Пролог
Солнце плавно опускалось за старые пакгаузы давно заброшенной железнодорожной станции. Когда-то её пути вели на механический завод, но в эпоху рыночных реформ 90х так и недостроенный завод закрыли, а территорию долго и безуспешно пытались продать разным проходимцам, что именовались новомодным для тех лет словом «бизнесмены». Продать захламлённые территории не удалось, и вскоре старый завод и пакгаузы так и не заработавшей товарной станции стали большой свалкой, куда изредка забредали наркоманы, охотники за цветными металлами и прочий не слишком приятный люд… В 2000х станцию пытались расчистить, но у местных властей всё не доходили руки. Правда в начале следующего десятилетия до местной администрации дошли ноги вышестоящего начальства и отвесили им хороший пинок, после чего на свалке стали изредка появляться подростки, занимавшиеся, как в давние пионерско-комсомольские времена, сбором металлолома под началом своего школьного руководства. А ещё ходили про свалку страшные истории, что вроде бродят там призраки, гуляют в лунные ночи весёлые ведьмы, а под камнями и грудами ржавого железа обитают всяческие мутанты. В общем, подростки именовали здешние территории Зоной… Где происходили всяческие «чудеса», в основной массе не очень хорошие…
И сейчас рыжие лучи закатного майского солнца освещали ржавые бочки, старые платформы, навеки застывшие на путях, какие-то исковерканные железяки и груды битого кирпича, бетонных глыб и прочего строительного мусора, оставшегося после недавнего строительства коттеджного посёлка «Счастье», который местные острословы именовали не иначе, как «Сталкеры» и «Обочина», памятуя о известном романе братьев Стругацких.
Красно-оранжевые закатные блики делали старую станцию мрачной иллюстрацией постапокалиптического мира, напоминая то ли заброшенный город после ядерной войны, то ли мир после экологической катастрофы. Вместе с сумерками на «зону» опустилась мрачная тишина. Впрочем, совсем тихо не было: слышались неясные шорохи и вздохи, казалось, что некие существа тихо дышат под железными руинами, о чём-то шепчутся (видимо замышляя какие-то гадости), мерзенько хихикают и шумно возятся или чешутся в своих норах. На небольшом прудике изредка подавали голос лягушки (и как они ухитрились выжить в этом месте), мелькали серые спины крыс или раздавалось громкое карканье сытых толстых ворон, обитавших в старых пакгаузах. Иногда в темноте мелькал тёмный силуэт летучей мыши (они, говорят, обитали в развалинах старой церкви, разрушенной ещё в войну и так оставшейся в руинах недалеко от «Обочины».
Но сегодня привычный вечер старой свалки разнообразили резкие звуки, заставившие местный обитателей (и настоящих, и выдуманных досужей людской молвой и необузданной фантазией подростков) насторожиться. Со стороны автодороги, ведшей в «Обочину», послышались звуки возни, ругань и приглушённый плач. Крепкий мужчина в камуфляжной куртке и штанах, с седоватой, коротко стриженной шевелюрой, тащил отчаянно бьющуюся девочку лет десяти - двенадцати. Девочка рыдала, пытаясь освободится от цепких рук мужика и сбросить зажимавшую рот грязную руку.
– Ори не ори, моя милая, а тебя никто не услышит! — шептал мужик. — А услышит — никто не придёт. Кто в своём уме попрётся сюды? Сделаешь дяде хорошо — вернёшься к мамочке с папочкой… — мужик хихикнул, воровато оглядевшись, и кинул девочку в ложбину между двумя бетонными глыбами. Девочка уже не сопротивлялась, поняв безысходность своего положения.
– Сейчас… Какая ж ты синеглазая, а? И уже фигуристая, хоть и мелкая. Сладенькая моя, — мужик начал срывать одежду с ребёнка.
Внезапно он встрепенулся, замерев над совершенно обессилевшей от страха полураздетой девочкой. В густом сумраке послышался странный звон. Вроде как запели цикады, только звук был какой-то металлический, от которого противно заныли зубы. Звон сменился скребущим звуком, и показалось, будто бы кто-то огромный беззвучно и мрачно рассмеялся в подступившей темноте.
– Кто тута? — внезапно побледнел мужик.
– Тута… — зашелестело вокруг.
– Не балуй, я и порешить могу… — в голосе мужика послышался страх.
– Гу-гу… — издевательски хихикнуло эхо.
В следующее мгновение из щелей, ям, из-под обломков и скрученных железяк полезла темнота. Не простая вечерняя темнота, а осязаемая, текущая, как липкая смола, обволакивая всё вокруг.
«У-уу-у!» — опять беззвучно рассмеялось что-то. И вдруг всё смолкло, а липкая темнота, выползавшая из глубин старой свалки, свилась во множество жгутов, лент, ставших похожими на щупальца. Мужик, уже забывший со страха про свою жертву озирался вокруг. Перепуганная и зарёванная девочка в одних трусиках и разорванной маечке с ужасом, застывшим в больших голубых глазах смотрела на клубящуюся мглу. «Не бойся, я тебя не съем, только пощекочу немного», — усмехнулся невидимый кто-то, но усмешка, услышанная девочкой, была добродушная. Темнота, замерцав розоватыми бликами обступила её, завернула, закрыла от всего. Девочка почувствовала, как её будто завернули в мягкое и тёплое одеяло. Завернули чьи-то сильные и добрые руки, мягкие и ласковые… «Негоже тебе смотреть, что будет дальше…» — прошептал ей в ухо добрый великан. Это было последнее, что услышал перепуганный ребёнок, лишившись чувств.
Когда девочка вновь пришла в себя, то обнаружила себя лежащей в своей кровати. За окном слышались неясные шорохи, светился месяц… В его неясном свете в дальнем углу комнаты мелькнула неясная мохнатя тень.
«Какой кошмар мне приснился!» — испуганно подумала девочка, вглядываясь большими голубыми глазами в темноту. Она ещё чувствовала руки маньяка, срывавшего с неё одежду, видела его масляный взгляд, кривившиеся в мерзкой ухмылке мокрые толстые губы, ощущала его жадное дыхание…
– Светлячок, ты что? Кошмар приснился… — в комнату заглянул отец.
– Ага… — Света прижалась щекой к отцовской руке.
– Бывает, спи… — отец поправил ей одеяло и поцеловал в щёку. И оглянувшись на вновь засыпающую дочку, тихо прикрыл дверь.
«Не бойся, дитя… Это был только страшный сон… — услышала Света тихий шёпот, и чья-то мягкая, пушистая рука (даже не рука, а, скорее, лапка) погладила её по волосам. — Спи и ничего не бойся…» И девочка, убаюканная ласковым шёпотом, крепко уснула.
А сгустившаяся вокруг маньяка темнота вдруг озарилась белыми вспышками, превратившимися в сверкающие в темноте злобные глаза, когти, зубы.
– Хотел попробовать девчушку, милый? А я попробую тебя, тебе понравится… — раздался вкрадчивый шёпот.
Маньяк тонко вскрикнул, но темнота закрутила, завертела его, заглушив все звуки неясным писком, скрежетом и утробным урчанием…
Глава 1
– А наутро на свалке, недалеко от автодороги, нашли Бурава, точнее то, что от него осталось! — Славка Курашов, одиннадцатилетний второгодник по прозвищу Кура, закончил рассказ, сплюнув на асфальт. Его приятели — Кила, одноклассник Куры, рыжий Борька Кошкин по прозвищу Кыса и «подголосок», девятилетний пацан Сашка Хомутов (правда звали его не Хомут, а Хомяк, потому что по заявлению Килы, «героическую» кличку он ещё не заслужил) одобрительно хмыкнули.
– Бурав — это этот, сторож что ли? — спросил Хомяк.
– Угу. На него давно все косились. Потому что за мелкими на пляже всё время наблюдал, — авторитетно кивнул Кура.
– И чё, правда, что ли? — хмыкнул, затянувшись сигаретой Кила, двенадцатилетний предводитель школьной шпаны Сергей Кулаков. — Бурава, говорят местные мужики угрохали, за то, что полез к какой-то девчонке на пляже.
– К Светке Симагиной из седьмого «Б» он полез. А её папаша сами знаете…
– Не знаю кто там Бурава, а за что купил, за то и продаю! — Кура сумрачно оглядел приятелей. — А про «зону» вообще много чего рассказывают…
– Да брешут всё! — категорично возразил Кыса. — Там одни алкаши и наркоманы собираются. Чего с водки или «дури» не померещится!
– Ага, а бабка Валя тоже наркоман или алкашка? — выкрикнул Хомяк. — А она сама Хозяина видела! А её муж двухголовых гадюк там ловил! А ещё там жабы с блюдце!
– И пауки с тарелку! А крыс можно в телегу запрягать — они как лошади, — ухмыльнулся Кила. — А вообще, тот кто Хозяина увидит, там же и околеет… Так что никто его не видел, а кто видел… Тот уже не скажет…
– А ты помолчи, мелюзга! — Кыса отвесил Хомяку подзатыльник. — Нет там ничего. Ни мутантов, ни этих… привидений… Железо только ржавое…
– Ага, а чего тогда эти в костюмах там искали? С дозиметрами?
– Ну не призраков же! — взвыл Кыса. — Хомяк, ты тупой, как… Как… Как валенок в Сибири! — вспомнил наконец старую поговорку Кыса. — Они радиацию искали!
– Радиацию меряют, а не ищут, — сумрачно произнёс Кила. — А эти в химзащите ртуть искали. Там кто-то флягу с ртутью выбросил…
– Если ты, Кыса, такой смелый, то докажи! — хитро глянул на него Кура. — Завтра, когда будем металлолом собирать, сходи ко Дворцу! А? Или коленочки трясутся?
«Дворцом» окрестная ребятня называла высившиеся в центре свалки нагромождения старых железных бочек и контейнеров, засыпанных до половины гниющим мусором с фабрики, выпускавшей пластиковые упаковки и шлаком. Контейнеры и бочки остались от строительства старого завода. А путь ко «Дворцу» лежал через Лабиринт — свалку лома с судоремонтного завода. Среди ребятни считалось, что там живёт некий Хозяин свалки — мистическое существо, распоряжавшееся всем порядком на старой помойке и командовавшее обитавшими там существами. Кто-то вроде Хозяина кладбища из «пионерских» страшилок.
– Днём… — хмыкнул Хомяк. — Днём любой сунется! — неосторожно добавил мальчишка.
– Да хотя бы днём… — зевнул Кура.
– А вот ты, Хомячок, и сунься! — нашёл выход из щекотливой ситуации Кыса. — Раз такой смелый!
– Хомяк не хвастал и не говорил, что там ничего нет. А вот ты, Кыса, и пойдёшь. Докажешь.
Увлёкшаяся спором компания не заметила подошедшего десятиклассника Олега Черемисина, Черемшу, как называли его в школе. Черемша тоже слыл шпаной, но был, так сказать, из «благородных»: денег у малышни не тряс, мог и заступиться, если подголоски типа Кысы или Куры слишком зарывались. Бывал при этом и вполне справедливым. Но говорили, что Черемша «вёл дела»… Дела темноватые… Впрочем, в школе он особо этим не кичился, и школьное руководство считало пятнадцатилетнего Олега хотя и трудным, но вполне приличным подростком.
– А чего я!? — заныл Кыса.
– А что б не хвастал, — ласково, но весомо проговорил Черемисин. — Да ты не боись! Там же ничего такого нет! Да и днём пойдёшь. Так что, разве крыса-мутант ногу откусит… Или ещё кое-чего… — усмехнулся Черемша, по-отечески похлопав Кысу по плечу.
***
С утра на свалке царило оживление — школа № 2 пригнала учеников собирать металлолом. Были тут все: и бестолково мельтешившие под ногами первоклашки, и солидно ухмылявшиеся старшеклассники. Правда Черемша отсутствовал — видимо, «делал дело»…
Кила и компания собрались на небольшом пригорке, с которого открывался живописный вид на Дворец и окрестный хлам.
– Ну, чё, Кыса? Давай, показывай смелость… — лениво проговорил Кила. — Вон как раз и те старые канистры принесёшь…
Кыса переминался с ноги на ногу — идти вглубь Зоны совсем не хотелось… Санька Хомяк оглядел видневшееся отсюда нагромождение ржавых бочек, железнодорожных контейнеров, каких-то непонятных ржавых конструкций. Сейчас, в утреннем свете, Дворец не казался чем-то жутким. Красно-бурые мятые конструкции напоминали странный инопланетный пейзаж. Санька видел его в каком-то давнем фильме. «Через тернии к звёздам» кажется… Была там планета, которую жители загадили до предела, и планета начала умирать…
И сейчас мальчишка глядел на ржавый металл, на сухую охристую землю вокруг них, на ломкую, высохшую траву и бурьян… Тоже мёртвую, как и это железо… И живое воображение Саньки вдруг нарисовало картину: также, как и сейчас, ярко светит солнце, дует ветер. Только этот ветер сухой и холодный. Он несёт пыль, бурую мелкую пыль, обрывки бумаги, какие-то клочки то ли истлевшей ткани, то ли рваных пластиковых пакетов… Они шуршат о потрескавшуюся рыже-коричневую землю… А вдали видны дома посёлка. Только в их окнах нет ни блеска, ни огонька. Ничего нет… Чёрные окна панельных многоэтажек смотрят, как пустые глазницы… Потому что они мёртвые. Такие же мёртвые, как и ветер, как и земля… Как Земля… Потому что планета умерла, не выдержав людской жадности и злобы… Планета мертва — больше никого на ней нет… Ни зверей, ни людей… Никого… Картина, представившаяся Саньке, была так реальна, что мальчик вздрогнул. Нет! Планета не может умереть! Ведь не все люди такие!
«А ты их видел, других людей?» — ехидно и беззвучно спросил его кто-то.
«Видел», — так же мысленно ответил мальчик.
«Ты думаешь, что она другая?»
«Да! Она другая…»
«Ну, ну…»
И, глядя на мрачный железный хлам, который своими очертаниями и впрямь напоминал странный кособокий замок или крепость, маленький Санька Хомутов чувствовал страх. Не только потому, что представил себе планету мёртвой, как эта сухая пустошь, как киношная Десса. Сашка знал все местные легенды о Зоне. И эту «крепость» не зря называли Дворцом. Там обитал Он, Хозяин… Многие посмеивались над этими россказнями, мол придумали злого духа свалки, что б мелкота куда не надо не лазила… Но Санька-то видел! Он видел растерзанное тело Евгения Буравцова, которое милиция грузила в машину. И слышал, как кто-то говорил в толпе: «Это его Хозяин… того…» Видел он и как по ночам вспыхивали в глубине свалки зеленоватые огни и скользили едва заметные тени…
Санька, весь погружённый в свои мысли, даже не заметил, что Кыса и Кила с ухмылкой смотрят на «подголоска».
– Разведчика нужно послать для начала, — хватаясь за спасительную идею, сипло проговорил Кыса.
– Где ты его возьмёшь?
– А этот? — усмехнулся Кура, глянув на Хомяка.
– А чего? — испуганно заморгал Санька.
– А ничего, Хомячок. Дорогу надо проверить. Считай, что это экзамен для тебя на звание оруженосца, — ласково осклабился Кила. — Сходишь, принесёшь канистры. Если не об…ся — будешь моим адъютантом. Ну, как, Хомячок?
– А чего я?! Я же не хвастался!
– А это не за то, что хвастался! Это зачёт на смелость.
– Не пойду я!
– Пойдёшь…
– Не пойду!!!
– Чё, струсил, Хомячок? — презрительно скривился Кыса. Теперь он отыгрывался на младшем. — Ножки затряслись? В штанишки не напустил, а?
– Не пойду, хоть убейте!!
– Чего вы к человеку пристали? — раздался вдруг тонкий голосок.
– Ой, смотрите! Мурзик! — изобразил удивление Кила.
Второклассник Витька Мурзаев приехал в «Обочину» недавно. Переехал «по семейным обстоятельствам». До этого жил Витька на недалёкой отсюда Огородной улице, в старом двухэтажном деревянном доме. Такие дома называли «сталинками». Отца у мальчишки не было. Мать Витьки, Нина Мурзаева, работала экономистом на судоремонтном заводе. Про отца говорила Витьке, что он был шофёром и разбился. Но Витька знал (сердобольные бабушки у подъезда постарались), что отец бросил его маму, как только она сказала о ребёнке. Жили Мурзаевы в квартире, которую когда-то получил Витькин прадед. Ни прадеда, ни деда Витька не помнил (Нина была поздним ребёнком), а бабушка умерла, когда Витьки было всего пять лет. Правда, помогали родственники, жившие в далёком Питере (Витькин дед переехал сюда, в Светлореченск, после института на строящийся судоремонтный завод, здесь и женился на Витькиной бабушке).
