Она открывает одну из дверей и видит мальчика лет трёх. Рыжие волосы — чуть растрёпанные, синие глаза — прозрачные, как утренний лёд. На нём больничная пижама, слишком широкая, будто не по размеру. На щиколотке — бумажный браслет, как у трупа в морге.
Она приседает, чтобы рассмотреть надпись:
>Маарив Уто-Алайна. Бесплетельный.
Дата смерти: — 1202 (от переплетения миров) 1995 ( по внешнему календарю) Апрель, 19.
Причина: фейта.
Тяжёлая детская болезнь, от которой страдали только сарнаварцы, пока не была изобретена прививка.
"Он умер за два года до изобретения прививки," — с горечью думает Лиара.
Мальчик смотрит на неё внимательно, слишком серьёзно для своего возраста.
— Ты похожа на маму, — говорит он тихо. — Но ты не мама.
— Меня зовут Лиара, — отвечает она, чувствуя, как дрожь пробегает по спине. — Я… я твоя младшая сестра.
Маарив кивает, и в этот момент в тишине слышится лёгкий треск — как будто где-то глубоко внутри дома рвётся тонкая нить.
Он дотрагивается до левой ноги.
—Почему... Почему она так болит? И голова. Левый глаз как будто чужой....
— Всё хорошо, — тихо говорит Лиара, хотя чувствует, что это ложь — для себя, а не для него. — Это скоро пройдёт.
Она осторожно усаживает Маарива на низкую постель у стены. Одеяло пахнет солнцем и чем-то детским. Лиара поправляет подушку, укрывает его.
Мальчик не отпускает её ладонь, сжимает маленькими пальцами, будто боится, что она исчезнет. Его дыхание постепенно выравнивается, веки опускаются, но он всё ещё шепчет:
— Не уходи.
— Я останусь, — отвечает она.
Тепло от его маленькой ладони странным образом пульсирует в её собственной руке, и с каждым мгновением ей становится тяжелее держать глаза открытыми. Она садится рядом на пол, прислонившись спиной к кровати, и чувствует, как сон, в котором она находится, накрывает её ещё одним, более глубоким слоем.
Мир вокруг чуть гаснет, стены и пол ускользают в мягкий серый туман, и Лиара будто проваливается куда-то вниз — в холодную, тихую глубину, где вместо звуков слышен лишь ровный гул крови в ушах.
Перед ней — узкий коридор без конца, и в самом его конце горит слабый, медленно пульсирующий красноватый свет, точно сердце, спрятанное в темноте.
Она очнулась на пляже. Теплый песок, крик чаек, шум волн.
— Приятного, конечно, мало, — сказал кто-то рядом, и голос был таким знакомым, что сердце у Лиары дрогнуло. — Но, насколько я понимаю, с современным протезированием ты сможешь ходить, бегать… даже танцевать.
Она повернула голову на звук и замерла. Отец. Измученный болезнью при жизни, сгорбленный, последние месяцы неспособный даже перевернуться с боку на бок без чужой помощи, — теперь он сидел в шезлонге, в лёгкой пляжной рубахе, со стаканом коктейля в руке, как будто никогда и не болел.
Рядом, во втором шезлонге, — Исаран. Венец эскани нелепо смотрелся с яркими пляжными шортами, но почему-то ему шло. Он лениво покачивал бокалом с долькой лайма и говорил, не глядя на Лиару:
— Да, Личар, я понимаю. Просто… немного обидно. Ты ведь знаешь, у меня достаточно доказательств, чтобы уничтожить эту ведьму, но я…
Отец — Личар — тихо рассмеялся, подмигнул собеседнику:
— Да… тёща моя удивительная женщина.
Волна подкатила к их ногам, и шум моря на миг заглушил их слова. Лиара чувствовала, как песок под ладонями становится прохладным, как больничные простыни.
Лиара приподнимается на локтях. Песок тёплый, мягкий, и она чувствует, как он просыпается сквозь пальцы, но её внимание приковано к двум мужчинам.
Исаран откидывается в шезлонге, держит бокал с чем-то ярким, в котором лениво плавает долька лайма. Его рыжие волосы слегка растрёпаны морским ветром, а седая прядь, появившаяся недавно, почему-то выглядит здесь органично — как будто она всегда была.
Отец — Личар — выглядит моложе, чем в её воспоминаниях, хотя в чертах лица всё ещё живёт усталость прожитых лет. Он подмигивает Исарану, как старому приятелю, и, прихлёбывая коктейль, продолжает:
— Знаешь, она ведь никогда не делает что-то просто так. Если уж оставила тебя в живых — значит, ты ей зачем-то нужен.
Исаран усмехается, но не спорит.
— Может быть. Но я хочу знать, зачем.
— А ты спроси, — пожимает плечами Личар. — У неё язык острый, но она всегда говорит правду. Особенно, когда это больно.
Волна накатывает на берег, и на миг их голоса тонут в шорохе воды. Лиара не понимает — это они про её бабушку, Шоланну? Про кого-то ещё?
Отец вдруг поворачивается прямо к ней и, словно замечая впервые, поднимает бокал:
— Лиара, доченька, иди к нам. Ты ведь для этого и здесь, да?
А Исаран, не глядя на неё, произносит так, будто отвечает на вопрос, который она ещё не задала:
— Да, я слышу тебя даже во сне.
Песок под её ладонями становится прохладным, как простыни больничной палаты.
@joel_sarnavarblog
Сарнаварская монархия: традиции и новшества.( 2028 год)
Скоро состоится венчание на царство нового эскани — событие, которое в нашем Сарнаваре всегда наполнено глубоким символизмом. Интересно, что после этого момента Эскани официально лишается привычных фамилии, имён предков и даже права обращаться к нему на «вы». Вместо этого к монарху обращаются либо по имени, либо просто «мой эскани» — и всегда на «ты».
Это одна из уникальных традиций нашей монархии, которая подчёркивает, что эскани — не просто глава плетения или семьи, а живое воплощение всего народа, целостность и единство. Отказ от фамилии и обращений на «вы» символизирует слитность монарха и страны, его личность растворяется в высшей службе государству.
Для нас, наблюдателей со стороны и обычных граждан, это напоминает о важности личной связи с правителем, почти что духовной, где между народом и Эскани нет преград формального этикета. И хотя такой формат общения может показаться необычным, он укрепляет ощущение единства и ответственности.1
Что думаете? Насколько современные принципы власти могут уживаться с такими древними традициями?
#Сарнавар #Эскани #Монархия #Традиции #Политика #Культура
@joel_sarnavarblog ( 2025 год)
Интересный факт о сарнаварской монархии: честь в политической борьбе
Хотя в истории Сарнавара бывали заговоры и убийства правящих Эскани — да, сарнаварцы далеко не ангелы — ни разу не зафиксировано, чтобы проигравшие кандидаты на пост Эскани участвовали в подобных заговорах или пытались дискредитировать победителя.
Выборы Эскани — это борьба сильнейших плетений и ярчайших личностей, но даже в самых жестких политических играх соперники умеют сохранять чувство чести и уважения к результату. Проигравшие никогда не шли на тёмные интриги против победителя, оставляя этот мрак другим силам.
В этом кроется одна из уникальных черт сарнаварской монархии — несмотря на всю драму и сложность власти, конкуренция остаётся честной и признанной всеми сторонами.
Как думаете, откуда берётся такое уважение к правилам игры?
#Сарнавар #Эскани #Политика #Монархия #Честь #Культура
@joel_sarnavarblog
Самые громкие заговоры против Эскани в истории Сарнавара ( 2027 год)
История нашей монархии знает немало ярких и тёмных страниц, и заговоры против Эскани — среди самых драматичных. Вот лишь несколько, вошедших в хроники: Заговор Дяди — пожалуй, самый известный. Молодой Эскани пытался навести порядок и прекратить взяточничество в своём плетении, но именно это спровоцировало его дядю, влиятельного советника, организовать покушение. Заговор был раскрыт в последний момент, а сам дядя до конца утверждал, что действовал «ради стабильности».
Дело о поющем кубке — попытка отравления через церемониальный кубок во время праздника Обновления Плетений. Особенность церемонии — нельзя остановится, если уже пригубил. Заговорщиками оказалась группа советников, опасавшихся реформ в армии.
Тихая ночь в Зале Ветров — заговор, в котором участвовали несколько телохранителей Эскани. Их план был прост: устранить правителя во сне и выдать смерть за несчастный случай. Главным мотивом стала месть за изгнание их родственников из столицы.
Падение на мосту Ривар — инсценированная «авария» во время парада. Кинетическая ловушка, замаскированная под поломку конструкции, должна была сбросить Эскани в реку. Идея принадлежала радикальной группе бесплетельных, но её быстро раскрыли.
Эти истории напоминают, что сарнаварская монархия — не безоблачная идиллия, а живая система, где власть всегда балансирует между служением, амбициями и опасностями.
Интересно, что ни в одном из этих заговоров не участвовали проигравшие кандидаты на трон — и это уникальная традиция политической чести.
#Сарнавар #Эскани #История #Заговоры #Политика
@joel_sarnavarblog.
Кровавое венчание ( 2028 год)
Прошли сутки, а перед глазами всё ещё та самая площадь. Шум, солнце, флаги — и вдруг… тишина. Странная, короткая, как будто весь мир на секунду перестал дышать. А потом — крик. Люди рванули в стороны, кто-то упал, кто-то закрыл голову руками.
Я помню, как стоял, цепляясь пальцами за холодный металл ограждения, и пытался понять, что вообще происходит. Видел, как охрана сомкнулась вокруг эскани, как один из них буквально заслонил его собой. Всё это было одновременно замедленным кино и паникой на полной скорости.
Сарнавар сегодня другой. На улицах говорят тише. Даже в кафе, где обычно грохочет музыка, я слышал, как ложки звенят о чашки. Никто не спорит, все будто считают слова.
Я тоже. Потому что в тот момент я впервые понял: эта страна для меня уже не «где-то». Это мой дом, и всё, что происходит с её лидером, уже не про политику, а про нас всех.
P. S. Да, здесь есть обычай — о тяжело раненом начинают рассказывать только хорошее. Сейчас ищу что-нибудь интересное в Нити, переведу для вас. Надеюсь это поможет отвлечься.
@joel_sarnavarblog
Доброе слово об эскани Исаране ( 2028 год)
В Сарнаваре есть удивительная традиция. Когда кто-то тяжело болен, о нём начинают много говорить. Рассказывать хорошие, смешные и просто тёплые истории. Считается, что так можно уговорить Плетение не расставаться с такой ценной нитью и помочь человеку выздороветь.
А если речь идёт про болеющего главу государства — масштабы становятся… ну, мягко говоря, невообразимыми.
Я нашёл и перевёл для вас воспоминания об Исаране от очень разных людей — от детства до сегодняшних дней.
Детство и юность
Воспитатель в детском доме
"Он был единственным ребёнком, который в четыре года попросил у меня не игрушку, а карту мира. Сказал, что хочет узнать, куда можно уехать, если он когда-нибудь надоест всем. Я принесла старый школьный атлас, и он две недели спал с ним под подушкой."
Его духовник
"Когда он был подростком, пришёл ко мне и спросил: «Если я никогда не смогу врать, это благословение или проклятие?» Я сказал — благословение. А он ответил: «Ну, тогда благословите меня ещё и умением молчать»."
Преподаватель в университете
"Однажды он на экзамене отказался отвечать на вопрос, потому что в формулировке была ошибка. Сказал: «Я не могу сказать неправду, даже если это ради зачёта». Пришлось переписывать билет. Он сдал на отлично, но я до сих пор не уверена, кто кого тогда экзаменовал.
Сослуживец в армии
"В нашей роте был парень, который вечно воровал сахар из пайков. Исаран не стал его сдавать, а просто принёс целый мешок сахара и поставил перед ним: «Ешь. Но если умрёшь от сладкого — я тебя предупреждал». Тот больше не воровал."
Первые годы в политике.
"На совещании он слушал час, как спорят два чиновника, и вдруг сказал: «Если вы оба правы, значит, оба ошибаетесь в чём-то важном».
Организатор приёма при Сарнаварском посольстве во Франци, времён службы Исарана с дипломатическом корпусе.
"По протоколу он должен был открыть банкет тостом. Он начал с того, что рассказал анекдот про двух рыб и сеть. Гости смеялись, пока не поняли, что это метафора о внешней политике. После этого уже никто не пил спокойно."
Естественно Тахо была на площади, естественно видела все своими глазами.
Исечвс онассидеоа на ступенях больницы, и чувствовала, как охватило состояние, которое вряд ли можно назвать просто «страхом» или «шоком». Это было нечто иное — как будто из её груди вырвали нечто горячее и живое, и осталась пустота, в которую тут же хлынули хаос и паника.
Сначала был ступор. Она не поверила — не потому, что не могла, а потому, что не захотела. Она просто застыла, не дыша, как если бы откажешься верить — и это перестанет быть правдой.
Потом — вспышка. Гнев, острый, направленный на весь мир: Кто допустил это? Почему его не уберегли? Почему он — он, чья жизнь значила так много, кому было суждено стать Эскани, кого она...
Нет, она не договорила даже про себя. Потому что если сказать это слово — всё станет ещё страшнее. Если признать, что любит — станет ясно, что может потерять.
И только после вспышки пришла настоящая боль. Глухая, вязкая, телесная. Боль, которую не заглушишь разумом, не отвлечёшь действиями. Она не помнила, как оказалась в больнице. Помнила только, как шла по коридору, ударяясь плечом о стены, как кто-то говорил ей: «Он ещё в операционной, мы ничего не знаем», и как она хотела закричать, но не могла — потому что голос утонул в горле.
Она села на холодный пол в коридоре. Прямо в своём чёрном пальто. Позади кто-то вызывал её по имени, но она не слышала. Она обнимала себя за плечи, словно хотела удержать изнутри что-то, что разрывалось — её сдержанность, её достоинство, её сердце.
И внутри неё всё повторяло одну мысль, как молитву, как заклинание:
«Пусть он выживет. Просто пусть он выживет. Всё остальное я переживу».
Это было почти на рассвете. Небо над Сарнаваром ещё не стало синим, но уже и не было чёрным. Молочный, тревожный свет раннего утра окрашивал улицы в сероватые тона. Тахо шла по пустому городу, не замечая ни ветра, ни прохлады. Она была в чёрном плаще, с распущенными волосами, без макияжа. В руках она сжимала какой-то клочок бумаги — адрес, записанный дрожащей рукой одной из монахинь из госпитального приюта: «Храм Святого Селия, открыт круглосуточно».
Она не верила. Не в их Бога. Не в их молитвы. Её путь был другим — с танцем у костра, с кровью предков, с духами холмов и древними песнями. Но сейчас всё было иначе. Сейчас тот, кого она любила, лежал под ножом. Исаран, сильный, упрямый, живой, — теперь он был где-то в темноте, на границе. И если хоть что-то могло помочь — она была готова это сделать. Даже это.
В храме было почти пусто. Один пожилой священник в дальнем углу, пара старушек. Воздух пах воском, ладаном, чем-то пряным и глубоким. Было тепло. И тихо.
Она не знала, куда идти. Просто села на одну из скамеек, под витражом. Прямо перед ней — распятие. Лицо Христа, вырезанное в дереве, было усталым, и оттого — близким.
Сначала она молчала. Долго. Потом, хрипло и почти не открывая губ, произнесла:
— Я не знаю, слышишь ли ты таких, как я. Я даже не уверена, кто ты. Но он — твой. Он говорит с тобой. Он верит. А я... Я люблю его. И я не могу его потерять.
Она сжала пальцы так, что ногти впились в ладони.
— Возьми мою силу. Моё здоровье. Возьми что хочешь. Только не его.
И слёзы хлынули. Не торжественные, красивые, как в поэзии. А настоящие — мокрые, некрасивые, бесконтрольные. Она плакала, как никогда не позволяла себе: не как внучка главы плетения, не как кандидатка в Эскани, не как гордая женщина. А как человек, потерявший точку опоры.
Она приседает, чтобы рассмотреть надпись:
>Маарив Уто-Алайна. Бесплетельный.
Дата смерти: — 1202 (от переплетения миров) 1995 ( по внешнему календарю) Апрель, 19.
Причина: фейта.
Тяжёлая детская болезнь, от которой страдали только сарнаварцы, пока не была изобретена прививка.
"Он умер за два года до изобретения прививки," — с горечью думает Лиара.
Мальчик смотрит на неё внимательно, слишком серьёзно для своего возраста.
— Ты похожа на маму, — говорит он тихо. — Но ты не мама.
— Меня зовут Лиара, — отвечает она, чувствуя, как дрожь пробегает по спине. — Я… я твоя младшая сестра.
Маарив кивает, и в этот момент в тишине слышится лёгкий треск — как будто где-то глубоко внутри дома рвётся тонкая нить.
Он дотрагивается до левой ноги.
—Почему... Почему она так болит? И голова. Левый глаз как будто чужой....
— Всё хорошо, — тихо говорит Лиара, хотя чувствует, что это ложь — для себя, а не для него. — Это скоро пройдёт.
Она осторожно усаживает Маарива на низкую постель у стены. Одеяло пахнет солнцем и чем-то детским. Лиара поправляет подушку, укрывает его.
Мальчик не отпускает её ладонь, сжимает маленькими пальцами, будто боится, что она исчезнет. Его дыхание постепенно выравнивается, веки опускаются, но он всё ещё шепчет:
— Не уходи.
— Я останусь, — отвечает она.
Тепло от его маленькой ладони странным образом пульсирует в её собственной руке, и с каждым мгновением ей становится тяжелее держать глаза открытыми. Она садится рядом на пол, прислонившись спиной к кровати, и чувствует, как сон, в котором она находится, накрывает её ещё одним, более глубоким слоем.
Мир вокруг чуть гаснет, стены и пол ускользают в мягкий серый туман, и Лиара будто проваливается куда-то вниз — в холодную, тихую глубину, где вместо звуков слышен лишь ровный гул крови в ушах.
Перед ней — узкий коридор без конца, и в самом его конце горит слабый, медленно пульсирующий красноватый свет, точно сердце, спрятанное в темноте.
Она очнулась на пляже. Теплый песок, крик чаек, шум волн.
— Приятного, конечно, мало, — сказал кто-то рядом, и голос был таким знакомым, что сердце у Лиары дрогнуло. — Но, насколько я понимаю, с современным протезированием ты сможешь ходить, бегать… даже танцевать.
Она повернула голову на звук и замерла. Отец. Измученный болезнью при жизни, сгорбленный, последние месяцы неспособный даже перевернуться с боку на бок без чужой помощи, — теперь он сидел в шезлонге, в лёгкой пляжной рубахе, со стаканом коктейля в руке, как будто никогда и не болел.
Рядом, во втором шезлонге, — Исаран. Венец эскани нелепо смотрелся с яркими пляжными шортами, но почему-то ему шло. Он лениво покачивал бокалом с долькой лайма и говорил, не глядя на Лиару:
— Да, Личар, я понимаю. Просто… немного обидно. Ты ведь знаешь, у меня достаточно доказательств, чтобы уничтожить эту ведьму, но я…
Отец — Личар — тихо рассмеялся, подмигнул собеседнику:
— Да… тёща моя удивительная женщина.
Волна подкатила к их ногам, и шум моря на миг заглушил их слова. Лиара чувствовала, как песок под ладонями становится прохладным, как больничные простыни.
Лиара приподнимается на локтях. Песок тёплый, мягкий, и она чувствует, как он просыпается сквозь пальцы, но её внимание приковано к двум мужчинам.
Исаран откидывается в шезлонге, держит бокал с чем-то ярким, в котором лениво плавает долька лайма. Его рыжие волосы слегка растрёпаны морским ветром, а седая прядь, появившаяся недавно, почему-то выглядит здесь органично — как будто она всегда была.
Отец — Личар — выглядит моложе, чем в её воспоминаниях, хотя в чертах лица всё ещё живёт усталость прожитых лет. Он подмигивает Исарану, как старому приятелю, и, прихлёбывая коктейль, продолжает:
— Знаешь, она ведь никогда не делает что-то просто так. Если уж оставила тебя в живых — значит, ты ей зачем-то нужен.
Исаран усмехается, но не спорит.
— Может быть. Но я хочу знать, зачем.
— А ты спроси, — пожимает плечами Личар. — У неё язык острый, но она всегда говорит правду. Особенно, когда это больно.
Волна накатывает на берег, и на миг их голоса тонут в шорохе воды. Лиара не понимает — это они про её бабушку, Шоланну? Про кого-то ещё?
Отец вдруг поворачивается прямо к ней и, словно замечая впервые, поднимает бокал:
— Лиара, доченька, иди к нам. Ты ведь для этого и здесь, да?
А Исаран, не глядя на неё, произносит так, будто отвечает на вопрос, который она ещё не задала:
— Да, я слышу тебя даже во сне.
Песок под её ладонями становится прохладным, как простыни больничной палаты.
@joel_sarnavarblog
Сарнаварская монархия: традиции и новшества.( 2028 год)
Скоро состоится венчание на царство нового эскани — событие, которое в нашем Сарнаваре всегда наполнено глубоким символизмом. Интересно, что после этого момента Эскани официально лишается привычных фамилии, имён предков и даже права обращаться к нему на «вы». Вместо этого к монарху обращаются либо по имени, либо просто «мой эскани» — и всегда на «ты».
Это одна из уникальных традиций нашей монархии, которая подчёркивает, что эскани — не просто глава плетения или семьи, а живое воплощение всего народа, целостность и единство. Отказ от фамилии и обращений на «вы» символизирует слитность монарха и страны, его личность растворяется в высшей службе государству.
Для нас, наблюдателей со стороны и обычных граждан, это напоминает о важности личной связи с правителем, почти что духовной, где между народом и Эскани нет преград формального этикета. И хотя такой формат общения может показаться необычным, он укрепляет ощущение единства и ответственности.1
Что думаете? Насколько современные принципы власти могут уживаться с такими древними традициями?
#Сарнавар #Эскани #Монархия #Традиции #Политика #Культура
@joel_sarnavarblog ( 2025 год)
Интересный факт о сарнаварской монархии: честь в политической борьбе
Хотя в истории Сарнавара бывали заговоры и убийства правящих Эскани — да, сарнаварцы далеко не ангелы — ни разу не зафиксировано, чтобы проигравшие кандидаты на пост Эскани участвовали в подобных заговорах или пытались дискредитировать победителя.
Выборы Эскани — это борьба сильнейших плетений и ярчайших личностей, но даже в самых жестких политических играх соперники умеют сохранять чувство чести и уважения к результату. Проигравшие никогда не шли на тёмные интриги против победителя, оставляя этот мрак другим силам.
В этом кроется одна из уникальных черт сарнаварской монархии — несмотря на всю драму и сложность власти, конкуренция остаётся честной и признанной всеми сторонами.
Как думаете, откуда берётся такое уважение к правилам игры?
#Сарнавар #Эскани #Политика #Монархия #Честь #Культура
***
@joel_sarnavarblog
Самые громкие заговоры против Эскани в истории Сарнавара ( 2027 год)
История нашей монархии знает немало ярких и тёмных страниц, и заговоры против Эскани — среди самых драматичных. Вот лишь несколько, вошедших в хроники: Заговор Дяди — пожалуй, самый известный. Молодой Эскани пытался навести порядок и прекратить взяточничество в своём плетении, но именно это спровоцировало его дядю, влиятельного советника, организовать покушение. Заговор был раскрыт в последний момент, а сам дядя до конца утверждал, что действовал «ради стабильности».
Дело о поющем кубке — попытка отравления через церемониальный кубок во время праздника Обновления Плетений. Особенность церемонии — нельзя остановится, если уже пригубил. Заговорщиками оказалась группа советников, опасавшихся реформ в армии.
Тихая ночь в Зале Ветров — заговор, в котором участвовали несколько телохранителей Эскани. Их план был прост: устранить правителя во сне и выдать смерть за несчастный случай. Главным мотивом стала месть за изгнание их родственников из столицы.
Падение на мосту Ривар — инсценированная «авария» во время парада. Кинетическая ловушка, замаскированная под поломку конструкции, должна была сбросить Эскани в реку. Идея принадлежала радикальной группе бесплетельных, но её быстро раскрыли.
Эти истории напоминают, что сарнаварская монархия — не безоблачная идиллия, а живая система, где власть всегда балансирует между служением, амбициями и опасностями.
Интересно, что ни в одном из этих заговоров не участвовали проигравшие кандидаты на трон — и это уникальная традиция политической чести.
#Сарнавар #Эскани #История #Заговоры #Политика
***
@joel_sarnavarblog.
Кровавое венчание ( 2028 год)
Прошли сутки, а перед глазами всё ещё та самая площадь. Шум, солнце, флаги — и вдруг… тишина. Странная, короткая, как будто весь мир на секунду перестал дышать. А потом — крик. Люди рванули в стороны, кто-то упал, кто-то закрыл голову руками.
Я помню, как стоял, цепляясь пальцами за холодный металл ограждения, и пытался понять, что вообще происходит. Видел, как охрана сомкнулась вокруг эскани, как один из них буквально заслонил его собой. Всё это было одновременно замедленным кино и паникой на полной скорости.
Сарнавар сегодня другой. На улицах говорят тише. Даже в кафе, где обычно грохочет музыка, я слышал, как ложки звенят о чашки. Никто не спорит, все будто считают слова.
Я тоже. Потому что в тот момент я впервые понял: эта страна для меня уже не «где-то». Это мой дом, и всё, что происходит с её лидером, уже не про политику, а про нас всех.
P. S. Да, здесь есть обычай — о тяжело раненом начинают рассказывать только хорошее. Сейчас ищу что-нибудь интересное в Нити, переведу для вас. Надеюсь это поможет отвлечься.
***
@joel_sarnavarblog
Доброе слово об эскани Исаране ( 2028 год)
В Сарнаваре есть удивительная традиция. Когда кто-то тяжело болен, о нём начинают много говорить. Рассказывать хорошие, смешные и просто тёплые истории. Считается, что так можно уговорить Плетение не расставаться с такой ценной нитью и помочь человеку выздороветь.
А если речь идёт про болеющего главу государства — масштабы становятся… ну, мягко говоря, невообразимыми.
Я нашёл и перевёл для вас воспоминания об Исаране от очень разных людей — от детства до сегодняшних дней.
Детство и юность
Воспитатель в детском доме
"Он был единственным ребёнком, который в четыре года попросил у меня не игрушку, а карту мира. Сказал, что хочет узнать, куда можно уехать, если он когда-нибудь надоест всем. Я принесла старый школьный атлас, и он две недели спал с ним под подушкой."
Его духовник
"Когда он был подростком, пришёл ко мне и спросил: «Если я никогда не смогу врать, это благословение или проклятие?» Я сказал — благословение. А он ответил: «Ну, тогда благословите меня ещё и умением молчать»."
Преподаватель в университете
"Однажды он на экзамене отказался отвечать на вопрос, потому что в формулировке была ошибка. Сказал: «Я не могу сказать неправду, даже если это ради зачёта». Пришлось переписывать билет. Он сдал на отлично, но я до сих пор не уверена, кто кого тогда экзаменовал.
Сослуживец в армии
"В нашей роте был парень, который вечно воровал сахар из пайков. Исаран не стал его сдавать, а просто принёс целый мешок сахара и поставил перед ним: «Ешь. Но если умрёшь от сладкого — я тебя предупреждал». Тот больше не воровал."
Первые годы в политике.
"На совещании он слушал час, как спорят два чиновника, и вдруг сказал: «Если вы оба правы, значит, оба ошибаетесь в чём-то важном».
Организатор приёма при Сарнаварском посольстве во Франци, времён службы Исарана с дипломатическом корпусе.
"По протоколу он должен был открыть банкет тостом. Он начал с того, что рассказал анекдот про двух рыб и сеть. Гости смеялись, пока не поняли, что это метафора о внешней политике. После этого уже никто не пил спокойно."
***
Естественно Тахо была на площади, естественно видела все своими глазами.
Исечвс онассидеоа на ступенях больницы, и чувствовала, как охватило состояние, которое вряд ли можно назвать просто «страхом» или «шоком». Это было нечто иное — как будто из её груди вырвали нечто горячее и живое, и осталась пустота, в которую тут же хлынули хаос и паника.
Сначала был ступор. Она не поверила — не потому, что не могла, а потому, что не захотела. Она просто застыла, не дыша, как если бы откажешься верить — и это перестанет быть правдой.
Потом — вспышка. Гнев, острый, направленный на весь мир: Кто допустил это? Почему его не уберегли? Почему он — он, чья жизнь значила так много, кому было суждено стать Эскани, кого она...
Нет, она не договорила даже про себя. Потому что если сказать это слово — всё станет ещё страшнее. Если признать, что любит — станет ясно, что может потерять.
И только после вспышки пришла настоящая боль. Глухая, вязкая, телесная. Боль, которую не заглушишь разумом, не отвлечёшь действиями. Она не помнила, как оказалась в больнице. Помнила только, как шла по коридору, ударяясь плечом о стены, как кто-то говорил ей: «Он ещё в операционной, мы ничего не знаем», и как она хотела закричать, но не могла — потому что голос утонул в горле.
Она села на холодный пол в коридоре. Прямо в своём чёрном пальто. Позади кто-то вызывал её по имени, но она не слышала. Она обнимала себя за плечи, словно хотела удержать изнутри что-то, что разрывалось — её сдержанность, её достоинство, её сердце.
И внутри неё всё повторяло одну мысль, как молитву, как заклинание:
«Пусть он выживет. Просто пусть он выживет. Всё остальное я переживу».
Это было почти на рассвете. Небо над Сарнаваром ещё не стало синим, но уже и не было чёрным. Молочный, тревожный свет раннего утра окрашивал улицы в сероватые тона. Тахо шла по пустому городу, не замечая ни ветра, ни прохлады. Она была в чёрном плаще, с распущенными волосами, без макияжа. В руках она сжимала какой-то клочок бумаги — адрес, записанный дрожащей рукой одной из монахинь из госпитального приюта: «Храм Святого Селия, открыт круглосуточно».
Она не верила. Не в их Бога. Не в их молитвы. Её путь был другим — с танцем у костра, с кровью предков, с духами холмов и древними песнями. Но сейчас всё было иначе. Сейчас тот, кого она любила, лежал под ножом. Исаран, сильный, упрямый, живой, — теперь он был где-то в темноте, на границе. И если хоть что-то могло помочь — она была готова это сделать. Даже это.
В храме было почти пусто. Один пожилой священник в дальнем углу, пара старушек. Воздух пах воском, ладаном, чем-то пряным и глубоким. Было тепло. И тихо.
Она не знала, куда идти. Просто села на одну из скамеек, под витражом. Прямо перед ней — распятие. Лицо Христа, вырезанное в дереве, было усталым, и оттого — близким.
Сначала она молчала. Долго. Потом, хрипло и почти не открывая губ, произнесла:
— Я не знаю, слышишь ли ты таких, как я. Я даже не уверена, кто ты. Но он — твой. Он говорит с тобой. Он верит. А я... Я люблю его. И я не могу его потерять.
Она сжала пальцы так, что ногти впились в ладони.
— Возьми мою силу. Моё здоровье. Возьми что хочешь. Только не его.
И слёзы хлынули. Не торжественные, красивые, как в поэзии. А настоящие — мокрые, некрасивые, бесконтрольные. Она плакала, как никогда не позволяла себе: не как внучка главы плетения, не как кандидатка в Эскани, не как гордая женщина. А как человек, потерявший точку опоры.
