1.
Лорена расстегнула крупные золотые пуговицы на когда-то белой, а теперь серо-черной, местами прожженной мантии с вышитым на груди знаком ордена Света — свечой в круге. Со стоном удовольствия избавилась от корсета, переступила через упавшие под ноги юбки, стянула через голову рубашку. Щелчком пальцев зажгла светильники, так, чтобы не приходилось щуриться, присела на бортик мраморной ванны. Она любила свою работу. И любила возвращаться с работы домой, в скрытый под сенью трех раскидистых дубов особняк почти в центре столицы Виннетского княжества. Любила приходить, нырять в ванну, смывать с себя грязь, усталость, неуверенность, чтобы потом прийти к мужу и спрятаться в его объятиях от всего мира.
Она погрузилась в теплую пенную воду с головой, провела рукой по груди, чувствуя, как отзывается тело. Вздохнула полной грудью, и вода всколыхнулась, лаская узкие плечи. Лорена представила, будто не вода это прикасается к ней, а Эжен. Эта игра всегда волновала ее, сокровенная и странная фантазия, о которой не знал никто, даже муж. Где-то там, за пределами теплого мирка ванной комнаты он ждал ее, занимаясь повседневными делами, перешучиваясь с прислугой, читая газеты, по рассеянности намазывая на хлеб сметанную маску для лица, и в то же время он был с ней, был в ней, заполняя Лорену всю, без остатка, не оставляя ни малейшего зазора для страхов, горя, мыслей о чем-то плохом. Эжен был ее океаном, а она — лишь частью его, волной, быстрой рыбкой, неторопливой медузой, лунным отблеском на глади воды. Она была его частью, а он ее… И существовать друг без друга они не могли.
Лорена вышла из ванны, укутавшись в пушистый, как облако, халат, взглянула на часы — одиннадцать вечера, экономка давно ушла. На кухне, за закрытой дверью, пробиваясь сквозь витраж, горел свет. Лорена остановилась на пороге, тронула поясок халата, думая о том, как она сейчас выйдет на свет обнаженная и прекрасная.
Мужской голос за дверью сказал:
— И все же неправильно ты, Эжен, вектора накладываешь. Как левое ухо правой рукой чешешь.
Эжен ответил:
— Мне так удобнее. Тут в Виннетте не много встретишь мастеров старой школы. После того как был разрушен дом Снов.
Оба вздохнули, отдавая дань памяти разрушенной в войну семинарии при ордене Тьмы. Лорена отошла от двери, прыснув в кулачок. Подстегнутое воображение рисовало ей картины одну нелепее другой: собственный вопль, там, в круге света на кухне, попытку прикрыться букетом из вазы. Эжена, сдергивающего со стола скатерть.
Она прошла в спальню, присела на подоконник, прижимаясь теплой спиной к холодному стеклу, улыбнулась своим мыслям, представляя лицо Эжена с сурово насупленными бровями. Скинула халат, тряхнула рыжими кудрями, оттенявшими нежную смуглую кожу. Взглянула на себя в огромное зеркало, прикоснулась к ямочке на щеке, не удержалась, шепнула:
— Хороша…
Взгляд ее упал на секретер в углу, и тень непонимания и страха пробежала по лицу. Лорена накинула легкое шелковое платье с запахом, быстрым шагом преодолела полкомнаты, остановилась, коснувшись пальцами столешницы секретера. Дневника на месте не было.
Эжен всегда оставлял его здесь, под защитой чар, это было незыблемо, как рассвет и закат, как то, что вода мокрая, а воздухом можно дышать. Он хранил его здесь, этот был первый предмет, на который падал его взгляд при пробуждении. Потому что здесь, в этом дневнике он записывал все свои мысли, этот дневник был его памятью… Ибо, засыпая, муж память терял и просыпался вновь в липком кошмаре многолетней давности, в плену, из которого вышел обремененный ревматизмом и тем, что маги Разума назвали антероградной амнезией. Лорена так и не узнала, что именно произошло с ним тогда, когда память Эжена дала сбой. Что так отчаянно он пожелал забыть, что и вовсе перестал запоминать события? Она встретила его после долгой разлуки уже таким, в лагере для освобожденных из плена. Лорену он, конечно, узнал — они были знакомы еще до войны. Но каждое утро он просыпался, помня только холодное сырое утро в клетушке старого замка, куда светлые свозили пленных.
Она выбежала в коридор, не стала тратить время на спуск по лестнице со второго этажа, где располагались спальня и гардеробная, просто перемахнула через перила, мягко приземлилась на ковер в холле, ткань платья обвилась вокруг ног. На кухне снова послышался смех. Лорена распахнула дверь и застыла: на столе, мерцая, стояла шкатулка для проигрывания кристаллов записи. Над ней висели в воздухе две полупрозрачные фигуры — Эжен и его друг, приехавший ненадолго из залечивавшей послевоенные раны Астурии. Мужчины сидели за этим самым столом и беззаботно болтали о магии. Издалека слышался смех самой Лорены. Она помнила эту запись. В тот день, год назад, она сидела вместе ними, держа в руках «глазок» — мехомагический аппарат для запечатления картинки и звука на кристалл.
Полупрозрачный Эжен обернулся к настоящей Лорене, стоящей в дверях, сказал, просто и серьезно:
— Я люблю тебя. Это я всегда буду помнить.
Лорена раздраженно хлопнула себя по бедру.
— Сбежал. Вот гад.
Она опустилась на стул, оперлась локтями о столешницу, зло посмотрела на свою полупрозрачную копию, усевшуюся на колени к своему тогда еще жениху. Оставленный на подоконнике «глазок» чуть наклонился, делая изображение непропорциональным. Полупрозрачная Лорена ласково убрала светлые, начавшие отрастать волосы Эжена за уши, он поймал ее руку, прикоснулся губами к запястью, украшенному венчальным браслетом. Настоящая Лорена перевела взгляд на свою руку, провела пальцем по обнаженной коже — она сняла браслет перед ванной. Потом усмехнулась.
Не в первый раз Эжен сбегал. От самого себя, от своих страхов, от выдуманной опасности, которая якобы от него исходит.
2.
Два года назад.
Эжен син’Эриад, темный маг, мастер некромантии, мастер боевой магии, и прочее, и прочее, и прочее, уже месяц не мог найти работу. Точнее мог, но идти разбираться со снежницами, нежитью мелкой, и неразумной, но очень прыткой, при ноющих от холода костях в местах многочисленных переломов, было глупо. Между тем приближался праздник середины Зимы, а морковь с капустой уже изрядно надоели. И — что особенно отвратительно, — утепленная роба перестала греть, и даже профессионально наложенные заклинания ничем не помогали. Если еще и сапоги протекать начнут… Перед магом было два пути — обратиться за помощью в Орден Тьмы, и получив вспомоществование, быть своим собратьям должным, или возвращаться назад, в Орнеттское княжество. Там после войны темных магов днем с огнем не найдешь, а нежить жиреет. При мысли об огне, с которым ищут темных магов, Эжен передернул плечами. Он на костер попадал, ему не понравилось. Но и тут, в Винетте не жизнь. Куда ему податься со своей дырявой памятью, и ноющими костями? Разве что в «Оринду», магические кристаллы заряжать…
Он передернул плечами, засунул руки в карманы и оглянулся. Люди шли мимо по освещенной праздничными огнями улице, у каждого второго — испуганное и растерянное выражение лица. Эжен, казалось, видел как в головах вертятся шестеренки, каждая из которых подписана: «подарки», «несделанная работа», «купить», «купить» «отыскать», «доделать». Это при полном отсутствии способностей к магии разума… У самого Эжена таких мыслей не возникало. Его шестеренки давно проржавели и двигались с неохотой. В данный момент они, сделав явственное усилие, заскрипели, провернулись, и маг обнаружил что стоит и пялится на празднично украшенную лентами и еловыми шишками дверь, ведущую, судя по всему в паб, созданный в северно-астурийском стиле. Ничего удивительно — эмигарнатами из Астурии в Винетте хоть мостовую мости.
Дверь отворилась, немолодой мужчина вывалился на снег, обдавая Эжена ароматом глювайна и жаренных над очагом сосисок. Живот, набитый с утра проклятой капустой, предательски заурчал. Срочно захотелось горячего красного вина с пряностями.
— Ненавижу! — сказал Эжен, ни к кому не обращаясь, и не конкретизируя, что или кого именно он ненавидит. И поймал закрывающуюся дверь.
Внутри было тепло, даже жарко. Эжен занял место у широкого окна, с тайным злорадством, от которого ему самому становилось смешно, наблюдал, как спешат куда-то люди. Виннетская зима, не столько холодная, сколько сырая, не могла порадовать снегом, скрипящим под ногами. Любой снег превращался в слякоть.
Наконец принесли глювайн, к нему — жаркое. Эжен сделал глоток — вино полусухое, некрепкое, многовато перца. Если прикрыть глаза, подумалось ему, можно вспомнить беззаботные времена учебы. Напротив семинарии темных, так назывпемого называемого дома Снов был почти такой же паб. С севера Астурии происходило больше всего однокашников — там ветра из Бездны дуют сильнее, побуждают к открытию в людях темный дар.
Если прикрыть глаза можно представить, что они тут: и Ганс, толстый, как колбаса, которую ему присылал иногда отец-мясник, и Адалвалф, обедневший аристократ с изысканными манерами, умеющий разбираться в винах, и вечно сидящий на мели, и Аллистер, по прозвищу Мышонок, крестьянский мальчишка, скромный, молчаливый, с кожей нежной и белой, с пушистыми ресницами. Его иногда принимали за девушку…
Их тени, вызванные не даром некроманта, а лишь памятью, сидели рядом с Эженом, может быть что-то говорили, только он их не слышал. Если не открывать глаз, можно подумать, что он все еще подающий надежды студент, а не нищий маг, слишком гордый чтобы принимать подачки, и слишком больной, чтобы полноценно работать…
Можно подумать что все еще впереди, что он запомнит этот день, как запоминают обычно люди, чуть смазанным, и нечетким, но запомнит, а не проснётся завтра снова, трясясь от страха, в ожидании что вот -вот скрипнет решетчатая дверь, ведущая в его камеру… Она скрипнула, конечно скрипнула и открылась, но что там было дальше? Почему он этого не помнит? Как не помнит и следующих двух лет… Как не запомнит и этот день.
— Простите, у вас не занято? — услышал он над головой мелодичный женский голос.
Тени прошлого расступились, уступая место красавице в беличьей шубке. Эжен поднял голову, всматриваясь в смутно знакомое лицо. Потом его осенило:
— Лорена?
Она тряхнула яркими локонами, сверкнула белыми зубами, села напротив, качнулся висевший на груди знак ордена Света — горящая свеча в круге.
— Узнал? — слегка удивилась она.
— Узнал. С тобой я был знаком еще до того, как шестеренки в моей голове заржавели и дали собой, — усмехнулся Эжен.
3.
Снег холодил босые ноги. Лорена не знала что делать. Выбежала на дорогу, готовая лететь, мчаться, искать следы... Следов не было. Куда бежать, у кого просить помощи? У отца, у посольств Астурии и Орнетты? Или... если он ушел, то так и надо? Зачем держать его, если он не хочет, не хочет и не может здесь оставаться? Снег падал, поддерживать с помощью магии температурау тела становилось все сложнее, и Лорена вернулась в дом. Снег плавился под ее ногами, тонкий шелк промок, стал тяжелым, холодным. Давно она не чувствовала себя такой беспомощной дурой.
У Лорены ведь было все. Всегда было все, у дочери светлого лорда, наместника магистра ордена Света в Орнетте, бывшей провинции Астурийской империи, ныне - самостоятельного государства, получившего независимость без кровопролития, под шумок, пока империя была охвачена гражданской войной. Во время одного из перемирий, того, что позже историки назвали "второй волной", отец отправил ее в Астурию, колыбель магии, как ни крути... Она проходила обучение в семинарии дома Света. Потом, когда война стала снова набирать обороты, но осталась при отце, в штабе, делала какую то ненужную, бессмысленную работу. Отец верил в победу, и Лорена вслед за ним прошла от триумфального боя за столицу до отчаянного бегства к Двум Сестрам, крепости на севере страны. И очнулась от полусна растерянности и непонимания того что делать и как быть в день окончания войны. Стояла у окна небольшого домика, занятого людьми отца, смотрела как падает на город серый пепел. То, что осталось от великой Армии Мертвых, которую вел полководец некромантов по прозвищу Проклятый. И которую он уничтожил. Для того, чтобы дать хрупкому миру меж светом и тьмой еще один шанс...
Мир мог бы стать продолжением бездны, голодной и безумной, полной боли, но они сумели вовремя остановиться. В сердце бывшей империи война прекратилась, в бывших провинциях, в том числе и в родной Орнетте, все только началось.
Месяца через два Лорена стала добровольцем объединенной миротворческой армии, целительницей в отряде, состоявшем из магов всех четырех орденов - Света, Тьмы, Разума и Природы. Отец бушевал, грозился лишить ее наследства и покровительства, но Лорена чувствовала, что должна исправить ту несправедливость, что была причинена миру, в том числе и ее отцом.
Орнетское княжество - небольшой пятак земли на юге Астурии, географический центр Эуропы. Здесь нежить достаточно смирна и не опасна, а потому мысль о том, что некроманты, борющиеся против нее так же нужны, как природники, разумники и светлые, тяжело доходила до князя и его присных. Темные здесь были истреблены под корень. Те, кто сумел уехать, возвращаться отказывались. Это было неудивительно. При всем вспыльчивом, резком нраве и страсти к разжиганию конфликтов темные - не самоубийцы.
Эжена она увидела уже после освобождения из плена. Он бродил по госпиталю потерянный и уставший, каждый день заново удивлявшийся чистой постели, еде, огромному окну в палате, у которого стоял часами. И всегда вздрагивал, когда слышал за спиной скрип двери. Жизнь его приходила в норму примерно к полудню, когда он снова был готов примириться с переменами. Он постоянно делал записи в маленькой записной книжке, и переносил самое важное вечером в зачарованный дневник. Чтобы с утра, проснувшись на восходе солнца снова испытать удушающий страх плена, потом облегчение и удивление тому, что для человека должно быть естественным доступным минимумом, как всегда, казалось Лорене, возможно слишком наивной последовательнице гуманизма.
И каждый день он удивлялся тому, что и она здесь. В последний раз они виделись в Астурии, во время перемирия, на светском приеме. Перед тем, как Эжен вернулся назад, в Орнетту, отрабатывать деньги вложенные княжеской казной в его обучение. Сам он был сиротой, формально усыновленным родом торговцев пряностями. Это избавляло их от какой-то части налогов.
Они часто и подолгу беседовали, вспоминали юность, те времена, когда они встречались иногда почти тайком, чтобы просто поболтать на родном языке. Иногда Эжен, оказавшийся знатоком точных наук, помогал ей с решением задач по мехомагии, а Лорена в ответ объясняла ему тонкости этикета. Теперь они часто вспоминали то беззаботное время, погибших и пропавших без вести друзей. Потом, поняв, что ему всю жизнь придется вот так вот читать каждый день с одной и той же точки, Эжен начал озлабливаться. Искренняя радость от того, что война закончилась, что над ним больше не висит опасность быть убитым, сменилась угрюмостью и раздражительностью. Записей в дневнике становилось больше и больше, и Эжен стал понимать, что всю оставшуюся жизнь ему придется зависеть от куска бумаги, и того, что именно он запишет в него. Из одного из самых приятных пациентов госпиталя он превратился в самого противного, вечно пребывающего в скверном настроении.
