— Не все. Ещё ты не уговорён ею, — глянув на растерянное лицо Селамна, Архше смягчилась. — Я не знаю, кто готов ей помочь. А она, как ты сам наблюдал только что, от сладких увещеваний перешла к угрозам.
— Что она обещала тебе? — вдруг насторожился Селамн.
— То, что исполнить не в силах, — Архше покачала головой и наконец-то надкусила свою половинку яблока.
Ветер стихал. Густо-сиреневое небо заботливо укутывало деревья в мягкую шаль полумрака.
Яблони в Тенётных Садах красовались в тёмно-зеленом наряде, но чем ближе становилось к берегу реки Мерилы, тем чаще среди них мелькали берёзы в жёлтом убранстве — в тускнеющем свете оно казалось тоже почти зелёным. Вода, прозрачная настолько, что даже в полумраке можно было пересчитать камешки на дне, медленно и плавно укачивала первые опавшие листья наступившей осени.
У старой одинокой берёзы близ кромки воды стояли двое — мужчина и женщина, равные по росту, в схожих тёмно-серых одеждах. Человеческие силуэты сливались с размытой тенью дерева.
— Похоже, до конца дня мы повстречаем каждого нашего соплеменника, — Селамн тихонько хмыкнул.
Кларро стоял чуть поодаль и, наблюдая за солнцем, беспрестанно перебирал пальцами в воздухе, словно играл на невидимом музыкальном инструменте.
Нийа обхватила себя руками за плечи.
— Нет слов — не говори ничего, — надтреснутым голосом шептала она, раскачиваясь из стороны в сторону. Тонкая ветка зацепилась за растрёпанные белые волосы, но Немощь, похоже, ничего не замечала. — В одну тьму войдём, в одну реку падём. Мы всё чувствовали воедино. Один разум на всех, одно учение, разные сердца. Истерзанные выходят из теней цельными, возмужалыми, настоящими. Осталось рассеянное семя. У обещанного ребёнка четыре руки…
В неподвижном воздухе и над водой далеко разносились звуки, и полубезумный шёпот Нийа скрипит, казалось, прямо над ухом.
— Странное пророчество, — прошептал Селамн. — Впервые слышу, чтобы Немощь пыталась прикоснуться к Времени.
— Она говорит о том, что вот-вот случится, — тоже шёпотом отозвалась Архше.
— Но ведь ничего не понятно, — он настороженно огляделся.
Что-то беспокоило его с того момента, как они ушли из глубины сада. Ответить внятно он не смог, но озираться не перестал.
— Ты будто впервые видишь и слышишь подобное. Пророчества не обязательно должны быть понятными с первых же звуков.
— Вот и вы, — Кларро опустил руки. — Эмфанизет упомянул, что вы оба прогуливаетесь поблизости. Я надеялся, что дорожка приведёт вас сюда. Архше, что с ней делать? — он кивнул на Нийа. — Она бормочет так уже больше часа. Повторяет одно и то же.
— Прерывать её опасно. Остаётся только ждать.
Нийа смолкла на полуслове, подошла к Архше и взяла её за руку. Ладонь Немощи была холоднее льда.
Ничто не обходится даром, в особенности — будущее.
— Там кто-то есть, — вдруг сказал Кларро. — Кто-то… не наш.
В саду затаилась угроза. Архше и сама услышала её — неясное лихорадочное ощущение, похожее на пульсацию крови в ушах.
Что могло угрожать Н’едр так близко от их дворца?
Только то, что не являлось ни Н’едр, ни человеком. Что-то чужеродное, неправильное. Чуждое.
Селамн знаком попросил всех оставаться на месте и зашагал вдоль реки, на ходу обнажая Сфалму.
Всё вокруг сливалось в сплошной непроглядный мрак. От Солнца в небесах осталось бледно-золотое кольцо. Архше различала только отблески волн и смутные пятна опавшей листвы на воде. Напрягая глаза, Память разглядела далеко впереди движущееся светлое пятно.
Человек?.. Здесь, в Тенётных Садах?
Архше заставила зрение привыкнуть к темноте.
Телесная форма у пришлого была человеческой. Остальное терялось в складках неопределённо-светлых одежд. Вместо лица — тень под капюшоном, из рукавов выглядывали открытые кисти рук. Опирался человек на тонкий посох, вырезанный не то из белой древесины, не то из бледного минерала.
Селамн остановился, когда его и чужака разделяло около десяти шагов. Они замерли, две тени в сумраке — отчётливая и размытая. Пришелец ткнул посохом себе под ноги и что-то сказал — донесся только грубый голос, но не слова.
— Кто это? — удивился Кларро.
Архше не ответила.
Она почти вспомнила то, что должно было произойти.
Селамн что-то негромко ответил чужаку, сделал несколько шагов, обходя его по кругу, и поднял нож, держа остриём к земле. Камень навершия налился иссиня-чёрным — Помрачение победило Ясность.
Мерила текла за спиной Селамна — обернись он и протяни руку, и коснулся бы волн.
Архше почувствовала усмешку человека: он этого и добивался. И нужное ему мгновение не упустил, отпуская на волю подготовленную загодя форму магии.
Кто-то научил его, как растерзать Теплынь и впустить Стужу. Вода для этого — кратчайший путь.
Время жалобно звякнуло сорванной струной.
Повеяло холодом.
Серебристый искрящийся вихрь тейнийской метелью взвился от земли и ударил Селамна в грудь. Потеряв равновесие, Беспутный оступился и рухнул в воду спиной вперёд. Сомкнувшись над его головой, река до самого дна разом замутилась, стала непроницаемо-чёрной. Только пятна листьев, яркие даже без Солнца, продолжали качаться на слабой её зыби.
Архше рванулась, но Нийа и Кларро вцепились в неё с двух сторон, удерживая на месте. Немощь дышала так, словно пыталась разрастись. Кларро сделался твёрже камня.
Река успокоилась, но дно наглухо скрылось под чернотой. Чуть дольше, чем навсегда — и чуть меньше, чем на вечность.
— Он… мёртв? — слабым голосом протянул Кларро. Его хватка на руке Архше вдруг ослабла.
Н’едр Память не сдвинулась с места, не сводя взгляда с Мерилы.
Человек в светлом плаще медленно обернулся.
И Тенётные Сады накрыла тьма.
Небо обрушилось на Землю.
История порою похожа на круговорот: нарождаются и обращаются в прах народы и цивилизации, а человеческая натура, при всей её гибкости, неизменна, как и сама Земля. Идеалы из века в век остаются одними и теми же: по-прежнему существуют добро и зло; по-прежнему люди рождаются, живут, созерцают, формируются, болеют и умирают.
И по-прежнему стаптывают обувь на Паутине Земных Путей, изнуряя себя поисками смысла бытия.
Тирефтис, кряхтя, преодолел последний крутой подъём на вершину холма, опёрся на посох и перевёл дух. Порыв ледяного ветра невозбранно забрался под одежду беглеца, истрепавшуюся за полтора месяца бродяжничества. Одряхлевшее ей под стать тело затряслось мелкой дрожью, пальцы свело судорогой.
Цепляясь за палку и переступая с ноги на ногу, Тирефтис с горечью отметил, что башмаки скоро попросят каши. Можно, конечно, заставить их вспомнить, что они некогда были новыми и крепкими, но, как ни старайся, однажды Время возьмет своё.
Это значило, что если Тирефтис и его ученики желают сберечь здоровье — и телесное, и умственное, — им придётся приблизиться к человеческому жилью и как-то раздобыть всё необходимое для дальнейшего странствия.
Взгляд алых глаз пожилого мага поднялся от обуви к открывающемуся виду на Нимийскую долину.
За время своего существования Нимия успела побывать и кусочком сфаирских территорий, и крохотным самостоятельным государством, и на пороге своего третьего тысячелетия доросла до звания провинции Величайшей Римперии. Единственное, что годы и события оставили незыблемым, так это столицу Нимии, город Инон.
В тёмное время суток он ослеплял красотой — кораллово-красные дома, выращенные магией, пылали раскалёнными углями на фоне чёрной бесснежной зимы Талого Берега. Яркости им добавляла и Ноймина Феерия — сияющее кружево магического бездымного огня, чьи узелки затягивались на шпилях самых высоких зданий. Центровой узел — прославленная Башня Просветления — переливался искристыми рубиновыми всполохами.
Нет ничего прекраснее света. Потому последователи богини Ноймы, главной покровительницы Римперии, и избрали своим атрибутом огонь. Не то, что служители Хоранны-Памяти, поклоняющиеся камню, бумаге и пыли.
Тирефтис Бел-Хорь, Хораннит, был одним из тех, кого именовали Обесцвеченными — ему не посчастливилось появиться на свет альбиносом, и его родители, страшась суеверий, отдали сына жрецам Двенадцати. Так Тирефтис попал в монастырь Нимитту-Ари, где проявил способности к магии, обучился и смог дожить до склона лет. Подобное сложно назвать невезением, — учитывая сложившиеся обстоятельства, — но с каждым годом в Римперии и смежных странах отношение к магии неуклонно менялось, благодаря всё тем же жрецам и их пособникам — Просветителям. Дошло до того, что магию стали считать искусством, возведённым в противоестественный идеал. Любая неправильность, необычность и даже просто наличие выраженного таланта привлекали пристальный взор Просветителей. Они стремились изучить природу магии, чтобы взять её под контроль; заведомая глупость.
Последнее десятилетие Римперия предоставляла каждому признанному магу довольно-таки скудный выбор — служение на благо науки и римператора или же, как в случае Тирефтиса, пожизненное заключение в одном из монастырей без права создать семью.
Не все желали с этим мириться и пытались силой добыть себе свободу. Тем самым глупцы обрекали себя на смерть в качестве подопытных крыс — единожды провинившихся не щадили.
Несколько недель назад Бел-Хорю улыбнулась удача: бежать с острова, где располагался монастырь Нимитта-Ари, решили трое юных послушников, и им понадобилась помощь магии. Их наставник спонтанно воспользовался возникшей возможностью. Выбрав ночь, они вчетвером украли кое-какие припасы, наскоро соорудили плот из загодя припрятанных брёвнышек и отдали себя на волю волн. И только когда ноги беглецов увязли во влажном песке Талого Берега, Тирефтис осознал, что произошло.
Под закат жизни он обрёл ту самую свободу, которой многие из Обесцвеченных едва осмеливались грезить.
Отправиться каждый своим путем никто из беглецов не поспешил. Причиной тому стала их приметная внешность, вынудившая избегать людных мест и торных дорог. Пропитание пришлось добывать в Перепутанном лесу и в основном с помощью магии, поскольку охотиться никто не умел, а съедобные растения в это время года попадались в ничтожных количествах (грибов и вовсе не было). К тому времени, как беглые Хоранниты достигли Инона, они успели изрядно отощать и обноситься. Диво ещё, что не остудились.
Со стороны их легко было принять за отца и сыновей — все четверо были беловолосы, белокожи, с кроваво-красными глазами. Сейчас сопливые мальчишки сгрудились возле Тирефтиса и, разинув рты, любовались городом.
С высоты Инон своей вытянутой формой напоминал рыбу, запутавшуюся в золотых сетях; по равнине тянулись длинные «шипы» дорог, темнели широко раскинувшиеся «плавники»-поля. Сейчас земля отдыхала, хотя кое-где её уже распахали, подготовив к высадке ранних культур.
Сгущающиеся сумерки скрадывали очертания и краски всего, что не светилось само по себе. У Тирефтиса промелькнула мысль, что можно было бы рискнуть и пробраться к фермам, чтобы попросить еды и тёплого приюта — хотя бы на несколько часов…
Но за ослепительным великолепием Феерии старый маг видел то, чего ещё не осознавали его ученики.
Храм Двенадцати и Башня Просветления.
Просветители занимались тем, что кропотливо собирали знания и просвещали всех окружающих, иногда и принудительно, вкладывая в податливые умы только то, что считали нужным. Внушать они умели как никто. Хоранниты вызывали у них особенную… привязанность, однако и последователями иных божеств Просветители не брезговали. Жрецы римперского пантеона Двенадцати охотно предоставляли материалы для опытов, избавляясь от докук и бунтарей. За три дня до побега Тирефтиса в Нимитту-Ари явилась делегация Просветителей за очередной партией подопытных, и Бел-Хорь только чудом избежал внимания. Он предчувствовал, что в следующий раз удача отвернётся от него.
И что теперь делать с нечаянно обретённой свободой, совершенно не представлял.
В том, что судьба привела мага туда, откуда он стремился держаться подальше, усматривалась злая ирония.
— Есть хочется, — протянул Инсеттэ. Старший из учеников — и единственный в своём поколении в Нимитте-Ари, кто смог прикоснуться к Времени. — Может быть, сойдём вниз, пока горят огни? Боги благосклонны к странникам. Приезжие жрецы говорили, что храм Двенадцати в Иноне — самый большой и щедрый из всех.
— Щедрость не для таких, как мы, — устало ответил Тирефтис. — Мы заслуживаем либо жалости, либо снисхождения.
Было уже довольно темно, но он заметил, что мальчишки дружно сморщили носы.
— Вы, наставник, хоть и умеете магичить, но ваша голова забита старческой плесенью. Страницы «Озаренья Земли» засохли, — высокомерно заявил Инсеттэ. — Их давно следовало сжечь. Уже настало другое Время, и в силу вступили другие законы.
Назревал бунт. Уже давно назревал, ещё с самых первых дней странствий.
— Обесцвеченных они не касаются. Если Просветители наметили себе жертву, ни перед чем не остановятся, чтобы её заполучить.
— Старушечьи страшилки! — перебил Тирефтиса самый младший ученик.
Почуяли обоюдную поддержку, щенки, раз взялись тявкать на матёрого пса.
— Если вы так уверены, что вас ожидает благополучие, город перед вами, — Тирефтис сделал приглашающий жест. — Вам остаётся только спуститься с холма и постучать в ворота. Вас примут с распростёртыми объятиями.
— А что же вы, наставник? — не из вежливости или доброты, а скорее по привычке спросил младший уже не-послушник.
— А я продолжу зарастать плесенью.
— Нет уж, не выйдет, — с угрозой заявил Инсеттэ, протянул руку и схватил палку Тирефтиса. — Вы наш наставник, так и оставайтесь им до конца. Вы нас поведёте. Проверим, кто из нас прав.
— Выходит, ты не так уж уверен в собственной правоте, — заметил Тирефтис.
Инсеттэ рывком отобрал у него посох и замахнулся. Древко не коснулось старого мага, но на небритой впалой щеке вздулся рубец от удара.
Ничто не бьёт больнее Памяти.
Бел-Хорь, крепко сжав губы, не проронил ни слова.
— Наступила новая, наша правда, старик. И мы идём в город. Ты идёшь с нами, — сказал Инсеттэ, наслаждаясь властью.
Тирефтис слишком устал и только поэтому беспрекословно подчинился самонадеянному мальчишке.
Идти, даже по ровной дороге, пришлось всю ночь; к Инону беглецы подошли уже под утро. Наставник держался на силе воли, его ученики — на сладостном предвкушении тепла и отдыха; под конец, разгорячённые ходьбой, они принялись обмениваться предположениями насчёт того, что им доведётся есть и где ночевать. Тирефтис воздержался от вмешательства в разговор, хотя Инсеттэ поглядывал с насмешкой, только и ожидая повода ткнуть старика его же посохом.
Вблизи город казался уже не таким прекрасным и внушительным — громады зданий, громоздившиеся угловатыми глыбами на фоне предрассветного неба, заслоняли сияние Нойминой Феерии и дробили его на резко очерченные багровые полосы, похожие на окровавленные клинки. Крепостная стена не позволяла Инону разрастаться вширь, и в последние десятилетия он рос вверх, приращивая магией всё новые и новые этажи.
«Скоро и Башню Просветления заслонят, — подумал Тирефтис. — Или её заново над всеми вознесут».
Стражи ворот, как он и ожидал, задержали его и бывших послушников — поначалу за бродяжничество, а как следует рассмотрев вызвали жреца Двенадцати.
— Что она обещала тебе? — вдруг насторожился Селамн.
— То, что исполнить не в силах, — Архше покачала головой и наконец-то надкусила свою половинку яблока.
Ветер стихал. Густо-сиреневое небо заботливо укутывало деревья в мягкую шаль полумрака.
Яблони в Тенётных Садах красовались в тёмно-зеленом наряде, но чем ближе становилось к берегу реки Мерилы, тем чаще среди них мелькали берёзы в жёлтом убранстве — в тускнеющем свете оно казалось тоже почти зелёным. Вода, прозрачная настолько, что даже в полумраке можно было пересчитать камешки на дне, медленно и плавно укачивала первые опавшие листья наступившей осени.
У старой одинокой берёзы близ кромки воды стояли двое — мужчина и женщина, равные по росту, в схожих тёмно-серых одеждах. Человеческие силуэты сливались с размытой тенью дерева.
— Похоже, до конца дня мы повстречаем каждого нашего соплеменника, — Селамн тихонько хмыкнул.
Кларро стоял чуть поодаль и, наблюдая за солнцем, беспрестанно перебирал пальцами в воздухе, словно играл на невидимом музыкальном инструменте.
Нийа обхватила себя руками за плечи.
— Нет слов — не говори ничего, — надтреснутым голосом шептала она, раскачиваясь из стороны в сторону. Тонкая ветка зацепилась за растрёпанные белые волосы, но Немощь, похоже, ничего не замечала. — В одну тьму войдём, в одну реку падём. Мы всё чувствовали воедино. Один разум на всех, одно учение, разные сердца. Истерзанные выходят из теней цельными, возмужалыми, настоящими. Осталось рассеянное семя. У обещанного ребёнка четыре руки…
В неподвижном воздухе и над водой далеко разносились звуки, и полубезумный шёпот Нийа скрипит, казалось, прямо над ухом.
— Странное пророчество, — прошептал Селамн. — Впервые слышу, чтобы Немощь пыталась прикоснуться к Времени.
— Она говорит о том, что вот-вот случится, — тоже шёпотом отозвалась Архше.
— Но ведь ничего не понятно, — он настороженно огляделся.
Что-то беспокоило его с того момента, как они ушли из глубины сада. Ответить внятно он не смог, но озираться не перестал.
— Ты будто впервые видишь и слышишь подобное. Пророчества не обязательно должны быть понятными с первых же звуков.
— Вот и вы, — Кларро опустил руки. — Эмфанизет упомянул, что вы оба прогуливаетесь поблизости. Я надеялся, что дорожка приведёт вас сюда. Архше, что с ней делать? — он кивнул на Нийа. — Она бормочет так уже больше часа. Повторяет одно и то же.
— Прерывать её опасно. Остаётся только ждать.
Нийа смолкла на полуслове, подошла к Архше и взяла её за руку. Ладонь Немощи была холоднее льда.
Ничто не обходится даром, в особенности — будущее.
— Там кто-то есть, — вдруг сказал Кларро. — Кто-то… не наш.
В саду затаилась угроза. Архше и сама услышала её — неясное лихорадочное ощущение, похожее на пульсацию крови в ушах.
Что могло угрожать Н’едр так близко от их дворца?
Только то, что не являлось ни Н’едр, ни человеком. Что-то чужеродное, неправильное. Чуждое.
Селамн знаком попросил всех оставаться на месте и зашагал вдоль реки, на ходу обнажая Сфалму.
Всё вокруг сливалось в сплошной непроглядный мрак. От Солнца в небесах осталось бледно-золотое кольцо. Архше различала только отблески волн и смутные пятна опавшей листвы на воде. Напрягая глаза, Память разглядела далеко впереди движущееся светлое пятно.
Человек?.. Здесь, в Тенётных Садах?
Архше заставила зрение привыкнуть к темноте.
Телесная форма у пришлого была человеческой. Остальное терялось в складках неопределённо-светлых одежд. Вместо лица — тень под капюшоном, из рукавов выглядывали открытые кисти рук. Опирался человек на тонкий посох, вырезанный не то из белой древесины, не то из бледного минерала.
Селамн остановился, когда его и чужака разделяло около десяти шагов. Они замерли, две тени в сумраке — отчётливая и размытая. Пришелец ткнул посохом себе под ноги и что-то сказал — донесся только грубый голос, но не слова.
— Кто это? — удивился Кларро.
Архше не ответила.
Она почти вспомнила то, что должно было произойти.
Селамн что-то негромко ответил чужаку, сделал несколько шагов, обходя его по кругу, и поднял нож, держа остриём к земле. Камень навершия налился иссиня-чёрным — Помрачение победило Ясность.
Мерила текла за спиной Селамна — обернись он и протяни руку, и коснулся бы волн.
Архше почувствовала усмешку человека: он этого и добивался. И нужное ему мгновение не упустил, отпуская на волю подготовленную загодя форму магии.
Кто-то научил его, как растерзать Теплынь и впустить Стужу. Вода для этого — кратчайший путь.
Время жалобно звякнуло сорванной струной.
Повеяло холодом.
Серебристый искрящийся вихрь тейнийской метелью взвился от земли и ударил Селамна в грудь. Потеряв равновесие, Беспутный оступился и рухнул в воду спиной вперёд. Сомкнувшись над его головой, река до самого дна разом замутилась, стала непроницаемо-чёрной. Только пятна листьев, яркие даже без Солнца, продолжали качаться на слабой её зыби.
Архше рванулась, но Нийа и Кларро вцепились в неё с двух сторон, удерживая на месте. Немощь дышала так, словно пыталась разрастись. Кларро сделался твёрже камня.
Река успокоилась, но дно наглухо скрылось под чернотой. Чуть дольше, чем навсегда — и чуть меньше, чем на вечность.
— Он… мёртв? — слабым голосом протянул Кларро. Его хватка на руке Архше вдруг ослабла.
Н’едр Память не сдвинулась с места, не сводя взгляда с Мерилы.
Человек в светлом плаще медленно обернулся.
И Тенётные Сады накрыла тьма.
Небо обрушилось на Землю.
Глава 1. На любого хитреца Земля сыщет подлеца
История порою похожа на круговорот: нарождаются и обращаются в прах народы и цивилизации, а человеческая натура, при всей её гибкости, неизменна, как и сама Земля. Идеалы из века в век остаются одними и теми же: по-прежнему существуют добро и зло; по-прежнему люди рождаются, живут, созерцают, формируются, болеют и умирают.
И по-прежнему стаптывают обувь на Паутине Земных Путей, изнуряя себя поисками смысла бытия.
Тирефтис, кряхтя, преодолел последний крутой подъём на вершину холма, опёрся на посох и перевёл дух. Порыв ледяного ветра невозбранно забрался под одежду беглеца, истрепавшуюся за полтора месяца бродяжничества. Одряхлевшее ей под стать тело затряслось мелкой дрожью, пальцы свело судорогой.
Цепляясь за палку и переступая с ноги на ногу, Тирефтис с горечью отметил, что башмаки скоро попросят каши. Можно, конечно, заставить их вспомнить, что они некогда были новыми и крепкими, но, как ни старайся, однажды Время возьмет своё.
Это значило, что если Тирефтис и его ученики желают сберечь здоровье — и телесное, и умственное, — им придётся приблизиться к человеческому жилью и как-то раздобыть всё необходимое для дальнейшего странствия.
Взгляд алых глаз пожилого мага поднялся от обуви к открывающемуся виду на Нимийскую долину.
За время своего существования Нимия успела побывать и кусочком сфаирских территорий, и крохотным самостоятельным государством, и на пороге своего третьего тысячелетия доросла до звания провинции Величайшей Римперии. Единственное, что годы и события оставили незыблемым, так это столицу Нимии, город Инон.
В тёмное время суток он ослеплял красотой — кораллово-красные дома, выращенные магией, пылали раскалёнными углями на фоне чёрной бесснежной зимы Талого Берега. Яркости им добавляла и Ноймина Феерия — сияющее кружево магического бездымного огня, чьи узелки затягивались на шпилях самых высоких зданий. Центровой узел — прославленная Башня Просветления — переливался искристыми рубиновыми всполохами.
Нет ничего прекраснее света. Потому последователи богини Ноймы, главной покровительницы Римперии, и избрали своим атрибутом огонь. Не то, что служители Хоранны-Памяти, поклоняющиеся камню, бумаге и пыли.
Тирефтис Бел-Хорь, Хораннит, был одним из тех, кого именовали Обесцвеченными — ему не посчастливилось появиться на свет альбиносом, и его родители, страшась суеверий, отдали сына жрецам Двенадцати. Так Тирефтис попал в монастырь Нимитту-Ари, где проявил способности к магии, обучился и смог дожить до склона лет. Подобное сложно назвать невезением, — учитывая сложившиеся обстоятельства, — но с каждым годом в Римперии и смежных странах отношение к магии неуклонно менялось, благодаря всё тем же жрецам и их пособникам — Просветителям. Дошло до того, что магию стали считать искусством, возведённым в противоестественный идеал. Любая неправильность, необычность и даже просто наличие выраженного таланта привлекали пристальный взор Просветителей. Они стремились изучить природу магии, чтобы взять её под контроль; заведомая глупость.
Последнее десятилетие Римперия предоставляла каждому признанному магу довольно-таки скудный выбор — служение на благо науки и римператора или же, как в случае Тирефтиса, пожизненное заключение в одном из монастырей без права создать семью.
Не все желали с этим мириться и пытались силой добыть себе свободу. Тем самым глупцы обрекали себя на смерть в качестве подопытных крыс — единожды провинившихся не щадили.
Несколько недель назад Бел-Хорю улыбнулась удача: бежать с острова, где располагался монастырь Нимитта-Ари, решили трое юных послушников, и им понадобилась помощь магии. Их наставник спонтанно воспользовался возникшей возможностью. Выбрав ночь, они вчетвером украли кое-какие припасы, наскоро соорудили плот из загодя припрятанных брёвнышек и отдали себя на волю волн. И только когда ноги беглецов увязли во влажном песке Талого Берега, Тирефтис осознал, что произошло.
Под закат жизни он обрёл ту самую свободу, которой многие из Обесцвеченных едва осмеливались грезить.
Отправиться каждый своим путем никто из беглецов не поспешил. Причиной тому стала их приметная внешность, вынудившая избегать людных мест и торных дорог. Пропитание пришлось добывать в Перепутанном лесу и в основном с помощью магии, поскольку охотиться никто не умел, а съедобные растения в это время года попадались в ничтожных количествах (грибов и вовсе не было). К тому времени, как беглые Хоранниты достигли Инона, они успели изрядно отощать и обноситься. Диво ещё, что не остудились.
Со стороны их легко было принять за отца и сыновей — все четверо были беловолосы, белокожи, с кроваво-красными глазами. Сейчас сопливые мальчишки сгрудились возле Тирефтиса и, разинув рты, любовались городом.
С высоты Инон своей вытянутой формой напоминал рыбу, запутавшуюся в золотых сетях; по равнине тянулись длинные «шипы» дорог, темнели широко раскинувшиеся «плавники»-поля. Сейчас земля отдыхала, хотя кое-где её уже распахали, подготовив к высадке ранних культур.
Сгущающиеся сумерки скрадывали очертания и краски всего, что не светилось само по себе. У Тирефтиса промелькнула мысль, что можно было бы рискнуть и пробраться к фермам, чтобы попросить еды и тёплого приюта — хотя бы на несколько часов…
Но за ослепительным великолепием Феерии старый маг видел то, чего ещё не осознавали его ученики.
Храм Двенадцати и Башня Просветления.
Просветители занимались тем, что кропотливо собирали знания и просвещали всех окружающих, иногда и принудительно, вкладывая в податливые умы только то, что считали нужным. Внушать они умели как никто. Хоранниты вызывали у них особенную… привязанность, однако и последователями иных божеств Просветители не брезговали. Жрецы римперского пантеона Двенадцати охотно предоставляли материалы для опытов, избавляясь от докук и бунтарей. За три дня до побега Тирефтиса в Нимитту-Ари явилась делегация Просветителей за очередной партией подопытных, и Бел-Хорь только чудом избежал внимания. Он предчувствовал, что в следующий раз удача отвернётся от него.
И что теперь делать с нечаянно обретённой свободой, совершенно не представлял.
В том, что судьба привела мага туда, откуда он стремился держаться подальше, усматривалась злая ирония.
— Есть хочется, — протянул Инсеттэ. Старший из учеников — и единственный в своём поколении в Нимитте-Ари, кто смог прикоснуться к Времени. — Может быть, сойдём вниз, пока горят огни? Боги благосклонны к странникам. Приезжие жрецы говорили, что храм Двенадцати в Иноне — самый большой и щедрый из всех.
— Щедрость не для таких, как мы, — устало ответил Тирефтис. — Мы заслуживаем либо жалости, либо снисхождения.
Было уже довольно темно, но он заметил, что мальчишки дружно сморщили носы.
— Вы, наставник, хоть и умеете магичить, но ваша голова забита старческой плесенью. Страницы «Озаренья Земли» засохли, — высокомерно заявил Инсеттэ. — Их давно следовало сжечь. Уже настало другое Время, и в силу вступили другие законы.
Назревал бунт. Уже давно назревал, ещё с самых первых дней странствий.
— Обесцвеченных они не касаются. Если Просветители наметили себе жертву, ни перед чем не остановятся, чтобы её заполучить.
— Старушечьи страшилки! — перебил Тирефтиса самый младший ученик.
Почуяли обоюдную поддержку, щенки, раз взялись тявкать на матёрого пса.
— Если вы так уверены, что вас ожидает благополучие, город перед вами, — Тирефтис сделал приглашающий жест. — Вам остаётся только спуститься с холма и постучать в ворота. Вас примут с распростёртыми объятиями.
— А что же вы, наставник? — не из вежливости или доброты, а скорее по привычке спросил младший уже не-послушник.
— А я продолжу зарастать плесенью.
— Нет уж, не выйдет, — с угрозой заявил Инсеттэ, протянул руку и схватил палку Тирефтиса. — Вы наш наставник, так и оставайтесь им до конца. Вы нас поведёте. Проверим, кто из нас прав.
— Выходит, ты не так уж уверен в собственной правоте, — заметил Тирефтис.
Инсеттэ рывком отобрал у него посох и замахнулся. Древко не коснулось старого мага, но на небритой впалой щеке вздулся рубец от удара.
Ничто не бьёт больнее Памяти.
Бел-Хорь, крепко сжав губы, не проронил ни слова.
— Наступила новая, наша правда, старик. И мы идём в город. Ты идёшь с нами, — сказал Инсеттэ, наслаждаясь властью.
Тирефтис слишком устал и только поэтому беспрекословно подчинился самонадеянному мальчишке.
Идти, даже по ровной дороге, пришлось всю ночь; к Инону беглецы подошли уже под утро. Наставник держался на силе воли, его ученики — на сладостном предвкушении тепла и отдыха; под конец, разгорячённые ходьбой, они принялись обмениваться предположениями насчёт того, что им доведётся есть и где ночевать. Тирефтис воздержался от вмешательства в разговор, хотя Инсеттэ поглядывал с насмешкой, только и ожидая повода ткнуть старика его же посохом.
Вблизи город казался уже не таким прекрасным и внушительным — громады зданий, громоздившиеся угловатыми глыбами на фоне предрассветного неба, заслоняли сияние Нойминой Феерии и дробили его на резко очерченные багровые полосы, похожие на окровавленные клинки. Крепостная стена не позволяла Инону разрастаться вширь, и в последние десятилетия он рос вверх, приращивая магией всё новые и новые этажи.
«Скоро и Башню Просветления заслонят, — подумал Тирефтис. — Или её заново над всеми вознесут».
Стражи ворот, как он и ожидал, задержали его и бывших послушников — поначалу за бродяжничество, а как следует рассмотрев вызвали жреца Двенадцати.
