Карамель

       Глава 6. События шестого дня.

       Первая таблетка. Вторая. Третья. Четвёртая. Сегодня их четыре. Всегда четыре. Или однажды я открыла пять блистеров подряд? Запиваю таблетки и смотрю на себя в отражении. Вода странно пахнет. Она всегда странно пахнет или сегодня особенно? Она сладкая, точно.
              Стук.
              Скрип.
              Двери открываются – без предупреждения. Либо служащая вновь позабыла, как ей следует себя вести (что маловероятно), либо она пожаловала с сообщением от родителей. Срочным сообщением.
              – Мисс Голдман, – говорит служащая, – ваш отец настаивает на прочтении последних публикаций в Вестнике.
              Препираюсь:
       – Я не читаю Вестник. Жалкие сплетни, собранные по крупицам со всего Нового Мира.
       – Он настаивает, мисс Голдман.
       Служащая кивает. Лицо у неё спокойное, безучастное, вот только плечи напряжены, и сама вся скована; тело выдаёт неладное.
       – Что случилось, Миринда? – спрашиваю я.
       – Сенсор заряжен, мисс Голдман, – продолжает женщина, – но вы можете использовать сенсор в кабинете отца.
       – Тоже его рекомендация?
       – Да, мисс Голдман.
       Твою мать.
       В спешке покидаю ванную и бегу в отцовский кабинет.
       Твою мать!
       Что случилось?
       Что могло случиться?
       Что могло случиться за одно утро?
       Над столом пляшут изображения конвертов. Почта отца. Смахиваю рукой по встроенной в стол клавиатуре и открываю Вестник. Последняя публикация – «Интервью не быть!». Читаю под своей фотографией, сделанной в Академии, абзац: «Интервью с Карамель Голдман – девочкой-примером для всего Нового Мира и в особенности для подростков, обучающихся в Академии – отменено! Оно должно было состояться на следующей неделе и транслироваться по утренним Новостям, однако команда журналистов обеспокоена здоровьем золотой наследницы и не желает подставлять под удар собственную репутацию. Кажется, образ Карамель Голдман всё это время был лживым. Она больна?» Какой дешёвый язык, какая дешёвая подача, какая дешёвая новость! Что за дрянь пишут в Вестнике? Никогда он мне не нравился, никогда!
       Перелистываю статью. Следующая публикация с заголовком «Золотая наследница не в себе». Фотографии со вчерашнего дня – в машине, когда янтарные глазки довели до слёз напоминанием о Бесе…Вот только лицо Каина на всех кадрах искусно сокрыто – то зеркалом дальнего вида, то несущимся рядом автомобилем, то падающей тенью. Чёртов сукин сын, как ему повезло!
       Следующая статья. «Семья Голдман не доглядела за старшей дочерью! Разврат и скандал!». Несколько фотографий – приближаю их: Ромео держит меня за плечи, прижимая к стене. Но лица Ромео не видно, лишь затылок. Да чтоб тебя…да чтоб тебя! Камеры в лифте всё время работали? Сигнальная лампочка не горела, но камера записывала – и беседы, и происходящее. Да чтоб тебя!
       Вот только всё было не так, как рассказывает Вестник. Новости перевёрнуты, вырваны из контекста…
       В воздухе появляется изображение телефонной трубки. Входящий вызов из Палаты Социума. Очевидно. Клацаю по невидимой клавиатуре – принимаю звонок.
       – Поздравляю, дочка, – говорит объявившийся в воздухе отец. – Тебя слили.
       – Поздравляешь? – восклицаю я.
       – Не забывай, что ты Голдман даже сейчас. Держи себя в руках.
       От обиды приземляюсь в кресло. Смотрю на отца. Он закрылся в кабинете, поправляет волосы, протирает мокрый лоб. Волнуется? По глазам не скажешь…
       Требую объяснений:
       – Что значит «слили»?
       – А как ещё назвать разом вываленную, нелестно демонстрирующую в обществе, информацию по кому-либо? – отвечает отец. – Или ты думаешь, все истинно без грехов и идеальны? Да, я пытался привить тебе эту мысль, но не ожидал, что получится…
       Вот так известия…
       – А люди – идеального Нового Мира – отличительны, – продолжает отец. – Они виртуозно скрывают свои ошибки, а кто не скрывает – отправляется в Картель или Острог. Но для начала – на первую страницу Вестника. Просто скажи: кому ты перешла дорогу? С кем познакомилась? Кто мог это сделать? Кто собрал данные со всех камер и выплюнул их Вестнику?
       – Я не знаю, – отвечаю я. – Не знаю. Мы же Голдман! У нас наверняка множество недругов.
       Мог ли Каин? Нет, у него даже машины своей нет, нет чипа, значит, нет права голоса и возможности официально обращаться с жалобами, он не зарегистрирован как гражданин Нового Мира – что уж говорить о доступе к камерам и выходу на Вестник.
       Отец кивает:
       – Потому я просил тебя быть осторожней. Хотела обниматься с Ромео –пригласила бы в дом и спрятала в комнате, почему я должен учить тебя элементарным вещам? Где изворотливый ум Голдман?
       – Прости?
       Он серьёзно?
       Он же несерьёзно…
       – Карамель, ты ещё не поняла? Делай всё, что ты захочешь, но так, чтобы никто не видел. Либо обыгрывай. Либо готовься к последствиям.
              Не даёт переварить мысль. Велит открыть почту и прочитать последнее из отправленных ему писем. Смахиваю рукой Вестник и нажимаю на конверт.
       «Карамель Голдман снимается с Ромео Дьюсбери за неоднократные жалобы, в которые входят: 1) распространение ложной информации касательно Тюльпан Винботтл; 2) дурное поведение с работниками учебного заведения (жалобы от преподавателей при необходимости запросить отдельно); 3) пропуски многочисленных занятий, среди которых элективные курсы (табель успеваемости при необходимости запросить отдельно); 4) сокрытие болезни (донос от Ирис Имли при необходимости запросить отдельно); 5) пагубное влияние на поведение Ромео Дьюсбери (статья «совращение», подтверждающие видеоматериалы при необходимости запросить отдельно); 6) активное распространение своих политических взглядов. Господин Голдман, обращаемся к Вам лично. Ещё одна жалоба на Вашу дочь, и она будет исключена из Академии Северного района. На данный момент мисс Голдман отстраняется от занятий, надеемся на понимание. Мы беспокоимся за граждан, которые могут счесть её поведение приемлемым. Оставляем за собой право призвать Карамель Голдман на медицинское обследование. Контактный номер социальных работников и привязанных к организации психологов в приложенном документе. Хорошего дня!».
       – Прочитала? – спрашивает отец, когда я отрываю глаза от текста и прилипаю к его застывшему изображению.
       – Это враньё.
       – Неважно. То есть… – спешит поправиться, – не это сейчас важно.
       – Да что вообще важно? Я перестала понимать происходящее, объясни!
       – Я заеду в Администрацию Академии, обсужу возникшую ситуацию. Мы обжалуем эти статьи и оправдаем тебя.
       А если я этого недостойна?
       Как оправдать всё то, что написано и показано в Вестнике? Для чего оправдывать девиантное поведение? Новости никогда не врут. Новости публикуются независимым гласом людей, что не имеют к нам отношения, а потому предвзятости быть не может. Новости составляются на увиденном.
       – Слышишь? – переспрашивает отец. – Я тебя оправдаю – сделаю ради этого что-угодно.
       Что-угодно.
       Сделаю ради тебя.
       – Ты говоришь это под камерой в кабинете Палаты Социума, – небрежно отторгаю я.
       – Именно, – соглашается отец. – И при необходимости уничтожу запись.
       – Так это делается?
       Вспоминаю однажды забытую отцом хронику – когда он оставил в кабинете видео с сумасшедшей беглянкой, у которой было оружие. Значит, она тоже была дорога и близка, если он помог достать пистолет.
       Припоминаю:
       – Та блондинка из видео-хроники…ты помогал ей?
       – Не сейчас, Карамель. Не об этом.
       – Кто она тебе?
       – Не сейчас, говорю же.
       – Ты готов жертвовать собой. Ныне – ради меня. Тогда – ради неё. Подставляться. Не понимаю.
       – Прошу, не сейчас, дочка. Если ты кому-либо расскажешь о записи – Голдман не выкрутятся. Не говори ничего о секретах внутри семьи, даже если за это пообещают спасение – то будет ложь. Спасти тебя может только семья, Карамель. Кровь – гарантия и гарантия куда более прочная и весомая, нежели людские клятвы и государственные законы.
       Перечу:
       – А если я в самом деле так плоха, как пишут в Вестнике? Продолжишь защищать?
       – Разумеется, – молниеносно соглашается отец. – Ты моя дочь, Карамель, иначе не может быть.
       Прикусываю губу, смотрю в сторону. Ведь он сам когда-то написал донос на родного брата…я помню лицо дяди в этот момент, помню его разочарование и растерянность.
       – Дочка, – обращается отец. – Послушай меня. Послушай. Идеальных людей не существует.
       Отклоняюсь от экрана и недолго смотрю перед собой. И это сказал мой отец? Властитель, порядок, честь и свет Нового Мира? Тот, кто заставил меня выучить Свод Правил, кто помог составить речь для южан: «Мы – ваши Создатели», кто убедил в великолепии Нового Мира, кто сказал, что мы – вершители.
       – Нет, – оспариваю я.
       – Не существует, – повторяет отец.
       – Тогда чем мы – Создатели – лучше всех недостойных, отправленных в низовья Нового Мира, и обременённых нести вечную службу в иных районах?
       – Да ничем.
       Соглашается чересчур спокойно. Так спокойно, что у меня сводит горло.
       – Через призму, – рассуждает мужчина, – твоего видения: ни я, ни мать, ни ты, ни кто-либо ещё не лучше всех иных.
       Прошу:
       – Не говори так.
       – Одинаковые куски плоти с одинаково допустимыми эмоциями, разно преобладающими у разных. А знаешь, дочка, как эта разность определилась? Более хитрые вознеслись над менее хитрыми и придумали правила, дабы очертить так называемую «божественность».
       – Я не верю. Хочешь сказать, законы врут? Свод Правил врёт?
       – Законы придумывали себя не сами. Это люди. Их ошибки. И Свод Правил – хронология бед.
       – Всё равно не понимаю, – глубоко вздыхаю и пытаюсь расправить плечи. По ощущениям, на них свалилось целое небо Нового Мира. – Что ты пытаешься этим сказать? Бери, что хочешь, но не кричи об этом? А как же правила? Есть закон! Есть порядок. И они, – я стучу пальцем по виску, – в первую очередь здесь.
       – Потому, Карамель, тебя слушали люди. Их законы на бумаге, а надо бы, – отец повторяет мой жест, – чтобы были тут. Понимаешь, почему тебя слушали и слушались? Понимаешь, почему боялись?
       Я думала, уважали…
       – На самом деле ничего этого нет?
       – Формальность. Лишь на бумаге, прости.
       Рассуждаю:
       – Ещё немного и ты бы выпустил за управляющий стол – к людям и в пропитанный ложью (вы сами себе верите?) мир – человека с абсолютно отличающимся от истины мышлением. Да и человека ли? Я что, твой эксперимент?
       – Ты идеальна, дочка.
       Вздыхаю:
       – Значит, эксперимент. – Тороплюсь: – И зачем ты признался? Я не понимаю, что мне чувствовать и как думать. Зачем ты признался, ещё и так поспешно? Иные грызли ложь подобно мне?
       – Все – рано или поздно – познают истину: идеал – лишь провокация.
       – Провокация? – перехватываю я. – Ложь! Ты хотел сказать слово «ложь»! Да такая явная, что познавшие её люди гордо восседают на своих управленческих креслах и насмехаются над несозревшими и обманутыми головами. Так?
       – Если тебе угодно, – кивает отец.
       – Всё равно не понимаю, для чего это представление. Сначала вы создаёте идеал и соотносите себя с ним, затем топчите мировоззрение и называет бутафорией. Зачем?
       Отец неловко улыбается. Совсем ему несвойственно.
       – Зачем? – повторяет он. – Я лишь хотел создать апогей всеобщих стараний. Повторюсь, ты идеальна, дочка. Ты достойна. И я не верю, что ты оступилась и стала как все. Не верю – всем действиям найдётся оправдание, всем фотографиям найдётся объяснение, всем статьям найдётся опровержение. Малейший просчёт и безвольный люд идёт на тебя с виллами, грозясь покарать за каждый день исполняемые ими грехи.
       – Но я их не совершала…
       – В головах людей – уже, – смеётся отец. – Ты управляющая, Карамель Голдман. Ты Создатель. Я не верю, что ты не смогла приручить глупую подружку, что на каждую подачку от тебя смотрела как на явление святого. Я не верю, что ты не смогла обуздать гормонами переполненное тело мальчишки, что готов ползать перед тобой на коленях. Не верю, что ты провалилась уже на этом, а теперь дивишься злобное толпе.
       Но я всё это сделала.
       Пускаю слёзы и отключаю изображение со своей стороны.
       – Карамель, – зовёт отец, – ты ещё тут?
       Кидаю резко:
       – Да. А ты?
       – Я всегда с тобой, дочка. Всегда на твоей стороне – что бы ты не сделала и как бы не поступила. Я буду на твоей стороне.
       Признаюсь, что поражаюсь собственной глупости.
       – Объяснись, – просит отец.
       – Поражаюсь, что поверила тебе и другим, что играла в вашу глупую игру и проиграла, потому что, оказалось, в ней нет правил.
       – Знай ты всё раньше, – интересуется отец, – вела бы себя по-другому? Позволила где-то излишества?
       Показательно вздыхаю и, цокнув, возвращаю своё изображение. Отец наблюдает заплаканное лицо.
       – Серьёзно? – восклицаю я. – Ваши загубленные головы и разум способны думать об одном, фантастика. Хочешь знать, как бы я вела себя, знай всё изначально? Я бы продолжила вести людей по пути блажи и выдумок. Равно тебе в отношении меня. Я бы каждого приручила, а в последующем наказала.
       – От обиды?
       – В попытке прийти к идеалу. Хотя, – увожу взгляд в сторону, – было глупо вразумить идее идеальных людей.
       – Ты так считаешь?
       – Вы так считаете. Ты. Новый Мир. Все. Я же верю (и буду до последнего верить), что идеал – апогей сознаний – достижим.
       – В тебе говорит юный возраст и молодой ум.
       – А в тебе, – плююсь в ответ, – сухарь, что вечно пробовал и вечно обжигался, сталкиваясь с неудачей. Ты пытался приручить людей, но они, позволив тебе верить в собственную власть, лишь изображали покорённых. Ты обманул их, они обманули тебя – незыблемый круг, поздравляю.
       – Мы обменялись взаимными оскорблениями?
       – Для чего ты признался? – и я шмыгаю носом. – Не мог держать гребаную интригу до победного?
       – Ситуация вышла из-под контроля, дочка. Я не смогу тебя защищать, если ты не будешь знать всей правды, если не сможешь подыграть.
       – Подыграть…мерзкое слово. Я должна «отыгрывать» образ идеального управленца?
       – А ты хочешь остаться на поверхности?
       Слова ударяют. Ужасно. Нервно. Я просыпаюсь с мыслью о поверхности и засыпаю с ней же. Остаться на поверхности. Быть на поверхности. Жить на поверхности.
       – Разумеется, – говорю я.
       – Тогда придётся изворачиваться, дочка.
       – Не такой ценой.
       – Другой нет. Ты ослушалась идеальных законов идеального мира средь идеальных людей – не сможешь оправдать себя, выставив жертвой обстоятельств, на честь которой посягнули недостойные, пеняй на себя.
       – Мне не нравится это общество.
       – Другого не дано.
       – Кажется, я больше не хочу восторгаться Новым Миром.
       – Да хоть прокляни его, Карамель, – говорит отец. – Но на камеру скажи иное, будь добра.
       Всё совсем не так. Всё неправильно. Может, я сплю?
       Отец рассуждает по поводу увиденного в Вестнике:
       – На той фотографии из лифта лица Ромео не видно, но твоего друга легко опознать по внешним данным: рост, волосы, телосложение, форма. Его привлекут в любом случае. Только позже – сначала поиздеваются над тобой.
       – Зачем ты это говоришь? – спрашиваю я.
       – Хочу предупредить, ведь ты не оказывала Ромео никаких знаков внимания, не нарушала нормы партнёрства из Свода Правил, не давала никакого повода к этому. Верно?
       – К чему ты ведёшь?
       – Он виноват. В ситуации в лифте виноват исключительно он – хотел поругать честь Голдман. А вина Вестника в том, что они не показали последующее – ты оскорбилась и ушла, не оказала внимание в ответ. Верно?
       Так и было. Так и было? Нет, не совсем так. Звучит пространно, оскорбительно, девиантно. Пересказывать ситуацию более неудобно, чем переживать её.