Как я здесь оказалась?
Пытаюсь вспомнить: траттория, разговор с Майером, парк, дорога… я выбежала на красный, а потом… это Майер меня схватил? В таком случае… куда он сейчас меня везёт?
Поднимаюсь и верчу головой, всматриваясь в окна, но в темноте ничего не разобрать. Какой-то незнакомый район. Частный сектор?
Марк поворачивает голову в мою сторону.
- Не вставай!
- Где… - во рту страшная сухость, и я откашливаюсь. - Куда мы едем?
- Ты слышала, что я сказал?
- Скажите, куда мы едем! - голос срывается на крик.
Больше я его приказам подчиняться не собираюсь.
- В больницу, - он отворачивается и снова смотрит на дорогу.
- Нет! Мне нужно домой!
- София, ты…
- Д-домой! Н-немедленно, или я…
Замолкаю, пытаясь сообразить, что в противном случае я могу сделать. Выпрыгнуть на ходу из машины? Вообще-то - да, могу. Наверное.
Дергаю ручку двери - закрыто.
- Ты что творишь? - Майер резко тормозит и опять поворачивается ко мне. На лице - лишь раздражение и ни тени сожаления.
- В больницу не п-поеду! Откройте машину, я сама доберусь, куда мне надо!
- Да мы уже почти приехали.
Почти приехали в больницу? Чувствую, как слёзы застилают глаза, а через секунду уже рыдаю в голос:
- К-какого ч-чёрта? Что за издевательство? Есть в вас хоть что-нибудь человеческое, а? Чего вы д-добиваетесь? Если я сказала, что не хочу в больницу, как можно насильно…
- Ладно-ладно, - он не даёт договорить. - Угомонись. Отвезу домой.
Разворачивает машину на перекрестке, и мы едем в другом направлении. Я замолкаю, облизывая соленые губы, а потом вспоминаю кое-что важное.
- Где моя сумка?
Не останавливаясь, Марк с холодной учтивостью отдаёт сумку - она лежала на переднем сидении. Я прижимаю её к себе, как самое дорогое сокровище на свете. Хорошо бы сейчас обработать раны - хоть салфеткой. Но при Майере даже шевелиться лишний раз не хочется, поэтому я просто закрываю глаза.
Это ужасно - быть такой тряпкой. Ведь я дала себе слово, что этот человек больше никогда не увидит меня слабой. Как же вышло, что так легко, по щелчку пальцев, он опять превратил меня в маленькую отчаявшуюся девочку?
Теперь мне стыдно, очень стыдно за свой срыв. Не знаю, что делать дальше, и не хочу сейчас об этом думать. Добраться бы домой. Раны. Обработать.
Едем в полной тишине. В машине тепло, но меня трясет. Желая унять дрожь, еще сильнее вцепляюсь в сумку.
Когда подъезжаем к дому, я пытаюсь вспомнить, когда сообщила Майеру адрес. Потом вспоминаю - не сообщала. Впрочем, какое это имеет значение?
Марк выходит на улицу и открывает заднюю дверь. Протягивает руку, но мне и дела нет до этой показной вежливости - нахмурившись, я выхожу из машины без всякой помощи.
Прохлада осеннего вечера еще более неприятна, чем тепло салона. Опять чувствую горечь во рту.
Поднимаю голову и смотрю на Марка. Из освещения во дворе - лишь тусклый свет из окон, так что его лицо кажется совсем другим. Кожа - слишком бледной, глаза - слишком глубокими и тёмными, а их выражение - не безразлично-холодным, как обычно.
Сейчас Марк выглядит растерянным, хотя я знаю: это - лишь игра теней. И моего воображения.
Чувствую: надо что-то сказать. Не потому, что мне этого хочется, а просто поставить точку. И говорю:
- Вы ничего обо мне не знаете, чтоб меня судить, и не имеете права что-то обо мне придумывать.
Он пристально смотрит на меня. Отвечает - и кажется, что хриплые изломы голоса царапают кожу сильнее сухих веток:
- Ты тоже ничего обо мне не знаешь, чтоб меня судить.
А потом разворачивается и садится в машину, с силой захлопнув дверь.
Не оглядываясь, захожу в подъезд и слышу за спиной шум отъезжающей машины.
Поднимаюсь на третий этаж, долго ищу в сумочке ключи, а когда нахожу, связка выскальзывает из рук и звонко шлёпается о плитку. Пальцы опять немеют: подняв связку, с трудом открываю замок.
Забегаю в квартиру - и сразу в ванную. Шаг первый: помыть руки антибактериальным мылом. Шаг второй: аккуратно снять разорванные колготки и обработать колени: там тоже кровь смешалась с грязью.
Промываю раны, обрабатываю их антисептиком, принимаю душ и снова всё обрабатываю антисептиком, но легче почему-то не становится.
Теперь горят не только раны, но и всё тело. При этом мне холодно. Жутко болит голова, ломит поясницу и плечи.
Решаю померить температуру: 39,2.
Пытаюсь вспомнить, когда я болела в последний раз. Кажется, никогда. Я вообще не болею, разве что голова изредка беспокоит, ну а приступы паники не в счёт. Таблетки не пью, бабушка говорила, что от таблеток больше вреда, чем пользы. Конечно, когда она заболела, приходилось давать ей успокоительные и всякое такое, но потом я все лекарства выбросила.
Что сейчас происходит, я не знаю. Вдруг и правда сепсис? Тогда мне точно конец.
Я заворачиваюсь в одеяло и ложусь в постель, пытаясь уснуть, но с каждым часом становится всё хуже.
Утром поднимаюсь с большим трудом. Завариваю чай, но кружка выпрыгивает из рук и разбивается, а сил убрать осколки и вытереть лужу уже нет. Хочется выть от бессилия.
Возвращаюсь в постель и закрываю глаза.
Я не чувствую рук и ног. Не чувствую языка. Во рту всё полыхает. Трудно дышать: грудь словно придавили бетонным блоком.
Кажется, я умираю. Интересно, через сколько дней после смерти меня найдут?
Мне вдруг становится так себя жалко. Я умру, а в мире ничего не изменится. Никому и дела нет, что жила на свете вот такая София, чего-то боялась, о чём-то мечтала. И Богдан никогда не узнает о моих чувствах.
Так больно быть собой, но еще больнее - так и не узнать себя. Не узнать жизни. Не узнать любви. Взаимной любви.
Лихорадка усиливается. Через какое-то время мне начинает казаться, что в квартире появился Богдан. Он подходит к моей кровати, улыбается и говорит: «Я же обещал, что мы ещё увидимся». Я пытаюсь что-нибудь ответить, но не могу, и даже улыбнуться не могу, и сердце ноет от мысли, что он может подумать, будто он мне не нужен, и уйти.
Внезапно Богдан превращается в белого кота, и я слышу голос Сони: «Шумийка, Шумийка, ко мне!».
Потом картинки мутнеют, но в голове возникают голоса. Обрывки фраз: «отравление… вирус… компенсированный случай тревожного расстройства… психосоматическое…».
Чьи-то холодные руки, чьи-то горячие руки.
Хочется сказать - оставьте меня в покое, сами вы психи, но не получается.
- … в больницу? - спрашивает незнакомый мужской голос.
- ... думаю, ей это не понравится. Она боится врачей, - женский голос похож на голос Марины.
- Только не в больницу. Не в больницу! Уходите! - я кричу, а меня никто не слышит.
- Видите? Стала всхлипывать. Она всё понимает.
- София, ты меня слышишь? - опять незнакомый мужской голос.
- Н-не… н-не в б-боль… - произнести это вслух стоит невероятных усилий.
- Я же говорила. Она не хочет. Ей там только хуже станет, - женский голос.
- Да мало ли что она хочет или не хочет! - недовольный голос Майера.
И этот здесь! Вот бы сказать - иди к чёрту, Майер, прочь из моей головы, но сил что-то из себя выдавить больше нет.
Однако вскоре голоса затихают сами по себе. Теперь мне кажется, что я попала в узкую стеклянную колбу. Мир за стеклом - расплывчатый и темный, только я всё равно хочу выбраться. Подпрыгиваю, и внезапно стекло трескается: осколки сыпятся на меня, впиваются в вены, а я не могу их вытащить. Я вся в крови, я начинаю кричать, и вдруг - совершенно неожиданно - рядом возникает кто-то особенный. Я не могу его видеть, только чувствовать.
Он берет меня на руки и приносит на лужайку - туда, где солнце, и сочная трава, и яркие пахучие цветы, и разноцветные бабочки.
Он вытирает все мои раны: они исчезают на глазах, и боль стихает.
Он прижимает меня к себе, гладит по волосам и укачивает, как ребенка.
Почему-то я совсем не боюсь этого человека и его прикосновений. С ним я ничего не боюсь: так хорошо и спокойно мне давно не было. Никогда не было.
Но кто этот человек?
- Папа? Папа, это ты? Ты пришел за мной?
- Тсс… тихо. Спи, София. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо… - голос обволакивает сознание, успокаивает, дарит надежду на то, что теперь всё и правда будет хорошо.
- Ты больше не бросишь меня?
- Я тебя никогда не брошу.
Он продолжает меня укачивать, и, наконец, я проваливаюсь в сон - крепкий и целительный, без кошмаров и странных голосов.
… Просыпаюсь от жуткого грохота за окном. По мне как будто каток проехал, не оставив живого места. Тело затекло, но повернуться не получается. А ещё я дико хочу пить.
С трудом открываю глаза и холодею от ужаса: рядом с кроватью, на старом деревянном стуле моей бабушки, слегка склонив голову и прикрыв глаза, сидит Марк Майер.
Солнечные лучи лезут мне в лицо, а его освещают сзади, поэтому он словно в затемнении, но нет никаких сомнений, что это именно Майер, хотя и выглядит необычно: майка черного цвета, волосы взлохмачены.
Я закрываю глаза. Открываю. Снова закрываю-открываю, несколько раз, но ничего не меняется: Майер всё ещё на месте.
И как это понимать? Я умерла и попала в ад?
Словно почувствовав мой взгляд, Марк открывает глаза.
- Что-нибудь хочешь? Воды?
Пить я, конечно, хочу, но ещё сильнее хочется знать, как он оказался в моей квартире.
Киваю, а потом открываю рот для вопроса, но оттуда вырывается лишь невнятное клокотание.
Марк наклоняется к прикроватной тумбочке, берёт кружку с соломинкой и подносит мне.
Пока я пью через соломинку, он держит кружку за ручку. Сделав несколько глотков, я запоздало осознаю, что одета в старую пижаму - я её с девятого класса не носила.
- Что в-вы здесь… откуда эта п-пижама? - теперь я могу говорить, хотя и с трудом.
Он возвращает кружку на столик. Краем глаза замечаю, что там лежат странные приборы и стоит прозрачный контейнер с пустыми ампулами.
Марк проводит рукой по волосам, приглаживая их.
- Ты же не вышла на работу. И не отпросилась. Хотел сделать тебе выговор, поскольку никакие… э-э… срывы подобное поведение оправдать не могут. Но на звонки ты не отвечала, так что пришлось заехать - всё равно недалеко.
Он говорит с самым безмятежным видом, а мне хочется смеяться в голос. Этот рассказ означает лишь одно - он испугался! Марк Майер испугался, что довёл меня до ручки, и я что-нибудь с собой сделала! Ну и ну.
- Домофон не работал, - тем временем продолжает он, - но едва я поднялся на этаж, как вышла соседка с девочкой и сама со мной заговорила. Она тебе в дверь постучала - звонка ведь у тебя нет, - только ты не откликнулась. По телефону она тоже звонила, мы слышали сигнал из прихожей, но трубку ты не брала. Соседка сказала, что всё это на тебя совсем не похоже. Но у неё были ключи от твоей квартиры и…
Ох, кошмар. Пару лет назад, когда у бабушки уже были проблемы с памятью, я и правда оставляла Марине запасные ключи, если куда-то отлучалась. Потом она мне их так и не вернула, а напомнить об этом было неудобно и замок поменять неудобно - выглядело бы так, словно я её в чём-то подозреваю. Вот и вышло теперь моё стеснение боком.
- Понятно. А это что? - перебив Майера, я киваю в сторону столика.
- Когда мы тебя нашли, ты несла разную ерунду. На всякий случай вызвали врача.
- Скорую?
- Нет. Моего знакомого, из частной клиники. Хотели отвезти тебя в больницу, но ты стала ныть. Поэтому на месте проверили всё, что могли, поставили капельницы, сделали уколы. Решили, что отправим в больницу, если через пару часов не станет лучше. Но температура начала падать. Кстати, результаты анализов уже готовы, в основном все показатели в норме, только ферритин у тебя низкий.
Сердце холодеет от ужаса. Как это - «проверили на месте»? Сколько людей меня трогало? Что они со мной делали? Я покосилась на руки, но там были лишь следы от капельниц. Наверное, обошлось только потому, что я находилась в отключке. Но всё равно хорошо бы помыться. Только вот как - если мне сейчас даже моргать больно?
- Что со мной было?
- Возможно, твоё состояние - результат… Скажи, а сколько ты весишь?
- Результат чего? При чём тут вес? Нормальный у меня вес.
- Угу, нормальный. Кожа да кости.
- Неправда! Я не тощая.
- Ну, в некоторых местах - определенно нет, - на лице Майера вдруг появляется странная усмешка, а потом он скользит взглядом по моей груди. - Однако в других местах - именно тощая.
Меня бросает в жар: я снова вспоминаю про пижаму.
- В-вы так и не ответили - почему на мне эта пижама?
- Ах, это… Просто когда температура упала, ты была вся мокрая. Так что мне пришлось тебя переодеть и поменять постельное бельё.
- Ч-что? - если б у меня были силы, я подскочила бы с кровати. - Ч-что... в-вы...?
- Ох, - он подкатывает глаза, - только не делай такое лицо! Что ещё мне оставалось - позволить тебе лежать в мокрой постели? Или снова звать соседку? Так было двенадцать ночи, а у неё, между прочим, маленький ребенок.
Внезапно в голове всплывает: кто-то держит меня на руках. Гладит по голове. Укачивает.
- А ч-что ещё… вы делали со мной?
- В смысле? Что ещё я мог делать? - я всматриваюсь в его лицо, но не замечаю на нём и тени смятения.
И правда - что за глупые вопросы! И без того ясно, что он не мог меня обнимать и говорить такие слова. Это же Марк Майер - вряд ли он вообще способен хоть кого-то обнимать. Просто от высокой температуры и не такое померещится.
- Ничего.
Но то, что он меня переодевал - это… да это просто в голове не укладывается!
- Но вот то, что вы… п-переодевали… я даже п-представить не могу…
- А не надо представлять, София, - перебивает он. - Не надо. Знаешь, еще Сенека говорил: «Воображение доставляет нам больше страданий, чем действительность».
Как мило! Ещё и Сенеку приплёл.
- Всё понятно, - бормочу я. - В таком случае, спасибо за помощь, можете ехать домой.
- Благодарю за разрешение, но я, пожалуй, задержусь, пока тебе не станет лучше.
У меня вырывается нервный смешок.
- Неужели? Это что - такой способ извиниться?
Выражение его лица мгновенно становится жестким.
- А тебе нужны мои извинения? Или моя жалость?
- Нет!
- Вот и я так думаю. Кстати, чуть не забыл: пока ты не поправишься, будешь делать то, что я скажу.
Чего? Я едва не задыхаюсь от возмущения.
- Это мой дом! И мои п-правила!
- Пока я здесь, правила будут мои.
Кажется, я всё-таки оказалась в аду - в аду мужского шовинизма.
- В-вот, значит, как! Пользуясь моим б-бессилием… - губы начинают дрожать, а глаза помимо воли наполняются слезами.
- Ну начина-а-а-ется, - перебивает он с раздражением. - Знаешь, в чём твоя главная проблема, София? Сейчас объясню. Ты производишь хорошее впечатление на людей. Выглядишь доброй и милой девушкой. Возможно, и сама веришь, что ты такая. Но разве это правда? Нет, нет и еще раз нет! Просто ты выбрала удобную тактику - сначала делаешь что-то не очень хорошее, а потом себя же выставляешь жертвой. Ах, это страдальческое лицо, эти надутые губы, эти глаза, полные слез… Ты, конечно, можешь сейчас заполнить соплями всю квартиру, но мой тебе совет - прекращай играть в жертву. Ты - не жертва. И пусть другие видят в тебе нежную ромашку, но не я. Я вижу человека, который поставил цель… и ни перед чем для достижения своей цели не остановится.
