— Это для сна, — отмахнулся гном, как будто смущаясь. — Бери-бери, спасибо скажешь! Я после этой пустыни спать не могу.
— В каком это смысле, гном? — нахмурился Когон. — За весь путь ты что, ни разу не спал?
— Ну, как же? Спал, конечно, дуболоб ты зеленый! Для этого и носил с собой эту траву все двести лет.
— Хочешь сказать, что путники, которые не вернулись в Иррахон, просто лишились сна, сошли с ума и умерли от бессонницы? — подытожил Ильсо.
— Ничего я не хочу сказать, ясно? — огрызнулся Оргвин. — Говорю только что меня спасло. И отдаю защиту Этель, а не вам двоим, умникам.
— Н-но… как же… — Этель явно смутилась, польщенная вниманием гнома, и застыла с растерянным лицом между тремя мужчинами. А потом промямлила: — Как же вы?
— Подожди, гном, — вмешался Когон. — Давай по порядку: ты ушел с Тусклых гор в Молчаливую пустыню, так? Дальше что было? Как ты очутился в Эшгете и не смог заснуть?
— Вот-вот, именно, что я смог! Но эти сны… они будто меня уносили в какое-то темное гномье царство — там и семья моя была, и невеста несостоявшаяся, но все они будто исказились, как будто и не они были вовсе, а какие-то монстры носили их лица и влезали мне в голову. После этого я не смог спать. Нанял молчаливых странников, чтобы они мне принесли эту траву, ну и… жизнь наладилась.
— Как молчаливые странники тогда здесь выживают? — спросил Ильсо, и гном кивнул:
— Они отлавливают летающих клешней — это такие мелкие существа, которые устойчивы к влиянию Песни Сновидца.
— Песни?
— Ну да, Песни, — проворчал Оргвин и со вздохом пояснил: — Растение такое, которое всех усыпляет, а клешни слетаются на добычу. Они, к слову, плотоядные, так что… чую, попадем мы к утру на кладбище под открытым небом.
— Как ее преодолеть? — спросил Когон.
— Кто бы знал, да! Особенно всем мертвецам, сгинувших в этих песках, не помешало бы это знание, правда?
Он фыркнул и, махнув рукой, гордо обошел всех спутников и направился дальше один, во главе отряда. Этель опустила взгляд на подаренное сухоцветие: от прикосновений оно крошилось, но если в нем правда заключалась надежда на спасение, то следовало приберечь эту ценность.
— По крайней мере, если девчонка не уснет, она сможет спалить и цветок, и летающих клешней, и зад проснувшимся монстрам, — задумчиво проговорил Ильсо. Этель спрятала подарок в сумку. — Гном ловко просчитал, кому отдать стебель.
— Думается мне, что он отдал ей цветок совсем по другой причине, — протянул Когон, и, словно в подтверждение его слов, волосы девчонки засветились. Она сказала:
— Но спалить угрозу я и впрямь могу, мне даже подходить не надо.
— Стрела Ильсо тоже поразит цель за сто шагов, но его гном не выбрал. В тебе сила, крошка, но у эльфа чутье и опыт.
— Оргвин теперь не сможет спать, — напомнила Этель.
— Разберемся, — заключил Когон. — Если здесь пока безопасно, то мы, возможно, даже утром устроим привал. Обменяетесь “амулетом”, чтобы гном выспался.
— Но есть и плюсы, — встрял Ильсо, и в его глазах заиграла хитринка. — Теперь нам не нужно опасаться ни монстров, ни пустынных зверей: более смышленые сюда не доходят, а те, что поглупее — давно спят сладким сном.
На мгновение все трое замерли, как бы оценивая сказанное на предмет истинности, а потом прыснули: забот и правда поубавилось, к тому же теперь они точно знали, к чему готовиться.
Оставалось только идти и стараться не вздрагивать от каждого случайного шороха.
Этель не вздрагивала: казалось, что они столько уже преодолели, что с каким-то цветком расправятся в два счета! Тем более, что в отличие от путников-предшественников, они знали, где именно их поджидает опасность.
А наутро, когда показались первые солнечные лучи, столкнулись с ней лицом к лицу: возле редких камней, у валунов и верблюжьих колючек проклевывались жесткие зеленые ростки с сиреневыми лепестками и желтой сердцевиной. И чем дальше шли, тем их становилось больше — целые поляны среди песчаной пустоши. И да, от них исходила легкая, приятная слуху мелодия.
Но никто не уснул и даже не зевнул в ответ на ее красоту, не слетелись и Крылатые Клешни: Песнь Сновидца оказалась совершенно безобидной. Правда Ильсо все-таки два раза стошнило. Когон посмеялся, что это все его трава виновата — эльф только ее и ел за всю пустыню, и на этом их приключения закончились.
Теперь они просто шли, время от времени улавливая эту пустынную песню, и любовались цветочными полянами, словно тут был луг, а не край пустыни. Иногда Этель сомневалась, что они прошли Иррахон: казалось, что настоящий оазис (или даже тот райский сад, который искал Император) расстилается перед ними. Смущало только то, что здесь не было воды, и цветы росли на сухом песке. Может, тоже сухоцветы, как у нее в волосах? Подойти проверить Когон не позволил.
Он теперь смотрел странно, говорил мало, а если говорил, то интересовался, где подарок Оргвина и не вспыхнут ли сейчас волосы. И они не вспыхивали: Этель не чувствовала опасности или смущения, теперь она сосредоточилась на деле — надо было следить за цветочной песней и дойти до Цитадели.
Останков животных им также не встретилось: казалось, будто все байки про край пустыни оказались, в самом деле, байками. Но что тогда значил жест Оргвина с передачей оберега? Он теперь шел впереди и будто тоже не понимал, что происходит: эта сила чуть не сгубила его двести лет назад, так почему пропускает сейчас?
Они прошли уже двое суток: прятались под тенью пустынных валунов днем, а на закате выходили в путь. Карта больше не помогала: все опознавательные знаки были пройдены, оставалось только продвигаться вперед и желательно не сбиться. А сколько — день или месяц — не знал, наверное, никто из путников.
Увидев, как зарождается на горизонте третий рассвет, Этель обернулась на Ильсо с Когоном: они шли замыкающими и должны были скомандовать привал. И пока солнце не набрало дневную силу, неплохо было бы отыскать тенистое место.
— Устала, крошка? — только бросил Когон на взгляд Этель, и она смутилась: что-то он зачастил со своим “крошка” после того, как они вышли из Иррахона. Она пропускала это обращение мимо ушей и никак не реагировала, хоть и казалось, что оно какое-то… личное. И до этого он еще кричал “моя”: даже Лайонель не говорил ей, что они пара, а Когон…
Она выдохнула, прогнав неуместные мысли, и ответила:
— Тут совсем пустошь, нет ни одной тени. Можем еще пройти, пока не так жарко, хотя и… вымоталась, да.
Она призналась и махнула рукой: пусть как хочет, так и реагирует, но Когон заметил другое:
— Главное, что здесь цветочного поля нет. Не знаю, как вас, а меня это радует: пустыня хотя бы на пустыню похожа.
— Главное, что не на кладбище, — съязвила Этель и развернулась, чтобы продолжить путь, как подал голос Ильсо:
— Стой. Назад. Все… назад.
Она считала бледность на его лице, Когон тоже нахмурился, а эльф пояснил:
— Слышу… музыку. Другую музыку.
— Проклятье! — рыкнул Когон и вытащил топоры.
— Оргвин! — воскликнула Этель и, забыв о наставлении Ильсо, ринулась спасать на порядок ушедшего вперед гнома. Но эльф и орк преградили ей дорогу собой. Гном не обернулся: он шел, будто очарованный.
— Надо его вернуть! — воскликнула Этель. — У меня сухоцвет! Я могу!
— Не пойдешь одна! — отрезал Когон. — Мы даже не видим, где этот цветок!
— И не увидим, — встрял Ильсо. — В этом и загвоздка. Придется отпустить девчонку, чтобы она нашла его и сожгла. Если беспокоишься, дай ей топор для надежности.
— На сколько мы еще можем подойти? — спросил Когон, и Этель прислушалась: сейчас она не слышала ничего, в отличие от хора цветов прежде. Им точно грозило то, о чем они все подумали?
Но ее сомнения разрушились тотчас, когда над головой Оргвина закружили мощные черные птицы с клешнями вместо лап. Не подозревая, что в ловушке, гном достал молот.
— Худосочная задница Бронга, — выругался Когон и, не дождавшись ответа Ильсо, бросился к нему на выручку.
Этель металась: если они отобьются, то уснут, а если не отобьются, то…
— Надо идти! — крикнула она Ильсо, ощутив на лице вдруг возникший порыв пустынного ветра. — Им не справиться!
В ответ эльф кивнул и потянулся за луком. Этель помчалась за Когоном, по пути формируя в ладонях огненные шары. Весь ее гнев, скомковавшийся в груди, вспыхнул в волосах, и она атаковала. Шары достигли целей, обугленные птицы с криком рухнули на песок. Другие, будто увидев новую цель, направились к ней.
Этель была готова, но первых двух настигли стрелы Ильсо, следующих забрали ее шары, Когон впереди в прыжк еразрубал особенно рьяных особей, но, по большей части, отгонял их от Оргвина. Гном осел на землю, выпустил оружие и не шевелился. Что он видел? Какой сон? Или его разум захватила та бесплотная тьма из кошмара? Этель решительно направилась вперед.
— Когон! — крикнула она, испепеляя одной только мыслью кружащих над воином птиц. Орк повернулся на ее голос, но и его лицо вдруг застыло, охваченное цветочным дурманом. Вслед за гномом он упал на колени и выпустил топоры.
— Когон! — повторила Этель и ощутила, как от ужаса задрожали ее руки: он ее не слышал. Воронка слетевшихся на легкую добычу клешней вспыхнула рубиновым пламенем, в волосах Этель раскалился сухоцвет.
— Ильсо, сюда! — крикнула она не своим голосом. В лицо ударил пепел, в воздухе парили тлеющие черные перья — единственное, что осталось от летающих клешней. Но это ничего не решило: ее друзья лежали, охваченные мороком, и видели губительны сны.
— Я так же усну, Этель, — отозвался эльф. — Тебе нужно прикрытие со спины. Иди.
— Трус! — бросила она в сердцах, не подумав, что в его словах истина, и, с болью оставив на песке поникших друзей, помчалась на звуки.
Теперь она услышала. Тонкая мелодия — голосок любящей матери, которой у нее никогда не было, — убаюкивала, приглашая в царство грез и сновидений: туда, где нет ни страхов, ни обид. Но она шла туда с четким намерением — уничтожить. В ее руках сила, в ее крови магия, и она возьмет свое — жизнь цветка за жизнь друзей или власть над чарами.
Он рос одинокий, на растрескавшейся почве, такой же сиреневый с желтой сердцевиной, как и огромные поля до него, но именно он один, а не его близнецы прежде, бесчестно и подло забирали жизни.
Этель не думала — чувствовала, что должна делать: гнев решил за нее, и она, склонившись, коснулась его раскаленной ладонью и потянула корень из земли.
Цветок взревел. Заорал нечеловеческим голосом, превращая уютную колыбельную в стон стаи раненых слонов. И еще он оборонялся.
Будто впитав в стебель магические силы Этель, он теперь разил залпами ей в грудь, что оставалось только закрываться или отвечать тем же. И еще этот зловещий утробный голос, который будто звал ее в саму бездну ада…
Уворачиваясь от новой огненной струи, Этель перенаправила ее поток, но стебель словно стал металлическим и выдержал этот магический натиск. А гнев Этель сменился испугом: она не всевластна, и она не может одолеть какой-то несчастный цветок! Так наивно, так опрометчиво и постыдно было предполагать, что она — рабыня с виллы змеелюда — имеет право вершить судьбы? Да она кувшин с вином до кухни не донесет — оступится, а чтобы доверить стихию?
От досады она поджала губы и снова ощутила себя беспомощной, что глаза наполнились слезами, и руки охватила дрожь: даже получив магию и даже обретя силу внутри, ты не получаешь защиту навсегда. Ты должен доказать, что ты достоин владеть ею. И сегодня она этот тест не сдала. Отдав в доказательство две дорогие сердцу жизни.
Цветок вырос прямо на глазах, замахнулся огненным стеблем, как плетью, и Этель упала. На щеке запылал ожог. Не осталось от Песни Сновидца никакой песни, теперь в ней пылала лишь ярость, и, видимо, она была сильнее злости Этель.
Она еще перевернулась, чтобы посмотреть на друзей, но прямо перед ее лицом возникло пламя: цветок использовал ее же оружие, а против этого у нее не было средства. Ей оставалось только отползти и сгруппироваться, чтобы меньше открывать лицо и найти какие-то зацепки на местности, но надежда угасала: здесь правда расстилалась лишь пустошь, и силы покидали ее с каждой следующей огненной атакой цветка.
Этель даже нашла в этом что-то поэтичное: красота, соединяющая в себе и музыку, и коварство, и непреодолимую силу — то, что делает тебя непобедимым. То, чего никогда не достигнет она.
А потом она вспомнила, с чего все началось — с музыки, и ее слуха коснулись нежные тоскливые переливы: это снова пела заботливая мать. Ее голос, неуверенный, еще гнусавил и иногда прерывался всхлипами, но утешал. Сейчас придет покой, решила Этель, и приготовилась принять его с последним огненным ударом.
Но его не последовало. Продолжилась мелодия, и даже ожоги на лице и теле, казалось, перестали саднить, но что происходило и почему застыл цветок, Этель начала понимать, только когда осознала, что звучала музыка не Песни Сновидца — вдруг заиграла дудочка.
Не веря своим ушам, Этель подскочила. Ужасный цветок в метре от нее завял и испускал последние ядовитые пары, песок перед ней был вздыблен, будто тут прошел караван, чуть поодаль так и лежали в беспамятстве Оргвин и Когон, а над ними, сгорбившись и дрожа всем телом, будто от усилия, играл незамысловатую мелодию Ильсо.
По его щекам текли слезы — даже издалека Этель их различила, и все внутри взбунтовалось: она не знала, что это значит! Значит ли, что это победа и они смогут идти, что Когон и Оргвин очнутся, что Ильсо — вовсе не трус, а… кто?
Она осторожно выпрямилась, морщась от неприятных ожогов, но глаз с эльфа не отвела: если он знал, что это поможет, почему допустил… все это?
По воздуху полетели огненные хлопья — останки опаленного цветка, и на ее глазах черный засохший стебель рассыпался на мелкие частицы. Ильсо опустил дудочку.
Мгновение Этель рассматривала его и собирала в кучу роящиеся мысли, но эльф резко осел наземь рядом с друзьями, опустил голову и закрыл ладонями лицо. По телу Этель пошла дрожь, в горле стал образовываться острый камень: это что, все? Цветок усыпил и гнома, и орка навсегда??
Нет, не может быть, этого просто не могло произойти в реальности! Они даже не ранены, не больны и не изувечены: они просто спят! Нужно их разбудить, и…
Этель не заметила, как стала вздыматься от злости ее грудь, и из глаз покатились слезы: будто она успокаивала сама себя, но не верила, что это возможно. Будто готова была принять исход. И если так, то это все он — Ильсо! Он осознавал, что нужно делать, и… позволил случиться трагедии.
— Ты знал! — воскликнула Этель, но подойти не решилась. Боялась увидеть бледные лица друзей или столкнуться с лживым лицом эльфа? Как он мог допустить… Как?!
Ильсо не отреагировал. Замер на коленях сгорбившимся валуном и будто уснул вместе с остальными, но он должен был ответить! Должен!
— Просто скажи — почему?! — это вырвалось из самого нутра само собой, что запылало и горло, и грудь, но Этель словно не ощутила боли. Ожоги тоже уже не чувствовались: ей нужно было понять, что это все значит!
— Моя… трусость, Этель. Ты права. Прости, — раздался с земли гнусавый голос. — Я подставил тебя и… всех нас.
Ильсо показал лицо, но не выпрямился. Его глаза опухли и опустели. Он смотрел на нее, но словно не видел ничего перед собой. Или вспоминал страшные картины ее битвы с цветком?
— В каком это смысле, гном? — нахмурился Когон. — За весь путь ты что, ни разу не спал?
— Ну, как же? Спал, конечно, дуболоб ты зеленый! Для этого и носил с собой эту траву все двести лет.
— Хочешь сказать, что путники, которые не вернулись в Иррахон, просто лишились сна, сошли с ума и умерли от бессонницы? — подытожил Ильсо.
— Ничего я не хочу сказать, ясно? — огрызнулся Оргвин. — Говорю только что меня спасло. И отдаю защиту Этель, а не вам двоим, умникам.
— Н-но… как же… — Этель явно смутилась, польщенная вниманием гнома, и застыла с растерянным лицом между тремя мужчинами. А потом промямлила: — Как же вы?
— Подожди, гном, — вмешался Когон. — Давай по порядку: ты ушел с Тусклых гор в Молчаливую пустыню, так? Дальше что было? Как ты очутился в Эшгете и не смог заснуть?
— Вот-вот, именно, что я смог! Но эти сны… они будто меня уносили в какое-то темное гномье царство — там и семья моя была, и невеста несостоявшаяся, но все они будто исказились, как будто и не они были вовсе, а какие-то монстры носили их лица и влезали мне в голову. После этого я не смог спать. Нанял молчаливых странников, чтобы они мне принесли эту траву, ну и… жизнь наладилась.
— Как молчаливые странники тогда здесь выживают? — спросил Ильсо, и гном кивнул:
— Они отлавливают летающих клешней — это такие мелкие существа, которые устойчивы к влиянию Песни Сновидца.
— Песни?
— Ну да, Песни, — проворчал Оргвин и со вздохом пояснил: — Растение такое, которое всех усыпляет, а клешни слетаются на добычу. Они, к слову, плотоядные, так что… чую, попадем мы к утру на кладбище под открытым небом.
— Как ее преодолеть? — спросил Когон.
— Кто бы знал, да! Особенно всем мертвецам, сгинувших в этих песках, не помешало бы это знание, правда?
Он фыркнул и, махнув рукой, гордо обошел всех спутников и направился дальше один, во главе отряда. Этель опустила взгляд на подаренное сухоцветие: от прикосновений оно крошилось, но если в нем правда заключалась надежда на спасение, то следовало приберечь эту ценность.
— По крайней мере, если девчонка не уснет, она сможет спалить и цветок, и летающих клешней, и зад проснувшимся монстрам, — задумчиво проговорил Ильсо. Этель спрятала подарок в сумку. — Гном ловко просчитал, кому отдать стебель.
— Думается мне, что он отдал ей цветок совсем по другой причине, — протянул Когон, и, словно в подтверждение его слов, волосы девчонки засветились. Она сказала:
— Но спалить угрозу я и впрямь могу, мне даже подходить не надо.
— Стрела Ильсо тоже поразит цель за сто шагов, но его гном не выбрал. В тебе сила, крошка, но у эльфа чутье и опыт.
— Оргвин теперь не сможет спать, — напомнила Этель.
— Разберемся, — заключил Когон. — Если здесь пока безопасно, то мы, возможно, даже утром устроим привал. Обменяетесь “амулетом”, чтобы гном выспался.
— Но есть и плюсы, — встрял Ильсо, и в его глазах заиграла хитринка. — Теперь нам не нужно опасаться ни монстров, ни пустынных зверей: более смышленые сюда не доходят, а те, что поглупее — давно спят сладким сном.
На мгновение все трое замерли, как бы оценивая сказанное на предмет истинности, а потом прыснули: забот и правда поубавилось, к тому же теперь они точно знали, к чему готовиться.
Оставалось только идти и стараться не вздрагивать от каждого случайного шороха.
Глава 19
Этель не вздрагивала: казалось, что они столько уже преодолели, что с каким-то цветком расправятся в два счета! Тем более, что в отличие от путников-предшественников, они знали, где именно их поджидает опасность.
А наутро, когда показались первые солнечные лучи, столкнулись с ней лицом к лицу: возле редких камней, у валунов и верблюжьих колючек проклевывались жесткие зеленые ростки с сиреневыми лепестками и желтой сердцевиной. И чем дальше шли, тем их становилось больше — целые поляны среди песчаной пустоши. И да, от них исходила легкая, приятная слуху мелодия.
Но никто не уснул и даже не зевнул в ответ на ее красоту, не слетелись и Крылатые Клешни: Песнь Сновидца оказалась совершенно безобидной. Правда Ильсо все-таки два раза стошнило. Когон посмеялся, что это все его трава виновата — эльф только ее и ел за всю пустыню, и на этом их приключения закончились.
Теперь они просто шли, время от времени улавливая эту пустынную песню, и любовались цветочными полянами, словно тут был луг, а не край пустыни. Иногда Этель сомневалась, что они прошли Иррахон: казалось, что настоящий оазис (или даже тот райский сад, который искал Император) расстилается перед ними. Смущало только то, что здесь не было воды, и цветы росли на сухом песке. Может, тоже сухоцветы, как у нее в волосах? Подойти проверить Когон не позволил.
Он теперь смотрел странно, говорил мало, а если говорил, то интересовался, где подарок Оргвина и не вспыхнут ли сейчас волосы. И они не вспыхивали: Этель не чувствовала опасности или смущения, теперь она сосредоточилась на деле — надо было следить за цветочной песней и дойти до Цитадели.
Останков животных им также не встретилось: казалось, будто все байки про край пустыни оказались, в самом деле, байками. Но что тогда значил жест Оргвина с передачей оберега? Он теперь шел впереди и будто тоже не понимал, что происходит: эта сила чуть не сгубила его двести лет назад, так почему пропускает сейчас?
Они прошли уже двое суток: прятались под тенью пустынных валунов днем, а на закате выходили в путь. Карта больше не помогала: все опознавательные знаки были пройдены, оставалось только продвигаться вперед и желательно не сбиться. А сколько — день или месяц — не знал, наверное, никто из путников.
Увидев, как зарождается на горизонте третий рассвет, Этель обернулась на Ильсо с Когоном: они шли замыкающими и должны были скомандовать привал. И пока солнце не набрало дневную силу, неплохо было бы отыскать тенистое место.
— Устала, крошка? — только бросил Когон на взгляд Этель, и она смутилась: что-то он зачастил со своим “крошка” после того, как они вышли из Иррахона. Она пропускала это обращение мимо ушей и никак не реагировала, хоть и казалось, что оно какое-то… личное. И до этого он еще кричал “моя”: даже Лайонель не говорил ей, что они пара, а Когон…
Она выдохнула, прогнав неуместные мысли, и ответила:
— Тут совсем пустошь, нет ни одной тени. Можем еще пройти, пока не так жарко, хотя и… вымоталась, да.
Она призналась и махнула рукой: пусть как хочет, так и реагирует, но Когон заметил другое:
— Главное, что здесь цветочного поля нет. Не знаю, как вас, а меня это радует: пустыня хотя бы на пустыню похожа.
— Главное, что не на кладбище, — съязвила Этель и развернулась, чтобы продолжить путь, как подал голос Ильсо:
— Стой. Назад. Все… назад.
Она считала бледность на его лице, Когон тоже нахмурился, а эльф пояснил:
— Слышу… музыку. Другую музыку.
— Проклятье! — рыкнул Когон и вытащил топоры.
— Оргвин! — воскликнула Этель и, забыв о наставлении Ильсо, ринулась спасать на порядок ушедшего вперед гнома. Но эльф и орк преградили ей дорогу собой. Гном не обернулся: он шел, будто очарованный.
— Надо его вернуть! — воскликнула Этель. — У меня сухоцвет! Я могу!
— Не пойдешь одна! — отрезал Когон. — Мы даже не видим, где этот цветок!
— И не увидим, — встрял Ильсо. — В этом и загвоздка. Придется отпустить девчонку, чтобы она нашла его и сожгла. Если беспокоишься, дай ей топор для надежности.
— На сколько мы еще можем подойти? — спросил Когон, и Этель прислушалась: сейчас она не слышала ничего, в отличие от хора цветов прежде. Им точно грозило то, о чем они все подумали?
Но ее сомнения разрушились тотчас, когда над головой Оргвина закружили мощные черные птицы с клешнями вместо лап. Не подозревая, что в ловушке, гном достал молот.
— Худосочная задница Бронга, — выругался Когон и, не дождавшись ответа Ильсо, бросился к нему на выручку.
Этель металась: если они отобьются, то уснут, а если не отобьются, то…
— Надо идти! — крикнула она Ильсо, ощутив на лице вдруг возникший порыв пустынного ветра. — Им не справиться!
В ответ эльф кивнул и потянулся за луком. Этель помчалась за Когоном, по пути формируя в ладонях огненные шары. Весь ее гнев, скомковавшийся в груди, вспыхнул в волосах, и она атаковала. Шары достигли целей, обугленные птицы с криком рухнули на песок. Другие, будто увидев новую цель, направились к ней.
Этель была готова, но первых двух настигли стрелы Ильсо, следующих забрали ее шары, Когон впереди в прыжк еразрубал особенно рьяных особей, но, по большей части, отгонял их от Оргвина. Гном осел на землю, выпустил оружие и не шевелился. Что он видел? Какой сон? Или его разум захватила та бесплотная тьма из кошмара? Этель решительно направилась вперед.
— Когон! — крикнула она, испепеляя одной только мыслью кружащих над воином птиц. Орк повернулся на ее голос, но и его лицо вдруг застыло, охваченное цветочным дурманом. Вслед за гномом он упал на колени и выпустил топоры.
— Когон! — повторила Этель и ощутила, как от ужаса задрожали ее руки: он ее не слышал. Воронка слетевшихся на легкую добычу клешней вспыхнула рубиновым пламенем, в волосах Этель раскалился сухоцвет.
— Ильсо, сюда! — крикнула она не своим голосом. В лицо ударил пепел, в воздухе парили тлеющие черные перья — единственное, что осталось от летающих клешней. Но это ничего не решило: ее друзья лежали, охваченные мороком, и видели губительны сны.
— Я так же усну, Этель, — отозвался эльф. — Тебе нужно прикрытие со спины. Иди.
— Трус! — бросила она в сердцах, не подумав, что в его словах истина, и, с болью оставив на песке поникших друзей, помчалась на звуки.
Теперь она услышала. Тонкая мелодия — голосок любящей матери, которой у нее никогда не было, — убаюкивала, приглашая в царство грез и сновидений: туда, где нет ни страхов, ни обид. Но она шла туда с четким намерением — уничтожить. В ее руках сила, в ее крови магия, и она возьмет свое — жизнь цветка за жизнь друзей или власть над чарами.
Он рос одинокий, на растрескавшейся почве, такой же сиреневый с желтой сердцевиной, как и огромные поля до него, но именно он один, а не его близнецы прежде, бесчестно и подло забирали жизни.
Этель не думала — чувствовала, что должна делать: гнев решил за нее, и она, склонившись, коснулась его раскаленной ладонью и потянула корень из земли.
Цветок взревел. Заорал нечеловеческим голосом, превращая уютную колыбельную в стон стаи раненых слонов. И еще он оборонялся.
Будто впитав в стебель магические силы Этель, он теперь разил залпами ей в грудь, что оставалось только закрываться или отвечать тем же. И еще этот зловещий утробный голос, который будто звал ее в саму бездну ада…
Уворачиваясь от новой огненной струи, Этель перенаправила ее поток, но стебель словно стал металлическим и выдержал этот магический натиск. А гнев Этель сменился испугом: она не всевластна, и она не может одолеть какой-то несчастный цветок! Так наивно, так опрометчиво и постыдно было предполагать, что она — рабыня с виллы змеелюда — имеет право вершить судьбы? Да она кувшин с вином до кухни не донесет — оступится, а чтобы доверить стихию?
От досады она поджала губы и снова ощутила себя беспомощной, что глаза наполнились слезами, и руки охватила дрожь: даже получив магию и даже обретя силу внутри, ты не получаешь защиту навсегда. Ты должен доказать, что ты достоин владеть ею. И сегодня она этот тест не сдала. Отдав в доказательство две дорогие сердцу жизни.
Цветок вырос прямо на глазах, замахнулся огненным стеблем, как плетью, и Этель упала. На щеке запылал ожог. Не осталось от Песни Сновидца никакой песни, теперь в ней пылала лишь ярость, и, видимо, она была сильнее злости Этель.
Она еще перевернулась, чтобы посмотреть на друзей, но прямо перед ее лицом возникло пламя: цветок использовал ее же оружие, а против этого у нее не было средства. Ей оставалось только отползти и сгруппироваться, чтобы меньше открывать лицо и найти какие-то зацепки на местности, но надежда угасала: здесь правда расстилалась лишь пустошь, и силы покидали ее с каждой следующей огненной атакой цветка.
Этель даже нашла в этом что-то поэтичное: красота, соединяющая в себе и музыку, и коварство, и непреодолимую силу — то, что делает тебя непобедимым. То, чего никогда не достигнет она.
А потом она вспомнила, с чего все началось — с музыки, и ее слуха коснулись нежные тоскливые переливы: это снова пела заботливая мать. Ее голос, неуверенный, еще гнусавил и иногда прерывался всхлипами, но утешал. Сейчас придет покой, решила Этель, и приготовилась принять его с последним огненным ударом.
Но его не последовало. Продолжилась мелодия, и даже ожоги на лице и теле, казалось, перестали саднить, но что происходило и почему застыл цветок, Этель начала понимать, только когда осознала, что звучала музыка не Песни Сновидца — вдруг заиграла дудочка.
Не веря своим ушам, Этель подскочила. Ужасный цветок в метре от нее завял и испускал последние ядовитые пары, песок перед ней был вздыблен, будто тут прошел караван, чуть поодаль так и лежали в беспамятстве Оргвин и Когон, а над ними, сгорбившись и дрожа всем телом, будто от усилия, играл незамысловатую мелодию Ильсо.
***
По его щекам текли слезы — даже издалека Этель их различила, и все внутри взбунтовалось: она не знала, что это значит! Значит ли, что это победа и они смогут идти, что Когон и Оргвин очнутся, что Ильсо — вовсе не трус, а… кто?
Она осторожно выпрямилась, морщась от неприятных ожогов, но глаз с эльфа не отвела: если он знал, что это поможет, почему допустил… все это?
По воздуху полетели огненные хлопья — останки опаленного цветка, и на ее глазах черный засохший стебель рассыпался на мелкие частицы. Ильсо опустил дудочку.
Мгновение Этель рассматривала его и собирала в кучу роящиеся мысли, но эльф резко осел наземь рядом с друзьями, опустил голову и закрыл ладонями лицо. По телу Этель пошла дрожь, в горле стал образовываться острый камень: это что, все? Цветок усыпил и гнома, и орка навсегда??
Нет, не может быть, этого просто не могло произойти в реальности! Они даже не ранены, не больны и не изувечены: они просто спят! Нужно их разбудить, и…
Этель не заметила, как стала вздыматься от злости ее грудь, и из глаз покатились слезы: будто она успокаивала сама себя, но не верила, что это возможно. Будто готова была принять исход. И если так, то это все он — Ильсо! Он осознавал, что нужно делать, и… позволил случиться трагедии.
— Ты знал! — воскликнула Этель, но подойти не решилась. Боялась увидеть бледные лица друзей или столкнуться с лживым лицом эльфа? Как он мог допустить… Как?!
Ильсо не отреагировал. Замер на коленях сгорбившимся валуном и будто уснул вместе с остальными, но он должен был ответить! Должен!
— Просто скажи — почему?! — это вырвалось из самого нутра само собой, что запылало и горло, и грудь, но Этель словно не ощутила боли. Ожоги тоже уже не чувствовались: ей нужно было понять, что это все значит!
— Моя… трусость, Этель. Ты права. Прости, — раздался с земли гнусавый голос. — Я подставил тебя и… всех нас.
Ильсо показал лицо, но не выпрямился. Его глаза опухли и опустели. Он смотрел на нее, но словно не видел ничего перед собой. Или вспоминал страшные картины ее битвы с цветком?
