Дракон.
Его дракон.
Его друг.
Царь не сдержал лёгкой усмешки — этот момент он любил с детства. Когда воздух словно замирает, когда даже гарпии-гонцы и гелиатские пегасы, красивые,но глуповатые, сбиваются с траектории, чувствуя приближение кого-то слишком большого, слишком древнего, слишком другого.
Дракон приземлился с поразительной грацией, почти не скрипнув плитами под тяжестью двенадцатиметрового тела. Серебристо-серая чешуя поблёскивала, словно отполированная молнией. Голова, огромная, как царский трон, склонилась к земле. Лапы с когтями, способными кромсать камень, деликатно поддели барашка, привязанного у столба — дар приветствия от царской кухни. Дракон не разорвал его, не проглотил в одно движение, а… аккуратно. Почти вежливо.
Веселин нахмурился.
— И вот кто сказал, что тьма только разрушает? — пробормотал он себе под нос.
Он наблюдал, как Вальхен сворачивает крылья, умывается языком, трепещет кожистыми перепонками, как если бы стряхивал с себя долгий путь. И вновь в голове у царя всплыла мысль, которую он гнал уже много лет:
Они точно были в своём уме, когда создавали это существо?
Разум, острый, как клык. Магия — сродни стихийному бедствию. Тело, защищенное от маго и механического воздействия. Он не просто сильный. Он — искусственно сильный, чрезмерно, неправильным образом сильный.
Веселин провёл рукой по шее. Даже сейчас, спустя годы, при всей дружбе и доверии, он чувствовал: если Вальхен когда-нибудь слетит с катушек… никто его не остановит.
Никто, кроме, разве что…
Проклятого.
Веселин передёрнул плечами, как будто от внезапного холода.
Да. Если бы Вальхен и Проклятый встретились… никто не знал бы, кто бы вышел живым. И это ещё полбеды. Потому что главный вопрос был не кто победит, а что останется от остального мира после их схватки?
Царь перевёл взгляд на дракона, который в этот момент уже начал окутываться лёгким серебристым туманом. Магия сгущалась, собиралась, клубилась… и через мгновение на плитах остался человек — невысокий, плотный, с привычным набедренным клетчатым шарфом (был шарфом, стал килтом), с дымящейся кожей, с недовольной гримасой.
Он достал из зачарованного мешка рубашку, сапоги, перевязь. Веселин улыбнулся — как всегда. Человек из шкафа. Дракон с порталом.
Друг.
Царь наконец спустился вниз.
— Опоздал, — крикнул он, улыбаясь.
Вальхен, застёгивая пуговицу, оглянулся и махнул рукой:
— Тсарь, не начинай. Я барашка ел. Не спеша. Он был важный барашек.
Веселин рассмеялся и наконец почувствовал: сегодня он сможет дышать чуть легче.
Пусть всего на день.
Веселин шагал чуть впереди, глядя в витражи, на которых герои древности вершили подвиги, и посматривали на потомка. Вальхен чуть позади, привычно шаркал сапогом. В человеческом облике он выглядел… скучно. Ни тебе рогов, ни сверкающей чешуи, ни жара, Просто мужчина — с уставшими глазами, небрежно остриженными волосами, морщинками.
— Всё-таки, братец ты мне дорог, — пробормотал Веселин, — но, глядя на тебя, я каждый раз вспоминаю, почему дипломатия — вещь ненадёжная. Выглядишь, как будто можешь предложить мир, а потом съесть переговорщиков.
— Я пробовал дипломатические трактаты, — флегматично отозвался Вальхен. — Сухие. Жуёшь — и слюн не выделяется. Бумага как бумага. Переговорщики вкуснее.
Веселин усмехнулся.
— А теперь ещё и литературный критик? Осталось только поэзию писать.
— Я бы попробовал, — Вальхен щёлкнул пальцами. — Только рифмы в славеннском путаю. "Царь" и "тсарь" у меня в голове до сих пор не одно и то же. Да и не скажу я никогда красиво: "запах вишневого сада", потому что "сад" у меня почему-то в голове — это крепость. А "вишня"… эм… как это…
— «Слезная ягода», — подсказал Веселин.
— Да, вот это.
Они оба замолчали на секунду. Тишина была такая, что слышно, как скрипит пол под сапогами Вальхена — чуть тише, чем у обычного человека, будто он старается не оставлять следов.
— Давай к делу. Царевна. Твоя маленькая неприятность в платье перемазанном кремом.
— Она не маленькая, — вздохнул царь. — И неприятность из неё получается на удивление большая.
— Зачем я? — Вальхен остановился. — У тебя есть министры, учителя, душеведы…
— А у тебя есть зубы, крылья, терпение и… — Веселин усмехнулся, — ты — мой друг.
Они взглянули друг на друга. Один — юный царь, с широкими плечами и болью за державу. Второй — бывший заключённый, превращенный в монстра, бывший воевода, сейчас, формально, землепашец, при этом всё ещё умеющий сворачивать шею каменному голему.
— Она… — начал Веселин и не договорил. — Я боюсь, что с ней что-то не так. Не просто глупость. Что-то глубже. А может, это я хочу верить, что она не такая уж пустоголовая.
Вальхен пожал плечами, как будто привычный груз за спиной его не беспокоил.
— Ладно. Отвезу твою кремовую бурю в деревню. Приставим её к делу. Если сгорит — виноват я. Если взлетит — тоже я.
— Только не жри никого, ладно? — сказал Веселин уже с улыбкой. — Там у нас люди чувствительные.
— Я в последнее время больше капусту ем, — пожал плечами Вальхен. — Говорят, полезно.
Они оба засмеялись. Как всегда — просто, коротко и чуть-чуть грустно.
В покоях Роаны царил беспорядок. Не буря, нет — ветерок наивного хаоса. На постели лежал раскрытый сундук, из которого торчали воротник платья с вышивкой павлинов и плюшевый синий дракончик. На полу — разбросанные ленты, башмачки и две перчатки из разных наборов.
— Возьму с собой… вот это. Это тёплое? Или вечернее? — Роана держала в руках нечто, что было либо накидкой, либо скатертью с бахромой.
— Всё, что блестит, всегда вечернее, моя царевна, — немедленно ответила комнатная девка Юлетта, щёлкнув пальцами перед чар-серкалом и пробудив зрящую плёнку. — Скажем глядящим, что вы выбираете облик для… как это нынче звать… А! Изгнания по вдохновению!
Роана фыркнула.
— Я думала, это звать "выслали в деревню, чтоб не позорила венец".
— О, вы такая потешная! — захихикала Юлетта, не уловив смысла. — Я скажу, что вы собираетесь в ведунское уединение! Сейчас вельми модно — покинуть столицу, чтобы “найти себя в луже”... э-э, в лоне Матушки-Природы!
— Надеюсь, в луже себя никто не найдёт. Особенно если это я. Я себя в луже боюсь. Там отражение. Иногда слишком честное.
Юлетта моргнула, не успев осмыслить. Тем временем царевна с лёгким напевом свернула полосатый платок.
— Это мне матушка подарила. Сказала: "Роана, если будешь носить его с умным выражением лица — может, подумают, что ты учёная".
— И впрямь! Главное — щуриться в небо и говорить что-нибудь о судьбе. Или цитировать мудреца! Например: "Тьма не абсолютна, она просто дремлет между страниц."
— Или "не каждый дурень — мудрец, но каждый мудрец — немного дурень"? — с совершенно невинным выражением вставила Роана.
Юлетта снова захихикала, не поняв, а чар-зеркало мигало, сохраняя живозрение. На гласящем экране царевна казалась утончённой, вдохновлённой, очаровательной. С налётом невинной глупости.
— Давайте покажем, как вы берёте любимую книгу! — воскликнула Юлетта. — Что-нибудь по узорности, или по лицидейскому мастерству! Или про единорогов!
Роана взяла с полки потёртую книжицу без переплёта.
— «Как различать лицемерие и заботу». Автор неведом. Нашла в книжной комнате дворца. Наверное, кто-то случайно оставил.
— Ах! Так мистично! Покажем непременно!
Царевна кивнула, продолжая складывать вещи. Она взяла тетрадку с рисунками, зонт в виде гриба и маленький оберег из засушенного василька.
— Вы так ладно всё подбираете, ваше светлость! Прямо как фея… с лёгкой недооценкой собственной прелести. Я уверена, в деревне вы покорите всех своим… э-э… естественным очарованием.
— Если они не успеют спрятаться, — мягко улыбнулась Роана.
И Юлетта снова захихикала. А чар-зеркало мигнуло, запечатлев образ наивной, доброй дурочки...
Не уловив лёгкой тени на лице царевны.
Не заметив, как она на миг взглянула в отражение. И посмотрела слишком точно.
— А давайте, — воскликнула Юлетта с воодушевлением, — устроим потеху для зрителей через волшебное стекло! У меня просто гениальная выдумка. Каждый день ты будешь выполнять одно задание от глядящих, а мы всё это будем записывать! Назовём это, например… «Царевна в ссылке»! Или «Дни простые»! Или… «Царевна на репе»!
— На репе? — переспросила Роана, наклоняя голову.
— Ну… это образно! Народно! Все любят репу!
Царевна задумчиво кивнула.
— Хорошо. Только если первое задание будет: “найди репу, что на тебя не смотрит с укором”.
— Ой, как забавно вы сказали! — пропела Юлетта, не уловив смысла. — Так и запишу: День первый — Испытание корнеплодом!
День второй — Подоить козу!
День третий — Сварить щи!
День четвёртый — Прочесть «Толкование о природе эфира» на древнем астурийском!
День пятый — Уговорить дракона плясать трепака!
— А можно в день шестой я просто спрячуся в амбаре и буду делать вид, будто меня и нет?
Царевна продолжала складывать вещи, изредка поглядывая на чародейное зеркало. Оно, конечно, показывало гладкое личико, светлые очи и лукавую улыбку. Но не отражало взгляда — усталого и острого, как тонкий нож.
— Тогда добавь в список: «День седьмой — отдых от чужих забав».
— Ах, чудно, чудно, вы так остроумны! — защебетала Юлетта. — Это будет самый популярный плетенец в чар- сети! Уже слышу заголовки:
"Царевна варит щи с глубокомыслием!"
"От изгнания к вдохновению: сельская повесть"
"Капуста, корона и коза — новый путь великокняжеской моды!"
— Осталось лишь выдать мне титул “барыня брюквенная” — и можно выезжать, — мечтательно вздохнула Роана. — Надеюсь, в деревне найдётся хоть кто-то, кто не тычет нос в волшебное стекло.
— Конечно нет! — бодро отозвалась Юлетта. — Это же провинция, а не чащоба! Вы будете на виду почти всяк день!
— Почти всяк день... — повторила Роана с улыбкой, тонкой, как треснувшее стекло, и такой же хрупкой.
Юлетта уже щёлкала пальцами над зеркалом, заклиная его на передачу, и ставила метки.
Веселин держал в руках заушник чар-зеркала, крутя его между пальцами. Магия внутри устройства мерцала еле-еле, будто дожидалась чего-то большего, чем просто команда. Но он не спешил касаться руны вызова.
За дверью послышались гулкие шаги Вальхена — размеренные, неторопливые. Он ходил, как всегда, бесшумно для такого крупного мужчины, но Веселин слышал. Потому что слушал.
Ему не нужно было спрашивать, читает ли Вальхен новостные листы. Он знал. Тот не читал. Ни бумажных, ни чар-сетевых. Ни о политике, ни о войне, ни об Астурии. Особенно об Астурии.
Веселин знал: Вальхен уходит взглядом от заголовков, где есть слово "Сенат", "Север", "Орден", "Дом Слёз", "Остров Брок", "Эйлин-Дан". Он знал: Вальхен делает это не демонстративно, а молча, как человек, который однажды обжёгся до костей — и больше не касался огня. И не хотел, чтобы об этом спрашивали.
Но сейчас…
Сейчас в воздухе всё ещё висела свежая боль. По магистру Рейнхальду. Или, как шептались, по Проклятому. Убит. Возможно, всё же жив. Возможно, снова исчез. Возможно, был никем. Или — всем.
Веселин провёл пальцем по краю зеркала. На кончике пальцев осталась пыль.
Он вспомнил, как когда-то — почти двадцать лет назад — Вальхен обронил вслух чужое имя. Один раз. Вслух и навсегда. Имя того, кого он называл другом. Или называл бы, если бы имел на это право.
— Ты не спрашиваешь, что в новостях, — сказал царь, когда Вальхен наконец вошёл в кабинет.
— Я не люблю новости, — просто ответил тот.
— Я знаю, — Веселин отложил артефакт и поднял на него глаза. — Но это... не новость. Это след времени. Старый след, но свежая кровь.
Вальхен остановился.
— В Астурии убили магистра Рейнхальда. Говорят, это был Проклятый. Что всё это время он жил под личиной магистра.
Некоторое время Вальхен не отвечал. Лишь разжал и сжал пальцы. Молча. Потом медленно опустился на лавку у окна.
— Это ты хотел мне сказать?
— Это я должен был тебе сказать.
— Почему? — голос был бесцветным, ровным, но в нём звенела сдержанная искра.
Веселин выдержал паузу.
— Потому что ты — тот, кто не захлопывает дверь, даже если за ней пожар.
Он замолчал.
— И потому что если это правда — если это он… Я не хочу, чтобы ты узнал от чужого.
Тишина. Только ветер за окном тронул ставни.
— Спасибо, что сказал.
Веселин хотел было что-то добавить, но не успел.
— Я не хочу знать, правда это или нет, — добавил Вальхен. — Потому что если это был не он — значит, я всё это время надеялся зря. А если он — тогда пусть его дух, наконец, отдохнёт. Или хотя бы исчез. Я хочу провести поминальный обряд. По нашему, по- астурийски. Но в одиночку этого не делают.
Ночь была тёплая, но ветер срывался с зубцов холма с такой резкостью, будто хотел сорвать молчание с губ. На поляне за домом, среди редких камней и кривых кустов, вспыхнул маленький костёр.
Вальхен сидел на корточках, аккуратно разравнивая золу. На лице — белая маска из тонкой бумаги. Лицо без черт, лишь лёгкие сгибы там, где могли бы быть глаза. Ни гнева. Ни прощения.
— Маска для тех, кто ушёл, не успев услышать, — сказал он тихо. — Или не желая.
Веселин стоял рядом, молчал. Он знал, что должен быть здесь. Не как правитель, а как свидетель. Просто — как друг.
Вальхен взял кусочек хлеба, разломил. Один кусок — на ладонь, другой — в пламя.
— Хлеб за слова, что могли быть сказаны. За дружбу, что могла быть больше. За страх, что был сильнее памяти.
Огонь охотно принял подношение, вспыхнув золотом.
Он налил в деревянную чашу немного вина. Сухого, терпкого — не пьют такого ради вкуса. Только — ради смысла.
— И вино — за то, что не было прощения. За то, что я не стал добрым, но не стал и тобой. За то, что я не знал, кем ты был в конце.
Он пролил вино в огонь — и тот шипел, будто хотел ответить.
А потом — положил белую маску поверх пепла. Пусть всё сгорит — и станет лёгким, как дым.
Некоторое время они стояли молча. Потом Вальхен выпрямился. Медленно, с усилием — не от старости, а от тяжести памяти.
— Я обещал не возвращаться в Астурию, пока не закончится война, — произнёс он. Голос был ровным, но внутри — звон.
— Но война никогда не заканчивается. Она просто становится тише, чтобы ты успел забыть, где твоя рана.
Веселин медленно кивнул.
— Он был тебе дорог?
— Он был мне братом. Неправильным. Он был моим отражением и моей правдой. Горькой. Но своей.
— И ты его прощаешь?
Вальхен пожал плечами.
— Я не прощаю. Мне ли его прощать? Я помню. Этого достаточно, чтобы не стать таким же.
Они стояли у догорающего костра. Маска в огне сморщилась, словно лицо, скрученное от боли. И исчезла.
— Покойся, — тихо сказал Вальхен. — Или сражайся дальше. Но не возвращайся ко мне.
И ветер унес дым.
Веселин ушел, оставив Вальхена молиться или горевать в одиночестве. Но одиночество долго не продлилось.
Пламя уже угасало, когда за спиной послышался тихий шорох. Сухая трава под ногами — хруст, веточка треснула. И голос, слишком светлый для этой тишины:
— Я… э-э… не мешаю?
Вальхен не обернулся. Веселин чуть усмехнулся в тень.
Роана подошла ближе — в сером дорожном платье, с наспех повязанным шарфом (не по погоде), держа в руках… зонтик в виде гриба.
— Я… просто вышла… подышать. И заблудилась. Почти. — Она на секунду замолчала. — Ну, то есть, не совсем. Я просто... увидела, что у вас тут... что-то важное. И огонь. И вино. И хлеб. Может, вы празднуете?
Его дракон.
Его друг.
Царь не сдержал лёгкой усмешки — этот момент он любил с детства. Когда воздух словно замирает, когда даже гарпии-гонцы и гелиатские пегасы, красивые,но глуповатые, сбиваются с траектории, чувствуя приближение кого-то слишком большого, слишком древнего, слишком другого.
Дракон приземлился с поразительной грацией, почти не скрипнув плитами под тяжестью двенадцатиметрового тела. Серебристо-серая чешуя поблёскивала, словно отполированная молнией. Голова, огромная, как царский трон, склонилась к земле. Лапы с когтями, способными кромсать камень, деликатно поддели барашка, привязанного у столба — дар приветствия от царской кухни. Дракон не разорвал его, не проглотил в одно движение, а… аккуратно. Почти вежливо.
Веселин нахмурился.
— И вот кто сказал, что тьма только разрушает? — пробормотал он себе под нос.
Он наблюдал, как Вальхен сворачивает крылья, умывается языком, трепещет кожистыми перепонками, как если бы стряхивал с себя долгий путь. И вновь в голове у царя всплыла мысль, которую он гнал уже много лет:
Они точно были в своём уме, когда создавали это существо?
Разум, острый, как клык. Магия — сродни стихийному бедствию. Тело, защищенное от маго и механического воздействия. Он не просто сильный. Он — искусственно сильный, чрезмерно, неправильным образом сильный.
Веселин провёл рукой по шее. Даже сейчас, спустя годы, при всей дружбе и доверии, он чувствовал: если Вальхен когда-нибудь слетит с катушек… никто его не остановит.
Никто, кроме, разве что…
Проклятого.
Веселин передёрнул плечами, как будто от внезапного холода.
Да. Если бы Вальхен и Проклятый встретились… никто не знал бы, кто бы вышел живым. И это ещё полбеды. Потому что главный вопрос был не кто победит, а что останется от остального мира после их схватки?
Царь перевёл взгляд на дракона, который в этот момент уже начал окутываться лёгким серебристым туманом. Магия сгущалась, собиралась, клубилась… и через мгновение на плитах остался человек — невысокий, плотный, с привычным набедренным клетчатым шарфом (был шарфом, стал килтом), с дымящейся кожей, с недовольной гримасой.
Он достал из зачарованного мешка рубашку, сапоги, перевязь. Веселин улыбнулся — как всегда. Человек из шкафа. Дракон с порталом.
Друг.
Царь наконец спустился вниз.
— Опоздал, — крикнул он, улыбаясь.
Вальхен, застёгивая пуговицу, оглянулся и махнул рукой:
— Тсарь, не начинай. Я барашка ел. Не спеша. Он был важный барашек.
Веселин рассмеялся и наконец почувствовал: сегодня он сможет дышать чуть легче.
Пусть всего на день.
Веселин шагал чуть впереди, глядя в витражи, на которых герои древности вершили подвиги, и посматривали на потомка. Вальхен чуть позади, привычно шаркал сапогом. В человеческом облике он выглядел… скучно. Ни тебе рогов, ни сверкающей чешуи, ни жара, Просто мужчина — с уставшими глазами, небрежно остриженными волосами, морщинками.
— Всё-таки, братец ты мне дорог, — пробормотал Веселин, — но, глядя на тебя, я каждый раз вспоминаю, почему дипломатия — вещь ненадёжная. Выглядишь, как будто можешь предложить мир, а потом съесть переговорщиков.
— Я пробовал дипломатические трактаты, — флегматично отозвался Вальхен. — Сухие. Жуёшь — и слюн не выделяется. Бумага как бумага. Переговорщики вкуснее.
Веселин усмехнулся.
— А теперь ещё и литературный критик? Осталось только поэзию писать.
— Я бы попробовал, — Вальхен щёлкнул пальцами. — Только рифмы в славеннском путаю. "Царь" и "тсарь" у меня в голове до сих пор не одно и то же. Да и не скажу я никогда красиво: "запах вишневого сада", потому что "сад" у меня почему-то в голове — это крепость. А "вишня"… эм… как это…
— «Слезная ягода», — подсказал Веселин.
— Да, вот это.
Они оба замолчали на секунду. Тишина была такая, что слышно, как скрипит пол под сапогами Вальхена — чуть тише, чем у обычного человека, будто он старается не оставлять следов.
— Давай к делу. Царевна. Твоя маленькая неприятность в платье перемазанном кремом.
— Она не маленькая, — вздохнул царь. — И неприятность из неё получается на удивление большая.
— Зачем я? — Вальхен остановился. — У тебя есть министры, учителя, душеведы…
— А у тебя есть зубы, крылья, терпение и… — Веселин усмехнулся, — ты — мой друг.
Они взглянули друг на друга. Один — юный царь, с широкими плечами и болью за державу. Второй — бывший заключённый, превращенный в монстра, бывший воевода, сейчас, формально, землепашец, при этом всё ещё умеющий сворачивать шею каменному голему.
— Она… — начал Веселин и не договорил. — Я боюсь, что с ней что-то не так. Не просто глупость. Что-то глубже. А может, это я хочу верить, что она не такая уж пустоголовая.
Вальхен пожал плечами, как будто привычный груз за спиной его не беспокоил.
— Ладно. Отвезу твою кремовую бурю в деревню. Приставим её к делу. Если сгорит — виноват я. Если взлетит — тоже я.
— Только не жри никого, ладно? — сказал Веселин уже с улыбкой. — Там у нас люди чувствительные.
— Я в последнее время больше капусту ем, — пожал плечами Вальхен. — Говорят, полезно.
Они оба засмеялись. Как всегда — просто, коротко и чуть-чуть грустно.
Прода от 14.07.2025, 13:34
В покоях Роаны царил беспорядок. Не буря, нет — ветерок наивного хаоса. На постели лежал раскрытый сундук, из которого торчали воротник платья с вышивкой павлинов и плюшевый синий дракончик. На полу — разбросанные ленты, башмачки и две перчатки из разных наборов.
— Возьму с собой… вот это. Это тёплое? Или вечернее? — Роана держала в руках нечто, что было либо накидкой, либо скатертью с бахромой.
— Всё, что блестит, всегда вечернее, моя царевна, — немедленно ответила комнатная девка Юлетта, щёлкнув пальцами перед чар-серкалом и пробудив зрящую плёнку. — Скажем глядящим, что вы выбираете облик для… как это нынче звать… А! Изгнания по вдохновению!
Роана фыркнула.
— Я думала, это звать "выслали в деревню, чтоб не позорила венец".
— О, вы такая потешная! — захихикала Юлетта, не уловив смысла. — Я скажу, что вы собираетесь в ведунское уединение! Сейчас вельми модно — покинуть столицу, чтобы “найти себя в луже”... э-э, в лоне Матушки-Природы!
— Надеюсь, в луже себя никто не найдёт. Особенно если это я. Я себя в луже боюсь. Там отражение. Иногда слишком честное.
Юлетта моргнула, не успев осмыслить. Тем временем царевна с лёгким напевом свернула полосатый платок.
— Это мне матушка подарила. Сказала: "Роана, если будешь носить его с умным выражением лица — может, подумают, что ты учёная".
— И впрямь! Главное — щуриться в небо и говорить что-нибудь о судьбе. Или цитировать мудреца! Например: "Тьма не абсолютна, она просто дремлет между страниц."
— Или "не каждый дурень — мудрец, но каждый мудрец — немного дурень"? — с совершенно невинным выражением вставила Роана.
Юлетта снова захихикала, не поняв, а чар-зеркало мигало, сохраняя живозрение. На гласящем экране царевна казалась утончённой, вдохновлённой, очаровательной. С налётом невинной глупости.
— Давайте покажем, как вы берёте любимую книгу! — воскликнула Юлетта. — Что-нибудь по узорности, или по лицидейскому мастерству! Или про единорогов!
Роана взяла с полки потёртую книжицу без переплёта.
— «Как различать лицемерие и заботу». Автор неведом. Нашла в книжной комнате дворца. Наверное, кто-то случайно оставил.
— Ах! Так мистично! Покажем непременно!
Царевна кивнула, продолжая складывать вещи. Она взяла тетрадку с рисунками, зонт в виде гриба и маленький оберег из засушенного василька.
— Вы так ладно всё подбираете, ваше светлость! Прямо как фея… с лёгкой недооценкой собственной прелести. Я уверена, в деревне вы покорите всех своим… э-э… естественным очарованием.
— Если они не успеют спрятаться, — мягко улыбнулась Роана.
И Юлетта снова захихикала. А чар-зеркало мигнуло, запечатлев образ наивной, доброй дурочки...
Не уловив лёгкой тени на лице царевны.
Не заметив, как она на миг взглянула в отражение. И посмотрела слишком точно.
— А давайте, — воскликнула Юлетта с воодушевлением, — устроим потеху для зрителей через волшебное стекло! У меня просто гениальная выдумка. Каждый день ты будешь выполнять одно задание от глядящих, а мы всё это будем записывать! Назовём это, например… «Царевна в ссылке»! Или «Дни простые»! Или… «Царевна на репе»!
— На репе? — переспросила Роана, наклоняя голову.
— Ну… это образно! Народно! Все любят репу!
Царевна задумчиво кивнула.
— Хорошо. Только если первое задание будет: “найди репу, что на тебя не смотрит с укором”.
— Ой, как забавно вы сказали! — пропела Юлетта, не уловив смысла. — Так и запишу: День первый — Испытание корнеплодом!
День второй — Подоить козу!
День третий — Сварить щи!
День четвёртый — Прочесть «Толкование о природе эфира» на древнем астурийском!
День пятый — Уговорить дракона плясать трепака!
— А можно в день шестой я просто спрячуся в амбаре и буду делать вид, будто меня и нет?
Царевна продолжала складывать вещи, изредка поглядывая на чародейное зеркало. Оно, конечно, показывало гладкое личико, светлые очи и лукавую улыбку. Но не отражало взгляда — усталого и острого, как тонкий нож.
— Тогда добавь в список: «День седьмой — отдых от чужих забав».
— Ах, чудно, чудно, вы так остроумны! — защебетала Юлетта. — Это будет самый популярный плетенец в чар- сети! Уже слышу заголовки:
"Царевна варит щи с глубокомыслием!"
"От изгнания к вдохновению: сельская повесть"
"Капуста, корона и коза — новый путь великокняжеской моды!"
— Осталось лишь выдать мне титул “барыня брюквенная” — и можно выезжать, — мечтательно вздохнула Роана. — Надеюсь, в деревне найдётся хоть кто-то, кто не тычет нос в волшебное стекло.
— Конечно нет! — бодро отозвалась Юлетта. — Это же провинция, а не чащоба! Вы будете на виду почти всяк день!
— Почти всяк день... — повторила Роана с улыбкой, тонкой, как треснувшее стекло, и такой же хрупкой.
Юлетта уже щёлкала пальцами над зеркалом, заклиная его на передачу, и ставила метки.
Прода от 15.07.2025, 14:18
Веселин держал в руках заушник чар-зеркала, крутя его между пальцами. Магия внутри устройства мерцала еле-еле, будто дожидалась чего-то большего, чем просто команда. Но он не спешил касаться руны вызова.
За дверью послышались гулкие шаги Вальхена — размеренные, неторопливые. Он ходил, как всегда, бесшумно для такого крупного мужчины, но Веселин слышал. Потому что слушал.
Ему не нужно было спрашивать, читает ли Вальхен новостные листы. Он знал. Тот не читал. Ни бумажных, ни чар-сетевых. Ни о политике, ни о войне, ни об Астурии. Особенно об Астурии.
Веселин знал: Вальхен уходит взглядом от заголовков, где есть слово "Сенат", "Север", "Орден", "Дом Слёз", "Остров Брок", "Эйлин-Дан". Он знал: Вальхен делает это не демонстративно, а молча, как человек, который однажды обжёгся до костей — и больше не касался огня. И не хотел, чтобы об этом спрашивали.
Но сейчас…
Сейчас в воздухе всё ещё висела свежая боль. По магистру Рейнхальду. Или, как шептались, по Проклятому. Убит. Возможно, всё же жив. Возможно, снова исчез. Возможно, был никем. Или — всем.
Веселин провёл пальцем по краю зеркала. На кончике пальцев осталась пыль.
Он вспомнил, как когда-то — почти двадцать лет назад — Вальхен обронил вслух чужое имя. Один раз. Вслух и навсегда. Имя того, кого он называл другом. Или называл бы, если бы имел на это право.
— Ты не спрашиваешь, что в новостях, — сказал царь, когда Вальхен наконец вошёл в кабинет.
— Я не люблю новости, — просто ответил тот.
— Я знаю, — Веселин отложил артефакт и поднял на него глаза. — Но это... не новость. Это след времени. Старый след, но свежая кровь.
Вальхен остановился.
— В Астурии убили магистра Рейнхальда. Говорят, это был Проклятый. Что всё это время он жил под личиной магистра.
Некоторое время Вальхен не отвечал. Лишь разжал и сжал пальцы. Молча. Потом медленно опустился на лавку у окна.
— Это ты хотел мне сказать?
— Это я должен был тебе сказать.
— Почему? — голос был бесцветным, ровным, но в нём звенела сдержанная искра.
Веселин выдержал паузу.
— Потому что ты — тот, кто не захлопывает дверь, даже если за ней пожар.
Он замолчал.
— И потому что если это правда — если это он… Я не хочу, чтобы ты узнал от чужого.
Тишина. Только ветер за окном тронул ставни.
— Спасибо, что сказал.
Веселин хотел было что-то добавить, но не успел.
— Я не хочу знать, правда это или нет, — добавил Вальхен. — Потому что если это был не он — значит, я всё это время надеялся зря. А если он — тогда пусть его дух, наконец, отдохнёт. Или хотя бы исчез. Я хочу провести поминальный обряд. По нашему, по- астурийски. Но в одиночку этого не делают.
Ночь была тёплая, но ветер срывался с зубцов холма с такой резкостью, будто хотел сорвать молчание с губ. На поляне за домом, среди редких камней и кривых кустов, вспыхнул маленький костёр.
Вальхен сидел на корточках, аккуратно разравнивая золу. На лице — белая маска из тонкой бумаги. Лицо без черт, лишь лёгкие сгибы там, где могли бы быть глаза. Ни гнева. Ни прощения.
— Маска для тех, кто ушёл, не успев услышать, — сказал он тихо. — Или не желая.
Веселин стоял рядом, молчал. Он знал, что должен быть здесь. Не как правитель, а как свидетель. Просто — как друг.
Вальхен взял кусочек хлеба, разломил. Один кусок — на ладонь, другой — в пламя.
— Хлеб за слова, что могли быть сказаны. За дружбу, что могла быть больше. За страх, что был сильнее памяти.
Огонь охотно принял подношение, вспыхнув золотом.
Он налил в деревянную чашу немного вина. Сухого, терпкого — не пьют такого ради вкуса. Только — ради смысла.
— И вино — за то, что не было прощения. За то, что я не стал добрым, но не стал и тобой. За то, что я не знал, кем ты был в конце.
Он пролил вино в огонь — и тот шипел, будто хотел ответить.
А потом — положил белую маску поверх пепла. Пусть всё сгорит — и станет лёгким, как дым.
Некоторое время они стояли молча. Потом Вальхен выпрямился. Медленно, с усилием — не от старости, а от тяжести памяти.
— Я обещал не возвращаться в Астурию, пока не закончится война, — произнёс он. Голос был ровным, но внутри — звон.
— Но война никогда не заканчивается. Она просто становится тише, чтобы ты успел забыть, где твоя рана.
Веселин медленно кивнул.
— Он был тебе дорог?
— Он был мне братом. Неправильным. Он был моим отражением и моей правдой. Горькой. Но своей.
— И ты его прощаешь?
Вальхен пожал плечами.
— Я не прощаю. Мне ли его прощать? Я помню. Этого достаточно, чтобы не стать таким же.
Они стояли у догорающего костра. Маска в огне сморщилась, словно лицо, скрученное от боли. И исчезла.
— Покойся, — тихо сказал Вальхен. — Или сражайся дальше. Но не возвращайся ко мне.
И ветер унес дым.
Веселин ушел, оставив Вальхена молиться или горевать в одиночестве. Но одиночество долго не продлилось.
Пламя уже угасало, когда за спиной послышался тихий шорох. Сухая трава под ногами — хруст, веточка треснула. И голос, слишком светлый для этой тишины:
— Я… э-э… не мешаю?
Вальхен не обернулся. Веселин чуть усмехнулся в тень.
Роана подошла ближе — в сером дорожном платье, с наспех повязанным шарфом (не по погоде), держа в руках… зонтик в виде гриба.
— Я… просто вышла… подышать. И заблудилась. Почти. — Она на секунду замолчала. — Ну, то есть, не совсем. Я просто... увидела, что у вас тут... что-то важное. И огонь. И вино. И хлеб. Может, вы празднуете?
