История №2. «Сын и его долги»
Другой «сыщик» вытащил слухи о том, что сын одного из советников должен крупную сумму в игорном доме за границей. Да, правда. Советник сам пришёл и сказал: «Да, мой сын должен, я помогу выплатить. Но долг — его, а не страны». И этим всё закончилось. Система отделяет личное и общественное жёстко.
История №3. «Исаран и невеста»
Самый тонкий случай. Многие не знают, но у нынешнего Эскани была невеста. Молодая женщина из уважаемого плетения. Свадьба почти готовилась… и вдруг — раз, и она уехала в Европу. Без скандала, без громких слов, просто уехала. И всё. Ни строчек в хрониках, ни обсуждений в газетах.
Почему? Потому что личное — неприкосновенно. Да, шёпотом об этом знают. Но никто не вправе комментировать. Для народа важнее не то, кто стоит рядом с Эскани на балконе, а то, как он ведёт страну.
И вот в этом, пожалуй, главная разница между Сарнаваром и остальным миром: тут жёлтая пресса пробовала взлететь, но крылья ей подрезали сами люди. Они просто не дают скандалу стать топливом для разговоров.
Можно ли сказать, что это идеально? Не уверен. Я всё ещё американец, мне иногда не хватает «сочной» драмы на первых полосах. Но тут она никому не нужна.
Один из подписчиков спросил: «А хоть раз вообще сработал какой-нибудь грязный приём в сарнаварской политике?»
Короткий ответ: нет, по-настоящему — ни разу. Длинный — смотри ниже
Сарнаварцы очень быстро перенимают хорошие практики извне (энергетика, транспорт, медицина, образование), но вот с грязными приёмами у них всё наоборот. Каждый политик, кто пробовал копировать приёмы из «внешней» политической кухни, заканчивал одинаково: провалом.
Пример первый. Один кандидат попытался вбросить компромат про соперника через «анонимный источник». Проблема в том, что в стране, где почти у каждого есть дар, ложь не просто вскрывается — она ощущается. В итоге кандидат не только проиграл, но и его плетение публично принесло извинения.
Пример второй. Были попытки использовать «медовые ловушки» — но в обществе, где личная жизнь уважительно охраняется, а брак и любовь не табуированы, это выглядело скорее как неловкая комедия, чем как скандал. В итоге же кандидата высмеяли, и он сам стал героем шуток.
Пример третий. Шантаж? В стране, где главное богатство человека — это его нить (его поступки и дела, вплетённые в общее), скрывать тёмные тайны почти бессмысленно. Те, у кого они есть, обычно рассказывают о них сами, заранее, превращая уязвимость в силу.
Вывод: грязные приёмы не работают не потому, что их не пробовали, а потому что сама культурная среда их обнуляет. Попытка сыграть «как в мире» в Сарнаваре выглядит так же нелепо, как если бы кто-то пришёл в храм с мегафоном и начал продавать страховки.
И да, когда спрашивают «а был ли хоть один случай, чтобы это сработало?» — все смеются. Потому что в Сарнаваре единственное, что можно «выиграть» грязью — это презрение.
А сюда я выкладываю всякую прикольную фигню про свои книжки. Размышления, плод генерацией ИИ и всякое такое.
https://t.me/ketibri_i_ee_knigi
Маарив Уто Ранир Ленгари родился преждевременно, шестимесячным. Никто не мог предсказать, выживет ли малыш. По сарнаварскому обычаю, в подобных случаях ребёнка называли в честь недавно умершего родственника — близкого по возрасту и крови. А кто мог быть ближе, чем единокровный старший брат, умерший трёхлетним от фейты? Имя должно было «запутать смерть» — показать, что она уже забрала кого-то с этим именем из плетения. Для семьи это был старинный ритуал, простой и почти магический. Странно, но именно этот обряд помог: Маарив вырос здоровым, крепким, румяным и широкоплечим — никто бы и подумать не мог, что когда-то он лежал в кювезе на ИВЛ.
В глубине души Маарив всегда испытывал благодарность к своему тезке — ребёнку отца от первого брака, который умер в три года. Если бы не его ранняя смерть, существовал бы вообще он, другой Маарив Ленгари, недавно окончивший полицейскую академию и теперь шагающий по городу в составе патруля?
В память о неведомом брате Маарив в День Поминовения всегда ставил свечку в храме — так приучила его мать, Ранира, урождённая Тровели, ныне Ленгари. К первой жене своего мужа она не испытывала ничего, кроме сострадания, и к несчастному мальчику, сгоревшему в лихорадке, — тоже.
Солнечные лучи пробивались сквозь тяжёлые шторы особняка. В доме было тихо: старшие братья давно разъехались — один в столицу, другой в северные районы; отец уже ушёл на службу в министерство. Только Ранира, мать, ходила по дому лёгкими шагами, а из кухни тянулся запах свежего хлеба.
Маарив сидел на краю кровати и поправлял ремни на форменной куртке. Ранира вошла с чашкой чая и привычным внимательным взглядом оглядела сына.
— Ты ремни перетянул, — заметила она. — На дежурстве должно быть удобно, а не как на параде. Чтобы, если что, бежать за преступником было легко.
— Мам, так положено, — отозвался Маарив, но послушно ослабил пряжку.
Ранира улыбнулась, поставила чашку на стол и достала из кармана сложенный платок, вышитый защитными узорами. — Возьми. Всегда пригодится. И не смей говорить, что у настоящего стража нет времени на такие мелочи.
Маарив закатил глаза, но аккуратно убрал платок в нагрудный карман.
— Всё равно непривычно, — сказал он, застёгивая кобуру. — Вчера был практикантом, а сегодня уже полноценный патрульный.
— Значит, вырос, — просто ответила мать. — Ты всегда был бойцом, милый.
Он хмыкнул, вспомнив историю, которую слышал сотни раз: как его, крошечного шестимесячного, положили под колпаки аппаратов, а мать сидела у стекла сутками, напевая молитвы и колыбельные. Как она тайком встретилась с первой женой своего мужа, и та, по обычаю, дала благословение назвать ребёнка именем её сына. В войну между плетениями Ранира не верила: «Мы все сарнаварцы, мы все в одном плетении», — говорила она. А кто поймёт мать, у которой жизнь ребёнка висит на волоске, лучше, чем мать, потерявшая ребёнка?
Маарив слышал эту историю тысячи раз. Подростком морщился и закатывал глаза, теперь — лишь тепло улыбался. И всё же именно её голос успокаивал сильнее любой молитвы, аффирмации, медитации или инструкции командира.
Они вышли на крыльцо вместе. Двор особняка был ещё в утренней тени, и Маарив на миг задержался, позволяя себе раствориться в ней — дар отзывался лёгким щекотанием в коже. Потом шагнул к калитке, где стоял электровелосипед, на котором он добирался до службы.
— Иди, — сказала Ранира. — Делай так, чтобы о тебе говорили не как о сыне Уто Ленгари, а как о Маариве Ленгари, стражнике.
Маарив кивнул и направился к велосипеду. Его первое настоящее дежурство начиналось.
— Ну что, Ленгари-младший, готов к великой службе? — усмехнулся сержант Арев, поднимая воротник в тщетной попытке спор,таится от утреннего ветра. — Только смотри не перепутай: преступников ловим, досматриваем. Девчонкам красивым улыбаемся, но не щупаем. И посреди бела дня не растворяйся в кофейне, чтобы смыться пожрать.
— Очень смешно, — буркнул Маарив, поправляя форменную куртку.
— А я что? Правду говорю. С таким даром, как у тебя — «растворение в тенях» — либо в стражу, либо к самим преступникам. Третьего не дано, — подмигнул Арев. — Кстати, спорим на ужин: твой номер не прокатит против Шакала Крованa. Мы его месяц пасём, всё без толку. Камеры его хату не берут, охрана глаза выклюет. Чертов старик управляет стаей воронов, крысами, собаками,котами, чуть ли не жукам может втолковать какую нибудь простую задачу... всякой живностью управляет, в этом его дар... а кто сунется в подвал находит там бочки с соленьями, да контрабандный коньяк. За который хорошо если штраф... .
Маарив поджал губы.
— А если у меня получится?
— Тогда ты не только не поставишь нам ужин как новенький, — Арев усмехнулся, — но и с тебя снимут ярлык «зелёного». Убивать тебя Шакал и его люди не станут, даже пугать не будут… Но знай: эти засранцы самого грустного пошиба, в подвале что-то обделывают. Мы точно знаем. А как только появляется стража — все куда-то растворяются.
Маарив скользнул в темноту так, как умел только он. Ворота особняка Шакала охраняли двое, внутри сновали люди, а камеры словно нарочно «не замечали» тень, проскользнувшую мимо. Сердце билось так громко, что казалось — вот-вот выдаст.
Он миновал коридор, лестницу и замер у массивной двери в подвал. Слышался странный запах — горелого железа и чего-то ещё, приторного, тяжёлого.
Маарив прошёл внутрь. И обомлел.
Трое. Три обугленных трупа. Даже в почерневших, полу рассыпавшихся останках угадывалось движение — судорога, отчаянная попытка закрыться руками. Один прикрыл лицо локтем: кожа и кости сгорели, но поза осталась. Другой будто пытался отползти к стене — по полу тянулись следы, похожие на царапины. У третьего пальцы сжались в кулаки так крепко, что кости потрескались.
Огонь не просто убил — он застал их живыми, загнал в угол, и в этих позах застыла беспомощная оборона.
Маарив зажмурился, потом снова открыл глаза — и заметил.
В самом центре подвала был круг. Кто-то попытался его замести, сравнять с грязью и копотью, но действовал в спешке: очертания всё равно угадывались.
Он вздрогнул так, что фонарь качнулся в руке.
Маариву в детстве часто рассказывали про пожар в доме Ленгари. Тогда в Большой комнате горел огонь такой силы, что сжёг всё вокруг, но в центре остался круг чистого камня. Никто не погиб — люди успели выбраться. Но о круге говорили шёпотом: «месть Шоланны Кашвад». Когда дом восстановили, след не стали стирать: накрыли оргстеклом, как памятник. Гостям показывали, будто реликвию.
Теперь, глядя на подвал Шакала, Маарив почувствовал, как холодеют ладони. Совпадение? Или…
Он сглотнул и отступил на шаг, стараясь дышать ровнее.
Круг. Опять круг.
Маарив зажал рот, чтобы не закричать, и вырвался обратно.
— Ну что, герой, вернулся? — лениво спросил Арев, не заметив, как дрожат руки новобранца. — Давай, рассказывай, что у них в подвале? Бочонки с вином?
— Ребята… — хрипло сказал Маарив. — Там… трупы. Обгорелые. Вонь такая...меня чуть не вывернуло.
Смех сержанта оборвался. В патрульной повозке наступила тишина.
— Ну-ка, повтори, — нахмурился Арев. — Ты уверен, что не перепутал? Может, мешки с углём? Или жаровни?
— Да ладно, — вмешался другой. — У Шакала максимум нелегалка да спиртное. С чего бы там горелым мясом вонять?
— А давайте проверим, — предложил Арев. — Чтобы наш юнец понял, что мы тут не детективные романы читаем.
Вчетвером они направились к подвалу уже не таясь. Сам Шакал встретил их с подобострастной улыбкой, изображая самого примерного бесплетельного на свете. «Обыск?» — ахал он. «Господа стража хотят осмотреть подвал? Конечно, конечно!»
Сначала старшие держались расслабленно. Кто-то даже подшутил: «Вот сейчас вместо трупов обнаружим банки с соленьями». Шакал угодливо хихикал: «Свои, лучшие огурцы во всём Баркате! Господа стража могут взять себе на пробу».
Сержант цыкнул:
— Но-но. Это уже взятка, Шакал. Не переигрывай.
Но стоило отпереть дверь и шагнуть внутрь — все голоса смолкли.
Запах ударил в лицо сразу: приторный, кислый, с гарью. Фонарь выхватил из полумрака три тела. Чёрные, обугленные, с вывернутыми руками.
— Плетением клянусь… — выдохнул Арев уже без насмешки.
Старший страж, единственный, у кого не дрогнула рука, наклонился к останкам. Провёл пальцем по челюсти — что-то блеснуло. Он достал щипцы, щёлкнул и вынул искусственный золотой зуб. На боку — крошечная гравировка.
— Вот дьявол… — прошептал он. — У каждого. Смотри.
Они поочерёдно проверили три трупа. И у каждого действительно оказался зуб с выгравированным кодом.
— Это не пьянчужки с рынка, — сказал Арев, глядя на Маарива уже совсем иначе. — Это гайийские наёмники. Всё, Шакал, доигрался ты. Доигрался.
Посты Джоэла.
Преступный мир Сарнавара: кто здесь кто
Я люблю изучать местные реалии, и, честно говоря, преступный мир Сарнавара — это отдельная вселенная. Чтобы понимать масштабы, я попробовал разложить его на категории. Так сказать, «профиль преступника» с сарнаварским колоритом.
50% — бесплетельные.
То есть люди без семейного плетения. Часто это те, кого изгоняли из плетений за что-то противозаконное. У них нет «коллективной защиты», зато есть свобода действовать… по своим правилам. Грубо говоря, если хотите найти «классических бандитов», ищите здесь.
30% — выходцы из соседних государств.
Большая часть прибывает из трёх княжеств на границе. Иногда это предприниматели «с не совсем чистыми методами», иногда просто люди, ищущие легкий путь в чужой стране. Ловко перемешиваются с местными, так что отличить непросто.
Оставшиеся 20% — сарнаварцы из плетений.
Те, кто официально связан с кланами, но умудрился «не попасться». Скажем прямо, это самая хитрая категория. Они умеют прятаться под щитом традиций, а когда что-то идёт не так, плетение их не выдаёт — пока не поймают.
Итог: если бы я делал карту преступного мира Сарнавара, она бы выглядела как странный пазл: половина без правил, треть — пришельцы, пятая часть — тайные плетельные «акулы».
Вывод простой: в этой стране, как и везде, кто хитрее, тот и живёт дольше. Но в Сарнаваре хитрость часто сочетается с магией, интригами и семейными связями.
P.S. Если кто-то решит сравнить с Нью-Йорком или Лондоном — предупреждаю: тут свои законы и свои хитрости.
Стражи, работа и преступность по-сарнаварски
Одна из вещей, которая меня поражает в Сарнаваре, — это отношение к безопасности и к работе вообще.
Алкоголизм? Низкий уровень.
Наркомания и торговля наркотиками? Да, есть (это всё-таки человеческая природа), но в заметно меньших масштабах, чем в большинстве стран, где я жил.
Бытовые преступления? Случаются, но не задают тон всей жизни.
Что особенно интересно: отчётность полиции — а точнее, стражей (так здесь официально называют стражу порядка, звучит очень средневеково) — полностью прозрачна. И самое удивительное: никто не требует от них «плана по раскрываемости». Нет этого странного давления «любым способом показать красивые цифры».
Стражи работают честно, по-человечески, с полной самоотдачей. И, кажется, именно поэтому уровень доверия к ним высокий.
Впрочем, в Сарнаваре это закономерность: работать на нелюбимой работе тут считается чуть ли не диагнозом. Если человек занимается делом, которое ему не по душе, он вызывает скорее сочувствие, чем уважение.
В итоге имеем интересный баланс: люди делают то, что любят — меньше усталости и цинизма — меньше бытовой агрессии — меньше преступлений. Простая формула, но работает.
P.S. Я всё ещё думаю, как бы выглядел Нью-Йорк, если бы у нас полиция называлась «Стражи Манхэттена». Звучит как сериал, но в Сарнаваре это — будни.
В комментариях меня спрашивали:
А что делают со стражами, если они вдруг начинают халтурить? Увольняют? Или на них тоже смотрят как на «людей не на своём месте»?
Тут всё гораздо мягче и… человечнее. Если человек явно выгорел, или это замечает начальство/коллеги/подчинённые/клиенты, ему могут прямо предложить сходить к профориентологу. Тут это нормальная практика — не «позор», а забота.
Поменять профессию, даже радикально — это в Сарнаваре не «прыжок в пропасть», а абсолютно нормальный шаг.
Другой «сыщик» вытащил слухи о том, что сын одного из советников должен крупную сумму в игорном доме за границей. Да, правда. Советник сам пришёл и сказал: «Да, мой сын должен, я помогу выплатить. Но долг — его, а не страны». И этим всё закончилось. Система отделяет личное и общественное жёстко.
История №3. «Исаран и невеста»
Самый тонкий случай. Многие не знают, но у нынешнего Эскани была невеста. Молодая женщина из уважаемого плетения. Свадьба почти готовилась… и вдруг — раз, и она уехала в Европу. Без скандала, без громких слов, просто уехала. И всё. Ни строчек в хрониках, ни обсуждений в газетах.
Почему? Потому что личное — неприкосновенно. Да, шёпотом об этом знают. Но никто не вправе комментировать. Для народа важнее не то, кто стоит рядом с Эскани на балконе, а то, как он ведёт страну.
И вот в этом, пожалуй, главная разница между Сарнаваром и остальным миром: тут жёлтая пресса пробовала взлететь, но крылья ей подрезали сами люди. Они просто не дают скандалу стать топливом для разговоров.
Можно ли сказать, что это идеально? Не уверен. Я всё ещё американец, мне иногда не хватает «сочной» драмы на первых полосах. Но тут она никому не нужна.
***
Один из подписчиков спросил: «А хоть раз вообще сработал какой-нибудь грязный приём в сарнаварской политике?»
Короткий ответ: нет, по-настоящему — ни разу. Длинный — смотри ниже
Сарнаварцы очень быстро перенимают хорошие практики извне (энергетика, транспорт, медицина, образование), но вот с грязными приёмами у них всё наоборот. Каждый политик, кто пробовал копировать приёмы из «внешней» политической кухни, заканчивал одинаково: провалом.
Пример первый. Один кандидат попытался вбросить компромат про соперника через «анонимный источник». Проблема в том, что в стране, где почти у каждого есть дар, ложь не просто вскрывается — она ощущается. В итоге кандидат не только проиграл, но и его плетение публично принесло извинения.
Пример второй. Были попытки использовать «медовые ловушки» — но в обществе, где личная жизнь уважительно охраняется, а брак и любовь не табуированы, это выглядело скорее как неловкая комедия, чем как скандал. В итоге же кандидата высмеяли, и он сам стал героем шуток.
Пример третий. Шантаж? В стране, где главное богатство человека — это его нить (его поступки и дела, вплетённые в общее), скрывать тёмные тайны почти бессмысленно. Те, у кого они есть, обычно рассказывают о них сами, заранее, превращая уязвимость в силу.
Вывод: грязные приёмы не работают не потому, что их не пробовали, а потому что сама культурная среда их обнуляет. Попытка сыграть «как в мире» в Сарнаваре выглядит так же нелепо, как если бы кто-то пришёл в храм с мегафоном и начал продавать страховки.
И да, когда спрашивают «а был ли хоть один случай, чтобы это сработало?» — все смеются. Потому что в Сарнаваре единственное, что можно «выиграть» грязью — это презрение.
***
А сюда я выкладываю всякую прикольную фигню про свои книжки. Размышления, плод генерацией ИИ и всякое такое.
https://t.me/ketibri_i_ee_knigi
Прода от 04.09.2025, 17:12
Маарив Уто Ранир Ленгари родился преждевременно, шестимесячным. Никто не мог предсказать, выживет ли малыш. По сарнаварскому обычаю, в подобных случаях ребёнка называли в честь недавно умершего родственника — близкого по возрасту и крови. А кто мог быть ближе, чем единокровный старший брат, умерший трёхлетним от фейты? Имя должно было «запутать смерть» — показать, что она уже забрала кого-то с этим именем из плетения. Для семьи это был старинный ритуал, простой и почти магический. Странно, но именно этот обряд помог: Маарив вырос здоровым, крепким, румяным и широкоплечим — никто бы и подумать не мог, что когда-то он лежал в кювезе на ИВЛ.
В глубине души Маарив всегда испытывал благодарность к своему тезке — ребёнку отца от первого брака, который умер в три года. Если бы не его ранняя смерть, существовал бы вообще он, другой Маарив Ленгари, недавно окончивший полицейскую академию и теперь шагающий по городу в составе патруля?
В память о неведомом брате Маарив в День Поминовения всегда ставил свечку в храме — так приучила его мать, Ранира, урождённая Тровели, ныне Ленгари. К первой жене своего мужа она не испытывала ничего, кроме сострадания, и к несчастному мальчику, сгоревшему в лихорадке, — тоже.
Солнечные лучи пробивались сквозь тяжёлые шторы особняка. В доме было тихо: старшие братья давно разъехались — один в столицу, другой в северные районы; отец уже ушёл на службу в министерство. Только Ранира, мать, ходила по дому лёгкими шагами, а из кухни тянулся запах свежего хлеба.
Маарив сидел на краю кровати и поправлял ремни на форменной куртке. Ранира вошла с чашкой чая и привычным внимательным взглядом оглядела сына.
— Ты ремни перетянул, — заметила она. — На дежурстве должно быть удобно, а не как на параде. Чтобы, если что, бежать за преступником было легко.
— Мам, так положено, — отозвался Маарив, но послушно ослабил пряжку.
Ранира улыбнулась, поставила чашку на стол и достала из кармана сложенный платок, вышитый защитными узорами. — Возьми. Всегда пригодится. И не смей говорить, что у настоящего стража нет времени на такие мелочи.
Маарив закатил глаза, но аккуратно убрал платок в нагрудный карман.
— Всё равно непривычно, — сказал он, застёгивая кобуру. — Вчера был практикантом, а сегодня уже полноценный патрульный.
— Значит, вырос, — просто ответила мать. — Ты всегда был бойцом, милый.
Он хмыкнул, вспомнив историю, которую слышал сотни раз: как его, крошечного шестимесячного, положили под колпаки аппаратов, а мать сидела у стекла сутками, напевая молитвы и колыбельные. Как она тайком встретилась с первой женой своего мужа, и та, по обычаю, дала благословение назвать ребёнка именем её сына. В войну между плетениями Ранира не верила: «Мы все сарнаварцы, мы все в одном плетении», — говорила она. А кто поймёт мать, у которой жизнь ребёнка висит на волоске, лучше, чем мать, потерявшая ребёнка?
Маарив слышал эту историю тысячи раз. Подростком морщился и закатывал глаза, теперь — лишь тепло улыбался. И всё же именно её голос успокаивал сильнее любой молитвы, аффирмации, медитации или инструкции командира.
Они вышли на крыльцо вместе. Двор особняка был ещё в утренней тени, и Маарив на миг задержался, позволяя себе раствориться в ней — дар отзывался лёгким щекотанием в коже. Потом шагнул к калитке, где стоял электровелосипед, на котором он добирался до службы.
— Иди, — сказала Ранира. — Делай так, чтобы о тебе говорили не как о сыне Уто Ленгари, а как о Маариве Ленгари, стражнике.
Маарив кивнул и направился к велосипеду. Его первое настоящее дежурство начиналось.
***
— Ну что, Ленгари-младший, готов к великой службе? — усмехнулся сержант Арев, поднимая воротник в тщетной попытке спор,таится от утреннего ветра. — Только смотри не перепутай: преступников ловим, досматриваем. Девчонкам красивым улыбаемся, но не щупаем. И посреди бела дня не растворяйся в кофейне, чтобы смыться пожрать.
— Очень смешно, — буркнул Маарив, поправляя форменную куртку.
— А я что? Правду говорю. С таким даром, как у тебя — «растворение в тенях» — либо в стражу, либо к самим преступникам. Третьего не дано, — подмигнул Арев. — Кстати, спорим на ужин: твой номер не прокатит против Шакала Крованa. Мы его месяц пасём, всё без толку. Камеры его хату не берут, охрана глаза выклюет. Чертов старик управляет стаей воронов, крысами, собаками,котами, чуть ли не жукам может втолковать какую нибудь простую задачу... всякой живностью управляет, в этом его дар... а кто сунется в подвал находит там бочки с соленьями, да контрабандный коньяк. За который хорошо если штраф... .
Маарив поджал губы.
— А если у меня получится?
— Тогда ты не только не поставишь нам ужин как новенький, — Арев усмехнулся, — но и с тебя снимут ярлык «зелёного». Убивать тебя Шакал и его люди не станут, даже пугать не будут… Но знай: эти засранцы самого грустного пошиба, в подвале что-то обделывают. Мы точно знаем. А как только появляется стража — все куда-то растворяются.
Маарив скользнул в темноту так, как умел только он. Ворота особняка Шакала охраняли двое, внутри сновали люди, а камеры словно нарочно «не замечали» тень, проскользнувшую мимо. Сердце билось так громко, что казалось — вот-вот выдаст.
Он миновал коридор, лестницу и замер у массивной двери в подвал. Слышался странный запах — горелого железа и чего-то ещё, приторного, тяжёлого.
Маарив прошёл внутрь. И обомлел.
Трое. Три обугленных трупа. Даже в почерневших, полу рассыпавшихся останках угадывалось движение — судорога, отчаянная попытка закрыться руками. Один прикрыл лицо локтем: кожа и кости сгорели, но поза осталась. Другой будто пытался отползти к стене — по полу тянулись следы, похожие на царапины. У третьего пальцы сжались в кулаки так крепко, что кости потрескались.
Огонь не просто убил — он застал их живыми, загнал в угол, и в этих позах застыла беспомощная оборона.
Маарив зажмурился, потом снова открыл глаза — и заметил.
В самом центре подвала был круг. Кто-то попытался его замести, сравнять с грязью и копотью, но действовал в спешке: очертания всё равно угадывались.
Он вздрогнул так, что фонарь качнулся в руке.
Маариву в детстве часто рассказывали про пожар в доме Ленгари. Тогда в Большой комнате горел огонь такой силы, что сжёг всё вокруг, но в центре остался круг чистого камня. Никто не погиб — люди успели выбраться. Но о круге говорили шёпотом: «месть Шоланны Кашвад». Когда дом восстановили, след не стали стирать: накрыли оргстеклом, как памятник. Гостям показывали, будто реликвию.
Теперь, глядя на подвал Шакала, Маарив почувствовал, как холодеют ладони. Совпадение? Или…
Он сглотнул и отступил на шаг, стараясь дышать ровнее.
Круг. Опять круг.
Маарив зажал рот, чтобы не закричать, и вырвался обратно.
— Ну что, герой, вернулся? — лениво спросил Арев, не заметив, как дрожат руки новобранца. — Давай, рассказывай, что у них в подвале? Бочонки с вином?
— Ребята… — хрипло сказал Маарив. — Там… трупы. Обгорелые. Вонь такая...меня чуть не вывернуло.
Смех сержанта оборвался. В патрульной повозке наступила тишина.
— Ну-ка, повтори, — нахмурился Арев. — Ты уверен, что не перепутал? Может, мешки с углём? Или жаровни?
— Да ладно, — вмешался другой. — У Шакала максимум нелегалка да спиртное. С чего бы там горелым мясом вонять?
— А давайте проверим, — предложил Арев. — Чтобы наш юнец понял, что мы тут не детективные романы читаем.
Вчетвером они направились к подвалу уже не таясь. Сам Шакал встретил их с подобострастной улыбкой, изображая самого примерного бесплетельного на свете. «Обыск?» — ахал он. «Господа стража хотят осмотреть подвал? Конечно, конечно!»
Сначала старшие держались расслабленно. Кто-то даже подшутил: «Вот сейчас вместо трупов обнаружим банки с соленьями». Шакал угодливо хихикал: «Свои, лучшие огурцы во всём Баркате! Господа стража могут взять себе на пробу».
Сержант цыкнул:
— Но-но. Это уже взятка, Шакал. Не переигрывай.
Но стоило отпереть дверь и шагнуть внутрь — все голоса смолкли.
Запах ударил в лицо сразу: приторный, кислый, с гарью. Фонарь выхватил из полумрака три тела. Чёрные, обугленные, с вывернутыми руками.
— Плетением клянусь… — выдохнул Арев уже без насмешки.
Старший страж, единственный, у кого не дрогнула рука, наклонился к останкам. Провёл пальцем по челюсти — что-то блеснуло. Он достал щипцы, щёлкнул и вынул искусственный золотой зуб. На боку — крошечная гравировка.
— Вот дьявол… — прошептал он. — У каждого. Смотри.
Они поочерёдно проверили три трупа. И у каждого действительно оказался зуб с выгравированным кодом.
— Это не пьянчужки с рынка, — сказал Арев, глядя на Маарива уже совсем иначе. — Это гайийские наёмники. Всё, Шакал, доигрался ты. Доигрался.
Посты Джоэла.
***
Преступный мир Сарнавара: кто здесь кто
Я люблю изучать местные реалии, и, честно говоря, преступный мир Сарнавара — это отдельная вселенная. Чтобы понимать масштабы, я попробовал разложить его на категории. Так сказать, «профиль преступника» с сарнаварским колоритом.
50% — бесплетельные.
То есть люди без семейного плетения. Часто это те, кого изгоняли из плетений за что-то противозаконное. У них нет «коллективной защиты», зато есть свобода действовать… по своим правилам. Грубо говоря, если хотите найти «классических бандитов», ищите здесь.
30% — выходцы из соседних государств.
Большая часть прибывает из трёх княжеств на границе. Иногда это предприниматели «с не совсем чистыми методами», иногда просто люди, ищущие легкий путь в чужой стране. Ловко перемешиваются с местными, так что отличить непросто.
Оставшиеся 20% — сарнаварцы из плетений.
Те, кто официально связан с кланами, но умудрился «не попасться». Скажем прямо, это самая хитрая категория. Они умеют прятаться под щитом традиций, а когда что-то идёт не так, плетение их не выдаёт — пока не поймают.
Итог: если бы я делал карту преступного мира Сарнавара, она бы выглядела как странный пазл: половина без правил, треть — пришельцы, пятая часть — тайные плетельные «акулы».
Вывод простой: в этой стране, как и везде, кто хитрее, тот и живёт дольше. Но в Сарнаваре хитрость часто сочетается с магией, интригами и семейными связями.
P.S. Если кто-то решит сравнить с Нью-Йорком или Лондоном — предупреждаю: тут свои законы и свои хитрости.
***
Стражи, работа и преступность по-сарнаварски
Одна из вещей, которая меня поражает в Сарнаваре, — это отношение к безопасности и к работе вообще.
Алкоголизм? Низкий уровень.
Наркомания и торговля наркотиками? Да, есть (это всё-таки человеческая природа), но в заметно меньших масштабах, чем в большинстве стран, где я жил.
Бытовые преступления? Случаются, но не задают тон всей жизни.
Что особенно интересно: отчётность полиции — а точнее, стражей (так здесь официально называют стражу порядка, звучит очень средневеково) — полностью прозрачна. И самое удивительное: никто не требует от них «плана по раскрываемости». Нет этого странного давления «любым способом показать красивые цифры».
Стражи работают честно, по-человечески, с полной самоотдачей. И, кажется, именно поэтому уровень доверия к ним высокий.
Впрочем, в Сарнаваре это закономерность: работать на нелюбимой работе тут считается чуть ли не диагнозом. Если человек занимается делом, которое ему не по душе, он вызывает скорее сочувствие, чем уважение.
В итоге имеем интересный баланс: люди делают то, что любят — меньше усталости и цинизма — меньше бытовой агрессии — меньше преступлений. Простая формула, но работает.
P.S. Я всё ещё думаю, как бы выглядел Нью-Йорк, если бы у нас полиция называлась «Стражи Манхэттена». Звучит как сериал, но в Сарнаваре это — будни.
В комментариях меня спрашивали:
А что делают со стражами, если они вдруг начинают халтурить? Увольняют? Или на них тоже смотрят как на «людей не на своём месте»?
Тут всё гораздо мягче и… человечнее. Если человек явно выгорел, или это замечает начальство/коллеги/подчинённые/клиенты, ему могут прямо предложить сходить к профориентологу. Тут это нормальная практика — не «позор», а забота.
Поменять профессию, даже радикально — это в Сарнаваре не «прыжок в пропасть», а абсолютно нормальный шаг.
