- Я не позволю тебе его погубить!
- Хочешь заслонить его от моей магии? Бедняжка Жизель, опять мчишься спасать чужого жениха. Хорошо, я согласна его уступить. И забрать твоего Лесничего.
- А я здесь при чем?! – возмутился Марик.
- Не при чем. Вы, двое, массовка, - отмахнулась Мари.
- Я массовка? – тут же вскинулась Инга. – Никогда не была массовкой!
- Молчи, - зашипел Марик, - массовку в «Жизели» не убивают.
А Мари уже направила вторую ладонь на Эдика. Неодолимая сила оторвала его руку от моей, и парень застыл, будто парализованный, лишь глаза продолжали жить на недвижном лице.
- Не смей, - произнесла я с угрозой.
Мари снова расхохоталась:
- Жизель не может испугать Мирту! Выбирай. Одного из них ты успеешь спасти.
Руки призрака пришли в движение. И вместе с этим фигуры Эдика и Андрея совершили медленный поворот. Мирта начинает кружить своих жертв.
- На какую сторону крыши шагнешь? – продолжал звучать голос призрака. – Спасительница Жизель, чистая и невинная! Каким будет твой выбор?
«А она красива», - вдруг отметила краем сознания.
Впереди подмигивал огоньками Париж. За спиной поднимался купол театра. Где-то там, по этому городу, в бусинках огней, рассыпаны зрители, видевшие меня на сцене. Кто-то едет в машине с включенными фарами, у кого-то вдруг осветилось окно. А другие присели на веранде кафе, и официант зажег на их столике свечку… И я снова не знаю, как они выглядят, чем занимаются. А они запомнили меня Миртой, не задумываясь о том, кто я есть за пределами этой роли. Но и Мирту они скоро забудут… Стоит ли вкладывать в роль свою душу?
Я посмотрела в глаза Мари:
- Ты исказила спектакль.
- Актерская интерпретация.
- Скорей, режиссерская. Или жестокий эксперимент педагога, выводящего ученика за пределы возможностей?
Она улыбалась. Эдик с Андреем кружились быстрее.
- Не знаю, кто ты. Но мне это неважно. Я – Ася, и я не боюсь летать. Исчезни!
Глиссад, глиссад, па-де-ша –
- лечу –
- я лечу…
Сквозь Мари. На мгновение стало прохладно. Я падала вниз. И видела площадь. Здесь играли с тенями голуби. Эдик обещал их нарисовать.
У меня сейчас не было тени. Почему незаметны тени от звезд? Я просто летела, и темные спины булыжников, которыми вымостили площадь, становились все ближе.
Возле главного входа в театр, под фонарем, стоял Лешка. Танюшкин. В руках прямоугольник мобильника. Что он здесь делает? Приехал в Париж, разыскивает жену, а она на крыше. И снова не берет трубку…
Меня Лешка не видел, не смотрел вверх.
Я тоже хочу смотреть вверх, там звезды!
Удалось развернуться. Звезды кружились. Танцуют?
Я раскинула руки. Лечу на спине.
- Нравится?
- Красиво.
Меня подхватили над самой землей. Лешка стал поворачивать голову – и время остановилось. Он так и замер, чуть-чуть не успев развернуться, чтобы мня увидеть.
- Мари?
Смех колокольчиком:
- Можешь и так меня называть, если привыкла.
- Мирта? Сильфида, дух воздуха?
- Сейчас я свободна от роли. Все – и ничто. Везде – и нигде.
- Ладно, как скажешь. А что с ребятами?
- Твои любимые живы. Я откинула их за балюстраду. Татьяна уже делает Андрею укол.
Стало спокойно.
- А что будет со мной?
- А чего ты хочешь?
Я задумалась. Она продолжала:
- Ты все же шагнула за грань и обрела свободу. Можешь быть кем угодно и чем угодно, там, где захочешь. «Магия театра» в высшем ее проявлении. Ограничений нет, пока их сама себе не поставишь! Ангел-хранитель для любимой подружки и фея-крестная для ее малыша; вечно манящая и ускользающая Сильфида Андрея и Муза для Эдика…
- Я и так была Музой для Эдика.
Она опять засмеялась:
- Ты была многим. А хочешь большего?
- Об этом вы говорили с Андреем? Поэтому он готов покинуть жизнь?
В голосе появилась печаль:
Когда Луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах, как будто дух больной…
- Это из поэмы Николя?
- Нет, это из сонета Константина Бальмонта. Тоже упокоен недалеко от Парижа, в Нуази-ле-Гран. В последние годы жизни многие считали, что он не в себе. Да он и был уже не в себе, но отчего-то продолжал держаться за тело. Андрей, напротив, за тело не держится…
- Оно начало его подводить.
- Да. Ты верно подметила: он устал и мечтает окончить борьбу. Сдается. Но это не путь к настоящей магии. Он не получит свободы.
- Значит, рано ему покидать эту жизнь.
Мы помолчали. Звезды сплетались узорами – и вновь разлетались, меняя фигуры вечного танца.
- Хочешь к ним?
- И так можно?
- Почему бы и нет?
Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье.
Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся земля с борьбой своей,
Я — облачко, я — ветерка дыханье.
- Красиво. Кстати, раз мы о поэзии: скажи мне, свободный дух всего подряд, а почему кулики все стонут и стонут?
- Они не стонут. Это песня о жизни, просто Басё ее так услышал.
- А мог бы слышать радость в смелом крике птицы? [1]
- Вот, ты понимаешь.
Вспомнилась любимая фраза Танюшки: «Искусство в глазах смотрящего». И не только искусство. Все мы видим лишь то, что можем или хотим увидеть.
- Что ты решила? Разобьем это тело о камни и отправимся купаться в свободе?
«Я — облачко, я — ветерка дыханье…»
Вспомнилось, как мы с Эдиком лежали на газоне и придумывали истории про облака.
- Не печалься, Муза художника. Ты будешь с ним рядом и поможешь создать настоящий шедевр. И не только ему! Знаешь, сколько талантливых людей сейчас живет в мире? Ты так ценишь талант. Будет весело!
А трава была теплой, пропахшей солнцем. И рука Эдика – всегда теплая. Он осторожно накрыл мою голову и запутал пальцы в кудряшках…
Я – облако… Могу омыть всех дождем или воссиять радугой.
Вдруг снова увидела девочку, которая мне однажды пригрезилась сидящей на коленях у Эдика. Рыженькая, вроде меня. В этот раз они что-то сворачивали из цветного картона: то ли флейту, то ли калейдоскоп. Вот кто здесь золотистый лисёнок…
- Ты очень боишься.
В голосе было сочувствие.
Это правда. Вот только…
- Чего я боюсь?
Она рассмеялась:
- Сама меня скажи. Почему ты предпочитала влюбляться на расстоянии? Как было удобно восхищаться Андреем, не перекинувшись с ним ни словом. Почему между вами с Эдиком несколько лет не сокращалась дистанция?
Я нахмурилась:
- Он не пытался ее сократить. Значит, его все устраивало. Сама говоришь: я – Муза, бла-бла.
- У Эдика были свои причины, сейчас речь о тебе. Нетрудно шепнуть «люблю» при прощании. Но пока впереди была жизнь, ты избегала этого слова даже в собственных мыслях.
- Репетируешь психотерапевта? – захотелось ее подколоть.
- Защищаешься. Это скучно. Может быть, я ошиблась, и ты еще не готова лететь.
Черт. Не время сейчас искать маски.
- Я боюсь за золотистую девочку. Боюсь, что в какой-то момент колени, на которые ее посадили, исчезнут – и она начнет падать, не понимая, за что с ней так потупили.
- Ты столько времени танцевала Жизель. Сходила с ума оттого, что предали, и умирала снова и снова. И приучала себя терпеть предательство, выходя раз за разом во втором акте. Прощать ради любви. Оставаясь мертвой.
- О… Никогда не думала таким образом.
- Но привыкла к спектаклю, где в основе сюжета – предательство.
Мысли скакали.
- Я боюсь, что Эдик исчезнет, если слишком ему довериться. Но… я взрослая. Подхвачу эту девочку.
- Для нее этого недостаточно.
«Я тебя удержу…» Закусила губу. Надо просто поверить Эдику.
В голове стучало. Безопасней быть облаком. Никто не предаст облако! Никто не предаст Музу. Это она может вдруг улететь. Какая чудесная роль, защищенная расстановкой зависимостей и расстоянием. Даже страдать безопасно на расстоянии: сам себе выбираешь количество переживаний. Я… Не могу, не переживу предательства. Это больно – сходить с ума. Разрывается сердце, и все время болит голова. Слишком жестоко – танцевать все время прощение. Заставлять себя двигаться, когда душа мертвая. Я…
Девочка на коленях Эдика поднесла к глазам картонную трубочку. Это не флейта, это же телескоп!
- Я рискну.
- Уверена?
- Это будет другой спектакль.
Стало весело. Закричала кружащимся звездам:
- Приглашаю вас зрителями! Я выбрала себе роль!
Голос звучал серьезно:
- И готова вложить в эту роль свою душу?
- Да. Ведь магия театра работает только так.
Звезды выстроились Большой Медведицей, подтолкнув Полярную, чтобы летела на место – той хотелось еще поплясать.
- Зрители собрались. Начинаем.
- Подожди, не спросила о важном. Ты поможешь Андрею? Обещай!
- Обещаю. Он и мне стал дорог.
Не удержалась:
- И все-таки, кто ты?
Смех колокольчиков:
- Я – ветерка дыхание…
Я лежала на булыжниках площади. Лешка повернул голову:
- Ася?! Ты жива?
- Жива.
- Какой кошмар.
Захотелось расхохотаться, но ко мне уже бежал Эдик:
- Ася!
- Я жива.
- Жива?!
Он рухнул рядом, ощупывая мои руки, плечи, скользя ладонью под голову:
- Асёнок, любимая, как же я испугался… Не могу тебя потерять, слышишь!
Я потянулась к нему, обнимая за шею:
- Тебе понадобилось три года…
- Что?
- Чтобы сказать мне «любимая».
- Я… я теперь буду повторять это каждый день!
Наконец-то он улыбнулся. И коснулся меня губами, заслоняя все звезды.
Бредем гуськом по краю белого-белого поля. Никогда не видела такого чистого снега. А небо над головой густо-синее, как в фотошопе. Поле искрится – мороз и солнце.
Рюкзак тяжёлый. Лямки затянуты слишком туго, не могу шевельнуть ни руками, ни шеей. Ноги перехвачены широкими ремнями, и мы движемся вперевалочку, будто утицы на прогулке. Забавно.
Я замыкающая. Передо мной Эдик. Он оборачивается:
- Замерзла?
- Ага.
- Ничего, в самолете согреемся.
В самолет еще нужно залезть: тот стоит в белом поле с заведенными двигателями, и дует от него так, что прорваться сквозь эту штормовую струю кажется невозможным. Уцепилась за рюкзак Эдика, вжала голову в плечи. Протащил.
В самолете ничуть не теплей, чем на улице. И с чего бы тут было теплей, даже люк остается открытым. Мы сидим на узеньких лавочках, протянувшихся от носа к хвосту вдоль тоненьких стенок, которые – кажется - можно проткнуть, как бумагу. К рюкзаку каждого пристегнули по тросику. Прижимаюсь к Эдику боком. Он обнимает мои коленки – больше сейчас ничего не обнять, рюкзаки, будто панцирь. Я по-прежнему замыкающая, потому что самая легкая. Эдик передо мной, следующий по весу. Мы специально пропустили предыдущую группу, прождав два с лишним часа: чтобы не было девушек, которых, по весу, пришлось бы пустить между нами. Сейчас в самолете сидят только парни. И я.
Самолет накреняется, заходя дугой на поворот. Лавка по нашему борту поднимается вверх, а распахнутый с противоположной стороны люк вдруг оказывается снизу. Через него видно землю. Инстинктивно вжимаюсь рюкзаком в стенку, а потом смеюсь: мы здесь для того, чтобы шагнуть в этот люк. Почему испугалась, что вывалюсь?
- Сто двадцать один, - напоминает Эдик.
Киваю.
Поставить левую ногу в угол открытого люка. Оттолкнуться - и полететь как можно дальше за правой. Сказать «сто двадцать один» и посмотреть наверх. За это время парашют должен раскрыться.
Эдик вглядывается мне в глаза:
- Асёнок, уверена?
Люблю… Целую, куда дотянулась – в нос. Да, уверена. Мы должны шагнуть в небо, это нужно и мне, и ему.
Очень странное чувство: я вспоминала свои полеты одновременно с восторгом и с ужасом. И первое время боялась, что меня снова куда-нибудь унесет, во сне или наяву. Наверно, Эдик тоже боялся. Я засыпала и просыпалась в кольце его рук, прижимаясь так, чтобы чувствовать, как бьется сердце: мое? Его? Общее. И, рядом с ним, уже перестала бояться.
Не хочу, чтобы глупыми мыслями Эдик когда-нибудь снова возвел между нами дистанцию: девушка, которая умеет летать, недосягаемая… Или хуже: которая пожертвовала желанием летать, несчастная… Или так: которая шагнула с крыши, и теперь боится летать, сломалась… Мы летим с ним по жизни вместе, и еще никогда я не чувствовала себя такой цельной, наполненной счастьем. Растворилась выработанная годами балета потребность истязать себя, чтобы шагнуть «за пределы возможного».
Нежность. Бескрайнее небо нежности.
Может, сказать сейчас?
Дотерплю до вечера. А лучше молчать еще несколько дней: вдруг станет сердиться, что не отменила прыжок с парашютом? Но мы записались три недели назад, тогда я еще не знала. А если сейчас отказаться – сколько придется ждать? Нет, нужно вылечить эту тему.
- Первая тройка, - вызывает инструктор.
Все принимаются ерзать по лавкам, двигаясь ближе к выходу. Трое парней поднялись, уткнулись в затылки друг другу. Инструктор делает знак первому:
- Приготовился. Пошел!
Первый скрывается в люке. Инструктор высовывается из самолета, зависнув на одной руке, и смотрит, как он там «пошел». Видимо, все в порядке:
- Второй. Приготовился…
Очередь тает.
- Ждем! - самолет пошел на очередной разворот.
- Приготовился…
Держимся с Эдиком за руки. Так хорошо. Надо сосредоточиться: представляю левую ногу, встающую в угол на край…
- Встретимся в небе, - шепчет мне Эдик и мягко целует.
Любимый.
Он ставит ногу на край и стремительно вырывается прочь.
Приготовилась. Я.
Прыгать не нужно, просто выбросить правую ногу вперед. Сто двадцать… - досчитать не успела, тросик рванул парашют, тот раскрылся. Небо.
Ищу Эдика. Вон он, правее и ниже, дергает стропы, стараясь увидеть меня.
Не зря нас выстраивали по весу: кто тяжелей, полетит вниз быстрее. Как же держаться рядом? Нужен другой парашют. Не куполом, а крылом. Им удобнее управлять.
Эдик хохочет и машет руками, эйфория:
- Асёнок!
Люблю – разносится в небе. Разливается в синеве. Белое поле искрится навстречу, солнцем насквозь пропитался мороз. Ослепительно-яркие купола парашютов. Как в фотошопе, только по-настоящему. Чувства внутри не вмещаются – да и зачем их удерживать?
- Люблю!
За стропы держаться не нужно, тело удерживают ремни. Кладу руки себе на живот:
- Малыш, ты запомнишь? Это день, когда я узнала, что ты появился. А вон кружится в небе твой папа. Смотри, что вытворяет!
Эдик исполнял в воздухе «джигу-дрыгу». Какой же смешной.
- Поздравляю, – что-то незримо коснулось щеки.
- О, и ты здесь, Ветерка Дыхание? Станешь для нас феей-крестной?
- А как же, ведь я обещала.
- Только сначала к Танюшке. Ей уже скоро.
- И опять мальчик. Но мальчикам феи-крестные тоже нужны.
- Как там Андрей?
- Полон жизни и творческих сил. Для него я оставила себе имя Мари, хоть теперь уже стала не Миртой, а Музой, раз уж ты отказалась. Кстати, такая идейка красивая есть для художника…
- К Эдику приближаться не вздумай! У него Муза есть.
Смеется.
- До встречи!
Исчезла. Вернулась к Андрею? Подгоняет «за грань» другие таланты? Поклонница экстрима в педагогике развития душ. Вольный дух, что «везде и нигде».
Мы с Андреем поддерживаем общение. Он поселился в Париже, раз в неделю в память о Николя навещает могилу Мари дю Буа. Балетный мир стоял на ушах, когда бесподобный Дивилин в зените артистической славы вдруг объявил, что оставляет карьеру танцора.
- Хочешь заслонить его от моей магии? Бедняжка Жизель, опять мчишься спасать чужого жениха. Хорошо, я согласна его уступить. И забрать твоего Лесничего.
- А я здесь при чем?! – возмутился Марик.
- Не при чем. Вы, двое, массовка, - отмахнулась Мари.
- Я массовка? – тут же вскинулась Инга. – Никогда не была массовкой!
- Молчи, - зашипел Марик, - массовку в «Жизели» не убивают.
А Мари уже направила вторую ладонь на Эдика. Неодолимая сила оторвала его руку от моей, и парень застыл, будто парализованный, лишь глаза продолжали жить на недвижном лице.
- Не смей, - произнесла я с угрозой.
Мари снова расхохоталась:
- Жизель не может испугать Мирту! Выбирай. Одного из них ты успеешь спасти.
Руки призрака пришли в движение. И вместе с этим фигуры Эдика и Андрея совершили медленный поворот. Мирта начинает кружить своих жертв.
- На какую сторону крыши шагнешь? – продолжал звучать голос призрака. – Спасительница Жизель, чистая и невинная! Каким будет твой выбор?
«А она красива», - вдруг отметила краем сознания.
Впереди подмигивал огоньками Париж. За спиной поднимался купол театра. Где-то там, по этому городу, в бусинках огней, рассыпаны зрители, видевшие меня на сцене. Кто-то едет в машине с включенными фарами, у кого-то вдруг осветилось окно. А другие присели на веранде кафе, и официант зажег на их столике свечку… И я снова не знаю, как они выглядят, чем занимаются. А они запомнили меня Миртой, не задумываясь о том, кто я есть за пределами этой роли. Но и Мирту они скоро забудут… Стоит ли вкладывать в роль свою душу?
Я посмотрела в глаза Мари:
- Ты исказила спектакль.
- Актерская интерпретация.
- Скорей, режиссерская. Или жестокий эксперимент педагога, выводящего ученика за пределы возможностей?
Она улыбалась. Эдик с Андреем кружились быстрее.
- Не знаю, кто ты. Но мне это неважно. Я – Ася, и я не боюсь летать. Исчезни!
Глиссад, глиссад, па-де-ша –
- лечу –
- я лечу…
Сквозь Мари. На мгновение стало прохладно. Я падала вниз. И видела площадь. Здесь играли с тенями голуби. Эдик обещал их нарисовать.
У меня сейчас не было тени. Почему незаметны тени от звезд? Я просто летела, и темные спины булыжников, которыми вымостили площадь, становились все ближе.
Возле главного входа в театр, под фонарем, стоял Лешка. Танюшкин. В руках прямоугольник мобильника. Что он здесь делает? Приехал в Париж, разыскивает жену, а она на крыше. И снова не берет трубку…
Меня Лешка не видел, не смотрел вверх.
Я тоже хочу смотреть вверх, там звезды!
Удалось развернуться. Звезды кружились. Танцуют?
Я раскинула руки. Лечу на спине.
- Нравится?
- Красиво.
Меня подхватили над самой землей. Лешка стал поворачивать голову – и время остановилось. Он так и замер, чуть-чуть не успев развернуться, чтобы мня увидеть.
- Мари?
Смех колокольчиком:
- Можешь и так меня называть, если привыкла.
- Мирта? Сильфида, дух воздуха?
- Сейчас я свободна от роли. Все – и ничто. Везде – и нигде.
- Ладно, как скажешь. А что с ребятами?
- Твои любимые живы. Я откинула их за балюстраду. Татьяна уже делает Андрею укол.
Стало спокойно.
- А что будет со мной?
- А чего ты хочешь?
Я задумалась. Она продолжала:
- Ты все же шагнула за грань и обрела свободу. Можешь быть кем угодно и чем угодно, там, где захочешь. «Магия театра» в высшем ее проявлении. Ограничений нет, пока их сама себе не поставишь! Ангел-хранитель для любимой подружки и фея-крестная для ее малыша; вечно манящая и ускользающая Сильфида Андрея и Муза для Эдика…
- Я и так была Музой для Эдика.
Она опять засмеялась:
- Ты была многим. А хочешь большего?
- Об этом вы говорили с Андреем? Поэтому он готов покинуть жизнь?
В голосе появилась печаль:
Когда Луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах, как будто дух больной…
- Это из поэмы Николя?
- Нет, это из сонета Константина Бальмонта. Тоже упокоен недалеко от Парижа, в Нуази-ле-Гран. В последние годы жизни многие считали, что он не в себе. Да он и был уже не в себе, но отчего-то продолжал держаться за тело. Андрей, напротив, за тело не держится…
- Оно начало его подводить.
- Да. Ты верно подметила: он устал и мечтает окончить борьбу. Сдается. Но это не путь к настоящей магии. Он не получит свободы.
- Значит, рано ему покидать эту жизнь.
Мы помолчали. Звезды сплетались узорами – и вновь разлетались, меняя фигуры вечного танца.
- Хочешь к ним?
- И так можно?
- Почему бы и нет?
Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье.
Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся земля с борьбой своей,
Я — облачко, я — ветерка дыханье.
- Красиво. Кстати, раз мы о поэзии: скажи мне, свободный дух всего подряд, а почему кулики все стонут и стонут?
- Они не стонут. Это песня о жизни, просто Басё ее так услышал.
- А мог бы слышать радость в смелом крике птицы? [1]
Закрыть
М.Горький "Песня о буревестнике"
- Вот, ты понимаешь.
Вспомнилась любимая фраза Танюшки: «Искусство в глазах смотрящего». И не только искусство. Все мы видим лишь то, что можем или хотим увидеть.
- Что ты решила? Разобьем это тело о камни и отправимся купаться в свободе?
«Я — облачко, я — ветерка дыханье…»
Вспомнилось, как мы с Эдиком лежали на газоне и придумывали истории про облака.
- Не печалься, Муза художника. Ты будешь с ним рядом и поможешь создать настоящий шедевр. И не только ему! Знаешь, сколько талантливых людей сейчас живет в мире? Ты так ценишь талант. Будет весело!
А трава была теплой, пропахшей солнцем. И рука Эдика – всегда теплая. Он осторожно накрыл мою голову и запутал пальцы в кудряшках…
Я – облако… Могу омыть всех дождем или воссиять радугой.
Вдруг снова увидела девочку, которая мне однажды пригрезилась сидящей на коленях у Эдика. Рыженькая, вроде меня. В этот раз они что-то сворачивали из цветного картона: то ли флейту, то ли калейдоскоп. Вот кто здесь золотистый лисёнок…
- Ты очень боишься.
В голосе было сочувствие.
Это правда. Вот только…
- Чего я боюсь?
Она рассмеялась:
- Сама меня скажи. Почему ты предпочитала влюбляться на расстоянии? Как было удобно восхищаться Андреем, не перекинувшись с ним ни словом. Почему между вами с Эдиком несколько лет не сокращалась дистанция?
Я нахмурилась:
- Он не пытался ее сократить. Значит, его все устраивало. Сама говоришь: я – Муза, бла-бла.
- У Эдика были свои причины, сейчас речь о тебе. Нетрудно шепнуть «люблю» при прощании. Но пока впереди была жизнь, ты избегала этого слова даже в собственных мыслях.
- Репетируешь психотерапевта? – захотелось ее подколоть.
- Защищаешься. Это скучно. Может быть, я ошиблась, и ты еще не готова лететь.
Черт. Не время сейчас искать маски.
- Я боюсь за золотистую девочку. Боюсь, что в какой-то момент колени, на которые ее посадили, исчезнут – и она начнет падать, не понимая, за что с ней так потупили.
- Ты столько времени танцевала Жизель. Сходила с ума оттого, что предали, и умирала снова и снова. И приучала себя терпеть предательство, выходя раз за разом во втором акте. Прощать ради любви. Оставаясь мертвой.
- О… Никогда не думала таким образом.
- Но привыкла к спектаклю, где в основе сюжета – предательство.
Мысли скакали.
- Я боюсь, что Эдик исчезнет, если слишком ему довериться. Но… я взрослая. Подхвачу эту девочку.
- Для нее этого недостаточно.
«Я тебя удержу…» Закусила губу. Надо просто поверить Эдику.
В голове стучало. Безопасней быть облаком. Никто не предаст облако! Никто не предаст Музу. Это она может вдруг улететь. Какая чудесная роль, защищенная расстановкой зависимостей и расстоянием. Даже страдать безопасно на расстоянии: сам себе выбираешь количество переживаний. Я… Не могу, не переживу предательства. Это больно – сходить с ума. Разрывается сердце, и все время болит голова. Слишком жестоко – танцевать все время прощение. Заставлять себя двигаться, когда душа мертвая. Я…
Девочка на коленях Эдика поднесла к глазам картонную трубочку. Это не флейта, это же телескоп!
- Я рискну.
- Уверена?
- Это будет другой спектакль.
Стало весело. Закричала кружащимся звездам:
- Приглашаю вас зрителями! Я выбрала себе роль!
Голос звучал серьезно:
- И готова вложить в эту роль свою душу?
- Да. Ведь магия театра работает только так.
Звезды выстроились Большой Медведицей, подтолкнув Полярную, чтобы летела на место – той хотелось еще поплясать.
- Зрители собрались. Начинаем.
- Подожди, не спросила о важном. Ты поможешь Андрею? Обещай!
- Обещаю. Он и мне стал дорог.
Не удержалась:
- И все-таки, кто ты?
Смех колокольчиков:
- Я – ветерка дыхание…
Я лежала на булыжниках площади. Лешка повернул голову:
- Ася?! Ты жива?
- Жива.
- Какой кошмар.
Захотелось расхохотаться, но ко мне уже бежал Эдик:
- Ася!
- Я жива.
- Жива?!
Он рухнул рядом, ощупывая мои руки, плечи, скользя ладонью под голову:
- Асёнок, любимая, как же я испугался… Не могу тебя потерять, слышишь!
Я потянулась к нему, обнимая за шею:
- Тебе понадобилось три года…
- Что?
- Чтобы сказать мне «любимая».
- Я… я теперь буду повторять это каждый день!
Наконец-то он улыбнулся. И коснулся меня губами, заслоняя все звезды.
Эпилог
Бредем гуськом по краю белого-белого поля. Никогда не видела такого чистого снега. А небо над головой густо-синее, как в фотошопе. Поле искрится – мороз и солнце.
Рюкзак тяжёлый. Лямки затянуты слишком туго, не могу шевельнуть ни руками, ни шеей. Ноги перехвачены широкими ремнями, и мы движемся вперевалочку, будто утицы на прогулке. Забавно.
Я замыкающая. Передо мной Эдик. Он оборачивается:
- Замерзла?
- Ага.
- Ничего, в самолете согреемся.
В самолет еще нужно залезть: тот стоит в белом поле с заведенными двигателями, и дует от него так, что прорваться сквозь эту штормовую струю кажется невозможным. Уцепилась за рюкзак Эдика, вжала голову в плечи. Протащил.
В самолете ничуть не теплей, чем на улице. И с чего бы тут было теплей, даже люк остается открытым. Мы сидим на узеньких лавочках, протянувшихся от носа к хвосту вдоль тоненьких стенок, которые – кажется - можно проткнуть, как бумагу. К рюкзаку каждого пристегнули по тросику. Прижимаюсь к Эдику боком. Он обнимает мои коленки – больше сейчас ничего не обнять, рюкзаки, будто панцирь. Я по-прежнему замыкающая, потому что самая легкая. Эдик передо мной, следующий по весу. Мы специально пропустили предыдущую группу, прождав два с лишним часа: чтобы не было девушек, которых, по весу, пришлось бы пустить между нами. Сейчас в самолете сидят только парни. И я.
Самолет накреняется, заходя дугой на поворот. Лавка по нашему борту поднимается вверх, а распахнутый с противоположной стороны люк вдруг оказывается снизу. Через него видно землю. Инстинктивно вжимаюсь рюкзаком в стенку, а потом смеюсь: мы здесь для того, чтобы шагнуть в этот люк. Почему испугалась, что вывалюсь?
- Сто двадцать один, - напоминает Эдик.
Киваю.
Поставить левую ногу в угол открытого люка. Оттолкнуться - и полететь как можно дальше за правой. Сказать «сто двадцать один» и посмотреть наверх. За это время парашют должен раскрыться.
Эдик вглядывается мне в глаза:
- Асёнок, уверена?
Люблю… Целую, куда дотянулась – в нос. Да, уверена. Мы должны шагнуть в небо, это нужно и мне, и ему.
Очень странное чувство: я вспоминала свои полеты одновременно с восторгом и с ужасом. И первое время боялась, что меня снова куда-нибудь унесет, во сне или наяву. Наверно, Эдик тоже боялся. Я засыпала и просыпалась в кольце его рук, прижимаясь так, чтобы чувствовать, как бьется сердце: мое? Его? Общее. И, рядом с ним, уже перестала бояться.
Не хочу, чтобы глупыми мыслями Эдик когда-нибудь снова возвел между нами дистанцию: девушка, которая умеет летать, недосягаемая… Или хуже: которая пожертвовала желанием летать, несчастная… Или так: которая шагнула с крыши, и теперь боится летать, сломалась… Мы летим с ним по жизни вместе, и еще никогда я не чувствовала себя такой цельной, наполненной счастьем. Растворилась выработанная годами балета потребность истязать себя, чтобы шагнуть «за пределы возможного».
Нежность. Бескрайнее небо нежности.
Может, сказать сейчас?
Дотерплю до вечера. А лучше молчать еще несколько дней: вдруг станет сердиться, что не отменила прыжок с парашютом? Но мы записались три недели назад, тогда я еще не знала. А если сейчас отказаться – сколько придется ждать? Нет, нужно вылечить эту тему.
- Первая тройка, - вызывает инструктор.
Все принимаются ерзать по лавкам, двигаясь ближе к выходу. Трое парней поднялись, уткнулись в затылки друг другу. Инструктор делает знак первому:
- Приготовился. Пошел!
Первый скрывается в люке. Инструктор высовывается из самолета, зависнув на одной руке, и смотрит, как он там «пошел». Видимо, все в порядке:
- Второй. Приготовился…
Очередь тает.
- Ждем! - самолет пошел на очередной разворот.
- Приготовился…
Держимся с Эдиком за руки. Так хорошо. Надо сосредоточиться: представляю левую ногу, встающую в угол на край…
- Встретимся в небе, - шепчет мне Эдик и мягко целует.
Любимый.
Он ставит ногу на край и стремительно вырывается прочь.
Приготовилась. Я.
Прыгать не нужно, просто выбросить правую ногу вперед. Сто двадцать… - досчитать не успела, тросик рванул парашют, тот раскрылся. Небо.
Ищу Эдика. Вон он, правее и ниже, дергает стропы, стараясь увидеть меня.
Не зря нас выстраивали по весу: кто тяжелей, полетит вниз быстрее. Как же держаться рядом? Нужен другой парашют. Не куполом, а крылом. Им удобнее управлять.
Эдик хохочет и машет руками, эйфория:
- Асёнок!
Люблю – разносится в небе. Разливается в синеве. Белое поле искрится навстречу, солнцем насквозь пропитался мороз. Ослепительно-яркие купола парашютов. Как в фотошопе, только по-настоящему. Чувства внутри не вмещаются – да и зачем их удерживать?
- Люблю!
За стропы держаться не нужно, тело удерживают ремни. Кладу руки себе на живот:
- Малыш, ты запомнишь? Это день, когда я узнала, что ты появился. А вон кружится в небе твой папа. Смотри, что вытворяет!
Эдик исполнял в воздухе «джигу-дрыгу». Какой же смешной.
- Поздравляю, – что-то незримо коснулось щеки.
- О, и ты здесь, Ветерка Дыхание? Станешь для нас феей-крестной?
- А как же, ведь я обещала.
- Только сначала к Танюшке. Ей уже скоро.
- И опять мальчик. Но мальчикам феи-крестные тоже нужны.
- Как там Андрей?
- Полон жизни и творческих сил. Для него я оставила себе имя Мари, хоть теперь уже стала не Миртой, а Музой, раз уж ты отказалась. Кстати, такая идейка красивая есть для художника…
- К Эдику приближаться не вздумай! У него Муза есть.
Смеется.
- До встречи!
Исчезла. Вернулась к Андрею? Подгоняет «за грань» другие таланты? Поклонница экстрима в педагогике развития душ. Вольный дух, что «везде и нигде».
Мы с Андреем поддерживаем общение. Он поселился в Париже, раз в неделю в память о Николя навещает могилу Мари дю Буа. Балетный мир стоял на ушах, когда бесподобный Дивилин в зените артистической славы вдруг объявил, что оставляет карьеру танцора.
