— Говорят, у вас тот же дар, что и у меня, — сказал он прямо.
Омар усмехнулся едва заметно:
— Редко встретишь того, с кем не нужно оговаривать правила игры.
Между ними словно растворилась привычная стена. В обществе других людей они оба всегда чуть сжимались — держали дар «на тормозах», чтобы не выхватить ненароком чужую неправду или не загнать кого-то в ловушку прямого ответа. Словно ходили среди хрупких сосудов, боясь случайного толчка.
Но здесь этого не требовалось.
Исаран слегка улыбнулся — неожиданно для себя.
— Значит, нам будет легко работать вместе.
Омар кивнул.
— Легко — и, возможно, слишком прямо для остальных.
Оба рассмеялись тихо, понимая, что впервые за много лет их слова не звучат как испытание.
— Как мы и договаривались, — сказал он, осторожно кладя бумаги на стол. — Чтобы никто не удивлялся, я принёс сразу подборку. Дела глав нынешних плетений.
Исаран вытянул первый протокол.
— Драка на празднике урожая, семнадцатилетний будущий глава едва не разбил чужой нос бутылкой. — Он поднял глаза. — Это, значит, компромат?
Следователь усмехнулся:
— Для хроники — да, для истории — пустяк.
Дальше: штрафы за превышение скорости, списки долгов, неуплата налогов, штрафы за превышение скорости, упоминания о любовных связях.
— А вот это, пожалуй, лучше держать в стороне, — сказал следователь, приоткрыв тонкую папку. — Глава плетения Саргел ночью полез в окно к своей тайной возлюбленной из соседнего рода. Перепутал этаж. Оказался в спальне почтенной вдовы. Получил по голове горшком, потом был вытолкан в коридор и избит метлой. В финале его подобрали свои и отвезли домой, где ему добавила ещё и жена.
Исаран прижал ладонь к лицу, чтобы скрыть улыбку.
— И это всё в архиве?
— Конечно. Бумага терпит всё.
Лишь когда он добрался до папки с пометкой «47/Л-25», улыбка исчезла.
— А это?
— Это — другое, — тихо сказал следователь. — Самое одиозное. Поджог дома Ленгари. Шоланна Кашвад.
Он выдержал паузу, будто хотел убедиться, что Исаран готов.
— Поверьте, никто не удивится, если молодой Эскани изучает такие дела. Вы должны знать характер людей, с которыми имеете дело. Но имейте в виду: Шоланна — совсем иной уровень. Остальные — живые люди со смешными слабостями. Она же — женщина, которая зажгла целый дом и ни на кого не указала пальцем.
Следователь подтолкнул папку поближе.
— Смотрите, мой эскани. И делайте свои выводы.
Архивное дело № 47/Л-25
О поджоге родового дома семейного плетения Ленгари
Дата происшествия: 17 числа месяца Шели, 25-й год царствования Эскани Рамо.
Описание события:
В 23:40 по свидетельствам жителей квартала в здании резиденции Ленгари возник пожар.
Пламя распространилось стремительно, полностью уничтожив постройку.
Жертв и пострадавших не зафиксировано.
Обвиняемая:
Шоланна Кашвад, дочь старейшины Кашвадского плетения, 32 года.
Доказательства:
– очевидцы видели обвиняемую у входа в дом за несколько минут до пожара;
– следы керосина и смолы в очагах горения;
– признание обвиняемой в совершении поджога.
Выписка из допроса
(протоколирован без сокращений; присутствовал одарённый с даром «разрушение лжи»)
> Следователь: Назовите имена тех, кто обучил вас приёмам обращения с огнём.
Подсудимая (закрывает уши ладонями, покачивается): Мои ошибки — это мои ошибки. Никто кроме меня не должен за них отвечать. Хотите казните, хотите сажайте пожизненно.
Следователь: Были ли у вас сообщники при поджоге?
Подсудимая: Мои ошибки — это мои ошибки. Ничего больше не скажу.
Дароносец: Лжи нет. Она считает себя единственной виновной.
Следователь: Подтверждаете, что именно вы зажгли пламя?
Подсудимая: Подтверждаю.
Заключение Совета:
Состав преступления установлен. Учитывая отсутствие человеческих жертв и ради предотвращения дальнейшей межплетённой вражды:
ПРИГОВОР: пять лет заключения в женской тюрьме, без свиданий и переписки, кроме одного бумажного письма в месяц.
Архивные пометки
«Приговор вступил в силу. Освобождена по истечении полного срока». (подпись канцелярии, 30.Шели.30)
«Дело пересматривалось в 28 году — изменений не внесено».
На полях карандашом: «Поведение демонстративное. На допросах упряма, склонна к провокациям».
Красный штамп: «Хранить вечно».
Омар вздохнул:
— У нее нет и не было собственного дара управления огнём, но ее муж, Сурдо был известен как «повелитель пламени», и у него было достаточно друзей с похожими способностями. Шоланна наверняка слышала от них рассказы — о том, как правильно «подкармливать» огонь, чтобы он не угасал, как создавать тягу, как использовать масло и воздух.
В ночь поджога она пришла одна. В руках — кожаный бурдюк с керосином, в сумке — несколько кусков смолы и жгуты из ткани. Она действовала спокойно и методично.
И действовала одна.
Две недели после операций для Исарана превратились в вязкий, беспокойный сон на грани боли и забвения. Его выводили из наркоза и снова погружали в сон, вокруг сменялись врачи и медсёстры, но в палату почти никого не пускали. Он успел принять клятвы верности десяти великих плетений, кабинета министров и выслушать отчёт следователя с начальником охраны — и это было больше, чем врачи хотели терпеть. Всё остальное время его окружала тишина аппаратов и строгий порядок: уколы, капельницы, короткие часы бодрствования, в которые он учился терпеть боль и двигать рукой.
Теперь, когда состояние стабилизировалось, его наконец переводили из реанимации в охраняемый блок палат — одну для восстановления, другую под кабинет и третью для охраны.
Каталка мягко покатилась по коридору. Белый свет ламп бил в глаза, и Исаран прикрыл веки. За его плечом шагал врач — седой, сухой, с усталой строгостью в голосе.
— Мой эскани, — сказал он негромко, но с такой интонацией, что замолчали даже охранники. — Мы идём вам навстречу. На свой страх и риск разрешаем работать. Но только в присутствии медсестры.
Исаран чуть усмехнулся:
— Она будет доносить на меня?
— Она будет следить, чтобы вы себе не навредилми. Где-то там в большом мире вы большой человек. Но здесь, мой эскани - вы мой пациент. И если вы будете послушным, очень скоро помните больницу на своих двоих. А если будете перенапрягаться, рискуете застрять в кресле на долгие годы, — сурово отрезал врач. — Любое недомогание, любое изменение в дыхании или пульсе — и вы возвращаетесь в палату. Без споров. И отдыхаете. Без споров.
Каталку вкатили в тихий, пустой коридор, отгороженный дверью с охраной. Здесь пахло не больницей, а чем-то стерильным и сухим, как новый холст. Несколько дверей подряд — всё приготовлено: палата, кабинет, помещение для охраны.
— Мы сделали всё, чтобы вы чувствовали себя как дома, — врач произнёс это без тени иронии, но Исаран уловил лёгкую тревогу в его глазах. — А теперь, пожалуйста, докажите, что вы понимаете: вы — человек, а не только эскани.
В дверях палаты уже ждал Эко. Сутулый, сжатый, будто он и сам всё это время лежал в реанимации вместе с другом. Когда санитар отодвинул каталку к кровати, Эко шагнул вперёд.
Эко шагнул ближе, и в голосе его прозвучала чуть нервная торопливость:
— Пока меня к тебе не пускали, я прошёл краткий курс медпомощи. Теперь я всё умею — от капельницы до дыхательной гимнастики. Я буду рядом, помогать тебе во всём. Хочешь… я даже принесу малую клятву?
Исаран медленно поднял правую руку. Движение было неуверенным, но не от слабости — в нём чувствовалась живая тяга. Он потянулся, словно хотел притянуть Эко ближе.
Тот, побледнев, сразу наклонился, хватая его за плечи:
— Осторожнее, я помогу… дай, я переложу тебя на кровать!
— Эко, — голос Исарана прозвучал глухо, но твёрдо. — Эко, остановись.
Тот замер.
— Я так рад тебя видеть, — Исаран сумел улыбнуться, пусть и через боль. — Но, пожалуйста… хоть ты не веди себя со мной как с калекой. Ты мой друг, а не сиделка.
Слова повисли в тишине, и только мерный писк аппарата где-то у стены отмерял секунды. Эко сжал губы, опустил руки, а потом осторожно сел на край кровати, будто возвращая себе ту роль, которая ему действительно принадлежала.
Исарану помогла медсестра.
Эко опустился на край кровати, нервно переплетая пальцы.
— Прости, — выдохнул он. — Я… когда узнал... Как все обернулось. Зря я настоял, чтобы пошел в политику. — он сжал кулаки так, что побелели костяшки. — Может, этого бы не случилось.
Исаран тихо фыркнул, хотя больно было даже смеяться.
— Если бы, если бы… — повторил он, глядя в потолок. — Эко, ты умеешь чувствовать эмоции других, но не умеешь прощать себя. Даже за то, чего не совершал. Эко вскинул глаза.
— А как мне не винить себя? — голос его дрогнул. — Ты лежишь здесь, весь в шрамах, а я… я просто стоял за дверью, бесполезный! Исаран повернул голову, посмотрел прямо на него.
— Ты не бесполезный, — сказал он тихо. — Ты — единственный, кому я могу доверять без вопросов. После всего, что я прошел, Эко... А ты прошёл через мою правду. — Он слегка сжал пальцы друга своей ещё работавшей рукой. — И остался рядом.
Эко всмотрелся в него, глаза увлажнились. — Я не хотел быть твоей сиделкой, — шепнул он. — Я хотел быть твоим плечом.
— Вот и будь им, — Исаран ответил серьёзно. — Но не для того, чтобы держать меня, когда я падаю. А для того, чтобы идти рядом, когда я снова встану. Тишина вновь заполнила палату.
За дверью шептались охранники и негромко звякали инструменты медсестры, но здесь, в этой маленькой комнате, было только двое — друг и друг, живой и измученный, но всё ещё связанный нитями доверия.
Эко огляделся, будто боялся, что кто-то войдёт, и осторожно достал из внутреннего кармана свёрток.
— Смотри, — прошептал он. — Я тайком пронёс. Хурма. Спелая. Ты же её любишь.
Исаран приподнял бровь.
— Ты понимаешь, что врачи мне сейчас даже яблоко не разрешают?
— А они и не узнают, — самодовольно ответил Эко, разрывая тонкую кожицу фрукта. — Всё под контролем.
Исаран не удержался и засмеялся — коротко, но звонко, и тут же скривился от боли.
— Эко… ну какой же ты у меня глупый. Я же не смогу соврать, если что. Носить мне такую «контрабанду» бесполезно. Я всех сдам.
Эко замер с хурмой в руках, потом тоже рассмеялся, уткнувшись лбом в край кровати.
— Вот же беда, — сказал он сквозь смех. — Другие прячут бутылки, а у меня — эскани с даром, который делает его худшим сообщником на свете.
— Хуже не придумаешь, — согласился Исаран, протянул руку и всё-таки взял дольку. — Но знаешь… иногда твои эскапады — это именно то, что держит меня живым.
Эко посмотрел на него — уже без смеха, серьёзно.
— Тогда я буду творить авантюры столько, сколько нужно.
Исаран кивнул и с удовольствием сделал маленький укус, успел откусить крошечный кусочек хурмы, когда дверь тихо скрипнула. В палату вошла медсестра — молодая, строгая, с папкой под мышкой. Она сразу остановилась, заметив яркое оранжевое пятно в руках Эко.
— Что это? — её голос был сух, как кусок старого сухаря.
Эко замялся, глядя то на неё, то на Исарана.
— Это… — начал он.
— Хурма, — спокойно ответил Исаран, проглатывая кусочек. — Которую мне нельзя.
Медсестра прищурилась.
— Мой эскани, у вас ведь дар против лжи. Значит, я могу задать прямой вопрос?
— Можете, — ухмыльнулся Исаран.
— Вам действительно врачи разрешили есть это сейчас?
Он на секунду закрыл глаза и тяжело вздохнул.
— Нет.
Эко схватился за голову, но Исаран расхохотался, снова поморщившись от боли:
— Видишь? Я же говорил: худший сообщник на свете.
Медсестра покачала головой, но уголки её губ дрогнули. Она взяла хурму из рук Эко и положила на тумбочку.
— Ладно. Пусть будет как талисман. Но больше ни кусочка, пока я не дам добро, ясно?
— Ясно, — виновато пробормотал Эко.
— Ясно, — послушно повторил Исаран, и, когда она отвернулась, шепнул другу: — Ну! Я же говорил!
Исаран ещё улыбался после всей этой истории с «контрабандой», но вдруг лицо его стало серьёзным. Он смотрел прямо на Эко, и голос прозвучал тихо, почти глухо:
— Эко… Я хочу задать тебе прямой вопрос. Не хочу. И боюсь. Но должен. Он сделал паузу, собираясь с силами. — Лайна. Она… бросила меня? Когда? В предвыборную тишину? Или… после того, как узнала, что мне ампутировали ногу?
Эко отвёл взгляд. Его молчание само было ответом.
Исаран закрыл глаза и глубоко выдохнул. Потом печально усмехнулся:
— Чтож… значит, ещё до покушения. Она ушла от меня здорового, а не от калеки. Это… меньше задевает меня. Забавно, правда?
В уголках губ мелькнула тень улыбки, но глаза оставались пустыми.
Эко смотрел на него, сжимая руки до боли, и не знал, что страшнее — видеть друга в отчаянии или слышать его шутку, за которой не осталось ничего, кроме усталости.
Утро в ординаторской начиналось одинаково: запах кофе, шелест бумаг, кто-то с глухим стуком закрывал шкафчик, кто-то поспешно дописывал записи в истории болезни. Атмосфера была сонная, но теплая, с лёгким налётом иронии — без юмора на таких сменах не выжить.
На планёрке докладывали спокойно: показатели стабильны, реабилитация идёт по графику, осложнений нет. Слово за словом, обсуждение неизменно сворачивало к Исарану.
— Вот уж пациент, — протянул кто-то из коллег, — если бы все наши так себя вели. Ни скандалов, ни истерик. Только интеллигентные "капризы".
— Да-да, — добавил другой, — попросит, но так, что совестно отказать.
И тут взгляды скользнули на Лиару.
— Хотя с тобой, Лиара, он ещё и смирнее, — усмехнулась старшая медсестра. — Чуть более собранный, спокойный… Как будто старается держаться.
— Это не перенос, не начало зависимости, — поспешил заметить кто-то из врачей. — В пределах нормы. Но факт остаётся фактом: с ней он — как шелковый.
Лиара чуть заметно покраснела, но улыбнулась краешком губ. Подколки были добродушными, не злыми. Атмосфера в ординаторской напоминала семейную кухню — пусть речь шла о тяжёлых пациентах, но за этим скрывалась забота, а за лёгким юмором — профессиональное уважение.
Тогда продолжим сцену:
Главный врач чуть наклоняется к Лиаре, словно передаёт ей не просто информацию, а ответственность:
— Поэтому мы ждали тебя, чтобы начать важный этап, — говорит он негромко, но так, что весь стол стихает. — Сегодня снимаем швы и последние бинты.
В комнате на секунду становится слышно только скрип стула, кто-то машинально листает бумаги, но все взгляды скользят к Лиаре. Даже те, кто обычно позволяет себе иронию, сейчас молчат.
Исаран уже несколько дней готовился к этому моменту: то спрашивал, сколько ещё, то отшучивался, что, наверное, бинты вросли в его кожу и теперь он «на половину мумия». Но сейчас тишина, в которой есть и тревога, и торжественность.
Наставник добавляет чуть мягче, почти по-отечески:
— Это твой пациент, Лиара. Ты поведёшь процесс.
Её сердце стучит сильнее, чем она бы хотела. Часть команды ждёт — одобрительно, часть сдержанно, но все понимают, что именно она должна сделать первый шаг.
Лиара входит в палату вместе с ординатором и сестрой. Утро в больнице тихое, только за окнами слышны голоса садовников, ухаживающих за клумбами у дворца. Внутри пахнет чистыми простынями, слабым раствором антисептика и чем-то лекарственным.
Исаран сидит в кресле у окна, уже в привычной позе — спина прямая, левая рука на подлокотнике, правая чуть прижата к груди.
Омар усмехнулся едва заметно:
— Редко встретишь того, с кем не нужно оговаривать правила игры.
Между ними словно растворилась привычная стена. В обществе других людей они оба всегда чуть сжимались — держали дар «на тормозах», чтобы не выхватить ненароком чужую неправду или не загнать кого-то в ловушку прямого ответа. Словно ходили среди хрупких сосудов, боясь случайного толчка.
Но здесь этого не требовалось.
Исаран слегка улыбнулся — неожиданно для себя.
— Значит, нам будет легко работать вместе.
Омар кивнул.
— Легко — и, возможно, слишком прямо для остальных.
Оба рассмеялись тихо, понимая, что впервые за много лет их слова не звучат как испытание.
***
— Как мы и договаривались, — сказал он, осторожно кладя бумаги на стол. — Чтобы никто не удивлялся, я принёс сразу подборку. Дела глав нынешних плетений.
Исаран вытянул первый протокол.
— Драка на празднике урожая, семнадцатилетний будущий глава едва не разбил чужой нос бутылкой. — Он поднял глаза. — Это, значит, компромат?
Следователь усмехнулся:
— Для хроники — да, для истории — пустяк.
Дальше: штрафы за превышение скорости, списки долгов, неуплата налогов, штрафы за превышение скорости, упоминания о любовных связях.
— А вот это, пожалуй, лучше держать в стороне, — сказал следователь, приоткрыв тонкую папку. — Глава плетения Саргел ночью полез в окно к своей тайной возлюбленной из соседнего рода. Перепутал этаж. Оказался в спальне почтенной вдовы. Получил по голове горшком, потом был вытолкан в коридор и избит метлой. В финале его подобрали свои и отвезли домой, где ему добавила ещё и жена.
Исаран прижал ладонь к лицу, чтобы скрыть улыбку.
— И это всё в архиве?
— Конечно. Бумага терпит всё.
Лишь когда он добрался до папки с пометкой «47/Л-25», улыбка исчезла.
— А это?
— Это — другое, — тихо сказал следователь. — Самое одиозное. Поджог дома Ленгари. Шоланна Кашвад.
Он выдержал паузу, будто хотел убедиться, что Исаран готов.
— Поверьте, никто не удивится, если молодой Эскани изучает такие дела. Вы должны знать характер людей, с которыми имеете дело. Но имейте в виду: Шоланна — совсем иной уровень. Остальные — живые люди со смешными слабостями. Она же — женщина, которая зажгла целый дом и ни на кого не указала пальцем.
Следователь подтолкнул папку поближе.
— Смотрите, мой эскани. И делайте свои выводы.
***
Архивное дело № 47/Л-25
О поджоге родового дома семейного плетения Ленгари
Дата происшествия: 17 числа месяца Шели, 25-й год царствования Эскани Рамо.
Описание события:
В 23:40 по свидетельствам жителей квартала в здании резиденции Ленгари возник пожар.
Пламя распространилось стремительно, полностью уничтожив постройку.
Жертв и пострадавших не зафиксировано.
Обвиняемая:
Шоланна Кашвад, дочь старейшины Кашвадского плетения, 32 года.
Доказательства:
– очевидцы видели обвиняемую у входа в дом за несколько минут до пожара;
– следы керосина и смолы в очагах горения;
– признание обвиняемой в совершении поджога.
Выписка из допроса
(протоколирован без сокращений; присутствовал одарённый с даром «разрушение лжи»)
> Следователь: Назовите имена тех, кто обучил вас приёмам обращения с огнём.
Подсудимая (закрывает уши ладонями, покачивается): Мои ошибки — это мои ошибки. Никто кроме меня не должен за них отвечать. Хотите казните, хотите сажайте пожизненно.
Следователь: Были ли у вас сообщники при поджоге?
Подсудимая: Мои ошибки — это мои ошибки. Ничего больше не скажу.
Дароносец: Лжи нет. Она считает себя единственной виновной.
Следователь: Подтверждаете, что именно вы зажгли пламя?
Подсудимая: Подтверждаю.
Заключение Совета:
Состав преступления установлен. Учитывая отсутствие человеческих жертв и ради предотвращения дальнейшей межплетённой вражды:
ПРИГОВОР: пять лет заключения в женской тюрьме, без свиданий и переписки, кроме одного бумажного письма в месяц.
Архивные пометки
«Приговор вступил в силу. Освобождена по истечении полного срока». (подпись канцелярии, 30.Шели.30)
«Дело пересматривалось в 28 году — изменений не внесено».
На полях карандашом: «Поведение демонстративное. На допросах упряма, склонна к провокациям».
Красный штамп: «Хранить вечно».
Омар вздохнул:
— У нее нет и не было собственного дара управления огнём, но ее муж, Сурдо был известен как «повелитель пламени», и у него было достаточно друзей с похожими способностями. Шоланна наверняка слышала от них рассказы — о том, как правильно «подкармливать» огонь, чтобы он не угасал, как создавать тягу, как использовать масло и воздух.
В ночь поджога она пришла одна. В руках — кожаный бурдюк с керосином, в сумке — несколько кусков смолы и жгуты из ткани. Она действовала спокойно и методично.
И действовала одна.
Две недели после операций для Исарана превратились в вязкий, беспокойный сон на грани боли и забвения. Его выводили из наркоза и снова погружали в сон, вокруг сменялись врачи и медсёстры, но в палату почти никого не пускали. Он успел принять клятвы верности десяти великих плетений, кабинета министров и выслушать отчёт следователя с начальником охраны — и это было больше, чем врачи хотели терпеть. Всё остальное время его окружала тишина аппаратов и строгий порядок: уколы, капельницы, короткие часы бодрствования, в которые он учился терпеть боль и двигать рукой.
Теперь, когда состояние стабилизировалось, его наконец переводили из реанимации в охраняемый блок палат — одну для восстановления, другую под кабинет и третью для охраны.
Каталка мягко покатилась по коридору. Белый свет ламп бил в глаза, и Исаран прикрыл веки. За его плечом шагал врач — седой, сухой, с усталой строгостью в голосе.
— Мой эскани, — сказал он негромко, но с такой интонацией, что замолчали даже охранники. — Мы идём вам навстречу. На свой страх и риск разрешаем работать. Но только в присутствии медсестры.
Исаран чуть усмехнулся:
— Она будет доносить на меня?
— Она будет следить, чтобы вы себе не навредилми. Где-то там в большом мире вы большой человек. Но здесь, мой эскани - вы мой пациент. И если вы будете послушным, очень скоро помните больницу на своих двоих. А если будете перенапрягаться, рискуете застрять в кресле на долгие годы, — сурово отрезал врач. — Любое недомогание, любое изменение в дыхании или пульсе — и вы возвращаетесь в палату. Без споров. И отдыхаете. Без споров.
Каталку вкатили в тихий, пустой коридор, отгороженный дверью с охраной. Здесь пахло не больницей, а чем-то стерильным и сухим, как новый холст. Несколько дверей подряд — всё приготовлено: палата, кабинет, помещение для охраны.
— Мы сделали всё, чтобы вы чувствовали себя как дома, — врач произнёс это без тени иронии, но Исаран уловил лёгкую тревогу в его глазах. — А теперь, пожалуйста, докажите, что вы понимаете: вы — человек, а не только эскани.
В дверях палаты уже ждал Эко. Сутулый, сжатый, будто он и сам всё это время лежал в реанимации вместе с другом. Когда санитар отодвинул каталку к кровати, Эко шагнул вперёд.
Эко шагнул ближе, и в голосе его прозвучала чуть нервная торопливость:
— Пока меня к тебе не пускали, я прошёл краткий курс медпомощи. Теперь я всё умею — от капельницы до дыхательной гимнастики. Я буду рядом, помогать тебе во всём. Хочешь… я даже принесу малую клятву?
Исаран медленно поднял правую руку. Движение было неуверенным, но не от слабости — в нём чувствовалась живая тяга. Он потянулся, словно хотел притянуть Эко ближе.
Тот, побледнев, сразу наклонился, хватая его за плечи:
— Осторожнее, я помогу… дай, я переложу тебя на кровать!
— Эко, — голос Исарана прозвучал глухо, но твёрдо. — Эко, остановись.
Тот замер.
— Я так рад тебя видеть, — Исаран сумел улыбнуться, пусть и через боль. — Но, пожалуйста… хоть ты не веди себя со мной как с калекой. Ты мой друг, а не сиделка.
Слова повисли в тишине, и только мерный писк аппарата где-то у стены отмерял секунды. Эко сжал губы, опустил руки, а потом осторожно сел на край кровати, будто возвращая себе ту роль, которая ему действительно принадлежала.
Исарану помогла медсестра.
Эко опустился на край кровати, нервно переплетая пальцы.
— Прости, — выдохнул он. — Я… когда узнал... Как все обернулось. Зря я настоял, чтобы пошел в политику. — он сжал кулаки так, что побелели костяшки. — Может, этого бы не случилось.
Исаран тихо фыркнул, хотя больно было даже смеяться.
— Если бы, если бы… — повторил он, глядя в потолок. — Эко, ты умеешь чувствовать эмоции других, но не умеешь прощать себя. Даже за то, чего не совершал. Эко вскинул глаза.
— А как мне не винить себя? — голос его дрогнул. — Ты лежишь здесь, весь в шрамах, а я… я просто стоял за дверью, бесполезный! Исаран повернул голову, посмотрел прямо на него.
— Ты не бесполезный, — сказал он тихо. — Ты — единственный, кому я могу доверять без вопросов. После всего, что я прошел, Эко... А ты прошёл через мою правду. — Он слегка сжал пальцы друга своей ещё работавшей рукой. — И остался рядом.
Эко всмотрелся в него, глаза увлажнились. — Я не хотел быть твоей сиделкой, — шепнул он. — Я хотел быть твоим плечом.
— Вот и будь им, — Исаран ответил серьёзно. — Но не для того, чтобы держать меня, когда я падаю. А для того, чтобы идти рядом, когда я снова встану. Тишина вновь заполнила палату.
За дверью шептались охранники и негромко звякали инструменты медсестры, но здесь, в этой маленькой комнате, было только двое — друг и друг, живой и измученный, но всё ещё связанный нитями доверия.
Эко огляделся, будто боялся, что кто-то войдёт, и осторожно достал из внутреннего кармана свёрток.
— Смотри, — прошептал он. — Я тайком пронёс. Хурма. Спелая. Ты же её любишь.
Исаран приподнял бровь.
— Ты понимаешь, что врачи мне сейчас даже яблоко не разрешают?
— А они и не узнают, — самодовольно ответил Эко, разрывая тонкую кожицу фрукта. — Всё под контролем.
Исаран не удержался и засмеялся — коротко, но звонко, и тут же скривился от боли.
— Эко… ну какой же ты у меня глупый. Я же не смогу соврать, если что. Носить мне такую «контрабанду» бесполезно. Я всех сдам.
Эко замер с хурмой в руках, потом тоже рассмеялся, уткнувшись лбом в край кровати.
— Вот же беда, — сказал он сквозь смех. — Другие прячут бутылки, а у меня — эскани с даром, который делает его худшим сообщником на свете.
— Хуже не придумаешь, — согласился Исаран, протянул руку и всё-таки взял дольку. — Но знаешь… иногда твои эскапады — это именно то, что держит меня живым.
Эко посмотрел на него — уже без смеха, серьёзно.
— Тогда я буду творить авантюры столько, сколько нужно.
Исаран кивнул и с удовольствием сделал маленький укус, успел откусить крошечный кусочек хурмы, когда дверь тихо скрипнула. В палату вошла медсестра — молодая, строгая, с папкой под мышкой. Она сразу остановилась, заметив яркое оранжевое пятно в руках Эко.
— Что это? — её голос был сух, как кусок старого сухаря.
Эко замялся, глядя то на неё, то на Исарана.
— Это… — начал он.
— Хурма, — спокойно ответил Исаран, проглатывая кусочек. — Которую мне нельзя.
Медсестра прищурилась.
— Мой эскани, у вас ведь дар против лжи. Значит, я могу задать прямой вопрос?
— Можете, — ухмыльнулся Исаран.
— Вам действительно врачи разрешили есть это сейчас?
Он на секунду закрыл глаза и тяжело вздохнул.
— Нет.
Эко схватился за голову, но Исаран расхохотался, снова поморщившись от боли:
— Видишь? Я же говорил: худший сообщник на свете.
Медсестра покачала головой, но уголки её губ дрогнули. Она взяла хурму из рук Эко и положила на тумбочку.
— Ладно. Пусть будет как талисман. Но больше ни кусочка, пока я не дам добро, ясно?
— Ясно, — виновато пробормотал Эко.
— Ясно, — послушно повторил Исаран, и, когда она отвернулась, шепнул другу: — Ну! Я же говорил!
Исаран ещё улыбался после всей этой истории с «контрабандой», но вдруг лицо его стало серьёзным. Он смотрел прямо на Эко, и голос прозвучал тихо, почти глухо:
— Эко… Я хочу задать тебе прямой вопрос. Не хочу. И боюсь. Но должен. Он сделал паузу, собираясь с силами. — Лайна. Она… бросила меня? Когда? В предвыборную тишину? Или… после того, как узнала, что мне ампутировали ногу?
Эко отвёл взгляд. Его молчание само было ответом.
Исаран закрыл глаза и глубоко выдохнул. Потом печально усмехнулся:
— Чтож… значит, ещё до покушения. Она ушла от меня здорового, а не от калеки. Это… меньше задевает меня. Забавно, правда?
В уголках губ мелькнула тень улыбки, но глаза оставались пустыми.
Эко смотрел на него, сжимая руки до боли, и не знал, что страшнее — видеть друга в отчаянии или слышать его шутку, за которой не осталось ничего, кроме усталости.
Глава 9
Утро в ординаторской начиналось одинаково: запах кофе, шелест бумаг, кто-то с глухим стуком закрывал шкафчик, кто-то поспешно дописывал записи в истории болезни. Атмосфера была сонная, но теплая, с лёгким налётом иронии — без юмора на таких сменах не выжить.
На планёрке докладывали спокойно: показатели стабильны, реабилитация идёт по графику, осложнений нет. Слово за словом, обсуждение неизменно сворачивало к Исарану.
— Вот уж пациент, — протянул кто-то из коллег, — если бы все наши так себя вели. Ни скандалов, ни истерик. Только интеллигентные "капризы".
— Да-да, — добавил другой, — попросит, но так, что совестно отказать.
И тут взгляды скользнули на Лиару.
— Хотя с тобой, Лиара, он ещё и смирнее, — усмехнулась старшая медсестра. — Чуть более собранный, спокойный… Как будто старается держаться.
— Это не перенос, не начало зависимости, — поспешил заметить кто-то из врачей. — В пределах нормы. Но факт остаётся фактом: с ней он — как шелковый.
Лиара чуть заметно покраснела, но улыбнулась краешком губ. Подколки были добродушными, не злыми. Атмосфера в ординаторской напоминала семейную кухню — пусть речь шла о тяжёлых пациентах, но за этим скрывалась забота, а за лёгким юмором — профессиональное уважение.
Тогда продолжим сцену:
Главный врач чуть наклоняется к Лиаре, словно передаёт ей не просто информацию, а ответственность:
— Поэтому мы ждали тебя, чтобы начать важный этап, — говорит он негромко, но так, что весь стол стихает. — Сегодня снимаем швы и последние бинты.
В комнате на секунду становится слышно только скрип стула, кто-то машинально листает бумаги, но все взгляды скользят к Лиаре. Даже те, кто обычно позволяет себе иронию, сейчас молчат.
Исаран уже несколько дней готовился к этому моменту: то спрашивал, сколько ещё, то отшучивался, что, наверное, бинты вросли в его кожу и теперь он «на половину мумия». Но сейчас тишина, в которой есть и тревога, и торжественность.
Наставник добавляет чуть мягче, почти по-отечески:
— Это твой пациент, Лиара. Ты поведёшь процесс.
Её сердце стучит сильнее, чем она бы хотела. Часть команды ждёт — одобрительно, часть сдержанно, но все понимают, что именно она должна сделать первый шаг.
Лиара входит в палату вместе с ординатором и сестрой. Утро в больнице тихое, только за окнами слышны голоса садовников, ухаживающих за клумбами у дворца. Внутри пахнет чистыми простынями, слабым раствором антисептика и чем-то лекарственным.
Исаран сидит в кресле у окна, уже в привычной позе — спина прямая, левая рука на подлокотнике, правая чуть прижата к груди.
