– И ты получилась абсолютно обратной.
– Не ври. Только по отношению к тебе – может быть. А так я до сей поры держу честь дома и берегу собственную.
– И всё-таки я растратил твои младые годы на послушание и воспитание доброго имени. Что толку? Ты не счастлива. Я погубил тебя.
– Не этим, – улыбнулась Джуна.
Я посмотрел на неё. Чем же? Она прочитала вопрос во взгляде и дотянулась с поцелуем. До губ. Впервые. Я ответил на него – слабо, неуверенно.
Но ответил.
– Это ты помнишь?
Я помнил.
Помнил всех, но не её.
Потерянность во взгляде перекроил обольстительный смех Джуны.
– Ты опробовал столько женщин, но никого – по итогу – не захотел, – припомнила сестра. – Я же, перепробовав многих, хотела только тебя.
– Не может быть, – воспрепятствовал я.
– Давай спать. Гаси лампу.
Джуна повернулась спиной и замолчала.
Лямки её сорочки подвывали и скулили, ткань покрывала кожу и утаивала большее. Мне не спалось. Не мог заснуть, не мог смотреть на обласканную лунным светом сестру. Всё это звучало слишком мягко для ядовитой Джуны; словам не следовало верить, она издевалась, проверяла. Что угодно, только не говорила откровенно.
– Джуна, – позвал по имени, но девичий сон не нарушил. – Джуна, проснись.
Она открыла глаза.
– Чего тебе?
И столкнулась с молчанием, пустотой. Повторила:
– Ты портишь сон, а он и так не здрав.
Припал к ней: зарылся в волосах, примял плечо, проскулил.
– Прикасаясь к моему сердцу, – сказала Джуна, – постарайся не отморозить руки. Перспектив у тебя немного.
– Хотел сказать то же самое, – выдохнул я. – Ты простишь меня?
– В последние дни мы извиняемся слишком часто, не находишь? За целые лета столько не собрать, сколько за прошедшие три дня.
– И всё же. Простишь?
– За что? За то, что сделал?
– За то, что сделаю.
Я навис над ней и пальцами сцепил тесьму сорочки: оттянул их в стороны, оголил грудь. Спросил разрешения взглядом и получил его сбитым вздохом и ставшим импульсивным дыханием. С ней следовало быть аккуратным. С ней следовало быть. Скольких она пробовала? Зачем упомянула это? Посадила мысль в голову – намеренно; и сказала: «взращивай её, ну же». Языком собрал гранатовые дуги, сцепился, укусил. Джуна зарылась руками в волосах: одной – в своих, другой – в моих; и другой направила ниже.
– Хочу, чтобы ты попробовал меня, – сказала она. Едва слышно, не нарушая спокойствие дома.
Привыкла озвучивать желания. Очень предусмотрительно, но в нашем случае не необходимо. Я и так бы попробовал её. Слишком велик соблазн. От неё пахло жареным сахаром и жасмином, а ниже – самой собой. Задрал сорочку и девичьи ноги бросил себе на спину; Джуна сдавила бёдра и сдавила меж бёдер. Какого чёрта происходит? Оторвался и хотел спросить, но вместо вопроса она собрала себя с моих губ и притянула ближе.
– У тебя всё впереди, – улыбаюсь я, глядя на танцующую жену.
– У нас, – обиженно поправляет она и вызволяет несколько рубашек. – Белая или фиалковая?
– А я могу выбрать «никуда не ехать»?
– Можешь, но какое в том удовольствие?
Спрашивает словно по носу щёлкает.
– Шучу, конечно. Мы должны: у тебя работа.
– Вечера в резиденции бога Жизни – услада для гуляющих, работа – лишь предлог.
– Хочешь сказать, когда оставлял меня в поместье, сам разгуливал и кутил?
– Что за слова такие, Луна? У кого этой гадости нахваталась?
– У супруга.
– Выскажи ему.
– Непременно.
– И хватит стыдить.
– Тогда фиалковая.
И Луна стряхивает её с вешалки.
– Швея доставит новые платья.
Девочка стаскивает с меня халат и протягивает рубашку.
– Ты не посоветовалась со мной?
– И бельё. Хотела сделать сюрприз.
– Тогда для чего расстроила его?
– Чтобы сделать акцент: мне нужно выгулить новые платья. А тебе – так уж и быть – покажу, что под ними.
Луна отходит к зеркалу и поправляет причёску.
– У кого ты научилась? – спрашиваю я.
– Научилась чему?
– Дразнить.
– У супруга, – в который раз отвечает девочка и ловит довольный взгляд в отражении.
– Выскажи ему.
– Непременно.
На утро следующего дня я пришёл беседовать с матерью, чтобы выявить поддавшееся сомнению родство с Джуной. Возможно, я искал оправдание совершённому. Возможно, я хотел знать: она мне не кровь, а потому мы могли возлечь рядом, могли объяснить интерес друг к другу.
– Джуна мне сестра? – спросил я.
Прямо.
– Что за вопрос? – напряглась мать. Обыкновенно я подступал кротко, медленно, осторожно. – Ты имеешь основания для сомнений?
– У тебя есть противовес этим основаниям?
Мать устало вздохнула и отставила чашку.
– Тебя отправила Джуна? Это её предположение?
Успокоил:
– Не вмешивай сестру, мои вопросы неизвестны ей. Просто вижу нашу расхожесть и имею право знать.
– Имеешь право? Расхожесть? Не болен ли ты, Гелиос? На тебе слишком много ответственности, а для себя ты не живёшь вовсе.
– Моя жизнь отведена служению клана Солнца, то известно, – вздохнул я и на суровый материнский взгляд прибавил. – Я ведаю значение использованных слов и – взаправду – вижу в том добрую службу: на мне порядок и спокойствие резиденции, на мне будущее дома, на мне покой ваш: тебя, отца, братьев и сестёр. Иные дела – напускные, второстепенные, не имеющие веса и оснований. Главное заключено в семье.
– И я ценю твою помощь, – опасливо улыбнулась мать (чего стоило ожидать от моих дальнейших суждений и просьб?). – Но семья – работа без выходных. Не устал ли ты? Может, тебе следует отдохнуть?
– Я пришёл просить не отдыха, а ответ. На один единственный вопрос.
– Тогда внимай: мы с твоим отцом в хороших отношениях и супружество наше истинно в отличии от многих иных домов. Ты, Гелиос, был рождён от брака первым. Вторым ребёнком стала Джуна. Нашим общим ребёнком. И все за ней – от нашего союза. Джуна – твоя родная сестра.
– Но её волосы… – припоминаю русый цвет; в то время, как все члены семьи – платиновые блондины.
– Её волосы в проклятую бабку-стерву, – выпалила мать. – Судя по всему, характер тоже.
И в очередной раз вздохнула.
– Ладно, можешь не извиняться за свой вопрос. Ты не обидел меня. Скорее ошарашил.
– Понимаю. Всё это время я знал правду, просто несколько усомнился, не могу объяснить. Прости.
– Продолжай защищать её, если ты об этом, – улыбнулась мать. – Несмотря на…нрав сестры, – слово ударилось о стены столовой, – Джуна нуждается в тебе. Дай то, чего она желает, и отступи. Ей самой надоест.
– О чём ты? – испугался я.
– Сестре потребно внимание брата, очевидно.
Очевидно.
То, что я не заметил, зациклившись на младшей. И то, что возросло, комьями грязи налипая к иным истинам. Она хотела внимания – когда-то; теперь желает заполучить целиком.
– Она пытается обратить его на себя.
– Кажется, я подвёл её. И подвёл вас, если не признал сразу.
– Тебя сбил с толку твой друг, завлёкший любимицу дома, я понимаю.
Следовало поговорить с родителями раньше. Тогда бы половина угрызений не томила голову болями.
– Не принимай всё на себя. Джуне следовало либо – для укрощения собственного характера – не срывать помолвки, либо – для развития собственного характера – найти дело по душе. Ловушка, в которой она оказалась заперта, собрана её руками.
Хотел оправдать, вступиться. Но мать сказала:
– Увы, но кроме красоты в ней ничего нет – а браки срываются из-за оскала и длинного языка. Удачным браком наградит нас Полина, если, конечно, тому не воспрепятствует близкий ей Аполло. Что касается Стеллы…пускай будет счастлива. Так просто. Она – младшая; ты сам видишь и ощущаешь, что ей позволено то, что не позволялось вам. Все дела перейдут Фебу, отец занимается его обучением.
Дальше не слушал.
В мыслях крутились слова о том, что кроме красоты в Джуне ничего не было. Это ошибочно.
Ошибочно?
Она покрыла свою душу отчуждённостью, хотя таковой не была, она примерила маску холодности, отстранённости и безучастности. Или всё это я выдумал сам?
– В любом случае: будь рядом с Джуной, если от того зависит покой клана Солнца.
Мне захотелось удавить себя, ибо я посмел усомниться в родстве и совершил непоправимое.
– Вы – одна кровь, Гелиос. Не забывай.
И как мне смотреть на неё после этого? Как не видеть увиденное? Как в семейных беседах обращаться к ней подобно сестре? До чего мерзкий привкус оседает на языке. Её вкус вперемешку со стыдом.
– Я пойду. Вспомнил об одном деле, – сказал я и отмахнулся от иных бесед.
– Не забывай отдыхать.
И мать подтянула к себе ещё наполовину полный чайник.
Я ввалился в гостевой туалет на первом этаже и замер у раковины. Включил холодную воду и взбил волосы. Взбил рубаху. Взбил себя. Не помогло. Всё изнутри и снаружи горело, жгло. К горлу подступали комья, желчь. Отчего так плохо? Ах да…
Обратился к отражению и захотел плюнуть в него.
Что ты наделал?
Разрыдался и рухнул на кафель. Надо сообщить ей, подумалось следом.
Что я сделал. Что сотворил. Что позволил.
Луна подбирает белый гребень и падает мне в ноги подле кресла, велит отстранить питьё и уделить внимание волосам. Расчёсываю их и стягиваю в жгут, дабы предстоящая дорога из пыли и смога не нарушила девичью красоту. Благодарные губы целуют.
– Ты другой на вкус, – отмечает Луна.
И права.
– Сегодня ром.
Обыкновенно коньяк. Её же угощаю вином. Редко. Люблю смотреть в трезвости опьянённые глаза. А Луна – по молодости – такая и есть. Почему же она похожа сразу на всех и ни на кого одновременно?
– Можно ли пьянеть от поцелуев? – смеётся девочка и прячет гребень в комод.
– Разве же так не происходит?
Из всех спален она избрала мою: как однажды – в ночь с подглядывающей луной – забралась под одеяло, так и не оставила его. Теперь в комнате благоухания и главное из них кружится в платье, а сквозь запахнутые шторы сочится рассветное солнце. Нужно выехать заранее, чтобы поспеть к началу приёма.
– Ты вздорная, Луна.
– Не знаю такого слова, – прохладно кидает девочка и даже не смотрит.
– Достаточно моего знания.
Джуна лежала на липких простынях, когда я отстранился и, покинув постель, дошёл до стола. Утаенная сигара прыгнула в зубы; я поддал огня и дурманящим облаком обдал спальню.
– Не знала, что ты куришь, правильный мальчик, – протянула Джуна и неспешно перевалилась с живота на спину.
– В редких случаях, – бросил я и распахнул окно, дабы выветрить из комнаты запах пота, сока и близости.
– Приятно осознавать, что я тот редкий случай.
Смолчал и затянулся. Ещё.
И выпалил:
– Ты догадываешься, что я говорю перед тем, как проститься?
– «Спасибо, уже оплачено»? «Чек у Хозяина Монастыря»? – ехидничала Джуна, рассекая ногами воздух. Кольца её русых волос убеждали в отсутствии родства.
– Вот ты стерва.
– Что же ты говоришь?
Её лицо оскалилось, пытливый взгляд вернулся. Такая Джуна – раздражающая всех и вся и меня в том числе – нравилась.
– Говорю, что ухожу.
– Иди.
Бросила наперёд, раскованно.
Я хотел ужалить её, принизить; события одной ночи не сказывались на нас таковых.
– Но в нашем случае, – продолжил я, – формулировку избираю иную.
Ядовитая улыбка дрогнула. Она хотела казаться бесчувственной, но чувств в ней было на всех вместе взятых; внутренние войны тонули в бледно-голубых водах глаз. Мне удалось разжалобить её, приготовить к следующему удару.
– Иди к себе, Джуна, – выстрелил я. – Иди в свою спальню, а. Тебе пора. Вопросов больше нет.
Сестра поспешно оправилась от волнения, досады и – нисколько не ошарашенно (хотя переживая бурю внутри) – ответила:
– Боюсь, споткнусь о родительскую спальню. Ты постарался, голова кружится.
Обернулся и посмотрел на неё. На такую изворотливую, токсинами полную, равную сигаре, дурману, гипнозу. Она знала, как одними и теми же словами ранить и исцелить. Она знала, что и когда говорить. Она знала, когда приластиться, несмотря на то что ластиться не любила.
В отличие от молодой жены, которая награждает меня тёплым взглядом и обращает его вновь на виднеющийся по горизонту Полис. Вибрации гудящего города слышны под авто, что режет сухие тропы.
– Останови машину, – просит Луна.
– Что-то случилось? – уточняю я.
Ответом не награждает, значит, вопрос можно не повторять. Игра начинается. Ветер ласкает выпадающие из причёски пряди, чёрное полотно стегает по плечам. Жена закидывает ногу на ногу и отдаёт любованию бархатную кожу бёдер.
Если не послушаться Луну, ей придётся адаптировать свой неясный, в секунду выдуманный план. А он у неё точно был; свежий ум, внимая огням Полиса, выстраивал конструкцию происходящего ныне. Пускай фантазирует, пускай изворачивается. Ей придётся сказать что-либо ещё и выдать себя.
Но она ничего не говорит. Не выдаёт. Лишь прихватывает юбку от платья и мгновение спустя оказывается у меня на коленях. Выглядывая над плечом, останавливаю машину и хочу отругать, но вижу ничем не тронутое лицо и слышу никак не взбудораженную интонацию:
– Я же просила остановить.
Ответить было нечем.
– Спасибо, – улыбается девочка.
Меня только что обыграли?
Она видит напряжение во взгляде и внимает напряжению в мыслях, а потому подкрадывается осторожно.
– Ты хотел опоздать, – говорит Луна. Убедительно. Так убедительно, что я почти верю в собственное никогда не оглашаемое желание.
Не удерживаюсь и сдаюсь под девичьим станом:
– У меня есть причина?
– Всегда одна.
От Луны пахнет маслами, с которыми она купается, но ничего не перебивает её естественного запаха. Отпускаю руль и обвиваю женскую спину. Луна влипает ласковым взглядом и, не теряя контакта глаз, расслабляет ремень на брюках. Качаю головой, подразумевая «не сейчас». «Сейчас» велят девичье сердце и девичьи руки: обхватывает ладони и направляет пальцы в себя. Выдыхает в губы и улыбается. Только сейчас.
Я зашёл в спальню Джуны. Девочка лежала на кровати, сминая под собой простыни, и плакала (за последние несколько дней она пролила все накопленные за несколько лет слёзы). Дверь в ванную комнату была распахнута – горел свет, бежала вода. Рвотный позыв отлучил сестру и вернул мгновение спустя.
– Тошнит? – спросил я.
– Как ты догадлив, – съязвила Джуна.
Её укол позволил не подступать медленно и не готовить морально – я ударил правдой:
– Мы родные друг другу.
– Как ты догадлив! – громче повторила Джуна и лотосом подобно села на край кровати. – Серьёзно, Гелиос? И с этим ты пришёл?
– Ты из клана Солнца, – подытожил.
– Серьёзно? – съязвила в очередной раз. – Я знаю. Я знаю, что ты мой брат, а наши родители – родители нам обоим. В чём проблема?
– Помнится, ты не была уверена в родстве.
– И сомневалась, и не сомневалась. Этого не объяснить, Гелиос.
Вздохнула.
– Возможно, искала оправдание своей природе, своему нутру. Возможно, искала оправдание желанию лечь с тобой. Почём мне знать? Я устала думать, устала анализировать и оценивать каждый свой шаг – хочу шагать и не смотреть под ноги.
– Клану Солнца следует выбирать почву.
– Ты всегда Гелиос, – посмеялась сестра. – Но я наплевала на нашу кровь – крови оказалось мало, – сказала Джуна и пожала плечами. – Мне захотелось твоего тела – я думала, таким образом взберусь в душу. Ужасно. Я ужасна.
В глазах застряла следующая порция слёз.
– Я совратила собственного брата. Не отнекивайся, так и было. Каждое моё слово, каждый шаг, каждый взгляд – были намерены. Я добилась своего. Тебя.
– И тошнит тебя тоже от этого?
– Вполне, – согласилась девочка.
– Не ври. Только по отношению к тебе – может быть. А так я до сей поры держу честь дома и берегу собственную.
– И всё-таки я растратил твои младые годы на послушание и воспитание доброго имени. Что толку? Ты не счастлива. Я погубил тебя.
– Не этим, – улыбнулась Джуна.
Я посмотрел на неё. Чем же? Она прочитала вопрос во взгляде и дотянулась с поцелуем. До губ. Впервые. Я ответил на него – слабо, неуверенно.
Но ответил.
– Это ты помнишь?
Я помнил.
Помнил всех, но не её.
Потерянность во взгляде перекроил обольстительный смех Джуны.
– Ты опробовал столько женщин, но никого – по итогу – не захотел, – припомнила сестра. – Я же, перепробовав многих, хотела только тебя.
– Не может быть, – воспрепятствовал я.
– Давай спать. Гаси лампу.
Джуна повернулась спиной и замолчала.
Лямки её сорочки подвывали и скулили, ткань покрывала кожу и утаивала большее. Мне не спалось. Не мог заснуть, не мог смотреть на обласканную лунным светом сестру. Всё это звучало слишком мягко для ядовитой Джуны; словам не следовало верить, она издевалась, проверяла. Что угодно, только не говорила откровенно.
– Джуна, – позвал по имени, но девичий сон не нарушил. – Джуна, проснись.
Она открыла глаза.
– Чего тебе?
И столкнулась с молчанием, пустотой. Повторила:
– Ты портишь сон, а он и так не здрав.
Припал к ней: зарылся в волосах, примял плечо, проскулил.
– Прикасаясь к моему сердцу, – сказала Джуна, – постарайся не отморозить руки. Перспектив у тебя немного.
– Хотел сказать то же самое, – выдохнул я. – Ты простишь меня?
– В последние дни мы извиняемся слишком часто, не находишь? За целые лета столько не собрать, сколько за прошедшие три дня.
– И всё же. Простишь?
– За что? За то, что сделал?
– За то, что сделаю.
Я навис над ней и пальцами сцепил тесьму сорочки: оттянул их в стороны, оголил грудь. Спросил разрешения взглядом и получил его сбитым вздохом и ставшим импульсивным дыханием. С ней следовало быть аккуратным. С ней следовало быть. Скольких она пробовала? Зачем упомянула это? Посадила мысль в голову – намеренно; и сказала: «взращивай её, ну же». Языком собрал гранатовые дуги, сцепился, укусил. Джуна зарылась руками в волосах: одной – в своих, другой – в моих; и другой направила ниже.
– Хочу, чтобы ты попробовал меня, – сказала она. Едва слышно, не нарушая спокойствие дома.
Привыкла озвучивать желания. Очень предусмотрительно, но в нашем случае не необходимо. Я и так бы попробовал её. Слишком велик соблазн. От неё пахло жареным сахаром и жасмином, а ниже – самой собой. Задрал сорочку и девичьи ноги бросил себе на спину; Джуна сдавила бёдра и сдавила меж бёдер. Какого чёрта происходит? Оторвался и хотел спросить, но вместо вопроса она собрала себя с моих губ и притянула ближе.
– У тебя всё впереди, – улыбаюсь я, глядя на танцующую жену.
– У нас, – обиженно поправляет она и вызволяет несколько рубашек. – Белая или фиалковая?
– А я могу выбрать «никуда не ехать»?
– Можешь, но какое в том удовольствие?
Спрашивает словно по носу щёлкает.
– Шучу, конечно. Мы должны: у тебя работа.
– Вечера в резиденции бога Жизни – услада для гуляющих, работа – лишь предлог.
– Хочешь сказать, когда оставлял меня в поместье, сам разгуливал и кутил?
– Что за слова такие, Луна? У кого этой гадости нахваталась?
– У супруга.
– Выскажи ему.
– Непременно.
– И хватит стыдить.
– Тогда фиалковая.
И Луна стряхивает её с вешалки.
– Швея доставит новые платья.
Девочка стаскивает с меня халат и протягивает рубашку.
– Ты не посоветовалась со мной?
– И бельё. Хотела сделать сюрприз.
– Тогда для чего расстроила его?
– Чтобы сделать акцент: мне нужно выгулить новые платья. А тебе – так уж и быть – покажу, что под ними.
Луна отходит к зеркалу и поправляет причёску.
– У кого ты научилась? – спрашиваю я.
– Научилась чему?
– Дразнить.
– У супруга, – в который раз отвечает девочка и ловит довольный взгляд в отражении.
– Выскажи ему.
– Непременно.
На утро следующего дня я пришёл беседовать с матерью, чтобы выявить поддавшееся сомнению родство с Джуной. Возможно, я искал оправдание совершённому. Возможно, я хотел знать: она мне не кровь, а потому мы могли возлечь рядом, могли объяснить интерес друг к другу.
– Джуна мне сестра? – спросил я.
Прямо.
– Что за вопрос? – напряглась мать. Обыкновенно я подступал кротко, медленно, осторожно. – Ты имеешь основания для сомнений?
– У тебя есть противовес этим основаниям?
Мать устало вздохнула и отставила чашку.
– Тебя отправила Джуна? Это её предположение?
Успокоил:
– Не вмешивай сестру, мои вопросы неизвестны ей. Просто вижу нашу расхожесть и имею право знать.
– Имеешь право? Расхожесть? Не болен ли ты, Гелиос? На тебе слишком много ответственности, а для себя ты не живёшь вовсе.
– Моя жизнь отведена служению клана Солнца, то известно, – вздохнул я и на суровый материнский взгляд прибавил. – Я ведаю значение использованных слов и – взаправду – вижу в том добрую службу: на мне порядок и спокойствие резиденции, на мне будущее дома, на мне покой ваш: тебя, отца, братьев и сестёр. Иные дела – напускные, второстепенные, не имеющие веса и оснований. Главное заключено в семье.
– И я ценю твою помощь, – опасливо улыбнулась мать (чего стоило ожидать от моих дальнейших суждений и просьб?). – Но семья – работа без выходных. Не устал ли ты? Может, тебе следует отдохнуть?
– Я пришёл просить не отдыха, а ответ. На один единственный вопрос.
– Тогда внимай: мы с твоим отцом в хороших отношениях и супружество наше истинно в отличии от многих иных домов. Ты, Гелиос, был рождён от брака первым. Вторым ребёнком стала Джуна. Нашим общим ребёнком. И все за ней – от нашего союза. Джуна – твоя родная сестра.
– Но её волосы… – припоминаю русый цвет; в то время, как все члены семьи – платиновые блондины.
– Её волосы в проклятую бабку-стерву, – выпалила мать. – Судя по всему, характер тоже.
И в очередной раз вздохнула.
– Ладно, можешь не извиняться за свой вопрос. Ты не обидел меня. Скорее ошарашил.
– Понимаю. Всё это время я знал правду, просто несколько усомнился, не могу объяснить. Прости.
– Продолжай защищать её, если ты об этом, – улыбнулась мать. – Несмотря на…нрав сестры, – слово ударилось о стены столовой, – Джуна нуждается в тебе. Дай то, чего она желает, и отступи. Ей самой надоест.
– О чём ты? – испугался я.
– Сестре потребно внимание брата, очевидно.
Очевидно.
То, что я не заметил, зациклившись на младшей. И то, что возросло, комьями грязи налипая к иным истинам. Она хотела внимания – когда-то; теперь желает заполучить целиком.
– Она пытается обратить его на себя.
– Кажется, я подвёл её. И подвёл вас, если не признал сразу.
– Тебя сбил с толку твой друг, завлёкший любимицу дома, я понимаю.
Следовало поговорить с родителями раньше. Тогда бы половина угрызений не томила голову болями.
– Не принимай всё на себя. Джуне следовало либо – для укрощения собственного характера – не срывать помолвки, либо – для развития собственного характера – найти дело по душе. Ловушка, в которой она оказалась заперта, собрана её руками.
Хотел оправдать, вступиться. Но мать сказала:
– Увы, но кроме красоты в ней ничего нет – а браки срываются из-за оскала и длинного языка. Удачным браком наградит нас Полина, если, конечно, тому не воспрепятствует близкий ей Аполло. Что касается Стеллы…пускай будет счастлива. Так просто. Она – младшая; ты сам видишь и ощущаешь, что ей позволено то, что не позволялось вам. Все дела перейдут Фебу, отец занимается его обучением.
Дальше не слушал.
В мыслях крутились слова о том, что кроме красоты в Джуне ничего не было. Это ошибочно.
Ошибочно?
Она покрыла свою душу отчуждённостью, хотя таковой не была, она примерила маску холодности, отстранённости и безучастности. Или всё это я выдумал сам?
– В любом случае: будь рядом с Джуной, если от того зависит покой клана Солнца.
Мне захотелось удавить себя, ибо я посмел усомниться в родстве и совершил непоправимое.
– Вы – одна кровь, Гелиос. Не забывай.
И как мне смотреть на неё после этого? Как не видеть увиденное? Как в семейных беседах обращаться к ней подобно сестре? До чего мерзкий привкус оседает на языке. Её вкус вперемешку со стыдом.
– Я пойду. Вспомнил об одном деле, – сказал я и отмахнулся от иных бесед.
– Не забывай отдыхать.
И мать подтянула к себе ещё наполовину полный чайник.
Я ввалился в гостевой туалет на первом этаже и замер у раковины. Включил холодную воду и взбил волосы. Взбил рубаху. Взбил себя. Не помогло. Всё изнутри и снаружи горело, жгло. К горлу подступали комья, желчь. Отчего так плохо? Ах да…
Обратился к отражению и захотел плюнуть в него.
Что ты наделал?
Разрыдался и рухнул на кафель. Надо сообщить ей, подумалось следом.
Что я сделал. Что сотворил. Что позволил.
Луна подбирает белый гребень и падает мне в ноги подле кресла, велит отстранить питьё и уделить внимание волосам. Расчёсываю их и стягиваю в жгут, дабы предстоящая дорога из пыли и смога не нарушила девичью красоту. Благодарные губы целуют.
– Ты другой на вкус, – отмечает Луна.
И права.
– Сегодня ром.
Обыкновенно коньяк. Её же угощаю вином. Редко. Люблю смотреть в трезвости опьянённые глаза. А Луна – по молодости – такая и есть. Почему же она похожа сразу на всех и ни на кого одновременно?
– Можно ли пьянеть от поцелуев? – смеётся девочка и прячет гребень в комод.
– Разве же так не происходит?
Из всех спален она избрала мою: как однажды – в ночь с подглядывающей луной – забралась под одеяло, так и не оставила его. Теперь в комнате благоухания и главное из них кружится в платье, а сквозь запахнутые шторы сочится рассветное солнце. Нужно выехать заранее, чтобы поспеть к началу приёма.
– Ты вздорная, Луна.
– Не знаю такого слова, – прохладно кидает девочка и даже не смотрит.
– Достаточно моего знания.
Джуна лежала на липких простынях, когда я отстранился и, покинув постель, дошёл до стола. Утаенная сигара прыгнула в зубы; я поддал огня и дурманящим облаком обдал спальню.
– Не знала, что ты куришь, правильный мальчик, – протянула Джуна и неспешно перевалилась с живота на спину.
– В редких случаях, – бросил я и распахнул окно, дабы выветрить из комнаты запах пота, сока и близости.
– Приятно осознавать, что я тот редкий случай.
Смолчал и затянулся. Ещё.
И выпалил:
– Ты догадываешься, что я говорю перед тем, как проститься?
– «Спасибо, уже оплачено»? «Чек у Хозяина Монастыря»? – ехидничала Джуна, рассекая ногами воздух. Кольца её русых волос убеждали в отсутствии родства.
– Вот ты стерва.
– Что же ты говоришь?
Её лицо оскалилось, пытливый взгляд вернулся. Такая Джуна – раздражающая всех и вся и меня в том числе – нравилась.
– Говорю, что ухожу.
– Иди.
Бросила наперёд, раскованно.
Я хотел ужалить её, принизить; события одной ночи не сказывались на нас таковых.
– Но в нашем случае, – продолжил я, – формулировку избираю иную.
Ядовитая улыбка дрогнула. Она хотела казаться бесчувственной, но чувств в ней было на всех вместе взятых; внутренние войны тонули в бледно-голубых водах глаз. Мне удалось разжалобить её, приготовить к следующему удару.
– Иди к себе, Джуна, – выстрелил я. – Иди в свою спальню, а. Тебе пора. Вопросов больше нет.
Сестра поспешно оправилась от волнения, досады и – нисколько не ошарашенно (хотя переживая бурю внутри) – ответила:
– Боюсь, споткнусь о родительскую спальню. Ты постарался, голова кружится.
Обернулся и посмотрел на неё. На такую изворотливую, токсинами полную, равную сигаре, дурману, гипнозу. Она знала, как одними и теми же словами ранить и исцелить. Она знала, что и когда говорить. Она знала, когда приластиться, несмотря на то что ластиться не любила.
В отличие от молодой жены, которая награждает меня тёплым взглядом и обращает его вновь на виднеющийся по горизонту Полис. Вибрации гудящего города слышны под авто, что режет сухие тропы.
– Останови машину, – просит Луна.
– Что-то случилось? – уточняю я.
Ответом не награждает, значит, вопрос можно не повторять. Игра начинается. Ветер ласкает выпадающие из причёски пряди, чёрное полотно стегает по плечам. Жена закидывает ногу на ногу и отдаёт любованию бархатную кожу бёдер.
Если не послушаться Луну, ей придётся адаптировать свой неясный, в секунду выдуманный план. А он у неё точно был; свежий ум, внимая огням Полиса, выстраивал конструкцию происходящего ныне. Пускай фантазирует, пускай изворачивается. Ей придётся сказать что-либо ещё и выдать себя.
Но она ничего не говорит. Не выдаёт. Лишь прихватывает юбку от платья и мгновение спустя оказывается у меня на коленях. Выглядывая над плечом, останавливаю машину и хочу отругать, но вижу ничем не тронутое лицо и слышу никак не взбудораженную интонацию:
– Я же просила остановить.
Ответить было нечем.
– Спасибо, – улыбается девочка.
Меня только что обыграли?
Она видит напряжение во взгляде и внимает напряжению в мыслях, а потому подкрадывается осторожно.
– Ты хотел опоздать, – говорит Луна. Убедительно. Так убедительно, что я почти верю в собственное никогда не оглашаемое желание.
Не удерживаюсь и сдаюсь под девичьим станом:
– У меня есть причина?
– Всегда одна.
От Луны пахнет маслами, с которыми она купается, но ничего не перебивает её естественного запаха. Отпускаю руль и обвиваю женскую спину. Луна влипает ласковым взглядом и, не теряя контакта глаз, расслабляет ремень на брюках. Качаю головой, подразумевая «не сейчас». «Сейчас» велят девичье сердце и девичьи руки: обхватывает ладони и направляет пальцы в себя. Выдыхает в губы и улыбается. Только сейчас.
Я зашёл в спальню Джуны. Девочка лежала на кровати, сминая под собой простыни, и плакала (за последние несколько дней она пролила все накопленные за несколько лет слёзы). Дверь в ванную комнату была распахнута – горел свет, бежала вода. Рвотный позыв отлучил сестру и вернул мгновение спустя.
– Тошнит? – спросил я.
– Как ты догадлив, – съязвила Джуна.
Её укол позволил не подступать медленно и не готовить морально – я ударил правдой:
– Мы родные друг другу.
– Как ты догадлив! – громче повторила Джуна и лотосом подобно села на край кровати. – Серьёзно, Гелиос? И с этим ты пришёл?
– Ты из клана Солнца, – подытожил.
– Серьёзно? – съязвила в очередной раз. – Я знаю. Я знаю, что ты мой брат, а наши родители – родители нам обоим. В чём проблема?
– Помнится, ты не была уверена в родстве.
– И сомневалась, и не сомневалась. Этого не объяснить, Гелиос.
Вздохнула.
– Возможно, искала оправдание своей природе, своему нутру. Возможно, искала оправдание желанию лечь с тобой. Почём мне знать? Я устала думать, устала анализировать и оценивать каждый свой шаг – хочу шагать и не смотреть под ноги.
– Клану Солнца следует выбирать почву.
– Ты всегда Гелиос, – посмеялась сестра. – Но я наплевала на нашу кровь – крови оказалось мало, – сказала Джуна и пожала плечами. – Мне захотелось твоего тела – я думала, таким образом взберусь в душу. Ужасно. Я ужасна.
В глазах застряла следующая порция слёз.
– Я совратила собственного брата. Не отнекивайся, так и было. Каждое моё слово, каждый шаг, каждый взгляд – были намерены. Я добилась своего. Тебя.
– И тошнит тебя тоже от этого?
– Вполне, – согласилась девочка.
