среди пыльных сараев, на серых иногда находил приступ брезгливости и тогда они срывали с углов паутину и, высморкавшись в нее, развешивали ее обратно просохнуть. Кое-кто умудрился даже отрезать палец товарищу, словом типичный военный лагерь.
Именно его-то и увидели легионеры шестого, когда рано утром, после тяжелого марша вышли на лысый холм, в ста/ста пятидесяти быстрых шагах от деревни. То, что увидели разведчики, повергло их в шок. Всю деревню как будто подкосило – спичечные коробы домиков, улицы, затопленные жирной грязью, ужи черного дыма, извивающиеся то тут, то там, над полями и зданиями, сломанные стены и нездоровая черно-зеленая зелень, обвивающая разрушенные сараи. Но больше всего разведчиков изумили черные реки гнили и стали, трепетавшие всюду на улицах города. То были серые. Их было так много, что они помещались почти везде, по над дворами и изгородями, в чудом уцелевших двухэтажных домах и заплесневелых сеновалах, в остатках конуры и просто на улице. Живой Чурец стоял теперь мертвым и неисчислимое количество паразитов кишело в нем... Примерно подобное донесение легло на стол к Олго.
Поверженный в глубочайшее смятение, огорченный, он с самого начала все понял правильно, однако силы людского тщеславия довольно редко и с большой неохотой уступают давлению объективной реальности. Вместо того, чтобы спешно сниматься и топать назад, предварительно отправив вперед за подкреплением, Олго решил взвесить все риски. Он сел, оглушенный известием конницы, и едва переварив ее, начал прикидывать. Отступление казалось логичным и правильным. Самолюбие и жажда наград и признания противились логике. «Возможно разведчики оценили обстановку неверно? В конце концов, они говорят, что количество нечестивых смешалось у них в глазах. Может быть им просто почудилось? Мы провели два дня на марше, люди измотаны. Даже с самыми крепкими может случиться минутная слабость... К тому же нельзя вот так сразу уйти, не дав людям отдыха. Опять же, если мы сейчас отступим, то какой смысл было волочиться сюда? Что скажут в городе?» –– В таком ключе рассуждал про себя Юниеак, пытаясь внутренне прийти к компромиссу, однако из всех мыслей, перечисленных им, действительно волновала его только последняя. Что о нем скажут в городе? Что скажут в столице, где до скончания дней (а при условии продления жизни срок этот делался прочти безграничным) любой зубоскал не преминет напомнить ему это трусливое отступление. Этот, как сказали бы леди в салонах, курьез, потешаться над которым войдет в моду надолго. Между собой все офицеры будут звать его трусом, солдатом с трясущимися коленями, на публике не будет числа утверждениям, что окажись на его месте любой из них, уж они б непременно разгромили Рамидов, тогда как на деле практически всем из них никогда не выпадет случая доказать свои утверждения, ибо почти никто из них не служил в межпланетных войсках – большая часть густокровных числились приписанными к планетным силам. Юниеак Олго вспомнил первые занятия в военном лицее, где старый служака с фиолетовым глазом, обгорелым затылком и лысыми руками без единого волоса, зачитывал им, молодым лицеистам, истории о древних победах и поражениях и то, как всех детей пугали и возмущали встающие перед глазами картины позора и унижения, когда речь заходила о поражении Ковеля. Разбитые войны, угнанные в рабство жители, сгорбленные уцелевшие ветераны, возвратившиеся домой с застывшим в жилах поражением, поверженные, искалеченные, проходящие среди возмущающихся жителей города Ливр, шугаясь каждой двери, потерянные штандарты... Эти видения, когда маленький Юниеак представлял себе оставленные полотнища, косо стоявшие на оставленном поле войны, где среди трупов к ним приближались бойцы неприятеля, хватая их недостойными этой чести руками и смеясь на знамена, на священные символы, вкупе с начавшим еще сильнее заявлять о себе честолюбии, окончательно затуманили командирский взор.
Многие, в том числе и его собственные приспешники на мгновенье впали в растерянность от этого приказа, однако оспорить его не решился никто.
–– Временный лагерь разбиваем здесь. Йориг!
–– Да?
–– Берешь своих и направляетесь по серпу (говоря это, Пунатвой изобразил рукой обходное движение) в сторону деревни «Мыло и Шило». Идти туда день человеку, значит вам в двое меньше, так что не мешкайте. –– И, встретившись с непонимающим взглядом Болтуна, добавил: –– Приказ Пакета. Рвите когти немедленно.
–– Есть.
«Зачем оно только нам?» –– Подумал Йориг и один из телепатов, стоявший возле его Маусаперты, сказал ему:
–– Это стратегический уровень командования, не твоего ума дела.
На это Йориг ответил ревом Маусаперты, сев на которую он ускакал на границу станицы и стал собирать начавших было расходиться по домам воинов. Спустя полчаса большая часть подчиненных ему сил маршировала к «Мылу и Шилу»: проходя по самой границе села и практически не заходя в него. Тысяча серых спешила вдоль грунтовой тропы, ломая на своем пути росшие у дороги кусты и редко встречающиеся колючие деревья.
Телепат не соврал, называя бросок к «Мылу и Шилу» стратегическим уровнем – маневр этот замыслен был самим Лактамором и являлся лишь одним из пазлов в мозаике далеко идущего плана. Отчасти будучи когда-то сам обитателем Большого Вулво, отчасти видениями, отчасти попросту предварительной разведкой, Пакет знал, что, обойдя через горы первую людскую армию, которую он не без основания считал наиболее сильной, мобильной и опытной и которую Пакет намеревался пустить по ложному следу, организовав ей подставные бои с разрозненными отрядами горцев, а также Рамидов, столкновения со значительными силами людей не закончатся. По его измышлениям, возня за горами должна была отвлечь армию генерал-губернатора Мирона Крагса как минимум на три недели. Для того, чтобы генерал-губернатор не был информирован о его наступлении раньше этого времени, Лактамор, как только силы Йоирга начали переправу через Бубес, отослал на дороги отряд "порхающих" – сотню проклятых всадников на обглоданных с боков скакунах. Вооруженные длинными пиками и месяцевидными саблями с прикованными цепями к эфесам и развивающимися во время движения человеческими ладонями, которые во время активной скачки все время норовили дать пять, они должны были перехватывать посланных к Мирону посланников.
Поскольку Пакет нисколько не сомневался в своих расчетах, т.к. не без оснований считал себя разбирающимся в природе людей, он предположил, что таким образом на его трехнедельном пути к Мафору должны были остаться только две армии: первая, самая крупная из них, располагавшаяся непосредственно возле и внутри столицы и вторая, недавно начавшая формирование и расквартированная аккурат в трех днях пути от гор (об обоих армиях Лактамор успел скопить информацию заранее). Случайно упущенные смертные, а такие встречаются практически при любом разорении, без сомнения должны были переполошить окрестности и тем донести до этой армии весть о наличии серых по эту сторону Шайтана. При этом возглавляющий их генерал знает наверняка, что основные силы Рамидов прямо в это время уничтожает Мирон, а потому вряд ли сочтет их с одной стороны слишком опасными, чтобы избегать встречи с ними, а с другой стороны и слишком сильными, чтобы уклониться от них. Таким образом Пакет планировал встретить ближайшую к нему армию и разгромить ее, полагаясь на тактику охвата флангов, общее физическое превосходство собственных войск и сдерживаемую до этого Рамидову ярость. Йорига же он отослал, чтобы в глазах командования второй армии намеренно распылить свои и без того «скудные» силы. О своем плане он не проинформировал Болтуна заблаговременно, однако поступил так только потому, что считал это излишней тратой времени. Объяснить свои замыслы можно было и после, сейчас же в приоритете была быстрота.
Лактамор не ошибся почти ни в чем. Единственными двумя вещами, которые он не мог предвидеть, были, первое – скорость, с которой слух о его приближении достиг расположения интересовавшей его армии, и второе – ее численность. Что касается первого, то скорость паники напоминала степной пожар, распространяющийся вместе с ветром во все стороны сразу. Так среди смертных зачастую бывает почти всегда: всего-то и стоит, что выпотрошить парочку из них у кого-нибудь на виду, как весть о тебе проникнет в самые отдаленные и глухие участки и долго еще гремит, не стихая... Что касается численности армии, то в действительности, армии, как таковой, перед Лактамором не было вовсе – вместо семи тысяч списочного состава, на месте, в лагере у селения Дридж, располагался всего один пока еще не полноценный, формируемый заново, сводный легион номер шесть.
Полковник Юниеак Олго, заместитель начальника штаба шестого легиона и временно исполняющий обязанности всего военного командования (остальные офицеры либо на время формирование новой армии уволились и отбыли в столицу, либо разъехались по домам, либо отсутствовали по еще какой-нибудь схожей с такими причиной) получил донесения о приближении отряда Рамидов уже под конец первого дня их пути. Еще через день он уже знал от разведчиков, что часть серых отделилась от основных сил и направилась в сторону местечка, обозначенного на карте «Мируком», а среди местных известное под именем «Мыло и Шило», поскольку, помимо прочего, в деревне этой располагались большой мыловаренный дом и дом льняной пряжи. Поскольку не то, что точной, но даже примерной численности противников определить не получилось ни при помощи разведчиков (отнесшись к слухам поначалу скептически, Юниеак выслал на разведку всего двух всадников), ни из рассказов выживших очевидцев, полковник решил не рисковать жизнями воинов и не стал высылать разведку повторно.
Перед Олго вставала непростая задача: ему следовало решить, стоит ли предпринимать какие-либо действия против внезапно объявившихся серых, или же на всякий случай сняться с лагеря и отступить, или же не делать ничего вовсе. Поскольку других офицеров командования в легионе на тот момент не было, полковник был вынужден все обдумывать сам. Он взвесил все, что к этому времени было известно. Первое: основные силы врага находятся за хребтом Шайтана, это явственно следует из донесений, полученных им из столицы неделю назад, а также прессы, говорящей о том же не менее бойко. Второе: основные силы врага не могут прийти на помощь Рамидам, находящимся здесь, в зоне его ответственности, т.к. ими вплотную занята армия гражданина Мирона Крагса и, судя по всему, последний успел добиться немалых успехов – чего только стоят хвалебные статьи во все той же прессе. Третье: незначительные силы противника распылены на участке в один дневной переход, что существенно повышает шансы на их уничтожение по частям. Конечно, по правилам военного дела, полковнику следовало бы для начала узнать, какая из группировок противника наименьшая и в первую очередь ударить по ней, однако ввиду того, что силы серых не могли быть внушительными в любом случае, Юниеак решил, что в данном конкретном случае подобным правилом можно и пренебречь. Исходя из этой логики, Олго удобнее всего было ударить по ближайшей к нему группе противника, т.е. по Лактамору. «Действительно, если, атаковав их я нападу на меньшую часть,» –– рассуждал полковник. –– «то, скорее всего одержу победу довольно быстро. В таком случае это воодушевит мои войска и в последующем бою они будут спаяннее, чем сейчас. К тому же с севера «Мирук» охватывают две реки, вливающиеся друг в друга внахлест и мне всего-то и нужно, что отогнать к ним Рамидов, а там – дело за малым. Если же я, атаковав ближайших ко мне серых нападу на большую из их частей, то скорее всего все равно одолею ее, поскольку их здесь элементарно не может быть много. В таком случае, добить оставшихся вообще не составит никакого труда».
Убедив таким образом самого себя в удачном исходе задуманного похода, Юниеак в самом начале вечера отдал приказ сниматься с палаток. Какое-то время он размышлял о том, не послать ли в столицу предупреждение или же хотя бы за несколькими офицерами, однако быстрый взгляд, случайно упавший на газету, остановил его. Заглавная строчка «Героические и лихие свершение гражданина лейкоцита генерал-губернатора Крагса в Машине» решила дело – Олго подумал, что вполне сможет справится и без остальных и в таком случае, полученной славой с ними не придется делиться.
Через час после получения приказа лагерь был свернут и три тысячи легионеров и рыцарей Вечной Империи выступили в поход, предварительно свернув палатки, собрав полевую утварь и оборудование. Ветер сладко свистел в волосах под шлемами, легионеры шли, слегка угрюмые о того, что пришлось сниматься с места, однако больше все же веселые и тихо насвистывали строевые песни. Впереди всех, в окружении всадников разведки скакал предвкушавший скорое сражение Юниеак Олго. Чем это сражение, обещавшее грянуть в ближайшие сутки, обернется для них в действительности никто из шедших не предполагал.
***
Как и рассчитывал Лактамор Пакет на преодоление разделявшего их расстояния у легионеров шестого ушло два дня, в течении которых он не терял времени даром. В обветшалых, полу разваливающихся домах, не так составлявших костяк большого селения были размещены чумные войны. Приоритет в удобствах, разумеется, отдавался ветеранам Толчковых войн: не снимая сросшейся с их плотью брони они занимали и оживали (если только это слово вообще возможно применить в их отношении) самые соблазнительные и козырные теремки, длинные хозяйственные избы, сараи и каменные дома, отчего концентрация гнили, слизи и тления в зданиях увеличивалась в разы. Как результат, к концу второго дня пребывания серых в Живом Чурце, многие доски прогнили насквозь, открыв под собой обиталища начавших мутировать мышей, глистов и сора. Оскверненные букашки походили на застывшие сопли, пульсирующие в ночи голубоватым, розовым и изумрудным цветами. Разводя грязь всюду, где только можно одним только воздействием проклятых аур, Толчки вдобавок вполне физически ломали балки и перекрытия, рукотворно ускоряя процесс разложения зданий до уровня землянок, полюбившихся им во времена Второй толчковой войны. Подкошенные и приземистые, наполовину ушедшие в землю, с разметанными соломенным прическами и жалобно трещащие оконными рамами, эти дома напоминали плоды, скукоживающиеся и гниющие против собственной воли. Оставшиеся бойцы размещались там, где придется. Они катались в телегах, оставленных второпях ушедшими жителями, а когда те ломались, вырывали подполы прямо под ними, дрались на мечах, смачно портили воздух, называя это «толковым пропе?рдом» (трещало так, словно в огромном костре разом полопались залежи шифера), отдавая в ноздри настолько забористо, что носы некоторых просто отваливались и их приходилась потом пришивать. Поля и нивы вокруг селенья, сады, разбитые перед крыльцом некоторых домов, аллея декоративных дубов – все было растоптано, сожжено и загажено, обдано нечистотами. Часть из выгоревшего была сожжена в рамках военной хитрости, чтобы, к примеру, улучшить обзор, однако большая часть предавалась огню всякой причины, просто потому что разрушение бушевало в самой природе Рамидов. Слоняясь по вечерам среди пыльных сараев, на серых иногда находил приступ брезгливости и тогда они срывали с углов паутину и, высморкавшись в нее, развешивали ее обратно просохнуть. Кое-кто умудрился даже отрезать палец товарищу, словом типичный военный лагерь.
Именно его-то и увидели легионеры шестого, когда рано утром, после тяжелого марша вышли на лысый холм, в ста/ста пятидесяти быстрых шагах от деревни. То, что увидели разведчики, повергло их в шок. Всю деревню как будто подкосило – спичечные коробы домиков, улицы, затопленные жирной грязью, ужи черного дыма, извивающиеся то тут, то там, над полями и зданиями, сломанные стены и нездоровая черно-зеленая зелень, обвивающая разрушенные сараи. Но больше всего разведчиков изумили черные реки гнили и стали, трепетавшие всюду на улицах города. То были серые. Их было так много, что они помещались почти везде, по над дворами и изгородями, в чудом уцелевших двухэтажных домах и заплесневелых сеновалах, в остатках конуры и просто на улице. Живой Чурец стоял теперь мертвым и неисчислимое количество паразитов кишело в нем... Примерно подобное донесение легло на стол к Олго.
Поверженный в глубочайшее смятение, огорченный, он с самого начала все понял правильно, однако силы людского тщеславия довольно редко и с большой неохотой уступают давлению объективной реальности. Вместо того, чтобы спешно сниматься и топать назад, предварительно отправив вперед за подкреплением, Олго решил взвесить все риски. Он сел, оглушенный известием конницы, и едва переварив ее, начал прикидывать. Отступление казалось логичным и правильным. Самолюбие и жажда наград и признания противились логике. «Возможно разведчики оценили обстановку неверно? В конце концов, они говорят, что количество нечестивых смешалось у них в глазах. Может быть им просто почудилось? Мы провели два дня на марше, люди измотаны. Даже с самыми крепкими может случиться минутная слабость... К тому же нельзя вот так сразу уйти, не дав людям отдыха. Опять же, если мы сейчас отступим, то какой смысл было волочиться сюда? Что скажут в городе?» –– В таком ключе рассуждал про себя Юниеак, пытаясь внутренне прийти к компромиссу, однако из всех мыслей, перечисленных им, действительно волновала его только последняя. Что о нем скажут в городе? Что скажут в столице, где до скончания дней (а при условии продления жизни срок этот делался прочти безграничным) любой зубоскал не преминет напомнить ему это трусливое отступление. Этот, как сказали бы леди в салонах, курьез, потешаться над которым войдет в моду надолго. Между собой все офицеры будут звать его трусом, солдатом с трясущимися коленями, на публике не будет числа утверждениям, что окажись на его месте любой из них, уж они б непременно разгромили Рамидов, тогда как на деле практически всем из них никогда не выпадет случая доказать свои утверждения, ибо почти никто из них не служил в межпланетных войсках – большая часть густокровных числились приписанными к планетным силам. Юниеак Олго вспомнил первые занятия в военном лицее, где старый служака с фиолетовым глазом, обгорелым затылком и лысыми руками без единого волоса, зачитывал им, молодым лицеистам, истории о древних победах и поражениях и то, как всех детей пугали и возмущали встающие перед глазами картины позора и унижения, когда речь заходила о поражении Ковеля. Разбитые войны, угнанные в рабство жители, сгорбленные уцелевшие ветераны, возвратившиеся домой с застывшим в жилах поражением, поверженные, искалеченные, проходящие среди возмущающихся жителей города Ливр, шугаясь каждой двери, потерянные штандарты... Эти видения, когда маленький Юниеак представлял себе оставленные полотнища, косо стоявшие на оставленном поле войны, где среди трупов к ним приближались бойцы неприятеля, хватая их недостойными этой чести руками и смеясь на знамена, на священные символы, вкупе с начавшим еще сильнее заявлять о себе честолюбии, окончательно затуманили командирский взор.
