- Думаю, мы с тобой подружимся!
К сожалению, с предложением дружбы Милана опоздала - лет на десять-пятнадцать. Почему-то девочки никогда не хотели со мной дружить, и я очень от этого страдала. До тех пор, пока не привыкла быть сама по себе.
- Кстати, можем прямо сегодня куда-нибудь сходить после работы. Я узнала, что недалеко есть отличная кофейня. Хочешь, угощу тебя ванильным латте с круассаном? Заодно и поболтаем.
Я не люблю пустых разговоров, они меня утомляют, наводят скуку. И это не изысканная скука, как в дворянских салонах позапрошлого века, а скука мутная - всё равно как смотреть на солнце через лужу.
А еще я не люблю латте. И никогда не ем в общественных местах. Три веские причины, чтобы отказать Милане. Но есть и четвертая, которую я даже самой себе объяснить не могу: рядом с этой девушкой мне почему-то не по себе, и это не обычный страх общения с незнакомыми людьми, а что-то более пугающее.
Как и в нашу первую встречу, между лопаток пробегает неприятный холодок.
- Извини, сегодня я занята.
- А завтра? Или, может, на выходных?
- Вряд ли. Пока нет Лизы, моей начальницы, очень много работы. Я даже дома работаю, а потом уже сил ни на что не остаётся.
- Ну да. Силы, конечно, надо беречь, - мне вдруг кажется, что на секунду во взгляде Миланы мелькает злость. - Береги себя, София. Как-нибудь потом поболтаем.
Я киваю и выдыхаю с облегчением, когда она уходит. Затем возвращаюсь на своё место и включаю компьютер.
У меня слишком мало времени. Сейчас надо выбросить из головы все глупости. Прислушаться к себе и сосредоточиться на том, что действительно важно.
…Вторник. Вечер. Завершаю финальную главу.
Девять дней я провела почти без отдыха и сна, питаясь только яичницей и тостами. Чтобы не свалиться от усталости, приходилось пить много кофе и часто умываться ледяной водой.
От дикого напряжения и усталости перед глазами всё плывет. Лицо стало измученным и бледным, я пугаюсь даже своего отражения в мониторе.
Но есть и хорошее: в этом состоянии многие страхи притупились. Сейчас мне кажется, что я больше не боюсь Майера. Хочется уже поскорее отдать ему рукопись и покончить со всем этим.
Я рассчитала так: отдам книгу завтра, всё равно он сразу её не прочитает.
А в четверг приедет Богдан. Я сама к нему подойду и оставлю номер телефона. Конечно, после такого он может решить, что я - доступная и легкомысленная, но потом, когда узнает меня лучше, поймет, что это не так. В любом случае придется рисковать, ведь после обсуждения рукописи Марк может уволить меня в любой момент, и тогда я навсегда потеряю возможность встретиться с Богданом еще раз.
Я вношу правки почти до утра и выхожу из дома в семь. Такси не вызываю - хочу проветрить голову. На улице тихо, небо чистое, а краски осени такие яркие, что в сравнении с ними я чувствую себя тусклой.
Прихожу на работу около восьми и сразу распечатываю книгу.
Майер появляется в девять, но я не спешу подниматься к нему в кабинет - лишний раз привлекать внимание коллег мне не хочется. Сижу на стуле как приклеенная, смотрю наверх и надеюсь, что днём Марк решит куда-нибудь уехать.
Сегодня мне везёт: сразу после обеда он выходит из кабинета и спускается вниз. Я срываюсь с места и со всех ног бегу в холл.
Марк появляется через минуту - идёт к выходу, разговаривая по телефону. Но сейчас меня ничто не остановит: я решительно направляюсь к нему и сразу протягиваю рукопись.
- Извините, что отвлекаю…
- Подожди, - говорит он неизвестному собеседнику, а потом останавливается и обращается ко мне. - Что это?
В последнее время я его почти не видела, но замечаю, что ничего не поменялось. Одет он, как всегда, безупречно. И, как всегда, при виде меня раздражен.
Да и плевать.
- Моя новая книга. В ней я учла все ваши замечания. Думаю, вам понравится.
Он хмурится, но ничего не отвечает - просто забирает рукопись и быстро выходит на улицу.
А я возвращаюсь на место. Теперь остается одно - ждать завтрашнего приезда Богдана. Пока я работаю, ясное небо за окном становится облачным, потом на улице начинает стремительно темнеть, но мне кажется, что время остановилось.
Скорее бы домой - так хочется спать! Только Лиза, как назло, в который раз заставляет переделывать аннотации. Все уже разошлись, а я продолжаю переставлять слова в предложениях, хотя сейчас от меня ускользают смыслы даже самых простых слов и новые варианты получаются еще хуже старых. Когда Лиза от меня отстаёт, я с облегчением выключаю компьютер, надеваю плащ, беру сумку, выхожу в холл и… едва не врезаюсь в Майера.
- В мой кабинет, - бросает он мне и проходит в офис.
На секунду я застываю на месте - смотрю ему вслед и чувствую, что страхи возвращаются: в горле привычно пересыхает, руки начинают дрожать. Однако, несмотря на волнение, голова становится на удивление ясной. Он прочёл! Слишком быстро. Слишком неожиданно. Но уже ничего не изменишь.
Я с силой сжимаю пальцы в кулак и медленно поднимаюсь на второй этаж.
Когда я захожу в кабинет, Майер стоит у панорамного окна и начинает говорить, даже не повернувшись в мою сторону:
- И зачем ты подсунула мне эту чушь? В двух словах, пожалуйста, а то я спешу.
«Пожалуйста». Надо же, какой вежливый (если не считать, что мне приходится общаться со спиной).
- Разве это чушь?
- Конечно. Всё еще хуже, чем в прошлый раз.
- Мне так не кажется.
- А меня не интересует, что тебе кажется.
Ну вот, вежливости надолго не хватило: после этих слов он резко разворачивается, бросает на меня свой ледяной взгляд, и этот лед ошпаривает кожу сильнее кипятка.
- И что же вам не понравилось? - может, удивление выходит не очень убедительным, но я стараюсь.
- А что мне могло понравиться? Знаешь, Лев Толстой говорил: «Простота - необходимое условие прекрасного». А ты опять нагородила чёрт знает что. Никакого лексико-семантического соответствия, зато шаблонов - хоть отбавляй, - он морщится, будто проглотил лимон. - Всё-таки у тебя определенно врожденный иммунитет к русскому языку.
- Ничего страшного, ведь стиль можно поправить, - я пожимаю плечами, изображая невозмутимость. - Зато психологическая достоверность на высоте.
- Ты себе льстишь.
- Мне кажется, вы говорите так потому, что не поняли главного героя. Просто по завету Хемингуэя я не стала его особо раскрывать - видна лишь верхушка айсберга. Но я уверена: если расскажу то, что опустила в книге, - вы полностью измените мнение. Давайте поговорим о Марке?
Майер прищуривается и пристально смотрит на меня. Отвечает не сразу, но когда отвечает (странным приглушенным голосом - прямо как в моём сне), ноги подкашиваются от страха.
- Ты уверена, что хочешь этого?
Больше всего на свете я хочу - как обычно - сбежать. Но пути назад нет. И теперь, как бы ни было страшно, я не отступлю.
- Дело не в том, чего я хочу, а в том, что задача писателя - дойти до глубины, проникнуть в суть вещей. Могу доказать, что у меня это получилось.
Звучит до ужаса фальшиво. Я вижу, что Майер мне не верит, да я и сама себе не верю, но что поделать? Актриса из меня плохая.
Наступает опасная тишина - ползет по кабинету, словно ядовитый газ, обволакивает стены и пол, а потом добирается до меня.
Кажется, ещё секунда, и я не смогу дышать. Чтобы спастись, расстегиваю верхнюю пуговицу блузки.
Кажется, еще секунда, и Майер меня выгонит. Но он вдруг тоже расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, а потом садится в кресло.
- Ну что ж. Начинай.
- Хорошо, - я делаю несколько коротких, почти незаметных вдохов и присаживаюсь напротив - без приглашения. - Итак, Марк. Мой герой. Точнее, герой моей книги. Может возникнуть вопрос - почему в последней главе он сбегает от героини? Испугался своих чувств к ней или чего-то другого? Вопрос, конечно, риторический - вы не можете знать, почему так вышло, но я сейчас объясню. Только сначала придётся раскрыть детскую тайну Марка. Рассказать то, о чём в книге я писать не стала.
Краем глаза я замечаю, что Майер берет в руки карандаш и начинает вертеть его между пальцами. На меня он больше не смотрит и слушает как будто без интереса, но я всё равно продолжаю:
- Родился наш герой за границей, в благополучной семье. Жил в большом красивом доме, и лишь одно «но» омрачало его детство: для родителей он был как невидимка. Отец целыми днями пропадал на работе, а мать, хотя и не работала, на сына внимания не обращала. Сколько Марк себя помнил, она почти никогда к нему не прикасалась.
Зато у нее было увлечение - коллекционировать игрушечных зайцев. Представьте огромную комнату, полную зайцев. Больших и маленьких, плюшевых и войлочных, белых, серых, розовых и голубых… Эта комната находилась рядом с детской.
Марк каждый вечер ждал свою мать. Несмотря ни на что, он очень её любил и всё надеялся, что хоть один-единственный раз она придёт к нему перед сном, и прижмет к себе, и погладит по голове, и скажет, что любит его. А она всегда приходила к ним - к зайцам. Только к ним. С ними она разговаривала, к ним прикасалась, даже пела им песни. Марк продолжал ждать - вечер за вечером. Лежал в темноте в полном одиночестве, маленький и отчаявшийся, и бесконечно долго смотрел на дверь. Он сильно страдал и всё не мог понять, что же с ним не так, ведь это так больно, когда игрушечных зайцев любят больше, чем тебя.
Впрочем, отец ребенка тоже страдал от холодности жены. Начались семейные скандалы. В конце концов, родители развелись.
Марк с матерью вернулись на её родину и со временем отдалились друг от друга еще сильнее. Точнее, Марк отдалился от всех.
В подростковом возрасте он придумал теорию о самодостаточном одиночестве. О том, что люди вступают в связи только из-за своей ограниченности. А он - не такой, как остальные. Он - особенный, потому что ему никто не нужен.
Ах, да. Забыла главное. После смерти матери Марк нашел ее дневник и узнал, что в юности она подвергалась насилию. Он смог ее простить, но уже не мог измениться, потому как поверил, что он такой и есть настоящий - человек, который ни к кому и никогда не привязывается.
Он говорит, что одиночество - единственный способ сохранить себя, но не понимает: нельзя сохранить то, чего не существует. Не осознаёт, что за всей этой теорией - лишь страх маленького мальчика - потерянного, сходившего с ума.
Конечно, можно сколько угодно обманывать себя, но настанет день, когда придется посмотреть правде в глаза. И правда состоит в том, что одиночество - просто привычная для него боль, а новой боли он боится.
Внезапно карандаш в руках Майера с хрустом ломается, словно сухая ветка. Я вздрагиваю, а Марк бросает обломки в мусорную корзину и встает из-за стола. На лице - злая усмешка.
- Мне нужно ехать. Но потом… мы обязательно продолжим разговор, София, - голос звучит так жестко, что я чувствую, как мне снова не хватает воздуха.
А Марк застёгивает рубашку и быстро выходит из кабинета, оставив меня одну.
От пережитого напряжения руки и ноги дрожат так сильно, что я не могу встать.
Смотрю в окно: вдали, на проспекте, машины удивленно мигают фарами, и я вдруг тоже начинаю моргать - часто-часто, - а потом зажмуриваю глаза и хватаюсь за край столешницы.
Я сделала это.
Я и правда это сделала.
Стреляла наугад, а попала в десятку, и всё благодаря маленькой зацепке.
Когда-то мне попалась одна из первых книг «Майер Паблишинг» - сборник под названием «Алфавит». Там были рассказы на все буквы алфавита, но больше всего меня впечатлила история на букву «О» - «Отчуждение». Она была о мальчике, к которому в детстве почти никогда не прикасалась мама, и он никак не мог понять, почему. Потом мальчик вырос, нашёл её дневник и обо всём узнал, только уже не мог измениться, потому что привык к «зоне отчуждения».
Текст рассказа был довольно сухим, без эмоций (про отчаяние и одиночество я уже сама придумала), однако он потряс меня до глубины души. Я несколько раз его перечитывала, и многое не давало мне покоя.
Во-первых, автор сборника: неизвестен. Мне казалось, что стиль напоминает Богдана, но если это его рассказы, почему не указано авторство?
Во-вторых, место действия: не отмечено. Имён героев нет. Зато в описании мамы мальчика была странная фраза. «В её глазах плескалось речное: Elbe».
Elbe - это Эльба, река с основным течением на территории Германии. Но почему из всех рек в мире выбрали именно её?
Я знала, что Майер родился в Германии, и подумала - а вдруг Богдан знал о его детстве и написал этот рассказ о нём, но не стал подписывать сборник, чтоб другие люди не смогли догадаться, связать между собой все ниточки, как сделала я?
Однако это были лишь предположения: до сегодняшнего дня я и понятия не имела, что всё закончится именно так. Это и хорошо, и плохо.
Хорошо: Майер до сих пор меня не выгнал, а значит, я могу завтра прийти на работу, спокойно встретиться с Богданом, а потом и сама уволиться. Наконец настанет нормальная жизнь без американских горок.
Плохо: «мы обязательно продолжим разговор». Когда, и, главное, зачем его продолжать? Неизвестно. А страх неизвестности хуже всего.
Я медленно поднимаюсь со стула, хотя всё еще не чувствую твердости в ногах. Надо же, Майер оставил меня одну в своём кабинете! Но не ночевать же теперь здесь.
Я выхожу в коридор и вдруг, у лестницы, чувствую резкую боль в затылке. Голова кружится, в глазах темнеет, я цепляюсь за перила, закрываю глаза и пытаюсь прийти в себя. Сердце бешено колотится - видимо, я слишком переутомилась. Скорее бы домой - выспаться.
- Гхе-гхе…
Вздрогнув, я открываю глаза и с трудом удерживаюсь на ногах: у основания лестницы стоит Милана.
- Гхе-гхе, - она смотрит на меня и кашляет в кулак, но заметно, что кашляет фальшиво - просто чтоб привлечь моё внимание.
Этого еще не хватало! Откуда она взялась? Я точно помню: когда поднималась наверх, на первом этаже никого не было. Или она в это время пряталась в туалете, как я когда-то?
После «разговора о дружбе» я видела Милану несколько раз - мельком, но каждый раз по спине бежали неприятные мурашки. Вот и сейчас - она ничего плохого не делает, а мне почему-то не по себе.
Однако я натягиваю улыбку и начинаю спускаться вниз. Милана улыбается в ответ, но эта улыбка еще более неприятная, чем раньше.
- Софи-и-и-я, - протяжно говорит она, когда мы оказываемся рядом, а я снова чувствую запах гниющих роз. И блузка у этой девушки подходящая - цвета пыльной розы. - Теперь понятно, почему ты так сильно устаешь. Дневная смена - на первом этаже, а вечерняя - на втором, в кабинете владельца издательства.
- Что, прости? - я чувствую, как к щекам приливает кровь.
- Любой бы на твоём месте устал, - Милана как будто и не слышит вопроса - рассматривает моё лицо и усмехается похлеще Майера. - Только это может быть опасно, София. Очень, очень опасно... для твоего здоровья. Поэтому дам дружеский совет: не перетруждайся. И на второй этаж лишний раз не поднимайся. Ты и так бледненькая, худенькая… вдруг нечаянно оступишься на лестнице и… упс!
Какой еще «упс»? С чего она от предложения дружбы перешла к советам, похожим на угрозы? Что ей вообще нужно? Будто без неё проблем мало! Сейчас мне так плохо, что совсем не хочется разбираться с этой странной девушкой.
