Когон и сейчас не заметил, что уставился в центр таверны. Потягивал хмельную настойку, а глаз не сводил с хоровода — вот же она, жизнь. На клочке бескрайней пустыни, за гранью войны, людских и межрасовых законов — здесь, где смех и танцы, разноголосье незнакомых наречий и скрипящие звуки ржавого корыта.
И людская девчонка в центре. Не боится ни его, ни других, смеется, веселит народ своим пением и... притягивает взгляды. Настоящая.
Как Зурха, как другие в павшем лагере, а он... что? Беглец? Защитник племени? Наемник Императора? В какой момент потерял себя, приняв чужую цель?
Мелодия вдруг оборвалась: кучерявый детеныш бросил смычок и поспешил затеряться среди ансамбля. Остальные музыканты долго не думали: оставили инструменты и ринулись прочь. Хоровод замер, таверна притихла, и Когон невольно потянулся к топору. Если где-то враг, он должен быть готов.
— Где косу потеряла, красотка? — рык в центре таверны смешался с грохотом падающей скамьи. Два орка из компании поднялись и направились к хороводу. — И хохочешь больно противно.
— Э-э-м… — Этель замялась, почесывая затылок. — Простите, господа. — Она даже поклонилась. — Мы танцевали, как и положено в таверне. Если вам помешал шум, можете выйти наружу, подышать... свежим воздухом.
Девчонка попятилась, остальные из хоровода разбежались по углам, Когон сплюнул: вот она, человечья природа!
Тень здоровяка накрыла Этель, огромные клыки едва помещались у него во рту и выпирали из-под порванной губы — это был Гарз. Напахнуло потом и крепким перегаром. Второй орк осматривал зал: явно искал возможное сопротивление. А может быть, и вовсе эта история с хороводом затевалась ради славной драки. Оставшиеся двое из их компании продолжали трапезу.
Вряд ли они лесные — скорее всего, наемники или бандиты. Но идти против своих из-за одной девчонки?
— А ну-ка, повтори, милюзга! — Гарз настиг Этель и схватил за волосы. Зря — это Когон уже понял. Что-что, а эксперименты с прическами у нее выходили лучше всего прочего.
Но Гарз приблизился и провел здоровым носом по ее шее, вдохнул запах кожи, облизал клыки и, давя смешки, объявил собутыльникам с хрипом:
— Человечишка… но с запахом… смерти. Она непростая человечишка! Пойдем к нам за стол, дорогуша? Мы тебя не тронем.
Когон застыл только на мгновение, ожидая, что Этель среагирут первой — вспыхнувшими волосами, но чем дольше видел ее округлившиеся глаза и нахальную рожу большезубого Гарза, тем больнее ее огонь жег его изнутри. А потом неистовый, холодящий жилы рык вырвался из его груди лавиной:
— Руки прочь! Она — моя!
Перекинув ближайший стол через себя и перескочив через столешницу второго, он настиг наглеца и со всего размаха ударил его в челюсть. Кость хрустнула — в застывшей тишине таверны это послышалось особенно четко.
Этель перевела взгляд на Когона, но выражения лица не сменила: на нем так же отражались недоумение и испуг. Она даже попятилась от него — и только тогда Когон осознал, что сделал, — но разбираться было поздно: кто-то ударил его в плечо, он схватился за ближайшую бутылку, на него налетели еще двое орков, имперские солдаты повскакивали с насиженных мест.
Он, как огромный великан, отбивался от надоедливых насекомых, но они все налетали новой и новой гурьбой. А потом за спиной раздался визг Этель: один из собутыльников Гарза все-таки схватил ее за волосы, а сам Гарз, очухавшись, уже приставил к ее шее кривой меч.
— Ну-ну-ну, Когон, не суетись, — сладко пропел он, второй рукой вытирая кровь из сломанного носа. — Подумай хорошенько, прежде чем рубить новый стол.
Когон позволил себя схватить двум имперским и смачно сплюнул. Где-то за спиной послышался вой трактирщика:
— Моя новая мебель! За что? За что мне эти убытки?!
Когон прорычал:
— Ты как и был туполобым, так и остался! Даже не знаешь, кого схватил!
— На себя намекаешь? — Тот хохотнул. — Или на эту человечью шавку?
В напуганных глазах Этель читалось не лезть на рожон, но Когон больше не мог сдерживаться. Покрепче перехватив топоры, он расправил плечи и, парой ударов раскидав имперскую стражу, с гортанным ревом бросился прямо на Гарза.
Остальные даже среагировать не успели: сначала заорал его сподвижник, затем двое солдат, увернувшись от огненных искр, схватились за обоженные щеки. По таверне разнесся вздох ужаса.
Гарз перехватил его руку, но второй Когон рубанул ему по бедрам. С диким ревом бывший сослуживец осел на пол. Народ повскакивал и ринулся прочь из таверны. Кто-то из стражи бросился к ним, но Этель очнулась первой:
— Бежим! — Она метнула искры в преследователей и, схватив Когона за руку, ловко перескочила поваленные столы и вылетела наружу.
Позади только и слышались взволнованные крики толпы и причитания трактирщика:
— О, нет! Моя стойка! Моя посуда…
Когон выскочил вслед за девчонкой. За спиной послышался грохот падающей мебели вперемешку со скрипом, на фоне кто-то из стражи раздавал указания, но Этель это словно и не волновало: она летела, как ветер, по темным барханам, с тлеющими волосами и угольками освещала им дорогу. Когон поспевал, преодолевая дурман и сдерживая одышку от плотного ужина. Ноги уходили в песок почти по щиколотку, и оттого он удивлялся, насколько легко порхала Этель.
— Сюда! — Она махнула ему следовать за собой и резко ушла вправо — свернула к пальмам. Рядом было густое озеро, задумчиво блестящее под светом огромного месяца. Но кроме него Когон увидел и ряд палаток.
— Сюда они не сунутся! — пояснила девчонка. — Мы укроемся и переждем здесь до утра…
Она словно и не запыхалась, легко поднимаясь в уклон, а Когон уже едва ступал по песку. И под сердцем начало щемить.
— Стой… Этель. — Сделав рывок вперед, он одним шагом нагнал ее и схватил за предплечье. — Нет никакой погони.
— А ты разве устал, могучий Когон? — Она озорно посмотрела и по-хозяйски уперла руки в бока: словно не она отчаянно смотрела на него только что в таверне. Весь испуг смылся с ее лица, словно и не бывало. И так же пропала дневная холодность.
— Мы как на ладони, — почему-то он сказал это со смущением, хотя это была правда: они остановились на открытом пространстве, не дойдя до пальмовой рощи и палаточного лагеря буквально пару десятков шагов.
— Тогда зачем ты меня остановил? — Она снова засмеялась и, легко развернувшись, пританцовывая направилась к пальмам. Когон застыл на миг, пытаясь ответить сам себе на этот вопрос, но только разозлился: он хотел лишь глянуть на нее открыто, по-честному, произнести ее имя и найти в ее взгляде какой-то ответ, пока они одни — без Оргвина и Ильсо.
Но ей это все казалось неважным. Она так же вприпрыжку дошла до первой палатки и с удовольствием растянулась на песке. Когон, словно зачарованный, последовал ее примеру, но улечься не решился. Сбоку послышались какие-то звуки, очень похожие на то… ржавое корыто.
Когон вздрогнул, а, развернувшись на звук, встретился взглядом с дюжиной пар человеческих глаз: были тут и те плясуньи, и юные скрипачи, и лютнисты — целый ансамбль человеческих музыкантов! И все они с любопытством уставились на него.
— Я… э-эм, доброй ночи, — протянул Когон и от нерешительности почесал спину. Обернулся на Этель и шепотом спросил: — Они что, не боятся меня?
— А с чего бы им бояться? Я сказала им, что мы свои, Оргвин уже спит где-то между пальм там, дальше. Так что можешь идти к нему, а я хочу посмотреть на звезды… гляди, какая россыпь!
Она мечтательно вздохнула, что Когон невольно тоже задрал голову, но, вспомнив, что по-прежнему под непроницаемым взглядом музыкальной труппы, смущенно выдавил:
— Я Когон. Я… орк.
— Вы голодны? У нас осталась финиковая каша. — Сделала шаг одна из танцовщиц, чуть старше Этель на вид. Да и вообще, похоже, самая старшая тут.
— Нет… спасибо. — Он опустил взгляд и, скрестив ноги, уселся рядом с Этель на песок. Танцовщица кивнула и скрылась в одной из палаток. Часть музыкантов проследовало за ней, но некоторые остались. Кудрявый скрипач, очень похожий на того, что играл в таверне, но на вид немногим старше, вдруг обнажив ровные зубы, протянул руку и уселся рядом:
— Я Дэвин, играю на скрипке и лютне. Моя сестра Арви иногда подыгрывает мне на флейте, другие танцуют или поют. У вас в племени есть музыканты?
— Я… э-э…
Когон перевел взгляд с нового знакомого на Этель, но не найдя подсказки в ее мечтательном взгляде, неловко опустил глаза в песок. А потом неожиданно для себя сказал:
— Моя жена… Зурха… пела. До того, как пришел Император.
— А мы, наоборот, только начали, — усмехнулся Дэвин и потянулся к лютне. — Когда остались одни.
— Когда его солдаты иссушили все колодцы. — Вернулась Арви и строго посмотрела на юношу, но села рядом. Образовалось нечто похожее на круг, рядом потрескивал костер, и к брату с сестрой все время жались дети помладше.
— У вас тут что… сиротский дом? — изумился Когон. Он по-прежнему чувствовал себя неловко в обществе человеческих детей, но вместе с тем, они говорили открыто, без страха, и ему становилось странно просто молчать.
— Что-то вроде, — хмыкнула Арви и отобрала у кого-то из младших флейту. — А ну все спать, живо! — Но остальные только больше развеселились и устроили соревнования в прыжках через костер. Этель, будто почувствовав наметившееся веселье, выпрямилась и устремила взгляд на пламя. Арви закончила:
— Выживаем, как можем. — Но, вздохнув, притянула к губам флейту и, кивнув Дэвину, обратилась к Когону: — Ну да хватит о нас, у нас гости! Первая песня за вами!
Она кротко вдохнула и, закрыв глаза, коснулась губами инструмента. Полилась нежная, немного тоскливая мелодия. Дети возле костра затихли, Дэвин, еще ненадолго задержав взгляд на Когоне, кивнул:
— Ну что, великан? Споешь про свои поляны?
И, не дожидаясь ответа, ударил рукой по струнам.
Что-то странное, как будто больное, но в тот же миг исцеляющее коснулось его сердца, что впору было закусить губу и не слушать, но внимательный взгляд Этель, особенно сияющий в свете месяца, отражал искры костра и будто упрашивал открыться. И почему-то сейчас, в эту чарующую ночь он только и мог это сделать.
— Охотники — простой народ,
И дело их нехитрое.
Средь орков: гордость и почет,
Когда зверье убитое.
И светел Чуткий лес, и тих,
Благоволит охотникам,
И племя молится на них,
И звание почетное!
На смену дню приходит ночь,
Децена за деценою.
Но вызвался отец помочь
С добычею для племени.
Жестока Красная Луна,
Что делает — не ведала
Отца не глядя забрала,
Чутье тех орков предало.
Им всем не удалось спастись:
Там змеи разбуянились.
И жены с местью к ним пошли,
Чтоб проучить предателей.
Но змеи вышли на детей,
На племя беззащитное!
И Бронг позволил им смертей,
И кровь, и боль постыдную!
А Человек забрал и жен,
И стариков, и старосту.
Старейшина был обречен,
Поддался оккупации.
Сказал мне: “Когон, ты иди,
Не затевай восстание.
Будь доблестным на том пути
И возвращайся в здравии”.
И я ушел, но я не знал,
Что все вокруг изменится.
И что однажды потерял,
Вернет людская пленница…
Голос хрипел и иногда гнусавил, а на последнем слове и вовсе сорвался, но строки тянулись из него, как дым от костра в ночное небо. И сейчас он будто прожигал свое сердце, проживая эту боль и делясь с незнакомцами.
И потому не прекращали плакать переливам струны, и тоскливая мелодия флейты словно вытягивала фрагменты прошлого, которые, казалось, он давно забыл. Но он вспомнил, и Этель, осторожно коснувшись его руки, тихо заплакала.
— Мы вас не гоним, — тихо произнес Дэвин, когда мелодия сошла на нет, и Арви все-таки отправила младших спать. — Оставайтесь на сколько потребуется. В пустыне нет рас, здесь мы все равны. Изгои.
Он протянул руку, и Когон на этот раз ее с готовностью пожал.
— Я шел сюда из Чуткого леса, думая, что спасаю своих… — Он выдохнул. — И даже не подозревал, кто они на самом деле.
— Свои не по цвету кожи, Когон. Свои по духу. Располагайся. — Дэвин учтиво склонил голову и продолжил: — Прошу простить, я должен помочь сестре справиться с младшими братьями. Доброй ночи и… спасибо за честность, орк Когон.
Он ушел, уводя за собой детей, и все звуки резко затихли. Когон выдохнул. Он до сих пор не понял, как это случилось, но теперь пепелище в его груди сменил белый лист, и он мог заполнить его как угодно.
— Когон… — раздалось у самого плеча, и, повернув голову, он встретился с огромными блестящими и мокрыми глазами Этель. Она смотрела снизу вверх и, не скрываясь слез, хлюпала носом. Вот она, Этель, настоящая: милая и простая, не ведающая злости и расчета, искренняя и сопереживающая. Та, которая его излечила.
— Тихо ты, — улыбнулся Когон и утер ей нос, — сейчас тут еще одно озеро будет.
— Ты сказал “моя”...
Она прошептала это так таинственно, будто что-то сакральное, что по спине прошла мелкая дрожь, но тут же пропала: он не мог стыдиться своих чувств, и сейчас, остыв и приняв произошедшее, вдруг отчетливо это понял. Но сказал только:
— Молчи. Я хочу посмотреть на звезды. Гляди, какая россыпь!
И, выдохнув, сложил руки за головой и улегся прямо на песок.
Когон проснулся от того, что что-то зашевелилось под боком. Рука сама потянулась к топору, но, почувствовав слабое прикосновение к предплечью, он дернулся и резко сел. Спросонья он даже не понял, где находится, но плотные края палатки уперлись ему в спину, и, осознав, что опасности нет, он сполз по земле и, полулежа, оперся на локти.
А потом, будто от внезапного холода, ощутил дрожь. Рядом с ним, свернувшись калачиком, спала худющая Этель. Ее лопатки подрагивали, но ровное дыхание выдавало ее крепкий сон. Иногда она вздыхала, морщилась, сильнее ежилась и жалась к его торсу, будто искала тепла.
Когон с трудом отвел взгляд, и в груди что-то защемило: такой хрупкой она сейчас казалась, такой беззащитной, что кому скажи, что она победила пустынных монстров, не поверит. Да он и сам порой верил с трудом. Но знал — это правда. И еще знал, что ее место не здесь.
Наверное даже в том храме, под покровительством эльфа Лайонеля, ей было бы куда проще, чем здесь, в грязном оазисе в компании трех странных беглецов. И даже в компании таких же беспризорных, брошенных на произвол судьбы, людей.
Она выделялась среди всех. И даже во сне притягивала к себе взгляды.
Не удержавшись, Когон провел по ее открытой коже, дотронулся до волос, сухих от солнца, вытер капельку пота на лбу, обвел забавные морщинки, улыбнулся: если и был в хаосе пустыни какой-то оплот порядка и света, то он точно хранился в Этель.
Несмотря на то, что и правда было пока прохладно, сквозь полотна простенькой палатки пробивались солнечные лучи — значит, наступает рассвет. Но тут же блуждали и тени: их укрывали пальмы, и легкий утренний ветер робко тревожил их листья. Хорошо.
Боясь разбудить девчонку неосторожным движением, Когон улегся снова. Сегодня им не нужно никуда спешить, у них есть целый день, чтобы набраться сил, воды и провизии и с темнотой выйти в путь к Хрустальной Цитадели.
Что там за ней, он старался не думать. Они расчистят путь, Император проследует за ними, с триумфом займет последний оплот жизни и откроет для людей новый источник — последний спасительный оазис, что раскинул свои зеленые дары вплоть до Фолэнвера. А что будет потом, то будет потом. Страшно было даже помыслить об этом сейчас и осознать близость большой цели их пути.
И людская девчонка в центре. Не боится ни его, ни других, смеется, веселит народ своим пением и... притягивает взгляды. Настоящая.
Как Зурха, как другие в павшем лагере, а он... что? Беглец? Защитник племени? Наемник Императора? В какой момент потерял себя, приняв чужую цель?
Мелодия вдруг оборвалась: кучерявый детеныш бросил смычок и поспешил затеряться среди ансамбля. Остальные музыканты долго не думали: оставили инструменты и ринулись прочь. Хоровод замер, таверна притихла, и Когон невольно потянулся к топору. Если где-то враг, он должен быть готов.
— Где косу потеряла, красотка? — рык в центре таверны смешался с грохотом падающей скамьи. Два орка из компании поднялись и направились к хороводу. — И хохочешь больно противно.
— Э-э-м… — Этель замялась, почесывая затылок. — Простите, господа. — Она даже поклонилась. — Мы танцевали, как и положено в таверне. Если вам помешал шум, можете выйти наружу, подышать... свежим воздухом.
Девчонка попятилась, остальные из хоровода разбежались по углам, Когон сплюнул: вот она, человечья природа!
Тень здоровяка накрыла Этель, огромные клыки едва помещались у него во рту и выпирали из-под порванной губы — это был Гарз. Напахнуло потом и крепким перегаром. Второй орк осматривал зал: явно искал возможное сопротивление. А может быть, и вовсе эта история с хороводом затевалась ради славной драки. Оставшиеся двое из их компании продолжали трапезу.
Вряд ли они лесные — скорее всего, наемники или бандиты. Но идти против своих из-за одной девчонки?
— А ну-ка, повтори, милюзга! — Гарз настиг Этель и схватил за волосы. Зря — это Когон уже понял. Что-что, а эксперименты с прическами у нее выходили лучше всего прочего.
Но Гарз приблизился и провел здоровым носом по ее шее, вдохнул запах кожи, облизал клыки и, давя смешки, объявил собутыльникам с хрипом:
— Человечишка… но с запахом… смерти. Она непростая человечишка! Пойдем к нам за стол, дорогуша? Мы тебя не тронем.
Когон застыл только на мгновение, ожидая, что Этель среагирут первой — вспыхнувшими волосами, но чем дольше видел ее округлившиеся глаза и нахальную рожу большезубого Гарза, тем больнее ее огонь жег его изнутри. А потом неистовый, холодящий жилы рык вырвался из его груди лавиной:
— Руки прочь! Она — моя!
Перекинув ближайший стол через себя и перескочив через столешницу второго, он настиг наглеца и со всего размаха ударил его в челюсть. Кость хрустнула — в застывшей тишине таверны это послышалось особенно четко.
Этель перевела взгляд на Когона, но выражения лица не сменила: на нем так же отражались недоумение и испуг. Она даже попятилась от него — и только тогда Когон осознал, что сделал, — но разбираться было поздно: кто-то ударил его в плечо, он схватился за ближайшую бутылку, на него налетели еще двое орков, имперские солдаты повскакивали с насиженных мест.
Он, как огромный великан, отбивался от надоедливых насекомых, но они все налетали новой и новой гурьбой. А потом за спиной раздался визг Этель: один из собутыльников Гарза все-таки схватил ее за волосы, а сам Гарз, очухавшись, уже приставил к ее шее кривой меч.
— Ну-ну-ну, Когон, не суетись, — сладко пропел он, второй рукой вытирая кровь из сломанного носа. — Подумай хорошенько, прежде чем рубить новый стол.
Когон позволил себя схватить двум имперским и смачно сплюнул. Где-то за спиной послышался вой трактирщика:
— Моя новая мебель! За что? За что мне эти убытки?!
Когон прорычал:
— Ты как и был туполобым, так и остался! Даже не знаешь, кого схватил!
— На себя намекаешь? — Тот хохотнул. — Или на эту человечью шавку?
В напуганных глазах Этель читалось не лезть на рожон, но Когон больше не мог сдерживаться. Покрепче перехватив топоры, он расправил плечи и, парой ударов раскидав имперскую стражу, с гортанным ревом бросился прямо на Гарза.
Остальные даже среагировать не успели: сначала заорал его сподвижник, затем двое солдат, увернувшись от огненных искр, схватились за обоженные щеки. По таверне разнесся вздох ужаса.
Гарз перехватил его руку, но второй Когон рубанул ему по бедрам. С диким ревом бывший сослуживец осел на пол. Народ повскакивал и ринулся прочь из таверны. Кто-то из стражи бросился к ним, но Этель очнулась первой:
— Бежим! — Она метнула искры в преследователей и, схватив Когона за руку, ловко перескочила поваленные столы и вылетела наружу.
Позади только и слышались взволнованные крики толпы и причитания трактирщика:
— О, нет! Моя стойка! Моя посуда…
Когон выскочил вслед за девчонкой. За спиной послышался грохот падающей мебели вперемешку со скрипом, на фоне кто-то из стражи раздавал указания, но Этель это словно и не волновало: она летела, как ветер, по темным барханам, с тлеющими волосами и угольками освещала им дорогу. Когон поспевал, преодолевая дурман и сдерживая одышку от плотного ужина. Ноги уходили в песок почти по щиколотку, и оттого он удивлялся, насколько легко порхала Этель.
— Сюда! — Она махнула ему следовать за собой и резко ушла вправо — свернула к пальмам. Рядом было густое озеро, задумчиво блестящее под светом огромного месяца. Но кроме него Когон увидел и ряд палаток.
— Сюда они не сунутся! — пояснила девчонка. — Мы укроемся и переждем здесь до утра…
Она словно и не запыхалась, легко поднимаясь в уклон, а Когон уже едва ступал по песку. И под сердцем начало щемить.
— Стой… Этель. — Сделав рывок вперед, он одним шагом нагнал ее и схватил за предплечье. — Нет никакой погони.
— А ты разве устал, могучий Когон? — Она озорно посмотрела и по-хозяйски уперла руки в бока: словно не она отчаянно смотрела на него только что в таверне. Весь испуг смылся с ее лица, словно и не бывало. И так же пропала дневная холодность.
— Мы как на ладони, — почему-то он сказал это со смущением, хотя это была правда: они остановились на открытом пространстве, не дойдя до пальмовой рощи и палаточного лагеря буквально пару десятков шагов.
— Тогда зачем ты меня остановил? — Она снова засмеялась и, легко развернувшись, пританцовывая направилась к пальмам. Когон застыл на миг, пытаясь ответить сам себе на этот вопрос, но только разозлился: он хотел лишь глянуть на нее открыто, по-честному, произнести ее имя и найти в ее взгляде какой-то ответ, пока они одни — без Оргвина и Ильсо.
Но ей это все казалось неважным. Она так же вприпрыжку дошла до первой палатки и с удовольствием растянулась на песке. Когон, словно зачарованный, последовал ее примеру, но улечься не решился. Сбоку послышались какие-то звуки, очень похожие на то… ржавое корыто.
Когон вздрогнул, а, развернувшись на звук, встретился взглядом с дюжиной пар человеческих глаз: были тут и те плясуньи, и юные скрипачи, и лютнисты — целый ансамбль человеческих музыкантов! И все они с любопытством уставились на него.
— Я… э-эм, доброй ночи, — протянул Когон и от нерешительности почесал спину. Обернулся на Этель и шепотом спросил: — Они что, не боятся меня?
— А с чего бы им бояться? Я сказала им, что мы свои, Оргвин уже спит где-то между пальм там, дальше. Так что можешь идти к нему, а я хочу посмотреть на звезды… гляди, какая россыпь!
Она мечтательно вздохнула, что Когон невольно тоже задрал голову, но, вспомнив, что по-прежнему под непроницаемым взглядом музыкальной труппы, смущенно выдавил:
— Я Когон. Я… орк.
— Вы голодны? У нас осталась финиковая каша. — Сделала шаг одна из танцовщиц, чуть старше Этель на вид. Да и вообще, похоже, самая старшая тут.
— Нет… спасибо. — Он опустил взгляд и, скрестив ноги, уселся рядом с Этель на песок. Танцовщица кивнула и скрылась в одной из палаток. Часть музыкантов проследовало за ней, но некоторые остались. Кудрявый скрипач, очень похожий на того, что играл в таверне, но на вид немногим старше, вдруг обнажив ровные зубы, протянул руку и уселся рядом:
— Я Дэвин, играю на скрипке и лютне. Моя сестра Арви иногда подыгрывает мне на флейте, другие танцуют или поют. У вас в племени есть музыканты?
— Я… э-э…
Когон перевел взгляд с нового знакомого на Этель, но не найдя подсказки в ее мечтательном взгляде, неловко опустил глаза в песок. А потом неожиданно для себя сказал:
— Моя жена… Зурха… пела. До того, как пришел Император.
— А мы, наоборот, только начали, — усмехнулся Дэвин и потянулся к лютне. — Когда остались одни.
— Когда его солдаты иссушили все колодцы. — Вернулась Арви и строго посмотрела на юношу, но села рядом. Образовалось нечто похожее на круг, рядом потрескивал костер, и к брату с сестрой все время жались дети помладше.
— У вас тут что… сиротский дом? — изумился Когон. Он по-прежнему чувствовал себя неловко в обществе человеческих детей, но вместе с тем, они говорили открыто, без страха, и ему становилось странно просто молчать.
— Что-то вроде, — хмыкнула Арви и отобрала у кого-то из младших флейту. — А ну все спать, живо! — Но остальные только больше развеселились и устроили соревнования в прыжках через костер. Этель, будто почувствовав наметившееся веселье, выпрямилась и устремила взгляд на пламя. Арви закончила:
— Выживаем, как можем. — Но, вздохнув, притянула к губам флейту и, кивнув Дэвину, обратилась к Когону: — Ну да хватит о нас, у нас гости! Первая песня за вами!
Она кротко вдохнула и, закрыв глаза, коснулась губами инструмента. Полилась нежная, немного тоскливая мелодия. Дети возле костра затихли, Дэвин, еще ненадолго задержав взгляд на Когоне, кивнул:
— Ну что, великан? Споешь про свои поляны?
И, не дожидаясь ответа, ударил рукой по струнам.
Что-то странное, как будто больное, но в тот же миг исцеляющее коснулось его сердца, что впору было закусить губу и не слушать, но внимательный взгляд Этель, особенно сияющий в свете месяца, отражал искры костра и будто упрашивал открыться. И почему-то сейчас, в эту чарующую ночь он только и мог это сделать.
— Охотники — простой народ,
И дело их нехитрое.
Средь орков: гордость и почет,
Когда зверье убитое.
И светел Чуткий лес, и тих,
Благоволит охотникам,
И племя молится на них,
И звание почетное!
На смену дню приходит ночь,
Децена за деценою.
Но вызвался отец помочь
С добычею для племени.
Жестока Красная Луна,
Что делает — не ведала
Отца не глядя забрала,
Чутье тех орков предало.
Им всем не удалось спастись:
Там змеи разбуянились.
И жены с местью к ним пошли,
Чтоб проучить предателей.
Но змеи вышли на детей,
На племя беззащитное!
И Бронг позволил им смертей,
И кровь, и боль постыдную!
А Человек забрал и жен,
И стариков, и старосту.
Старейшина был обречен,
Поддался оккупации.
Сказал мне: “Когон, ты иди,
Не затевай восстание.
Будь доблестным на том пути
И возвращайся в здравии”.
И я ушел, но я не знал,
Что все вокруг изменится.
И что однажды потерял,
Вернет людская пленница…
Голос хрипел и иногда гнусавил, а на последнем слове и вовсе сорвался, но строки тянулись из него, как дым от костра в ночное небо. И сейчас он будто прожигал свое сердце, проживая эту боль и делясь с незнакомцами.
И потому не прекращали плакать переливам струны, и тоскливая мелодия флейты словно вытягивала фрагменты прошлого, которые, казалось, он давно забыл. Но он вспомнил, и Этель, осторожно коснувшись его руки, тихо заплакала.
— Мы вас не гоним, — тихо произнес Дэвин, когда мелодия сошла на нет, и Арви все-таки отправила младших спать. — Оставайтесь на сколько потребуется. В пустыне нет рас, здесь мы все равны. Изгои.
Он протянул руку, и Когон на этот раз ее с готовностью пожал.
— Я шел сюда из Чуткого леса, думая, что спасаю своих… — Он выдохнул. — И даже не подозревал, кто они на самом деле.
— Свои не по цвету кожи, Когон. Свои по духу. Располагайся. — Дэвин учтиво склонил голову и продолжил: — Прошу простить, я должен помочь сестре справиться с младшими братьями. Доброй ночи и… спасибо за честность, орк Когон.
Он ушел, уводя за собой детей, и все звуки резко затихли. Когон выдохнул. Он до сих пор не понял, как это случилось, но теперь пепелище в его груди сменил белый лист, и он мог заполнить его как угодно.
— Когон… — раздалось у самого плеча, и, повернув голову, он встретился с огромными блестящими и мокрыми глазами Этель. Она смотрела снизу вверх и, не скрываясь слез, хлюпала носом. Вот она, Этель, настоящая: милая и простая, не ведающая злости и расчета, искренняя и сопереживающая. Та, которая его излечила.
— Тихо ты, — улыбнулся Когон и утер ей нос, — сейчас тут еще одно озеро будет.
— Ты сказал “моя”...
Она прошептала это так таинственно, будто что-то сакральное, что по спине прошла мелкая дрожь, но тут же пропала: он не мог стыдиться своих чувств, и сейчас, остыв и приняв произошедшее, вдруг отчетливо это понял. Но сказал только:
— Молчи. Я хочу посмотреть на звезды. Гляди, какая россыпь!
И, выдохнув, сложил руки за головой и улегся прямо на песок.
Глава 17
Когон проснулся от того, что что-то зашевелилось под боком. Рука сама потянулась к топору, но, почувствовав слабое прикосновение к предплечью, он дернулся и резко сел. Спросонья он даже не понял, где находится, но плотные края палатки уперлись ему в спину, и, осознав, что опасности нет, он сполз по земле и, полулежа, оперся на локти.
А потом, будто от внезапного холода, ощутил дрожь. Рядом с ним, свернувшись калачиком, спала худющая Этель. Ее лопатки подрагивали, но ровное дыхание выдавало ее крепкий сон. Иногда она вздыхала, морщилась, сильнее ежилась и жалась к его торсу, будто искала тепла.
Когон с трудом отвел взгляд, и в груди что-то защемило: такой хрупкой она сейчас казалась, такой беззащитной, что кому скажи, что она победила пустынных монстров, не поверит. Да он и сам порой верил с трудом. Но знал — это правда. И еще знал, что ее место не здесь.
Наверное даже в том храме, под покровительством эльфа Лайонеля, ей было бы куда проще, чем здесь, в грязном оазисе в компании трех странных беглецов. И даже в компании таких же беспризорных, брошенных на произвол судьбы, людей.
Она выделялась среди всех. И даже во сне притягивала к себе взгляды.
Не удержавшись, Когон провел по ее открытой коже, дотронулся до волос, сухих от солнца, вытер капельку пота на лбу, обвел забавные морщинки, улыбнулся: если и был в хаосе пустыни какой-то оплот порядка и света, то он точно хранился в Этель.
Несмотря на то, что и правда было пока прохладно, сквозь полотна простенькой палатки пробивались солнечные лучи — значит, наступает рассвет. Но тут же блуждали и тени: их укрывали пальмы, и легкий утренний ветер робко тревожил их листья. Хорошо.
Боясь разбудить девчонку неосторожным движением, Когон улегся снова. Сегодня им не нужно никуда спешить, у них есть целый день, чтобы набраться сил, воды и провизии и с темнотой выйти в путь к Хрустальной Цитадели.
Что там за ней, он старался не думать. Они расчистят путь, Император проследует за ними, с триумфом займет последний оплот жизни и откроет для людей новый источник — последний спасительный оазис, что раскинул свои зеленые дары вплоть до Фолэнвера. А что будет потом, то будет потом. Страшно было даже помыслить об этом сейчас и осознать близость большой цели их пути.
