— Мы можем все отправиться с войском, — согласился Ильсо. — А затем в его племя, чтобы проститься. Этель, ты как?
Этель только кивнула: не могла говорить. Нужно было время, чтобы расставить по полочкам и мысли, и чувства, и… получается, ее новый долг. Кем она теперь являлась? Не человек и не Истинная, хранитель могущественной магии огня внутри себя, потерянная… девчонка без дома.
Гном с эльфом о чем-то еще негромко переговаривались, но она не слушала. Оставаться здесь ей было невыносимо: Эшгет был разрушен, ее раса жила на другом материке без воды.
А потом она услышала чей-то ровный теплый голос и вздрогнула: это говорил Император.
— Кажется, я нашел Последний Оазис! — провозгласил он гордо ошеломленным Ильсо и Оргвину. — Смотрите! Это ли не райский сад?
Он указал на резное стрельчатое окно, покрытое рубиновыми символами. Его искренняя улыбка вводила в ступор, но эльф с гномом все же решили глянуть. Этель тоже неуверенно подошла. А потом ахнула: прямо в горах, скрываясь в ветвях сочно-зеленых деревьев, устремлялся оглушающим потоком в необъятную бездну шумный водопад. Наверняка там, внизу, текла бурная полноводная река, и Ригарду только оставалось найти ее истоки.
Оргвин с Ильсо выразили робкое восхищение, явно теряясь и не понимая, как теперь им себя вести с ожившим врагом, который радовался, как ребенок, потоку пресной воды. Но Этель волновало другое, и она не стала церемониться:
— Как ты выжил, Император Ригард? Помнится, я раскрошила тебя в пепел!
— Ох…
Он явно растерялся от прямолинейности вопроса. Друзья удивленно повели бровями: эту часть их взаимодействия они пропустили, но сейчас было не до учтивостей. Отчего-то Этель ощутила глубокую обиду, что Император здесь живой и невредимый, а Когон ожидает великолепных похорон.
— Сущность Хранителя сокрыта в зеркалах… — начал он неуверенно и даже будто виновато, но Этель оставалась хладнокровной и ждала полного ответа. — До того, как ты меня раскрошила, Творящий соединил меня с зеркалом кровью и наставил на задачу защиты Цитадели любой ценой.
— Мы это поняли, — буркнул Оргвин. Этель поджала губы.
— Но затем, после боя, когда явился Творящий… — Он задумался. — Он обездвижил меня, я был жив, но словно нырнул в беспамятство…
— Я разбила все зеркала, — напомнила Этель. — Как ты обошел эти чары?
— Никак, — пожал плечами Император. И это выглядело так добродушно и искренне, что вызывало странные ощущения от того, что еще децену назад этот человек был самым страшным врагом для каждого из них. А теперь выкладывал начистоту главные секреты своего спасения: — Я уже им не являлся. А потом… появился этот целительный поток, и нить светлой магии меня подняла. Твоя нить, Исцеляющая.
Он даже слегка склонил голову, что Оргвин с Ильсо пооткрывали рты. А Этель звучно сглотнула, с трудом унимая подступающую дрожь:
— Отведи меня в зал с пустыми зеркалами. Нас там, должно быть, ждут.
Теперь Оргвин с Ильсо обескураженно посмотрели на Этель, но Император ответил серьезно:
— Не там, Исцеляющая. В единственном оставшемся зеркале.
Этель бы ни за что не вернулась сюда. Бросилась бы наутек из этого места как можно скорее — как только бы эльфы решили все дела с Истинными и дали отмашку выдвигаться. И дело даже не в Цитадели и не в зале с пустыми зеркалами, где погиб Когон, а в ее маленькой светлой комнате, которая покорно хранила всю ее боль. И последний разговор с Когоном.
— Иди одна, — шепнул Оргвин, когда они вчетвером подошли к ее покоям. — Если он там, то он ждет тебя, не нас.
Сердце сжалось, но она перевела взгляд на Ильсо. Он кивнул:
— Иди. Мы с ним… еще увидимся.
Этель закусила губу, чтобы сдержать рвущийся всхлип, резко дернула дверь и вошла.
Ее встретил свет, струящийся из мембранного окна, показывающего теперь цветущий яблоневый сад, и свежесть вершины гор, откуда дышалось легко и свободно. Так, как ни она сама, ни кто-то другой не мог ей это позволить.
Это место стало тюрьмой — правильно говорил Вайсшехх, — давило на плечи, на голову и грудь, но только здесь она могла укрыться от острого равнодушия Цитадели, несмотря на холодные визиты Творящего. И все же здесь ей было больнее.
И поэтому, наверное, трещина на зеркале горела теперь рубиновым светом, как будто рана кровоточила на самом сердце, откуда на нее смотрела не она.
Когон с зеркальным щитом и белых доспехах с золотыми вензелями замер там безмолвным стражем и словно чего-то ждал — когда подойдет Этель, скорее всего. Но она застыла скорбящим призраком посреди комнаты и не могла насмотреться. Знала, что, стоит приблизиться, его облик исчезнет, как утренний туман.
Но чем дольше смотрела, тем горче становилось на сердце, крупнее копились слезы и острее застревали в горле слова: теперь он узник этой Цитадели, теперь он ее Хранитель вместо Императора.
Рана на его щеке стала ключом к спасению — сам Император передал ему эту печать, чтобы освободиться, и теперь Когон навсегда останется здесь. В этом зеркале.
Этель бросила беглый взгляд на холодные простыни и отпустила прошлое, сделавшее ее Истинной. Она вспомнила Когона, их разговор в момент битвы и его шершавый поцелуй, полный надежды и заботы, но… она справилась сама. Без него. Благодаря ему она стала сильнее.
— Привет, крошка, — послышалось со спины, и Этель обернулась. Он смотрел смиренно и тепло, и Этель испугалась, что этот взгляд пропадет под золотой маской, которую носил когда-то Император. Она хотела только видеть и… отпустить.
— Теперь ты хранитель моих покоев, Когон, — прошептала Этель. — Все зеркала Цитадели разрушены, мы… победили.
— Я знаю. И чувствую тебя. Как твой щит, помнишь?
— Я не останусь здесь. Хотя изо всех сил хочу снова оказаться рядом с тобой в раскаленной пустыне. Но нельзя. Я теперь другая.
— Пусть. Я просто… буду тебя видеть.
— Мне нет места в этом мире, Когон. Даже Истинных уже нет. Но есть ты и… я.
Когон приблизился. Положил ладонь на трещину и уставился на Этель полными нежности глазами.
— Подойди, — сказал он тихо. — Я не пропаду. Теперь я только твой хранитель, крошка. Пока не разобьется это зеркало.
— Оно не разобьется! — вспыхнула Этель и прильнула к зеркалу всем телом, соединяя ладони с другой стороны. — Я… тоже буду тебя хранить.
— Просто будь свободна и… счастлива, — серьезно сказал Когон. — Я увижу. Ты заслужила это. А Ильсо с Оргвином передай, чтобы пореже попадали в передряги. — Он усмехнулся. — Хотя, зная их таланты находить приключения на свой зад, вряд ли это возможно.
Этель не ответила. Она смотрела. Как поднимаются уголки губ, как собираются морщинки возле его глаз, как дрожит рука, удерживая трещину. Она чувствовала тепло его тела, хотя, наверное, теперь он бестелесный дух или… просто изображение в зеркале? Но если и так, то… теперь он с ней навечно. Он — ее отражение.
И потому Этель скрестила ноги, уселась напротив старого зеркала и сказала:
— Побудь со мной до рассвета, Когон. А завтра… я уйду и правда отпущу тебя.
Когон снял доспехи, остался в одной льняной тунике, бросил топор и так же уселся напротив Этель. И не на секунду не отвел своего теплого взгляда. Чтобы с первым лучом солнца уйти навсегда.
В лагере орков их приняли как долгожданных гостей. Усадили в круг у костра, угостили травяными настойками. Этель раскраснелась, Оргвин и Ильсо с радостью выпили — за процветание нового мира.
В том, что теперь будет все иначе, не сомневались даже дети: весть о падении Зеркальной Цитадели разлетелась по всей Лаории моментально. И жители отнеслись к этому с надеждой. Про магию были менее однозначные ответы, но на всякий случай Этель решила скрыть свой дар от посторонних. Тем более, что и сама не могла отнести себя к какой-то определенной расе.
Об Истинных ходили разные слухи: кто-то говорил, что их пленили эльфы, кто-то — что они остались в Цитадели оплакивать утраченное, кто-то — что они пошли с покаянием к гномам.
Те, кстати, очнулись от древнего сна и даже не поняли, что вокруг что-то изменилось. Их уклад продолжал идти, как сто и как двести лет назад. Возможно, спустя время они поймут, что тут, наверху, пропустили.
Зато все радовались за судьбу Эшгета: теперь там правил справедливый Император Ригард, объединивший все расы и вернувший влагу в Фолэнвер. Да, там открылся Источник после падения Зеркальной Цитадели, и люди снова вздохнули с облегчением.
Змеелюды, в основном, перебрались в Долину Нищих, другие вернулись к кочевому образу жизни, как когда-то жили их предки. Академия магии преобразовалась. Теперь там больше обучали, чем проводили опыты, и желающих обучиться стало в разы больше. Даже среди других рас.
Как и многие столетия назад, в племени орков воздух пах копченым мясом, горным чабрецом, смолой пиний и теплой землей. Под ногами расстилался ковер из сухих сосновых иголок, между стволами мелькали кусты можжевельника с сизыми ягодами. Солнце, пробиваясь сквозь редкую хвою, рисовало на земле золотистые пятна. Треск поленьев в костре смешивался с бубнами и гортанным пением орков.
Оргвин поднял рог с медом и хрипло усмехнулся:
— Вы слышали? Гномы все-таки проснулись! И первым делом спросили: “Где наш Оргвин? Он же должен вернуть долг за ту бочку эля двухсотлетней выдержки!”
Он похлопал по своей потертой сумке с диковинными камнями и, кивнув старейшине племени Укмару, осушил содержимое рога. Занюхал рукавом.
Ильсо с улыбкой перебирал струны эльфийской лютни. В свете заходящего солнца его тень плясала на соснах. Рядом хохотали орчата, пытаясь повторить его мелодию на самодельных дудках.
— А мой король уже жалуется: “Где мой лучший шпион? Кто теперь будет докладывать, что цветы в саду распускаются на день позже обычного?”
Оргвин прыснул:
— Ты же всего на сезон в отгуле! Главный советник Лайонеля!
— Да, и новая должность обязывает вернуться как можно скорее, — кивнул эльф. — Как оставить господина? Он проникся к нам бесконечным доверием.
Этель сидела чуть поодаль, кутаясь в плащ из шкуры дикого медведя — подарок старейшины. В руках она вертела треснувший осколок рубинового зеркала из Цитадели, оправленный в грубую железную оправу — Оргвин постарался на обратном пути. В его глубине, если приглядеться, иногда мерцал силуэт — смутный, как воспоминание, но узнаваемый.
— Он бы... назвал вас идиотами, — ее голос дрогнул, но улыбка была искренней. — А потом потребовал бы третью порцию жареной саламандры.
Ильсо посмотрел с пониманием, мелодия под его пальцами стала какой-то особенно тоскливой. Гном вздохнул и, помедлив, протянул ей чашку с травяным чаем:
— Выпей за Чуткий лес, девочка! Здесь хоть сосны колючие, зато скорпионы не плюются ядом, как в пустыне. И старейшина Укмар нас принял, как своих. Знал будто…
Ильсо провел пальцем по струнам:
— В этом лесу водятся лани с глазами из янтаря. Орки, да и эльфы тоже, верят, что это знак душевной чистоты и первозданной силы. Они выходят к лагерю раз в века, и это считается знаком благословения железного Бронга — у орков, и мудрой Исиль — у нас.
Этель отпила, гном отозвался:
— А гномы... они как камни. Медленно просыпаются, зато стоят вечно. Дай им год, и мою бороду будут плести в сказаниях.
— Ты вернешься к ним? — спросила Этель. Оргвин нахмурился:
— Конечно. Как только... вспомню, где спрятал легендарный Молот Рассвета. Без него меня, думается, не пустят!
Ильсо доиграл мелодию и усмехнулся:
— Только предупреди, когда пойдешь. А то Ригард новый указ выпустил: “Все сокровища — собственность Империи”. Не хватало еще, чтобы тебя вором объявили!
Оргвин фыркнул:
— Вот еще! Я теперь тайный поставщик Императора, главный сторонник его переворота! А, значит, на высоком счету! Не зря ему амулеты поставлял. — Он гордо задрал подбородок. — А Ди Форсун, тем более, ходит в почете: знал, где укрываться при захвате Эшгета!
Ильсо что-то тихо ответил, Оргвин начал спорить, и старейшина Укмар подошел к ним с приглашением посетить священную пещеру — место сбора племени и проведения таинств. Эльф с гномом запротестовали, напирая на то, что не достойны такой чести, но Укмар настоял.
А когда костер осел в багровые угли, Этель прошла к окраине лагеря, к высокому кипарису у ручья — вода здесь была темной от хвои, но неподвижной, как стекло — и опустила на поверхность зеркальный осколок: чувствовала, что так надо, чтобы успокоить сердце.
Словно в ответ, трещина заиграла малиновым светом. И тогда — не в воде, а в самой трещине – явился он. Не призрак, а отражение из иного слоя реальности: Когон в белых доспехах с золотыми вензелями, покрытых мерцающей пыльцой, стоял на страже покинутой и одинокой Зеркальной Цитадели. Он смотрел грустно и участливо, словно понимал что-то, что Этель еще не открылось, и благодарил молча, что она здесь.
А потом, будто улавливая его незримое присутствие, заросли на другом берегу ручья зашевелились. Там рос папоротник, покрытый тенями высоких сосен, но Этель знала, что в этом его ответ. И правда, среди зелени листьев блеснуло что-то желтое, а вслед за светом из зарослей показалась лань. Неуловимо быстрая, с шерстью цвета медного заката и глазами — жидким золотом. Она остановилась у кромки воды, вдохнула воздух, где смешались дым костра и запах можжевельника, и ткнулась теплым носом в дрожащую ладонь Этель, сдерживающую осколок. И так же бесшумно исчезла.
Этель замерла. Все произошло так быстро, что она не успела как-то ответить или проследить, куда делась лань. Отражение Когона тускнело, но девушке казалось, что она слышит его слова: “Живи, крошка. Я по-прежнему твой щит. А щиты не ржавеют”.
Она вынула осколок из воды и прижала к сердцу. Отражение растворилось в глубине рубинового света. Когон остался там, за трещиной между мирами, и по-прежнему все помнил. А здесь, в Чутком лесу, куда он так надеялся вернуться, Оргвин и Ильсо с горькой улыбкой принимали новый мир, почести от старейшины Укмара и свои новые роли. Этель еще предстояло найти свое место. И вдруг это стало важнее всех потерь и магических даров мира.
Потому что теперь, на самой вершине Тусклых гор, Зеркальная Цитадель стояла в безмолвии, запечатанная пеплом прошедшего времени. Истинные ушли, растворились среди людей и эльфов и скрыли ото всех свою магию. Без Рубиновой Чаши, без Пирамиды Истины они потеряли свою прежнюю суть.
Только в одном осколке, по-прежнему зажатом в руке Этель, бился пульс ее вечного Стража. И пока она будет помнить, мир не погрузится во тьму.
Этель только кивнула: не могла говорить. Нужно было время, чтобы расставить по полочкам и мысли, и чувства, и… получается, ее новый долг. Кем она теперь являлась? Не человек и не Истинная, хранитель могущественной магии огня внутри себя, потерянная… девчонка без дома.
Гном с эльфом о чем-то еще негромко переговаривались, но она не слушала. Оставаться здесь ей было невыносимо: Эшгет был разрушен, ее раса жила на другом материке без воды.
А потом она услышала чей-то ровный теплый голос и вздрогнула: это говорил Император.
— Кажется, я нашел Последний Оазис! — провозгласил он гордо ошеломленным Ильсо и Оргвину. — Смотрите! Это ли не райский сад?
Он указал на резное стрельчатое окно, покрытое рубиновыми символами. Его искренняя улыбка вводила в ступор, но эльф с гномом все же решили глянуть. Этель тоже неуверенно подошла. А потом ахнула: прямо в горах, скрываясь в ветвях сочно-зеленых деревьев, устремлялся оглушающим потоком в необъятную бездну шумный водопад. Наверняка там, внизу, текла бурная полноводная река, и Ригарду только оставалось найти ее истоки.
Оргвин с Ильсо выразили робкое восхищение, явно теряясь и не понимая, как теперь им себя вести с ожившим врагом, который радовался, как ребенок, потоку пресной воды. Но Этель волновало другое, и она не стала церемониться:
— Как ты выжил, Император Ригард? Помнится, я раскрошила тебя в пепел!
— Ох…
Он явно растерялся от прямолинейности вопроса. Друзья удивленно повели бровями: эту часть их взаимодействия они пропустили, но сейчас было не до учтивостей. Отчего-то Этель ощутила глубокую обиду, что Император здесь живой и невредимый, а Когон ожидает великолепных похорон.
— Сущность Хранителя сокрыта в зеркалах… — начал он неуверенно и даже будто виновато, но Этель оставалась хладнокровной и ждала полного ответа. — До того, как ты меня раскрошила, Творящий соединил меня с зеркалом кровью и наставил на задачу защиты Цитадели любой ценой.
— Мы это поняли, — буркнул Оргвин. Этель поджала губы.
— Но затем, после боя, когда явился Творящий… — Он задумался. — Он обездвижил меня, я был жив, но словно нырнул в беспамятство…
— Я разбила все зеркала, — напомнила Этель. — Как ты обошел эти чары?
— Никак, — пожал плечами Император. И это выглядело так добродушно и искренне, что вызывало странные ощущения от того, что еще децену назад этот человек был самым страшным врагом для каждого из них. А теперь выкладывал начистоту главные секреты своего спасения: — Я уже им не являлся. А потом… появился этот целительный поток, и нить светлой магии меня подняла. Твоя нить, Исцеляющая.
Он даже слегка склонил голову, что Оргвин с Ильсо пооткрывали рты. А Этель звучно сглотнула, с трудом унимая подступающую дрожь:
— Отведи меня в зал с пустыми зеркалами. Нас там, должно быть, ждут.
Теперь Оргвин с Ильсо обескураженно посмотрели на Этель, но Император ответил серьезно:
— Не там, Исцеляющая. В единственном оставшемся зеркале.
***
Этель бы ни за что не вернулась сюда. Бросилась бы наутек из этого места как можно скорее — как только бы эльфы решили все дела с Истинными и дали отмашку выдвигаться. И дело даже не в Цитадели и не в зале с пустыми зеркалами, где погиб Когон, а в ее маленькой светлой комнате, которая покорно хранила всю ее боль. И последний разговор с Когоном.
— Иди одна, — шепнул Оргвин, когда они вчетвером подошли к ее покоям. — Если он там, то он ждет тебя, не нас.
Сердце сжалось, но она перевела взгляд на Ильсо. Он кивнул:
— Иди. Мы с ним… еще увидимся.
Этель закусила губу, чтобы сдержать рвущийся всхлип, резко дернула дверь и вошла.
Ее встретил свет, струящийся из мембранного окна, показывающего теперь цветущий яблоневый сад, и свежесть вершины гор, откуда дышалось легко и свободно. Так, как ни она сама, ни кто-то другой не мог ей это позволить.
Это место стало тюрьмой — правильно говорил Вайсшехх, — давило на плечи, на голову и грудь, но только здесь она могла укрыться от острого равнодушия Цитадели, несмотря на холодные визиты Творящего. И все же здесь ей было больнее.
И поэтому, наверное, трещина на зеркале горела теперь рубиновым светом, как будто рана кровоточила на самом сердце, откуда на нее смотрела не она.
Когон с зеркальным щитом и белых доспехах с золотыми вензелями замер там безмолвным стражем и словно чего-то ждал — когда подойдет Этель, скорее всего. Но она застыла скорбящим призраком посреди комнаты и не могла насмотреться. Знала, что, стоит приблизиться, его облик исчезнет, как утренний туман.
Но чем дольше смотрела, тем горче становилось на сердце, крупнее копились слезы и острее застревали в горле слова: теперь он узник этой Цитадели, теперь он ее Хранитель вместо Императора.
Рана на его щеке стала ключом к спасению — сам Император передал ему эту печать, чтобы освободиться, и теперь Когон навсегда останется здесь. В этом зеркале.
Этель бросила беглый взгляд на холодные простыни и отпустила прошлое, сделавшее ее Истинной. Она вспомнила Когона, их разговор в момент битвы и его шершавый поцелуй, полный надежды и заботы, но… она справилась сама. Без него. Благодаря ему она стала сильнее.
— Привет, крошка, — послышалось со спины, и Этель обернулась. Он смотрел смиренно и тепло, и Этель испугалась, что этот взгляд пропадет под золотой маской, которую носил когда-то Император. Она хотела только видеть и… отпустить.
— Теперь ты хранитель моих покоев, Когон, — прошептала Этель. — Все зеркала Цитадели разрушены, мы… победили.
— Я знаю. И чувствую тебя. Как твой щит, помнишь?
— Я не останусь здесь. Хотя изо всех сил хочу снова оказаться рядом с тобой в раскаленной пустыне. Но нельзя. Я теперь другая.
— Пусть. Я просто… буду тебя видеть.
— Мне нет места в этом мире, Когон. Даже Истинных уже нет. Но есть ты и… я.
Когон приблизился. Положил ладонь на трещину и уставился на Этель полными нежности глазами.
— Подойди, — сказал он тихо. — Я не пропаду. Теперь я только твой хранитель, крошка. Пока не разобьется это зеркало.
— Оно не разобьется! — вспыхнула Этель и прильнула к зеркалу всем телом, соединяя ладони с другой стороны. — Я… тоже буду тебя хранить.
— Просто будь свободна и… счастлива, — серьезно сказал Когон. — Я увижу. Ты заслужила это. А Ильсо с Оргвином передай, чтобы пореже попадали в передряги. — Он усмехнулся. — Хотя, зная их таланты находить приключения на свой зад, вряд ли это возможно.
Этель не ответила. Она смотрела. Как поднимаются уголки губ, как собираются морщинки возле его глаз, как дрожит рука, удерживая трещину. Она чувствовала тепло его тела, хотя, наверное, теперь он бестелесный дух или… просто изображение в зеркале? Но если и так, то… теперь он с ней навечно. Он — ее отражение.
И потому Этель скрестила ноги, уселась напротив старого зеркала и сказала:
— Побудь со мной до рассвета, Когон. А завтра… я уйду и правда отпущу тебя.
Когон снял доспехи, остался в одной льняной тунике, бросил топор и так же уселся напротив Этель. И не на секунду не отвел своего теплого взгляда. Чтобы с первым лучом солнца уйти навсегда.
Эпилог
В лагере орков их приняли как долгожданных гостей. Усадили в круг у костра, угостили травяными настойками. Этель раскраснелась, Оргвин и Ильсо с радостью выпили — за процветание нового мира.
В том, что теперь будет все иначе, не сомневались даже дети: весть о падении Зеркальной Цитадели разлетелась по всей Лаории моментально. И жители отнеслись к этому с надеждой. Про магию были менее однозначные ответы, но на всякий случай Этель решила скрыть свой дар от посторонних. Тем более, что и сама не могла отнести себя к какой-то определенной расе.
Об Истинных ходили разные слухи: кто-то говорил, что их пленили эльфы, кто-то — что они остались в Цитадели оплакивать утраченное, кто-то — что они пошли с покаянием к гномам.
Те, кстати, очнулись от древнего сна и даже не поняли, что вокруг что-то изменилось. Их уклад продолжал идти, как сто и как двести лет назад. Возможно, спустя время они поймут, что тут, наверху, пропустили.
Зато все радовались за судьбу Эшгета: теперь там правил справедливый Император Ригард, объединивший все расы и вернувший влагу в Фолэнвер. Да, там открылся Источник после падения Зеркальной Цитадели, и люди снова вздохнули с облегчением.
Змеелюды, в основном, перебрались в Долину Нищих, другие вернулись к кочевому образу жизни, как когда-то жили их предки. Академия магии преобразовалась. Теперь там больше обучали, чем проводили опыты, и желающих обучиться стало в разы больше. Даже среди других рас.
Как и многие столетия назад, в племени орков воздух пах копченым мясом, горным чабрецом, смолой пиний и теплой землей. Под ногами расстилался ковер из сухих сосновых иголок, между стволами мелькали кусты можжевельника с сизыми ягодами. Солнце, пробиваясь сквозь редкую хвою, рисовало на земле золотистые пятна. Треск поленьев в костре смешивался с бубнами и гортанным пением орков.
Оргвин поднял рог с медом и хрипло усмехнулся:
— Вы слышали? Гномы все-таки проснулись! И первым делом спросили: “Где наш Оргвин? Он же должен вернуть долг за ту бочку эля двухсотлетней выдержки!”
Он похлопал по своей потертой сумке с диковинными камнями и, кивнув старейшине племени Укмару, осушил содержимое рога. Занюхал рукавом.
Ильсо с улыбкой перебирал струны эльфийской лютни. В свете заходящего солнца его тень плясала на соснах. Рядом хохотали орчата, пытаясь повторить его мелодию на самодельных дудках.
— А мой король уже жалуется: “Где мой лучший шпион? Кто теперь будет докладывать, что цветы в саду распускаются на день позже обычного?”
Оргвин прыснул:
— Ты же всего на сезон в отгуле! Главный советник Лайонеля!
— Да, и новая должность обязывает вернуться как можно скорее, — кивнул эльф. — Как оставить господина? Он проникся к нам бесконечным доверием.
Этель сидела чуть поодаль, кутаясь в плащ из шкуры дикого медведя — подарок старейшины. В руках она вертела треснувший осколок рубинового зеркала из Цитадели, оправленный в грубую железную оправу — Оргвин постарался на обратном пути. В его глубине, если приглядеться, иногда мерцал силуэт — смутный, как воспоминание, но узнаваемый.
— Он бы... назвал вас идиотами, — ее голос дрогнул, но улыбка была искренней. — А потом потребовал бы третью порцию жареной саламандры.
Ильсо посмотрел с пониманием, мелодия под его пальцами стала какой-то особенно тоскливой. Гном вздохнул и, помедлив, протянул ей чашку с травяным чаем:
— Выпей за Чуткий лес, девочка! Здесь хоть сосны колючие, зато скорпионы не плюются ядом, как в пустыне. И старейшина Укмар нас принял, как своих. Знал будто…
Ильсо провел пальцем по струнам:
— В этом лесу водятся лани с глазами из янтаря. Орки, да и эльфы тоже, верят, что это знак душевной чистоты и первозданной силы. Они выходят к лагерю раз в века, и это считается знаком благословения железного Бронга — у орков, и мудрой Исиль — у нас.
Этель отпила, гном отозвался:
— А гномы... они как камни. Медленно просыпаются, зато стоят вечно. Дай им год, и мою бороду будут плести в сказаниях.
— Ты вернешься к ним? — спросила Этель. Оргвин нахмурился:
— Конечно. Как только... вспомню, где спрятал легендарный Молот Рассвета. Без него меня, думается, не пустят!
Ильсо доиграл мелодию и усмехнулся:
— Только предупреди, когда пойдешь. А то Ригард новый указ выпустил: “Все сокровища — собственность Империи”. Не хватало еще, чтобы тебя вором объявили!
Оргвин фыркнул:
— Вот еще! Я теперь тайный поставщик Императора, главный сторонник его переворота! А, значит, на высоком счету! Не зря ему амулеты поставлял. — Он гордо задрал подбородок. — А Ди Форсун, тем более, ходит в почете: знал, где укрываться при захвате Эшгета!
Ильсо что-то тихо ответил, Оргвин начал спорить, и старейшина Укмар подошел к ним с приглашением посетить священную пещеру — место сбора племени и проведения таинств. Эльф с гномом запротестовали, напирая на то, что не достойны такой чести, но Укмар настоял.
А когда костер осел в багровые угли, Этель прошла к окраине лагеря, к высокому кипарису у ручья — вода здесь была темной от хвои, но неподвижной, как стекло — и опустила на поверхность зеркальный осколок: чувствовала, что так надо, чтобы успокоить сердце.
Словно в ответ, трещина заиграла малиновым светом. И тогда — не в воде, а в самой трещине – явился он. Не призрак, а отражение из иного слоя реальности: Когон в белых доспехах с золотыми вензелями, покрытых мерцающей пыльцой, стоял на страже покинутой и одинокой Зеркальной Цитадели. Он смотрел грустно и участливо, словно понимал что-то, что Этель еще не открылось, и благодарил молча, что она здесь.
А потом, будто улавливая его незримое присутствие, заросли на другом берегу ручья зашевелились. Там рос папоротник, покрытый тенями высоких сосен, но Этель знала, что в этом его ответ. И правда, среди зелени листьев блеснуло что-то желтое, а вслед за светом из зарослей показалась лань. Неуловимо быстрая, с шерстью цвета медного заката и глазами — жидким золотом. Она остановилась у кромки воды, вдохнула воздух, где смешались дым костра и запах можжевельника, и ткнулась теплым носом в дрожащую ладонь Этель, сдерживающую осколок. И так же бесшумно исчезла.
Этель замерла. Все произошло так быстро, что она не успела как-то ответить или проследить, куда делась лань. Отражение Когона тускнело, но девушке казалось, что она слышит его слова: “Живи, крошка. Я по-прежнему твой щит. А щиты не ржавеют”.
Она вынула осколок из воды и прижала к сердцу. Отражение растворилось в глубине рубинового света. Когон остался там, за трещиной между мирами, и по-прежнему все помнил. А здесь, в Чутком лесу, куда он так надеялся вернуться, Оргвин и Ильсо с горькой улыбкой принимали новый мир, почести от старейшины Укмара и свои новые роли. Этель еще предстояло найти свое место. И вдруг это стало важнее всех потерь и магических даров мира.
Потому что теперь, на самой вершине Тусклых гор, Зеркальная Цитадель стояла в безмолвии, запечатанная пеплом прошедшего времени. Истинные ушли, растворились среди людей и эльфов и скрыли ото всех свою магию. Без Рубиновой Чаши, без Пирамиды Истины они потеряли свою прежнюю суть.
Только в одном осколке, по-прежнему зажатом в руке Этель, бился пульс ее вечного Стража. И пока она будет помнить, мир не погрузится во тьму.
