Глава 1. Мёд и гусли
Ружена поняла, что кто-то был на её территории ещё до того как увидела метку. Её собственная – голова медведя – была срезана, а рядом выцарапана голова грифона. Она не удивилась. И злиться не должна была, а всё-таки разозлилась. А кто бы на её месте не разозлился?
Она несколько лет готовила дупло для того, чтобы в него могла переселиться молодая пчелиная семья. И в этом году собралась впервые выкачать мёд. А кто-то не только украл его, но и присвоил себе с любовью выпестованное место.
Но в деревне на это, конечно же, закроют глаза. Староста предпочитал решать всё самостоятельно, «среди своих», как он говорил. А ведь присвоение чужой борти карается жёстко, вплоть до смертной казни! Вот только одних людей слушают куда внимательнее, чем других. И она среди последних.
Ружена появилась в Большом Ручье совсем крошечной, едва ли ей исполнилось несколько месяцев. Это было в тот год, когда исчезла зима. Кончался листогной, а морозов всё не было и люди радовались необычайно тёплой осени. Они ещё не знали, что морозы никогда не вернутся.
Корзинку с маленькой девочкой нашёл местный бортник – Балуй, сын Бажена. Он же и вырастил её себе на смену. Вот только, как бы тепло к ней не относились в деревне, она всё ещё была Руженой, Ничьей дочерью и это значило слишком много.
Имя значило слишком много. Имя матери, которой у неё не было. Да даже с именем отца было бы лучше, чем именоваться ничьей дочерью!
Ружена глубоко вздохнула, спускаясь с могучего дуба, в дупле которого была устроена борть. Что-то она разволновалась. Давно ведь, кажется, приняла то, что у неё только половина имени. Во всём виновата, конечно, голова грифона, вырезанная рядом со срезанной медвежьей – вот что её разозлило.
Но ничего. Сейчас она вернётся домой – солнце уже клонится к горизонту – и отдохнёт. А завтра попробует узнать, кому принадлежит знак. Должно быть, какому-то новому бортнику из окрестных деревень – раньше Ружена его не видела.
Она свернула верёвки, сплетённые в хитрое приспособление, позволяющее ей взбираться на огромные дубы, закинула на плечо и направилась обратно в Большой Ручей. Её владения не были так уж обширны, что делало потерю даже одной борти тяжёлым ударом. Так что Ружена не собиралась спускать этого. Кем бы ни оказался бортник, посягнувший на её территорию. Служи он хоть самому князю, она постарается добиться справедливости.
Ружена шла через лес, раздвигая руками высокую траву и убирая со своего пути тонкие хлёсткие ветки, а кругом жужжали пчёлы. Она полюбила пчёл, как только увидела их. Сама она об этом не помнила, но Балуй уверял, что так оно и было.
– Ты бы не смогла стать хорошим бортником, если бы их не полюбила. А ты с детства с радостью за ними наблюдала и совсем не боялась. Такому нельзя научиться.
Ружене льстило, что он считал её хорошим бортником. Когда Балуй, которого она ласково называла дядей, умер, ей исполнилось всего шестнадцать. В деревне сомневались, что она сможет продолжить его дело в одиночку. Всё-таки бортничество – это тяжело. Но она смогла. А как иначе? Ружена возненавидела бы себя, если бы не справилась.
Разноцвет только начался, а пчёлы уже принесли много мёда. Старики в деревне радостно говорили, что это добрый знак, что Златоцвета и Лесьяр счастливы и делятся частичкой счастья с людьми. Ружена вежливо кивала и улыбалась, но не для кого в Большом Ручье не было секретом, что особой набожностью она не отличалась.
Конечно, Ружена верила в богов и по-своему почитала их. Особенно бога лесов Лесьяра, покровителя в том числе и бортничества, и его сестру – богиню урожая и удачи Златоцвету. И Грома, конечно же – главного бога, бога жизни. Он же позволил и ей прийти в этот мир, верно? Выбрал её душу в Нави и отправил на перерождение. Как она могла его не почитать?
Вот только все почему-то считали, что Ружена восхваляет богов недостаточно. Как-то она спросила об этом у Веселины – та была ближе всего к тому, чтобы называться её подругой. Ружена всегда держалась особняком, но Веселина была из тех, кто может и камень разговорить.
– Почему? – Задумчиво переспросила та, потирая височное кольцо. – Когда ты стоишь с нами во время подношений или возносишь молитвы, то вид у тебя такой, будто ты ничего от богов не ждёшь и не просишь. Как будто делаешь это только для того, чтобы задобрить народ в деревне.
Особенно ловкая ветка хлестнула её по щеке и Ружена поморщилась, выныривая из воспоминаний. Может, это Лесьяр наказывает её за недостаток веры? Она усмехнулась этой мысли и тут же устыдилась этого. Похоже, она заслуживает не только получить веткой по лицу, но и переломать ноги, упав в канаву. Может, люди в деревне правы и веры в ней недостаточно.
Может, присвоенная другим человеком борть – это тоже наказание?
Даже если так, Ружена не собирается принимать его, пока сам Лесьяр ни сойдёт к ней из Прави и ни скажет об этом.
Сзади послышался треск. Кто-то ломился через подлесок. Сначала она подумала, что это напуганное чем-то животное, но потом услышала ругательства. Нет, человек. Причём из тех, кто к лесу не привык. Заблудился?
Вздохнув, Ружена поправила моток верёвок на плече и повернула назад.
Ругательства приближались. Она заметила в густой листве золотистый проблеск и поспешила туда. Как бы незадачливый путник не сломал ногу или скатился в канаву.
– Эй! – Позвала Ружена. – Стой на месте!
Ругательства, как и звуки ломаемого подлеска, прекратились. Она быстро пробралась сквозь траву, кусты и деревья и оказалась рядом с молодым мужчиной, должно быть, ненамного старше её. У его пояса висели гусли из отполированного золотистого дерева. Вот значит, что за золотой проблеск она видела.
Ружена подняла глаза от инструмента на лицо гусляра, чувствуя, как её одолевают подозрения. На кой чёрт он полез в чащу, к их маленьким деревушкам, когда куда как больше можно заработать игрой в городах? Будь он здешним, в лесу не заблудился бы.
Гусляр разглядывал её с нескрываемым интересом, и Ружена ответила ему тем же. Немного выше, чем она, стройный и гибкий, как лоза. Золотистая кожа, россыпь веснушек на переносице. Светлые, выгоревшие на солнце волосы едва касаются плеч, а глаза – голубые, как утреннее небо, ясные и яркие.
Нет, таких людей Ружена никогда здесь не видела. Жители здешних деревень – всего их было шесть – смуглые, темноволосые, в большинстве своём зеленоглазые. Она от них тоже отличалась: кожа у неё была светлая, а глаза серые.
– Заблудился? – Спросила об очевидном Ружена, потому что молчание явно затягивалось. – Куда путь держишь?
Гусляр тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и улыбнулся.
– Думал, что заблудился, но, похоже, пришёл как раз куда надо. Ты ведь Ружена из Большого Ручья? Я тебя искал.
Ей понравилось, что он назвал её Руженой из Большого Ручья, а не Руженой, Ничьей дочерью, как звали все остальные.
– Прежде чем спрашивать чужое имя, неплохо бы представиться самому.
Гусляр улыбнулся. Улыбка у него была странная, одновременно застенчивая и хитроватая.
– Не думаю, что моё имя тебе о чём-нибудь скажет. Окрест Светлого озера меня знают как Горецвета-гусляра. Но тут я впервые.
Ружена долго рассматривала Горецвета, осознавая его слова и больше не заботясь о том, что молчание вновь чересчур затянулось.
– И зачем же ты меня искал, Горецвет-гусляр?
Он огляделся, как будто боялся, что в чаще кто-то может их подслушать.
– Я бы предпочёл поговорить в более удобном месте. Почему бы нам не вернуться в деревню?
Ружена задумчиво пожевала губу, потом медленно кивнула.
– Хорошо, идём. Я покажу дорогу.
Гусляр казался ей до невозможного подозрительным. Так хотел найти её, что залез в лесную чащу, в которой совершенно не умел ориентироваться, а теперь предлагает вернуться в Большой Ручей и поговорить там. Разве не странно? Да и с чего он её ищет? Родственников у Ружены не было, Медового леса и шести деревень, в нём расположенных, она никогда не покидала.
– Могу я спросить тебя кое о чём?
Горецвет с трудом поспевал за Руженой, но всё равно умудрялся найти время для разговоров.
– Спрашивай, – милостиво разрешила она, ускоряя шаг.
– Ты ведь появилась в Большом Ручье в тот год, когда была последняя зима?
– Верно, так что зимы я никогда не видела.
Никто не знал наверняка, почему однажды зима не наступила. С тех пор прошло двадцать лет, и год теперь состоял всего из трёх сезонов и девяти месяцев.
– Сомневаюсь, что ты помнишь что-то из своей жизни до деревни.
Ружена усмехнулась.
– Верно. Мне было всего несколько месяцев. А ты? Ты же старше меня, верно? Тебе доводилось видеть зиму? Ты её помнишь?
Горецвет помедлил с ответом.
– Мне было три года, когда зима исчезла. Но я помню холод и снег. Еды становилось меньше, и меня кутали в несколько слоёв одежды, но всё же… есть и хорошие воспоминания. Игры в снежки с братьями и сёстрами, катание на санях.
Ружена замедлилась, позволяя гусляру нагнать её. Он сказал то, чего она не ожидала, но за что не могла его не уважать.
Спустя пару лет после исчезновения зимы, люди перестали её ждать. Они решили, что это – подарок от богов. Что они хотят сделать Явь – мир людей – больше похожей на Правь, где жили сами. Что люди этого достойны. Ведь в Прави, как всем известно, зимы не бывает.
И это стало чем-то вроде неписаного правила – нельзя говорить о зиме по-хорошему. Нельзя вспоминать о том хорошем, что произошло с вами зимой. Нужно забыть о зимних праздниках и зимних забавах. Зима – это плохо, это что-то страшное, как Мрак и Навь. Об этом лучше вообще не вспоминать.
Все в Большом Ручье и других деревнях придерживались этих правил. Балуй не раз ругал маленькую Ружену за то, что она расспрашивала о зиме. Вернее за то, что обычных ответов ей было недостаточно. «Это жестокое время года», «хорошо, что его больше нет», «снег был просто жуткой штукой», «сейчас намного лучше».
«Да, – отвечала на это Ружена, – но какой именно она была? Как вы жили во время зимы?»
«Плохо!» – Отрезал её собеседник и уходил.
Или жаловался на девчонку Балую и та снова получала от дяди.
И вот Горецвет так просто признал то, что у него много хороших воспоминаний о зиме. От этого Ружена прониклась к нему симпатией. И всё-таки ни на секунду не забывала, что пока доверять ему не стоит.
Они услышали шум ручья прежде, чем увидела деревню. Ружена улыбнулась. Большой Ручей ей нравился, и она была рада, что непутёвые родственники подкинули её именно сюда, а не в любую другую из шести деревень.
Большой Ручей состоял из шестнадцати дворов, и Ружена владела самым маленьким из них. После смерти Балуя к ней перешёл его дом, но три года назад тот сгорел. Староста настаивал, что это случилось по неосторожности самой Ружены и она, понимая, почему он это делает, согласилась. Хотя, так же как и ему, ей было прекрасно известно, что дом подожгли.
Далеко не все в шести деревнях Медового леса любили Ружену. На самом деле, таких набралось бы человека три, включая Веселину и старосту. Половина её принимала, другая просто терпела. Но нашелся бы десяток человек, которые желали ей зла.
Среди них были, например, дальние родственники Балуя из Малого Ручья, которые могли бы получить его дом после смерти старика, если бы не она. Было и несколько семей, мечтавших видеть своих детей учениками Балуя, чьи планы спутало появление Ружены.
Бортничество очень почиталось среди людей Княжества Дубравного. Считалось, что чем больше времени в лесу проводит человек, тем ближе он к богам. А пчела так и вовсе тварь, созданная сразу тремя богами. В детстве Ружене очень нравилась история о том как Лесьяр, создавая всё живое в Яви, позволил своему брату Светозару, богу солнца, тоже создать что-нибудь.
Светозар создал пчелу, но, в отличие от Лесьяра, не позаботился о том, чтобы его творение приносило пользу, не встроил его в круговорот жизни. Тогда именно их сестра, Златоцвета придумала мёд и то, как пчёлы будут его собирать. А Лесьяр помог ей воплотить эту идею в жизнь.
Бортники всегда были уважаемыми людьми. Тем сильнее для многих оказался удар, когда Балуй взял в ученицы найдёныша, Ничью дочь.
Так что дом сгорел, и Ружена сделала вид, что сама в этом виновата. Дала тем, кто этого хотел, выместить свою злость. И действительно, после этого напряжение значительно спало. Оставив её без дома и позубоскалив всласть, люди, желающие ей зла, успокоились. Большим успокоением для них служило и то, что новый дом, построенный с помощью добровольцев из шести деревень, был намного хуже. Ружена подозревала, что беднее его во всех деревнях не сыскать. Но как бы ни жаль ей было старого дома Балуя, свои чувства и мысли она держала при себе.
После пожара она, однако, решила, что больше ничего никому не спустит – они и так достаточно у неё забрали.
Мысли Ружены вернулись к борти и голове грифона, но она пока отогнала их. Сначала нужно разобраться с Горецветом.
Все дома в Большом Ручье имели первый нежилой этаж. Лестница с высокими ступенями обычно вела в сени, а уже оттуда, через высокий порог, можно было войти в избу. Но в доме Ружены нижнего этажа не было. В маленькие сени вело крыльцо в одну ступеньку.
Она пригласила гусляра входить и сама зашла следом. Как всегда, первым делом она поклонилась красному углу, где стояли резные идолы: троица Лесьяр, Златоцвета и Светозар и, чуть в сторон, Гром – главный бог – и Жива – богиня жизни и исцеления.
Краем глаза Ружена заметила, что Горецвет и не думал кланяться. Взгляд, брошенный им на красный угол, был почти неприязненным. Ей стало не по себе. Кто он такой? В чём так винит богов, что не хочет склониться перед ними?
Сняв с плеча верёвки и убрав свои инструменты, Ружена достала скромный ужин и жестом пригласила Горецвета садиться за стол. Еды у неё осталось не так уж много, но не поделиться с гостем, пусть и незваным, было бы грубостью.
– Итак, теперь ты можешь мне рассказать, зачем пришёл.
Гусляр отодвинул еду, к которой почти не притронулся. Только сейчас она заметила, что тот жутко волнуется.
– Прежде ты должна пообещать мне, что выслушаешь. И не выставишь меня из дома как только я начну рассказ. Прямо сказать, он больше похож на те истории, о которых я пою, играя на гуслях, чем на то, что могло бы произойти в реальности.
Ружена посмотрела на него с подозрением, но слово дала. Решив, что действительно может относиться к его истории как к одной из тех песен, которыми веселят толпу на праздниках и ярмарках.
– Ты появилась здесь из ниоткуда двадцать лет назад. А я точно так же появился из ниоткуда на пороге приюта двадцать три года назад, на исходе листопада. Звеня нашла меня в траве рядом с домом. Она сама рано лишилась семьи и, получив возможность, стала помогать другим сиротам. Кто бы меня там ни оставил, он знал, что делает.
Ружена слушала, макая хлеб в мёд. Да, их истории похожи, но сколько детей брошены родителями? Сколько из них подбросили туда, где, как думали, о них позаботятся?
– Я вырос, покинул приют, выучился играть на гуслях, стал странствовать по Дубравному, зарабатывая струнами и голосом. А два года назад пришли видения.
Она нахмурилась.
– Видения?
Гусляр кивнул.
– Я понимаю, как это звучит. Поначалу я и сам отнёсся к ним с недоверием, решил, что это просто сны.
