Полки здесь были сплошь забиты множеством костяных и металлических пластинок — книги, которым не был страшен всепожирающий свет.
Вторую половину комнаты занимало большое причудливое устройство, формой напоминающее не то лодку, не то птицу: молочно-белый продолговатый корпус, длинный, изогнутый кверху нос, на нём — направляющий механизм-«голова» с хрустальными «глазами»-фонариками, изящная серебристая сеть — защита от погоды, ажурный руль и три пары огромных крыльев, полупрозрачных, как прихваченное инеем стекло. Четыре крыла смыкались над узкой кабиной, как лепестки в закрытом бутоне, а два, опущенные к полу, играли роль сходней. В крыше над устройством было огромное окно, сейчас закрытое.
Крио знал, что это за штука: энафтер, воздушная лодка, магическое приспособление для полётов, изобретённое после Войны Красного Льда. Правда, в монастыре Айатан-Ари не было никого, кто умел им управлять. И даже будь поблизости такой умелец, у него ничего бы не получилось — этот энафтер был повреждён, а мастера, который мог бы его починить, пришлось бы искать с другой стороны Мира.
Арнеадаль повела Крио налево, в часть помещения, отведенную для занятий.
В кресле, под лампой на высокой ноге, сложив узловатые руки на коленях, сидел наставник Раук, самый старый обитатель Айатан-Ари. Сухонький старичок с бельмами глаз на крохотном, как детский кулачок, лице. Над оттопыренными ушами светился пух остатков волос.
За полный год проживания в монастыре Крио видел наставника Раука лишь трижды — в силу возраста тот почти не покидал своих покоев на верхнем этаже Тёплой башни. Среди послушников о старце ходили выдумки, одна несусветнее другой: и кровью-то он по ночам подпитывается, и говорит только пророческими словесами, и на чердаке над лазаретом ритуалы воззвания чуждовищ проводит… Крио же, впервые встретившись с наставником лицом к лицу, решил, что тот выглядит чересчур дряхлым даже для просто существования, не то что для сотворения ужасов.
— Мальчик здесь, наставник, — громко сказала Арнеадаль и повернулась к Крио. — Сегодня ты неотлучно будешь пребывать подле наставника Раука и записывать всё, что он скажет. Не упусти ничего, особенно если он упомянет девочку. На этом столе найдёшь всё, что может тебе понадобиться.
И она с удивительной для своих лет прытью удалилась. Крио услышал, как внизу тяжело хлопнула дверь и прошуршал потревоженный воздух, после чего в библиотеке повисла давящая тишина.
Мальчик робко подошел к столу, придвинул к себе плоский ящичек с письменным прибором и вздрогнул от неожиданности: Раук громко прочистил горло.
— Убери палочку, малыш, — проскрипел старик, моргая с неприятной медлительностью; белые ресницы и пышные белые брови вздрагивали, как волоски одуванчиков на ветру. — Арнеадаль вообразила, что я, старый пень, стал прорехой во Времени, и каждое моё слово теперь отяжелело. Старческое брюзжание, хвала Хоранне, не сбывается.
— Что же мне делать? — растерянно спросил Крио.
— Садись ближе и расскажи о том, что деется там, снаружи, — Раук со скрежетом кашлянул. — Разум у меня пока что ясный, а глаза обманывают, видят сплошь молоко. Как там Эхо?
— Эхо? — удивился Крио.
— Она моя последняя ученица. Осмелюсь заявить — самая способная на моей памяти, при всей её… кхм…
— Пустоголовости? — ляпнул мальчик.
Старик хихикнул.
— Значит, она так и не научилась читать, м-м-м? И, конечно же, поэтому никто не позволит ей учить послушников и носить ожерелье наставницы. Не обманись. Какой бы хрупкой и наивной ни казалась эта девочка, силы в ней хватит на весь Айатан-Ари и ещё останется. Только она слишком наивна, чтобы творить что-то подобное. Чем она занята теперь?
— Она помогает наставникам и присматривает за теплицами, — сказал Крио.
— О, растить всегда было любимым её делом, — старый наставник пришёл в благодушное настроение. — А теперь её заботам наверняка поручат и эту кроху. Арнеадаль переполошилась так, будто в монастырь явилась сама Хоранна…
Девочка сидела на алтаре, поджав под себя ноги и закутавшись в одеяло, и большими серебристо-серыми глазами наблюдала за суетой вокруг.
И обращаться к девочке было бессмысленно.
Её называли коротким отточенным словом Летта — именно так звучала Зыбь Памяти вокруг неё. Имя произносили чужие голоса — и никогда её собственный; произносили — но в пустоту, которая окутывала маленькую голову подобно огромному плотному кокону, не позволяя ни единому звуку просочиться внутрь. Девочка запоминала лишь то, что видела и испытывала. Ничьи попытки дозваться до неё ни к чему не привели: слова, жесты, рисунки, ароматы, пламя, — ничто не вызывало отклика; Летта всё так же глядела — безучастно на наставниц и с любопытством на послушницу.
— Ильмар сказал, что она всегда была тихой, даже при рождении не издала ни звука, — сказала Изальфи, гася ароматические свечи. — А Обесцветилась три дня тому назад.
— Это случилось в единый миг, и, стало быть, она прикоснулась ко Времени, — проговорила старшая наставница и открыла книгу. — Помнишь, что говорится в «Озаренье Земли»? «…Хроника не появляется раньше начала — и до Рождения Память земная молчала, Стужа не знала ни крови, ни цвета, ни света, не отличала протяжную зиму от лета…». Обесцвечены существа лишь по двум причинам, ведь все мы изначально были такими — белыми, бесцветными, бескровными… — её голос снизился до шёпота, шелестящего в такт перелистываемым страницам. — Эхо, попробуй заглянуть глубже. Нужно понять, что послужило причиной и как девочка, будучи такой маленькой, да и глухонемой, смогла… сделать то, что сделала. Также следует выяснить, есть ли у неё способности к магии, что весьма вероятно — Память увечных крепчает, как бы возмещая им телесную утрату. А ты пиши, Изальфи.
Младшая наставница взяла грифель и чистый лист бумаги и села на скамью.
Эхо, после краткого сомнения, накрыла своей ладонью крохотную холодную ладошку. Летта улыбнулась печальной, странно чуждой детскому личику улыбкой и наклонила голову, как бы приглашая послушницу напрямую прочесть её мысли.
Хотя можно ли читать мысли того, кто в силу возраста не знает буквенных знаков, а в силу рождения — звуков?
Арнеадаль явно опасалась затрагивать разум, заведомо пребывающий в безмолвии, а Изальфи не умела прикасаться к Зыби Памяти. Так что не было ничего удивительного в том, что это дело старшая наставница преспокойно переложила на «пустую» голову.
Эхо не была сумасшедшей, увечной или дурочкой, но с самого её появления в монастыре Арнеадаль по неизвестной причине запретила обучать девочку буквам. С тех пор истекло много лет, и любые попытки подросшей Эхо самостоятельно научиться читать безжалостно обрывались: наставники бдительно следили за послушницей, не позволяя ей наблюдать за другими во время чтения и запоминать, остальных детей строго наказывали за помощь ей. Со временем начались насмешки; то самое прозвание «пустоголовая», с лёгкого слога Арнеадаль, намертво прицепилось к девушке. Не из злобы или зависти к её магическим способностям, — то была всего лишь утверждённая правда.
Тем удивительнее, что при этом Эхо стала одной из самых сведущих магов-Хораннитов Айатан-Ари.
Она осторожно провела ладонью по пушистым белоснежным волосам Летты.
К Зыби Памяти можно прикоснуться и издалека, но чем ближе к искомому источнику восприятия, — например, к голове, — тем явственнее воспоминание.
Малышка накопила за краткое существование немного: повторяющиеся образы родного дома, лица Ильмара и его жены — особенно яркие в детском разуме, немногочисленные сокровища — игрушки, пуговицы, бусинки, ракушки, гладкие камешки, тростниковая дудочка. Просыпающееся чувство голода, мельком — мысль о молоке. Ожидаемая же тишина полной не была, наполненная мягким шорохом дыхания и упругим биением сердца. И тонко-тонко, на самой грани восприятия, Эхо ощутила напевный звон, словно в голове Летты гулял непрерывный отзвук медного колокола.
Об Обесцвечивании — ничего, телесно девочка не прочувствовала изменений в себе; могло статься, оно произошло само собой, независимо от каких-либо событий, во сне, и затронуло только внешний облик.
Летта просияла, как будто поделилась давно терзавшим её секретом, и Эхо невольно улыбнулась ей в ответ.
— Что ты узнала? — поторопила Арнеадаль.
— Не знаю… — с сомнением протянула Эхо. — Должно ли так быть? — она отняла ладонь со лба Летты и коснулась руки старшей наставницы, передавая ей «услышанное». — Из необычного только, наверное, это…
— Что? — заволновалась Изальфи. — Что мне записывать?
Арнеадаль отмахнулась от неё как от надоедливого насекомого.
— Ничего необычного! Чего ты ожидала услышать в голове ещё более пустой, чем твоя? Мысли, пусть и в разных формах, имеются у каждого, даже у последнего земного червя! А у нас здесь всего лишь Обесцвеченная, у которой… — она вдруг замерла, не договорив.
— Госпожа? — тихо спросила Эхо.
Старшая наставница закрыла книгу, приблизилась к девочке, кончиками сухих узловатых пальцев коснулась её висков… и почти мгновенно отдернула руки. На лице Арнеадаль проступил благоговейный ужас.
— Первородная Тьма… Хоранна… — чуть слышно прошептала она, глядя на улыбающуюся Летту.
Изальфи уронила грифель.
— Хоранна?! — закричала она. — Эта малютка — воплощённая Память? Как это возможно?!
— Если бы ты могла коснуться магией, ты бы поняла! — Арнеадаль резко возвысила голос.
Младшая наставница обиженно прикусила губу.
— А как это поняли вы? — спросила Эхо. — Первой прикоснулась я. Да, восприятие Летты необычно, но она сама по себе Мир воспринимает иначе. Странно ожидать от неё того же, что и от всех.
Арнеадаль холодно посмотрела на послушницу, однако же снизошла до ответа:
— Во-первых, девочка, очевидно, предрасположена к магии. Во-вторых, обстоятельства рождения указывают на необычность судьбы. В-третьих, согласно «Озаренью Земли» каждый из Н’едр наделён особенностью облика. У Хоранны всегда Обесцвеченность и серые глаза…
— Всё то же самое относится и к Изенжи, например, — спокойно заметила Эхо. — И половине послушников. И даже к некоторым наставникам.
— И наш монастырь — не единственное обиталище альбиносов на Большой Земле! — почувствовав поддержку, поддержала Изальфи.
— О? Вы сомневаетесь?.. — тон Арнеадаль вдруг стал ласковым. Так она часто говорила с Крио — как с несмышлёнышем.
— Да, сомневаемся, госпожа, — твёрдо сказала Эхо.
Старшая наставница несколько мгновений пристально смотрела на неё. Послушница не отводила взгляда.
— Что ж, не стану вас заверять. Вы сами вскоре убедитесь в моей правоте, — сухо проговорила Арнеадаль, забрала книгу с подставки и направилась к выходу из часовни, бросив через плечо: — Эхо, поручаю девочку твоим заботам. Её нужно искупать, переодеть, накормить… всё как обычно, ты знаешь.
Девушка помогла Летте спуститься на пол. Одеяло волочилось следом; под ним у девочки было серое латаное-перелатанное платьице.
— А разве мы не дадим ей новое имя? — поспешно окликнула старшую наставницу Изальфи.
Арнеадаль взялась за ручку двери и оглянулась.
— В новом имени для неё нет никакого смысла. Жаль, что ты этого не поняла сама.
Поскрипывало перо, оставляя на бумаге чёрный витиеватый след.
Сквозняк пакостливо пробовал затушить свечу, но огонёк с упорством выпрямлялся во весь свой сияющий рост. Неровный, вздрагивающий свет порождал в углах комнаты множество теней. Можно было бы зажечь ещё несколько свечей или даже стеклянный светильник, изобретение служителей Ноймы, но Калаид Акроатис больше доверял открытому огню — при всей своей зловредности, сквозняк служил предупреждением. Каждый воин Велонны с первых дней службы точно знал: если подвижный воздух Талого Берега замер — приближаются бедствия.
Магия. Всегда и всему первопричиной являлась клятая магия. В глубокой древности люди ввязались в войны божеств, понесли при этом тяжкие потери, едва оправились, но до сих пор разбирались с последствиями. Почему так сложилось — даже Просветители не могли дать осмысленный ответ, не говоря уж о «всезнающих» богословах.
Калаид дописал заметку сегодняшнего дня и мельком глянул в окно — убедиться, что ничто не изменилось и написанное останется правдой хотя бы до завершения суток.
Янтарная луна налилась формой точного круга, и пристыженные клокастые облака ретировались за горизонт, не смея соперничать с повелительницей ночных небес.
Ясная погода в это время года не радовала: вместе с нею приходила Стужа. Если не принимать должные меры, холодный воздух комом смёрзнется в лёгких, превращая живых людей в изворотливых, лживых и вечно голодных куирпов — остуженные тела, занятые чуждыми душами.
Как второй сын томл-иллийского аристократа, Калаид унаследовал отцовскую клятву верности римператору, но, рождённый в мирное время, оказался предоставлен сам себе.
С юности увлекаясь историей и мироустройством, он получил образование в Башне Просветления. Проявив интерес к магическому искусству, освоить его Калаид всё же не сумел, но разочарование быстро иссякло — особенно после того, как он собственными глазами насмотрелся на проявления магии. Его познания и умения были отмечены менторами, и, достигнув совершеннолетия, этр Акроатис был назначен командиром Велонны, крепости в форме полумесяца, возведённой на утёсах у Спокойного океана. Громкое звание с жалкой щепоткой привилегий, горстка людей и разверстый проход в Стужу — гигантский каменный колодец, тёмная вода в котором, бесконечно вихрясь, упрямо не поддавалась ни силам природы, ни магии, зато по ночам и во время Слепого Солнца исторгала всяческих чуждовищ. Она же поглощала всё, что неосторожно подбиралось слишком близко. Какими только эпитетами не награждали её — Проклятая Утопь, Чёрная Дыра, Стужный Гнойник…
Близость к океану приумножала её опасность, поэтому закрыть колодец и преградить путь Стуже и её порождениям было невозможно. Оставалось только оградить солнцепротивное место и беспрестанно нести стражу.
Калаид, многие годы бьющийся над разгадкой этой странности, считал её своим личным проклятием, от которого следовало избавиться. И накрепко был убеждён, что Дейо, его единственный сын и наследник, не должен был даже краем глаза увидеть извращенную мерзость магии. Довольно с мальчика и того, что его мать — Верховная Жрица Двенадцати, и воспитанием занимается именно она.
Но и ей следовало бы сознавать, что всей зримой покорности Дейо упрям как его отец и мать вместе взятые. В спокойной воде рыба зубаста.
Тени вновь встрепенулись в углах.
Коротко стукнуло в дверь, и в комнату робко заглянул Эмрио.
— Этр Акроатис, прибыл энафтер из Инона. Вам письмо.
Калаид принял из рук молодого воина два запечатанных свитка и небольшой ларец тёмного дерева, покрытый лаком. Одно письмо было римператорским приказом, надпись на втором гласила:
Командиру римперского гарнизона Велонна, этру Калаиду Акроатису (доставить со всей возможной срочностью!).
От Хранителя Синей Печати, римператорского советника пятой ступени Литтауза Саммервэра.
Составлено четвёртого числа второго месяца, по Арифмии — в год Кларро-Дрожи и Асзилии-Твердыни.
Письмам исполнилось три полных дня. Немалый срок для приказов и срочных новостей.
Вторую половину комнаты занимало большое причудливое устройство, формой напоминающее не то лодку, не то птицу: молочно-белый продолговатый корпус, длинный, изогнутый кверху нос, на нём — направляющий механизм-«голова» с хрустальными «глазами»-фонариками, изящная серебристая сеть — защита от погоды, ажурный руль и три пары огромных крыльев, полупрозрачных, как прихваченное инеем стекло. Четыре крыла смыкались над узкой кабиной, как лепестки в закрытом бутоне, а два, опущенные к полу, играли роль сходней. В крыше над устройством было огромное окно, сейчас закрытое.
Крио знал, что это за штука: энафтер, воздушная лодка, магическое приспособление для полётов, изобретённое после Войны Красного Льда. Правда, в монастыре Айатан-Ари не было никого, кто умел им управлять. И даже будь поблизости такой умелец, у него ничего бы не получилось — этот энафтер был повреждён, а мастера, который мог бы его починить, пришлось бы искать с другой стороны Мира.
Арнеадаль повела Крио налево, в часть помещения, отведенную для занятий.
В кресле, под лампой на высокой ноге, сложив узловатые руки на коленях, сидел наставник Раук, самый старый обитатель Айатан-Ари. Сухонький старичок с бельмами глаз на крохотном, как детский кулачок, лице. Над оттопыренными ушами светился пух остатков волос.
За полный год проживания в монастыре Крио видел наставника Раука лишь трижды — в силу возраста тот почти не покидал своих покоев на верхнем этаже Тёплой башни. Среди послушников о старце ходили выдумки, одна несусветнее другой: и кровью-то он по ночам подпитывается, и говорит только пророческими словесами, и на чердаке над лазаретом ритуалы воззвания чуждовищ проводит… Крио же, впервые встретившись с наставником лицом к лицу, решил, что тот выглядит чересчур дряхлым даже для просто существования, не то что для сотворения ужасов.
— Мальчик здесь, наставник, — громко сказала Арнеадаль и повернулась к Крио. — Сегодня ты неотлучно будешь пребывать подле наставника Раука и записывать всё, что он скажет. Не упусти ничего, особенно если он упомянет девочку. На этом столе найдёшь всё, что может тебе понадобиться.
И она с удивительной для своих лет прытью удалилась. Крио услышал, как внизу тяжело хлопнула дверь и прошуршал потревоженный воздух, после чего в библиотеке повисла давящая тишина.
Мальчик робко подошел к столу, придвинул к себе плоский ящичек с письменным прибором и вздрогнул от неожиданности: Раук громко прочистил горло.
— Убери палочку, малыш, — проскрипел старик, моргая с неприятной медлительностью; белые ресницы и пышные белые брови вздрагивали, как волоски одуванчиков на ветру. — Арнеадаль вообразила, что я, старый пень, стал прорехой во Времени, и каждое моё слово теперь отяжелело. Старческое брюзжание, хвала Хоранне, не сбывается.
— Что же мне делать? — растерянно спросил Крио.
— Садись ближе и расскажи о том, что деется там, снаружи, — Раук со скрежетом кашлянул. — Разум у меня пока что ясный, а глаза обманывают, видят сплошь молоко. Как там Эхо?
— Эхо? — удивился Крио.
— Она моя последняя ученица. Осмелюсь заявить — самая способная на моей памяти, при всей её… кхм…
— Пустоголовости? — ляпнул мальчик.
Старик хихикнул.
— Значит, она так и не научилась читать, м-м-м? И, конечно же, поэтому никто не позволит ей учить послушников и носить ожерелье наставницы. Не обманись. Какой бы хрупкой и наивной ни казалась эта девочка, силы в ней хватит на весь Айатан-Ари и ещё останется. Только она слишком наивна, чтобы творить что-то подобное. Чем она занята теперь?
— Она помогает наставникам и присматривает за теплицами, — сказал Крио.
— О, растить всегда было любимым её делом, — старый наставник пришёл в благодушное настроение. — А теперь её заботам наверняка поручат и эту кроху. Арнеадаль переполошилась так, будто в монастырь явилась сама Хоранна…
Девочка сидела на алтаре, поджав под себя ноги и закутавшись в одеяло, и большими серебристо-серыми глазами наблюдала за суетой вокруг.
И обращаться к девочке было бессмысленно.
Её называли коротким отточенным словом Летта — именно так звучала Зыбь Памяти вокруг неё. Имя произносили чужие голоса — и никогда её собственный; произносили — но в пустоту, которая окутывала маленькую голову подобно огромному плотному кокону, не позволяя ни единому звуку просочиться внутрь. Девочка запоминала лишь то, что видела и испытывала. Ничьи попытки дозваться до неё ни к чему не привели: слова, жесты, рисунки, ароматы, пламя, — ничто не вызывало отклика; Летта всё так же глядела — безучастно на наставниц и с любопытством на послушницу.
— Ильмар сказал, что она всегда была тихой, даже при рождении не издала ни звука, — сказала Изальфи, гася ароматические свечи. — А Обесцветилась три дня тому назад.
— Это случилось в единый миг, и, стало быть, она прикоснулась ко Времени, — проговорила старшая наставница и открыла книгу. — Помнишь, что говорится в «Озаренье Земли»? «…Хроника не появляется раньше начала — и до Рождения Память земная молчала, Стужа не знала ни крови, ни цвета, ни света, не отличала протяжную зиму от лета…». Обесцвечены существа лишь по двум причинам, ведь все мы изначально были такими — белыми, бесцветными, бескровными… — её голос снизился до шёпота, шелестящего в такт перелистываемым страницам. — Эхо, попробуй заглянуть глубже. Нужно понять, что послужило причиной и как девочка, будучи такой маленькой, да и глухонемой, смогла… сделать то, что сделала. Также следует выяснить, есть ли у неё способности к магии, что весьма вероятно — Память увечных крепчает, как бы возмещая им телесную утрату. А ты пиши, Изальфи.
Младшая наставница взяла грифель и чистый лист бумаги и села на скамью.
Эхо, после краткого сомнения, накрыла своей ладонью крохотную холодную ладошку. Летта улыбнулась печальной, странно чуждой детскому личику улыбкой и наклонила голову, как бы приглашая послушницу напрямую прочесть её мысли.
Хотя можно ли читать мысли того, кто в силу возраста не знает буквенных знаков, а в силу рождения — звуков?
Арнеадаль явно опасалась затрагивать разум, заведомо пребывающий в безмолвии, а Изальфи не умела прикасаться к Зыби Памяти. Так что не было ничего удивительного в том, что это дело старшая наставница преспокойно переложила на «пустую» голову.
Эхо не была сумасшедшей, увечной или дурочкой, но с самого её появления в монастыре Арнеадаль по неизвестной причине запретила обучать девочку буквам. С тех пор истекло много лет, и любые попытки подросшей Эхо самостоятельно научиться читать безжалостно обрывались: наставники бдительно следили за послушницей, не позволяя ей наблюдать за другими во время чтения и запоминать, остальных детей строго наказывали за помощь ей. Со временем начались насмешки; то самое прозвание «пустоголовая», с лёгкого слога Арнеадаль, намертво прицепилось к девушке. Не из злобы или зависти к её магическим способностям, — то была всего лишь утверждённая правда.
Тем удивительнее, что при этом Эхо стала одной из самых сведущих магов-Хораннитов Айатан-Ари.
Она осторожно провела ладонью по пушистым белоснежным волосам Летты.
К Зыби Памяти можно прикоснуться и издалека, но чем ближе к искомому источнику восприятия, — например, к голове, — тем явственнее воспоминание.
Малышка накопила за краткое существование немного: повторяющиеся образы родного дома, лица Ильмара и его жены — особенно яркие в детском разуме, немногочисленные сокровища — игрушки, пуговицы, бусинки, ракушки, гладкие камешки, тростниковая дудочка. Просыпающееся чувство голода, мельком — мысль о молоке. Ожидаемая же тишина полной не была, наполненная мягким шорохом дыхания и упругим биением сердца. И тонко-тонко, на самой грани восприятия, Эхо ощутила напевный звон, словно в голове Летты гулял непрерывный отзвук медного колокола.
Об Обесцвечивании — ничего, телесно девочка не прочувствовала изменений в себе; могло статься, оно произошло само собой, независимо от каких-либо событий, во сне, и затронуло только внешний облик.
Летта просияла, как будто поделилась давно терзавшим её секретом, и Эхо невольно улыбнулась ей в ответ.
— Что ты узнала? — поторопила Арнеадаль.
— Не знаю… — с сомнением протянула Эхо. — Должно ли так быть? — она отняла ладонь со лба Летты и коснулась руки старшей наставницы, передавая ей «услышанное». — Из необычного только, наверное, это…
— Что? — заволновалась Изальфи. — Что мне записывать?
Арнеадаль отмахнулась от неё как от надоедливого насекомого.
— Ничего необычного! Чего ты ожидала услышать в голове ещё более пустой, чем твоя? Мысли, пусть и в разных формах, имеются у каждого, даже у последнего земного червя! А у нас здесь всего лишь Обесцвеченная, у которой… — она вдруг замерла, не договорив.
— Госпожа? — тихо спросила Эхо.
Старшая наставница закрыла книгу, приблизилась к девочке, кончиками сухих узловатых пальцев коснулась её висков… и почти мгновенно отдернула руки. На лице Арнеадаль проступил благоговейный ужас.
— Первородная Тьма… Хоранна… — чуть слышно прошептала она, глядя на улыбающуюся Летту.
Изальфи уронила грифель.
— Хоранна?! — закричала она. — Эта малютка — воплощённая Память? Как это возможно?!
— Если бы ты могла коснуться магией, ты бы поняла! — Арнеадаль резко возвысила голос.
Младшая наставница обиженно прикусила губу.
— А как это поняли вы? — спросила Эхо. — Первой прикоснулась я. Да, восприятие Летты необычно, но она сама по себе Мир воспринимает иначе. Странно ожидать от неё того же, что и от всех.
Арнеадаль холодно посмотрела на послушницу, однако же снизошла до ответа:
— Во-первых, девочка, очевидно, предрасположена к магии. Во-вторых, обстоятельства рождения указывают на необычность судьбы. В-третьих, согласно «Озаренью Земли» каждый из Н’едр наделён особенностью облика. У Хоранны всегда Обесцвеченность и серые глаза…
— Всё то же самое относится и к Изенжи, например, — спокойно заметила Эхо. — И половине послушников. И даже к некоторым наставникам.
— И наш монастырь — не единственное обиталище альбиносов на Большой Земле! — почувствовав поддержку, поддержала Изальфи.
— О? Вы сомневаетесь?.. — тон Арнеадаль вдруг стал ласковым. Так она часто говорила с Крио — как с несмышлёнышем.
— Да, сомневаемся, госпожа, — твёрдо сказала Эхо.
Старшая наставница несколько мгновений пристально смотрела на неё. Послушница не отводила взгляда.
— Что ж, не стану вас заверять. Вы сами вскоре убедитесь в моей правоте, — сухо проговорила Арнеадаль, забрала книгу с подставки и направилась к выходу из часовни, бросив через плечо: — Эхо, поручаю девочку твоим заботам. Её нужно искупать, переодеть, накормить… всё как обычно, ты знаешь.
Девушка помогла Летте спуститься на пол. Одеяло волочилось следом; под ним у девочки было серое латаное-перелатанное платьице.
— А разве мы не дадим ей новое имя? — поспешно окликнула старшую наставницу Изальфи.
Арнеадаль взялась за ручку двери и оглянулась.
— В новом имени для неё нет никакого смысла. Жаль, что ты этого не поняла сама.
Глава 5. Свеча и Голос
Поскрипывало перо, оставляя на бумаге чёрный витиеватый след.
Сквозняк пакостливо пробовал затушить свечу, но огонёк с упорством выпрямлялся во весь свой сияющий рост. Неровный, вздрагивающий свет порождал в углах комнаты множество теней. Можно было бы зажечь ещё несколько свечей или даже стеклянный светильник, изобретение служителей Ноймы, но Калаид Акроатис больше доверял открытому огню — при всей своей зловредности, сквозняк служил предупреждением. Каждый воин Велонны с первых дней службы точно знал: если подвижный воздух Талого Берега замер — приближаются бедствия.
Магия. Всегда и всему первопричиной являлась клятая магия. В глубокой древности люди ввязались в войны божеств, понесли при этом тяжкие потери, едва оправились, но до сих пор разбирались с последствиями. Почему так сложилось — даже Просветители не могли дать осмысленный ответ, не говоря уж о «всезнающих» богословах.
Калаид дописал заметку сегодняшнего дня и мельком глянул в окно — убедиться, что ничто не изменилось и написанное останется правдой хотя бы до завершения суток.
Янтарная луна налилась формой точного круга, и пристыженные клокастые облака ретировались за горизонт, не смея соперничать с повелительницей ночных небес.
Ясная погода в это время года не радовала: вместе с нею приходила Стужа. Если не принимать должные меры, холодный воздух комом смёрзнется в лёгких, превращая живых людей в изворотливых, лживых и вечно голодных куирпов — остуженные тела, занятые чуждыми душами.
Как второй сын томл-иллийского аристократа, Калаид унаследовал отцовскую клятву верности римператору, но, рождённый в мирное время, оказался предоставлен сам себе.
С юности увлекаясь историей и мироустройством, он получил образование в Башне Просветления. Проявив интерес к магическому искусству, освоить его Калаид всё же не сумел, но разочарование быстро иссякло — особенно после того, как он собственными глазами насмотрелся на проявления магии. Его познания и умения были отмечены менторами, и, достигнув совершеннолетия, этр Акроатис был назначен командиром Велонны, крепости в форме полумесяца, возведённой на утёсах у Спокойного океана. Громкое звание с жалкой щепоткой привилегий, горстка людей и разверстый проход в Стужу — гигантский каменный колодец, тёмная вода в котором, бесконечно вихрясь, упрямо не поддавалась ни силам природы, ни магии, зато по ночам и во время Слепого Солнца исторгала всяческих чуждовищ. Она же поглощала всё, что неосторожно подбиралось слишком близко. Какими только эпитетами не награждали её — Проклятая Утопь, Чёрная Дыра, Стужный Гнойник…
Близость к океану приумножала её опасность, поэтому закрыть колодец и преградить путь Стуже и её порождениям было невозможно. Оставалось только оградить солнцепротивное место и беспрестанно нести стражу.
Калаид, многие годы бьющийся над разгадкой этой странности, считал её своим личным проклятием, от которого следовало избавиться. И накрепко был убеждён, что Дейо, его единственный сын и наследник, не должен был даже краем глаза увидеть извращенную мерзость магии. Довольно с мальчика и того, что его мать — Верховная Жрица Двенадцати, и воспитанием занимается именно она.
Но и ей следовало бы сознавать, что всей зримой покорности Дейо упрям как его отец и мать вместе взятые. В спокойной воде рыба зубаста.
Тени вновь встрепенулись в углах.
Коротко стукнуло в дверь, и в комнату робко заглянул Эмрио.
— Этр Акроатис, прибыл энафтер из Инона. Вам письмо.
Калаид принял из рук молодого воина два запечатанных свитка и небольшой ларец тёмного дерева, покрытый лаком. Одно письмо было римператорским приказом, надпись на втором гласила:
Командиру римперского гарнизона Велонна, этру Калаиду Акроатису (доставить со всей возможной срочностью!).
От Хранителя Синей Печати, римператорского советника пятой ступени Литтауза Саммервэра.
Составлено четвёртого числа второго месяца, по Арифмии — в год Кларро-Дрожи и Асзилии-Твердыни.
Письмам исполнилось три полных дня. Немалый срок для приказов и срочных новостей.
