Он-то и распорядился незамедлительно «сопроводить» Хораннитов в подземелья Башни Просветления, называемые Темницей.
Кто в мирно спящем городе вступится за замёрзших побродяжек?
Инсеттэ, запоздало осознав правоту наставника, с проклятиями бросился бежать прочь, но от собственной слабости потерял равновесие и неловко упал на брусчатку дороги. Один из стражей, в три широких шага догнав его, равнодушно приложил мальчишку древком копья по голове. После этого остальные юные Хоранниты, боязливо ёжась, беспрекословно полезли в присланную за ними закрытую повозку, Тирефтис последовал за ними. Бессознательного Инсеттэ просто швырнули внутрь, им в ноги, как какой-то тюк; юноша так и не пришёл в себя, пока они ехали. На его неряшливо отросших белых волосах пронзительно ярко алела кровь.
Бел-Хорь знал: минуты краткого путешествия в повозке — последние, когда он видит своих учеников. Он точно знал, что отныне они останутся только в его памяти, и сделал для них единственное, что мог сделать напоследок — через последнее прикосновение к плечу преподнёс каждому драгоценный дар их богини.
Наставник до самого конца.
Башня Просветления — чёрная громада в семь этажей — угрожающе нависла над пленниками, когда они выбрались из повозки. Тирефтис позволил себе кривую усмешку. По справедливости считая себя самым старшим (и самым умным), вину за то, что их поймали, он полностью сознавал и нёс за неё ответственность — ему следовало заранее упредить возможность бунта. Но Время не умеет ходить в обратную сторону.
Просветители в красных одеждах, наглухо закрывающих всё тело, увели Хораннитов вниз по лестнице, каждого в отдельное помещение; Инсеттэ унесли, держа за руки и за ноги.
Одно немного утешило старого мага — в Темнице, невзирая на её расположение под землёй, воздух был сухим и тёплым. Просветители строго за этим следили: драгоценный «материал» для опытов терять не хотелось, как и нечаянно устроить под ногами рассадник кровожадных застуженных тварей.
Миновало несколько дней и ночей. Бел-Хорь не знал, сколько именно — он потерял счёт времени, да и в Темнице особо не отследишь движение небесных светил. Одинокая лампа, скорее раздражающая глаза, нежели разгоняющая мрак, вспыхивала на несколько часов; Тирефтис предполагал, что света ему дают в соответствии с течением дня. Жрецы Двенадцати приходили всего раз, в первые же часы пребывания Хораннитов в подземелье Башни, и посещение закончилось для старика долгим болезненным забытьём. Позднее даже с помощью магии он не смог вспомнить, о чём его расспрашивали; другой маг, не менее искусный, что-то сделал с его сознанием.
Единственной меркой истёкшего времени стала скудная, зато горячая пища; молчаливые Просветители (всякий раз разные) приносили её дважды в сутки, и Тирефтис насчитал девять её приёмов. Съедал он всё до крошки. Воды — предварительно подогретой — приносили ровно столько, чтобы хватило утолить жажду и умыться пригоршней-другой, ни капли больше. Отхожее место — небольшая, но глубокая дыра в полу — находилось здесь же, в углу каменного мешка, и сверху накрывалось деревянной крышкой на цепи, поэтому все эти дни Тирефтис не покидал своего узилища ни на шаг.
И всё-таки настал день, когда старого мага отвели высоко наверх.
Комната на шестом этаже Башни Просветления, куда привели Бел-Хоря (и оставили одного), предназначалась для отдыха — и усталых ног, и утомлённых глаз: мягкая мебель тёплых коричневых тонов, настоящий монхатский ковер — настолько пушистый, что ноги утопали в ворсе по щиколотку, огромное окно, дарующее великолепный вид на город, приглушённый золотистый свет ламп…
Хораннит с неохотой отвёл взгляд от окна. Снаружи снова был вечер.
Трудно было поверить, что восемью этажами ниже, далеко под ногами, находятся узилища, достойные отъявленных грешников. Хотя и эту комнату, судя по всему, тоже обустраивал человек, за что-то невзлюбивший Просветителей — не каждый настолько устанет, чтобы тащиться на этакую высоту ради удобного дивана. Разве что ради вида.
Тирефтис с лёгким разочарованием отметил, что в пределах видимости нет ничего, что сошло бы за какое-никакое оружие и что можно было бы стащить и легко спрятать в рукаве. Значит, единственным доступным мечом и одновременно щитом оставалась по-прежнему магия. Её не смогли бы отнять ни пыточные приспособления, ни снадобья Просветителей — только смерть.
Бел-Хорь опустился в объятия глубокого кресла, пачкая обивку бродяжеской и тюремной грязью; прижмурился, наслаждаясь удобством. Осторожно потянулся к Зыби Памяти.
Знание — тоже оружие. Порою даже более… острое.
Однако комната помнила слишком много бесполезной шелухи.
Усталость. Гул в натруженных ногах. Голову ведёт. Дыхания не хватает, горло пересохло. Проклятущие ступеньки, чтоб Дьял вывернул кишки тому, кто придумал дома выше деревьев!.. Жжение в глазах, словно под веки насыпали песку. Мимолётное восхищение видом из окна. Ничего не значащие сплетни: кто-то женится, у кого-то новое платье, пошитое у какой-то портнихи, купили коней, экипаж, проиграли большие деньги, потеряли колечко, в библиотеке женский чулок нашли, тра-ля-ля… Какой звонкий, щебечущий голосок…
Чуть слышно скрипнула дверь. Тирефтис приоткрыл глаза.
Ортано, важный человек среди Просветителей (и единственный, соизволивший представиться Тирефтису), выглядел таким усталым, словно сутками таскал кирпичи на стройке дамейанских столпов. А ведь по возрасту едва перешагнул половину века.
Бел-Хорь невольно подумал о том, что ему-то много больше лет.
И, с оглядкой на возраст, он так глупо попался этому «просвещённому» червю, хоть и был в этом не одинок.
Ортано бросил на пленника взгляд, исполненный гадливости, сел в кресло напротив, аккуратно расправил складки красной мантии.
— Не обольщайся, Хорёк. Ты здесь не потому, что никто не сумел тебя разговорить, — холодно произнёс он.
— Мне наплевать, — с напускным равнодушием отозвался Бел-Хорь, внутренне подбираясь.
Нарочно ли или нечаянно, Ортано сказал слишком много. Знание того, что никто не смог его разговорить, успокоило Тирефтиса, ведь оно означало, что другие Хоранниты не применяли к нему магию. Да и Просветители, что бы они ни искали в его голове, найти это не смогли. Маленькое злорадство, маленькая победа.
— Я так не думаю. Возможно, ты всё же ответишь на пару вопросов?
— Зависит от вопросов. И возможности давать ответы.
— Но прежде, чем спрашивать, я кое-что тебе расскажу, — Просветитель откинулся на спинку кресла, испытующе глядя на Тирефтиса. — Новости о твоём последнем ученике.
Разговорчивость Ортано настораживала. Бел-Хорь соображал быстро.
«Последнем ученике»… значит, из троих остался один, почти наверняка — Инсеттэ, но чутье подсказывало старику, что и этот тупица либо уже мёртв, либо на пороге смерти.
Пагуба проросла и возымела действие. Никчёмные, не способные к магии мальчишки умерли, не сумев с нею совладать. В живых остался только Тирефтис. Счесть ли, в таком случае, себя удачливым, старый маг не знал.
— Он мёртв, — проговорил Бел-Хорь.
— Да, — Ортано ничуть не удивился догадливости пленника. — Вчера поздним вечером он впал в состояние, похожее на боевое бешенство дамейан, и разгромил лабораторию. Ни снотворный газ, ни лекарство, ни молнии не подействовали. Единственное, что смогло его усмирить — Ноймин свет: безумец в припадке опрокинул на себя горючие масла, разбил лампы и вспыхнул ярче Солнца. То, что от него осталось, поместилось в амфоре.
— Огонь, — пробормотал Бел-Хорь. — В качестве дара нашей богине он выбрал огонь…
Он почти ощутил то тепло, которое дурак Инсеттэ, погружаясь в агонию, щедро отдал Теплыни.
— Дара? Богине? Следует ли расценивать то, что произошло с твоим другом, как символическое жертвоприношение? — спросил Ортано, барабаня тонкими холёными пальцами по подлокотнику кресла.
— Это была не жертва, а дар, — поправил Тирефтис.
— Хоранна требует жизни своих последователей? — Ортано не смог скрыть ужаса.
— Требует? Нет, — Бел-Хорь улыбнулся, снова расслабляясь. — Всё, что мы делаем для неё и во имя неё, делаем добровольно, без оглядки на золото, редкости, драгоценности, произведения искусства… все подобные подношения для Хоранны — ничто. Мусор. Всего лишь оттиск в земной Памяти. Мы же взываем к самим глубинам Времени, взамен жертвуем плотским существованием. Нет чести выше, чем стать частью Памяти и Теплыни. Мы счастливы преподнести богине все накопленные знания, ощущения, весь наш опыт… и два ярчайших мгновения, которые могут случиться с телом — рождение и смерть. Но наш юный крошечный разум не сохраняет ничего, связанного с первым появлением в Мире, и самым ценным даром Хоранне остается именно тот самый последний миг, последний вздох, последняя мысль…
И достаточно убедительная ложь тоже дорого стоит.
— Поэтому вы… убиваете себя? Ритуально? — Ортано не смог скрыть потрясение.
— Вы на диво догадливы, этр, — не удержался от укола Бел-Хорь. — Но существуют определённые условия для того, чтобы жертва не пропала впустую. Вам известно, что есть Теплынь? — Просветитель медленно кивнул. — Так вот: только она сдерживает Стужу, не давая ей поглотить Землю, а состоит она из воспоминаний ясного разума. Чем ярче воспоминание, тем крепче Теплынь, и самым ярким всегда является миг собственной кончины. Острая сталь, падение с высоты, недуги — слишком обыденные причины для телесной смерти, и мы скорее умираем от боли, чем от собственно ран, а боль затуманивает сознание. Изредка мы используем яды. Однако же лучшим даром Хоранне-Памяти считается слияние убийственных сил в одном теле. Особенная удача — если не удаётся определить, что именно остановило сердце. В награду за будущую жертву богиня дарует ещё живым своим последователям не только умение прикоснуться к Времени, но и способность вспомнить о Пагубе, — Тирефтис позволил усмешке коснуться губ. — Даже сейчас я могу это сделать…
Он умолк, наслаждаясь впечатлением, которое создала маленькая недосказанность; но и очевидная догадка была так же неутешительна для Ортано.
Пагуба — отрава Хоранны, болезнь, проращиваемая в теле Памятью. Может возникнуть сама по себе… или же быть намеренно пробуждённой.
Немногим это известно.
— Вот, значит, как Пагуба попадает к людям, через Лишённых Крови, — хрипло прошептал Просветитель и уставился на свои руки, словно выискивая на коже малейшие симптомы. — Стужа вовсе не при чём. Вы храните заразу в своих телах как яд во флаконе. И это вы притащили болезнь в Зги?
— Не я. Мои ныне мёртвые собратья из Нимитты-Ари, — ответил Бел-Хорь. — Монастырские не такие ханжи, какими хотят казаться, и порою исполняют последнюю волю Хоранны — чем больше агонии, тем лучше. Вы же понимаете, что может означать моя словоохотливость?
Ортано сжал подлокотники кресла так, что раздался скрип.
— Что бы она ни означала, не надейся выйти из океана пресным, Хорёк. Ты ответишь за все свои дела. Перед светом все равны.
Бел-Хорь в ответ только пожал плечами. Память о собственных нерастраченных возможностях грела ему душу, позволяя внешне сохранять безмятежность.
Переливчато прозвенели колокольчики механизма. Ортано поднялся, подошёл к стене и открыл маленькую неприметную дверцу. В отделанном металлом шкафу подъемника стоял тяжело нагруженный поднос.
Стараясь не смотреть в сторону Тирефтиса, Просветитель принялся накрывать на столик. Хрустальный кувшин с розовым напитком, издающим чуть слышное шипение. Множество блюдечек с фруктами и разноцветными сырами, полупрозрачные лепестки тонко нарезанного мяса на большом белом блюде, ещё пышущий жаром хлеб в плетёной корзинке, отдельно — вазочки с монхатским виноградом; гладкие, налитые соком ягоды были похожи на драгоценные камни.
Для пленников Башни Просветителей ни один римперец не стал бы так разоряться. Кто станет кормить подопытных мух, которым и так скоро подыхать?
Бел-Хорь, глядя на аппетитное изобилие, невольно сглотнул слюну — последний приём пищи у него был вчера и состоял из жидкой безвкусной кашицы и куска серого хлеба.
— Придётся потерпеть, Хорёк, — сухо сказал Ортано. — Мы ждём сегодня особую гостью.
Бел-Хорь мгновенно сделал выводы. Первый — гостья важная персона, раз ради неё на высоте устроили пиршество; второй — сам Тирефтис зачем-то понадобился, причём именно гостье, иначе бы его сюда не тащили прямиком из Темницы и не позволили бы угощаться; и третий — разговор будет долгим и сложным, на неприятную тему.
Гостья ментора Ортано появилась всего несколько минут спустя — впорхнула в комнату облаком холодного воздуха и аромата сирени. Высокая стройная женщина згисской крови, красивая, неопределённого возраста — гладкая кожа и отсутствие седины ещё ни о чем не говорили, зато чуть раскосые золотые глаза смотрели цепко, пристально — словно выискивали врагов.
— Я уже знаю, что произошло, — отрывисто сказала женщина, быстрым движением плеч сбросила прямо на пол накидку, отороченную серебристым мехом, и села на диван. Шелестящие синие юбки раскинулись по всему сиденью. — Как вы это допустили, благородные Просветители?
Бел-Хорь усмехнулся, наблюдая за Ортано — тот начал вертеться как насекомое на булавке.
— Этресса Дея…
— Мне известно собственное имя, этр Просветитель. Как и то, что в происшествии чудом не оказался замешан Дейо Акроатис — он разминулся с обезумевшим уродцем на несколько минут. Если бы с головы моего сына упал хоть волос, поверьте, Башня тут же прекратила бы своё никчёмное существование. Чем вы можете оправдаться?
Её голос, обманчиво негромкий, скользил каплей яда по клинку речи.
— Этру Просветителю нечем оправдываться. Да и незачем, — с удовольствием вмешался в разговор Бел-Хорь. — Всё случившееся, этресса, — дело рук Хораннитов.
— Они совершают самоубийства в честь своей богини, — поспешно добавил Ортано.
Изучающий взгляд золотых глаз смерил Тирефтиса от засаленной, неряшливо отросшей чёлки до обтрёпанного подола робы. Маг, ничуть не смущаясь, цапнул с ближайшего блюдечка белый ломтик сыра, свернул и отправил в рот.
Сыр оказался очень солёным.
Завершив осмотр, Дея наполнила бокал напитком, пригубила, слегка поморщилась.
— Никогда не понимала повальную любовь к этой кислятине. И Хораннитов Дьял поймёшь. Их головы наполнены точно таким же… — она подняла бокал, — …веществом. Сплошь жижа с пузырьками. Пустые мыслишки в потоке сумбура.
Бел-Хорь из интереса налил и себе «жижи с пузырьками». Попробовал. Холодная кисловатая жидкость уколола язык и нёбо сотнями крохотных иголочек, рот наполнился слюной, и Хораннит поспешил заесть странное питьё хлебом и мясом.
Ортано, явно возмущённый самоуправством пленника, всё же удержал своё мнение при себе, сказав взамен:
— Не знаю, чем были наполнены головы его учеников, но умереть они торопились.
— Они не могли иначе показать свою преданность богине, поскольку не были магами. Хоранна скоро и на меня заявит права, — проглотив прожёванное, произнёс Бел-Хорь. — Ей важна каждая жизнь, каждое вместилище, способное лелеять росток Пагубы. Болезнь для того и создана, чтобы отделить чистое семя от плевел.
Женщина издала странный звук, сразу перешедший в кашель.
Смейтесь, сколько пожелаете, этресса. Это не исправит вашей ограниченности.
Кто в мирно спящем городе вступится за замёрзших побродяжек?
Инсеттэ, запоздало осознав правоту наставника, с проклятиями бросился бежать прочь, но от собственной слабости потерял равновесие и неловко упал на брусчатку дороги. Один из стражей, в три широких шага догнав его, равнодушно приложил мальчишку древком копья по голове. После этого остальные юные Хоранниты, боязливо ёжась, беспрекословно полезли в присланную за ними закрытую повозку, Тирефтис последовал за ними. Бессознательного Инсеттэ просто швырнули внутрь, им в ноги, как какой-то тюк; юноша так и не пришёл в себя, пока они ехали. На его неряшливо отросших белых волосах пронзительно ярко алела кровь.
Бел-Хорь знал: минуты краткого путешествия в повозке — последние, когда он видит своих учеников. Он точно знал, что отныне они останутся только в его памяти, и сделал для них единственное, что мог сделать напоследок — через последнее прикосновение к плечу преподнёс каждому драгоценный дар их богини.
Наставник до самого конца.
Башня Просветления — чёрная громада в семь этажей — угрожающе нависла над пленниками, когда они выбрались из повозки. Тирефтис позволил себе кривую усмешку. По справедливости считая себя самым старшим (и самым умным), вину за то, что их поймали, он полностью сознавал и нёс за неё ответственность — ему следовало заранее упредить возможность бунта. Но Время не умеет ходить в обратную сторону.
Просветители в красных одеждах, наглухо закрывающих всё тело, увели Хораннитов вниз по лестнице, каждого в отдельное помещение; Инсеттэ унесли, держа за руки и за ноги.
Одно немного утешило старого мага — в Темнице, невзирая на её расположение под землёй, воздух был сухим и тёплым. Просветители строго за этим следили: драгоценный «материал» для опытов терять не хотелось, как и нечаянно устроить под ногами рассадник кровожадных застуженных тварей.
Миновало несколько дней и ночей. Бел-Хорь не знал, сколько именно — он потерял счёт времени, да и в Темнице особо не отследишь движение небесных светил. Одинокая лампа, скорее раздражающая глаза, нежели разгоняющая мрак, вспыхивала на несколько часов; Тирефтис предполагал, что света ему дают в соответствии с течением дня. Жрецы Двенадцати приходили всего раз, в первые же часы пребывания Хораннитов в подземелье Башни, и посещение закончилось для старика долгим болезненным забытьём. Позднее даже с помощью магии он не смог вспомнить, о чём его расспрашивали; другой маг, не менее искусный, что-то сделал с его сознанием.
Единственной меркой истёкшего времени стала скудная, зато горячая пища; молчаливые Просветители (всякий раз разные) приносили её дважды в сутки, и Тирефтис насчитал девять её приёмов. Съедал он всё до крошки. Воды — предварительно подогретой — приносили ровно столько, чтобы хватило утолить жажду и умыться пригоршней-другой, ни капли больше. Отхожее место — небольшая, но глубокая дыра в полу — находилось здесь же, в углу каменного мешка, и сверху накрывалось деревянной крышкой на цепи, поэтому все эти дни Тирефтис не покидал своего узилища ни на шаг.
И всё-таки настал день, когда старого мага отвели высоко наверх.
Комната на шестом этаже Башни Просветления, куда привели Бел-Хоря (и оставили одного), предназначалась для отдыха — и усталых ног, и утомлённых глаз: мягкая мебель тёплых коричневых тонов, настоящий монхатский ковер — настолько пушистый, что ноги утопали в ворсе по щиколотку, огромное окно, дарующее великолепный вид на город, приглушённый золотистый свет ламп…
Хораннит с неохотой отвёл взгляд от окна. Снаружи снова был вечер.
Трудно было поверить, что восемью этажами ниже, далеко под ногами, находятся узилища, достойные отъявленных грешников. Хотя и эту комнату, судя по всему, тоже обустраивал человек, за что-то невзлюбивший Просветителей — не каждый настолько устанет, чтобы тащиться на этакую высоту ради удобного дивана. Разве что ради вида.
Тирефтис с лёгким разочарованием отметил, что в пределах видимости нет ничего, что сошло бы за какое-никакое оружие и что можно было бы стащить и легко спрятать в рукаве. Значит, единственным доступным мечом и одновременно щитом оставалась по-прежнему магия. Её не смогли бы отнять ни пыточные приспособления, ни снадобья Просветителей — только смерть.
Бел-Хорь опустился в объятия глубокого кресла, пачкая обивку бродяжеской и тюремной грязью; прижмурился, наслаждаясь удобством. Осторожно потянулся к Зыби Памяти.
Знание — тоже оружие. Порою даже более… острое.
Однако комната помнила слишком много бесполезной шелухи.
Усталость. Гул в натруженных ногах. Голову ведёт. Дыхания не хватает, горло пересохло. Проклятущие ступеньки, чтоб Дьял вывернул кишки тому, кто придумал дома выше деревьев!.. Жжение в глазах, словно под веки насыпали песку. Мимолётное восхищение видом из окна. Ничего не значащие сплетни: кто-то женится, у кого-то новое платье, пошитое у какой-то портнихи, купили коней, экипаж, проиграли большие деньги, потеряли колечко, в библиотеке женский чулок нашли, тра-ля-ля… Какой звонкий, щебечущий голосок…
Чуть слышно скрипнула дверь. Тирефтис приоткрыл глаза.
Ортано, важный человек среди Просветителей (и единственный, соизволивший представиться Тирефтису), выглядел таким усталым, словно сутками таскал кирпичи на стройке дамейанских столпов. А ведь по возрасту едва перешагнул половину века.
Бел-Хорь невольно подумал о том, что ему-то много больше лет.
И, с оглядкой на возраст, он так глупо попался этому «просвещённому» червю, хоть и был в этом не одинок.
Ортано бросил на пленника взгляд, исполненный гадливости, сел в кресло напротив, аккуратно расправил складки красной мантии.
— Не обольщайся, Хорёк. Ты здесь не потому, что никто не сумел тебя разговорить, — холодно произнёс он.
— Мне наплевать, — с напускным равнодушием отозвался Бел-Хорь, внутренне подбираясь.
Нарочно ли или нечаянно, Ортано сказал слишком много. Знание того, что никто не смог его разговорить, успокоило Тирефтиса, ведь оно означало, что другие Хоранниты не применяли к нему магию. Да и Просветители, что бы они ни искали в его голове, найти это не смогли. Маленькое злорадство, маленькая победа.
— Я так не думаю. Возможно, ты всё же ответишь на пару вопросов?
— Зависит от вопросов. И возможности давать ответы.
— Но прежде, чем спрашивать, я кое-что тебе расскажу, — Просветитель откинулся на спинку кресла, испытующе глядя на Тирефтиса. — Новости о твоём последнем ученике.
Разговорчивость Ортано настораживала. Бел-Хорь соображал быстро.
«Последнем ученике»… значит, из троих остался один, почти наверняка — Инсеттэ, но чутье подсказывало старику, что и этот тупица либо уже мёртв, либо на пороге смерти.
Пагуба проросла и возымела действие. Никчёмные, не способные к магии мальчишки умерли, не сумев с нею совладать. В живых остался только Тирефтис. Счесть ли, в таком случае, себя удачливым, старый маг не знал.
— Он мёртв, — проговорил Бел-Хорь.
— Да, — Ортано ничуть не удивился догадливости пленника. — Вчера поздним вечером он впал в состояние, похожее на боевое бешенство дамейан, и разгромил лабораторию. Ни снотворный газ, ни лекарство, ни молнии не подействовали. Единственное, что смогло его усмирить — Ноймин свет: безумец в припадке опрокинул на себя горючие масла, разбил лампы и вспыхнул ярче Солнца. То, что от него осталось, поместилось в амфоре.
— Огонь, — пробормотал Бел-Хорь. — В качестве дара нашей богине он выбрал огонь…
Он почти ощутил то тепло, которое дурак Инсеттэ, погружаясь в агонию, щедро отдал Теплыни.
— Дара? Богине? Следует ли расценивать то, что произошло с твоим другом, как символическое жертвоприношение? — спросил Ортано, барабаня тонкими холёными пальцами по подлокотнику кресла.
— Это была не жертва, а дар, — поправил Тирефтис.
— Хоранна требует жизни своих последователей? — Ортано не смог скрыть ужаса.
— Требует? Нет, — Бел-Хорь улыбнулся, снова расслабляясь. — Всё, что мы делаем для неё и во имя неё, делаем добровольно, без оглядки на золото, редкости, драгоценности, произведения искусства… все подобные подношения для Хоранны — ничто. Мусор. Всего лишь оттиск в земной Памяти. Мы же взываем к самим глубинам Времени, взамен жертвуем плотским существованием. Нет чести выше, чем стать частью Памяти и Теплыни. Мы счастливы преподнести богине все накопленные знания, ощущения, весь наш опыт… и два ярчайших мгновения, которые могут случиться с телом — рождение и смерть. Но наш юный крошечный разум не сохраняет ничего, связанного с первым появлением в Мире, и самым ценным даром Хоранне остается именно тот самый последний миг, последний вздох, последняя мысль…
И достаточно убедительная ложь тоже дорого стоит.
— Поэтому вы… убиваете себя? Ритуально? — Ортано не смог скрыть потрясение.
— Вы на диво догадливы, этр, — не удержался от укола Бел-Хорь. — Но существуют определённые условия для того, чтобы жертва не пропала впустую. Вам известно, что есть Теплынь? — Просветитель медленно кивнул. — Так вот: только она сдерживает Стужу, не давая ей поглотить Землю, а состоит она из воспоминаний ясного разума. Чем ярче воспоминание, тем крепче Теплынь, и самым ярким всегда является миг собственной кончины. Острая сталь, падение с высоты, недуги — слишком обыденные причины для телесной смерти, и мы скорее умираем от боли, чем от собственно ран, а боль затуманивает сознание. Изредка мы используем яды. Однако же лучшим даром Хоранне-Памяти считается слияние убийственных сил в одном теле. Особенная удача — если не удаётся определить, что именно остановило сердце. В награду за будущую жертву богиня дарует ещё живым своим последователям не только умение прикоснуться к Времени, но и способность вспомнить о Пагубе, — Тирефтис позволил усмешке коснуться губ. — Даже сейчас я могу это сделать…
Он умолк, наслаждаясь впечатлением, которое создала маленькая недосказанность; но и очевидная догадка была так же неутешительна для Ортано.
Пагуба — отрава Хоранны, болезнь, проращиваемая в теле Памятью. Может возникнуть сама по себе… или же быть намеренно пробуждённой.
Немногим это известно.
— Вот, значит, как Пагуба попадает к людям, через Лишённых Крови, — хрипло прошептал Просветитель и уставился на свои руки, словно выискивая на коже малейшие симптомы. — Стужа вовсе не при чём. Вы храните заразу в своих телах как яд во флаконе. И это вы притащили болезнь в Зги?
— Не я. Мои ныне мёртвые собратья из Нимитты-Ари, — ответил Бел-Хорь. — Монастырские не такие ханжи, какими хотят казаться, и порою исполняют последнюю волю Хоранны — чем больше агонии, тем лучше. Вы же понимаете, что может означать моя словоохотливость?
Ортано сжал подлокотники кресла так, что раздался скрип.
— Что бы она ни означала, не надейся выйти из океана пресным, Хорёк. Ты ответишь за все свои дела. Перед светом все равны.
Бел-Хорь в ответ только пожал плечами. Память о собственных нерастраченных возможностях грела ему душу, позволяя внешне сохранять безмятежность.
Переливчато прозвенели колокольчики механизма. Ортано поднялся, подошёл к стене и открыл маленькую неприметную дверцу. В отделанном металлом шкафу подъемника стоял тяжело нагруженный поднос.
Стараясь не смотреть в сторону Тирефтиса, Просветитель принялся накрывать на столик. Хрустальный кувшин с розовым напитком, издающим чуть слышное шипение. Множество блюдечек с фруктами и разноцветными сырами, полупрозрачные лепестки тонко нарезанного мяса на большом белом блюде, ещё пышущий жаром хлеб в плетёной корзинке, отдельно — вазочки с монхатским виноградом; гладкие, налитые соком ягоды были похожи на драгоценные камни.
Для пленников Башни Просветителей ни один римперец не стал бы так разоряться. Кто станет кормить подопытных мух, которым и так скоро подыхать?
Бел-Хорь, глядя на аппетитное изобилие, невольно сглотнул слюну — последний приём пищи у него был вчера и состоял из жидкой безвкусной кашицы и куска серого хлеба.
— Придётся потерпеть, Хорёк, — сухо сказал Ортано. — Мы ждём сегодня особую гостью.
Бел-Хорь мгновенно сделал выводы. Первый — гостья важная персона, раз ради неё на высоте устроили пиршество; второй — сам Тирефтис зачем-то понадобился, причём именно гостье, иначе бы его сюда не тащили прямиком из Темницы и не позволили бы угощаться; и третий — разговор будет долгим и сложным, на неприятную тему.
Гостья ментора Ортано появилась всего несколько минут спустя — впорхнула в комнату облаком холодного воздуха и аромата сирени. Высокая стройная женщина згисской крови, красивая, неопределённого возраста — гладкая кожа и отсутствие седины ещё ни о чем не говорили, зато чуть раскосые золотые глаза смотрели цепко, пристально — словно выискивали врагов.
— Я уже знаю, что произошло, — отрывисто сказала женщина, быстрым движением плеч сбросила прямо на пол накидку, отороченную серебристым мехом, и села на диван. Шелестящие синие юбки раскинулись по всему сиденью. — Как вы это допустили, благородные Просветители?
Бел-Хорь усмехнулся, наблюдая за Ортано — тот начал вертеться как насекомое на булавке.
— Этресса Дея…
— Мне известно собственное имя, этр Просветитель. Как и то, что в происшествии чудом не оказался замешан Дейо Акроатис — он разминулся с обезумевшим уродцем на несколько минут. Если бы с головы моего сына упал хоть волос, поверьте, Башня тут же прекратила бы своё никчёмное существование. Чем вы можете оправдаться?
Её голос, обманчиво негромкий, скользил каплей яда по клинку речи.
— Этру Просветителю нечем оправдываться. Да и незачем, — с удовольствием вмешался в разговор Бел-Хорь. — Всё случившееся, этресса, — дело рук Хораннитов.
— Они совершают самоубийства в честь своей богини, — поспешно добавил Ортано.
Изучающий взгляд золотых глаз смерил Тирефтиса от засаленной, неряшливо отросшей чёлки до обтрёпанного подола робы. Маг, ничуть не смущаясь, цапнул с ближайшего блюдечка белый ломтик сыра, свернул и отправил в рот.
Сыр оказался очень солёным.
Завершив осмотр, Дея наполнила бокал напитком, пригубила, слегка поморщилась.
— Никогда не понимала повальную любовь к этой кислятине. И Хораннитов Дьял поймёшь. Их головы наполнены точно таким же… — она подняла бокал, — …веществом. Сплошь жижа с пузырьками. Пустые мыслишки в потоке сумбура.
Бел-Хорь из интереса налил и себе «жижи с пузырьками». Попробовал. Холодная кисловатая жидкость уколола язык и нёбо сотнями крохотных иголочек, рот наполнился слюной, и Хораннит поспешил заесть странное питьё хлебом и мясом.
Ортано, явно возмущённый самоуправством пленника, всё же удержал своё мнение при себе, сказав взамен:
— Не знаю, чем были наполнены головы его учеников, но умереть они торопились.
— Они не могли иначе показать свою преданность богине, поскольку не были магами. Хоранна скоро и на меня заявит права, — проглотив прожёванное, произнёс Бел-Хорь. — Ей важна каждая жизнь, каждое вместилище, способное лелеять росток Пагубы. Болезнь для того и создана, чтобы отделить чистое семя от плевел.
Женщина издала странный звук, сразу перешедший в кашель.
Смейтесь, сколько пожелаете, этресса. Это не исправит вашей ограниченности.
