Валентину отвели выше этажом, где находились камеры для арестованных. Втолкнули в одну из таких, громко закрыв за её спиной массивную железную дверь. Какое-либо освещение отсутствовало, лишь через маленькое размером с книжку окошко, еле-еле проникал тусклый свет от уличного фонаря. По обеим стенам стояли нары для двух человек, одни из которых уже кто-то занимал. Приглядевшись, Валентина увидела свернувшуюся прямо на досках клубочком маленькую, худенькую женщину, однако разглядеть её лица пока не могла. В камере было довольно прохладно. Рукой нащупав настил, она села на свободные нары и облокотилась спиной о бетонную стену. Сильно болела голова.
- Тебя что ли, там били? – вдруг услышала Валентина тихий дрожащий голос, принадлежащий соседке по камере. Тут же следом она зашевелилась и помогая себе руками села напротив кряхтя видимо от боли. Выглядела она лет на сорок, её раскосматившиеся до плеч волосы частично прикрывали на измождённом лице кровавые подтёки. Обе губы были буквально разорваны, запёкшаяся на них кровь по цвету сделала их совершенно чёрными, отчего с самого начала Валентине показалось, что женщина, как и она сама после выбитых четырёх передних зубов немного шепелявит.
- Да, меня…
- Эт… за что же? Вроде, баба ты не распутная, да и одета худо-бедно, но не в рванье? Не то что я - батрачная.
- Сказали за шпионаж и за антисоветскую агитацию. А вы за что?
- За вредительство.
— За какое?
- Полы мыла в совнаркоме. Хотела пыль вытереть на рамке портрета, а руки то скользкие были, вот он и выскользнул, да прямо и грохнулся на пол разломившись пополам.
- Господи, да это же кусок картона?
Женщина внезапно заплакала. Солёные слёзы, попав на раны тут же их размыли и они стали вновь кровоточить. Валентина сняла с плеч косынку и подсев к ней стала осторожно вытирать ей лицо.
- Тебя как величать?
- Нюра. А тебя?
- Валя.
— Ироды! За какой-то никчёмный портрет вы готовы убить человека! – не выдержав причинённой Нюрке обиды, Валентина громко крикнула в сторону двери.
- Умоляю тебя Валюша не кричи, - остановила её Нюра. - А то опять начнут бить.
Валентина вскипела:
- Да я про них самому Сталину напишу!
Нюрка прикрыла ей рот ладонью.
— Валечка, а ведь это был его портрет…
Всю прошедшую ночь шёл сильный ливень. Он был очень хорошо слышен здесь, в камере, где стало куда холоднее, чем днём. Нюрка уснула лишь под самый рассвет, во сне она, то судорожно всхлипывала, то выкрикивала лишённые членораздельности слова, то выставляла перед собой руки, словно хотела защититься от чьих-то ударов, при этом её, как осиновый листок трясло от холода. Валентина сняла с себя кофту и накрыв ею Нюрку, съёжившись сидела на нарах поджав колени к груди и обхватив их руками. Ей казалось, что так было куда теплее. Висевший на улице фонарь раскачивался от ветра, из-за чего, исходящий от лампы желтоватый свет на несколько секунд через окошечко нырял в камеру, бросая на шершавую серую стенку тень от металлической решётки.
Так и не удержавшись от нахлынувшей дикой усталости и не найдя в себе силы способной побороть всё то плохое и страшное, что заняло её мозг, Валентина, едва сомкнув веки, погрузилась в глубокий сон. Утром их разбудил лязг дверных запоров.
- Подъём! Выходим в коридор! – крикнул конвоир в полуоткрытую дверь. – Встаём вдоль стены!
Валентина достала из кармана переломанный пополам после допроса гребень успев чуточку причесать сбившиеся за ночь волосы, Нюрка же, свои попросту пригладила ладонями, предварительно поплевав на них. Арестантов оказалось довольно много, около двадцати человек, совершенно разного возраста, как женщин, так и мужчин. У большей части из них на лицах имелись ушибы, ссадины и порезы. По обеспокоенному поведению людей было не трудно догадаться, что практически для всех, пребывание здесь сопровождалось стрессом, но несмотря на это, в бегающих туда-сюда глазёнках теплилась надежда, что сейчас непременно пожурят и отпустят.
Ну, а пока разношёрстную толпу завели в пустое просторное помещение, где из мебели стоял лишь длинный стол, какие обычно встречались в партийных кабинетах. Сперва стояли кучкой, кто-то недоумённо и нервно мял в руках кепку, кто-то поправлял ворот рубахи, платья, а кто-то, просто не отводя взгляда обречённо смотрел в одну какую-то точку. Вдруг, глухо стуча подошвами сапог об пол, в зал цепочкой вошли вооружённые винтовками конвоиры, последние двое занесли деревянный ящик, закрытый крышкой. Тотчас, арестантов, среди которых находились Валентина и Нюрка плотно прижали к стене, ограничивая любое телодвижение. Первые солнечные лучи, стремглав вонзившиеся сквозь оконные зарешёченные стёкла, пали на начищенные до блеска и острые как опаска винтовочные штыки, которые нет-нет да посылали в эти самые перепуганные людские глаза солнечные зайчики. Галдёж утих, а лица у всех помрачнели. Никто не мог до конца понять, что же тут такое твориться и почему против них выставлен такой заслон. Последними в помещение вошли трое высокопоставленных офицеров, у одного из них в руках находилась стопка бумажных папок, по всей вероятности, с документами на каждого арестованного. За несколько секунд до того, как эти офицеры сели за стол, стоявшая у окна Валентина увидела, что во двор учреждения въехали три грузовых фургона, вокруг которых выстроилось оцепление из конвоиров. Она схватила Нюрку за руку словно предчувствуя наступающую на них беду.
- Задержанная Антонова Валентина Васильевна! – громко крикнул в сторону арестантов, по-видимому, старший из трёх офицеров севших за стол. – Кто Антонова?!
- Я, - сказала Валентина.
- Подойдите к столу.
Она посмотрела на Нюрку, мысленно попрощалась с ней взглядом и выпустив её руку из своей, неспешно вышла из арестантской гурьбы.
Дождавшись, пока Валентина встанет напротив стола, сотрудник комиссариата продолжил:
- Решением протокола заседания тройки НКВД СССР по **********области от ** августа 193* года, за вредительскую деятельность и антисоветскую пропаганду, в соответствии со статьёй №58 частью первой УК РСФСР, вы приговорены к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере.
Вглядевшись в аккуратно выбритое лицо высокопоставленного сотрудника, зачитывающего ей приговор, Валентина вдруг вспомнила его. Неделю назад он приходил в библиотеку, где просил её дать ему на дом книгу Максима Горького «Мать». Эта книга, к сожалению, была в библиотеке в единственном экземпляре и по всем правилам выдавать её запрещалось. Валентина уведомила об этом мужчину, но увидев, что после своего отказа тот очень расстроился, проявила снисхождение, и под свою ответственность выдала книгу.
Несомненно, это был он. К ней быстрым шагом подошли двое конвоиров. Один из них грубо завернул ей руки за спину, другой, застегнул на запястьях наручники, затем, обхватив пальцами шею Валентины, так, что аж его ногти впились в её кожу, толкнул её к выходу. Наблюдающие за всем этим арестанты застыли в оцепенении.
- Валя! Валечка! – истошно закричала Нюрка уводившим Валентину конвоирам, при этом попытавшись прорваться через оцепление. – Не трогайте её! Она же ни в чём не виновата!
Её тут же скрутили на полу, ударив несколько раз прикладами по частям тела. Что было с Нюркой дальше, Валентина не знает, её вывели через подвал и подведя к грузовику, взяв за локти и за ноги, буквально закинули во внутрь фургона закрыв дверь. Она осталась в полной темноте. Но через некоторое время фургон был плотно забит осужденными, а вот Нюрки среди них не было. Люди были до ужаса перепуганы, женщины плакали.
- Девчат! Кто ни будь знает, куда делась женщина, которая
кричала, когда меня уводили? – громко спросила она. – Такая маленькая, худенькая… Нюркой зовут. Может, кто видел?
Все стихли и только мужской голос со своеобразным говором, отрешённо донёсся от самой двери.
- Не шукай, у цієї баби розстріл...
Валентина поняла значение этих слов.
- Как…расстрел? Этого не может быть? Она не виновна…
Тот же голос ей ответил:
- Та тут все ні в чому не винен.
Ехали долго, по всей вероятности водитель очень торопился, отчего на петляющей дороге машину бросало из стороны в сторону на крутых поворотах. Всю дорогу, зажатая со всех сторон такими же, как она арестантами, Валентина нет-нет да вспоминала Нюрку. Ей казалось, что глаза этой доброй и безобидной женщины по-прежнему смотрят на неё, но уже из глубины чёрного мрака господствующего в этой крохотной и оббитой железом будке грузовика, и этот взгляд не был сломленным, скорее, он был улыбающимся. Их привезли на узловую станцию, где взору всех выпрыгнувших из фургона и жмурившихся от яркого солнца арестантов, предстала совершенно дикая картина происходящего. На одном из железнодорожных путей стоял состав, преимущественно из старых товарных вагонов, из зарешёченных окон которых, выглядывали что-то выкрикивая десятки измождённых августовской жарой и духотой человеческих лиц. Но из-за металлического скрежета, паровозных гудков и громких ругательств конвоиров, все их крики слились в единый и страшный вой. Каждый такой вагон был оцеплен вооружённой охраной. Проверив вновь прибывших осужденных согласно списку, сотрудник НКВД распределил каждого в определённый вагон. Валентина попала в первый. После того, как тяжёлая дверь с грохотом закрылась за её спиной, она осмотрелась. Около пятидесяти пар неимоверно перепуганных женских глаз, цепко впившихся в неё одновременно, первоначально заставили её застыть как вкопанной, и она лишь молча, беглым взглядом разглядывала находящихся взаперти людей. Самой младшей было около четырнадцати, старшей – за шестьдесят. Раздвинув руками по сторонам малолеток, тем самым освобождая для себя проход, к Валентине, из дальнего угла, где брошенная куча поблёкшей соломы служила для всех спальным местом, вышла красивая, высокая, крепкого телосложения, с правильными чертами лица женщина, с виду лет тридцати пяти. Валентина сразу поняла, что остальные осужденные, следовавшие в этом вагоне, бесспорно, и беспрекословно считали её старшей.
- Статья? – спросила она твёрдым и непоколебимым голосом у Валентины.
- Пятьдесят восьмая…
- Политическая, значит? Сколько дали?
- Десять…лет.
- Как зовут?
- Валя.
- Откуда будешь?
- Из Москвы.
Та, доброжелательно протянула руку для рукопожатия.
- Прасковья. Я из Краснодона. А девочки, - она кивнула головой на стоявших позади неё женщин, - кто-то из Луганска, кто-то из Антрацита, есть из Новопскова, из Киева, отовсюду…в общем. Пойдём, покушаешь, у нас кое-что осталось из еды.
Валентину угостили двумя запечёнными картофелинами, кусочком хлеба и луковицей.
- А…как же вы? – спросила она у Прасковьи, всё ещё не решаясь притронуться к еде. – Вы ведь все здесь тоже голодные?
- Ешь, это всё тебе. Мы уже поели. Ночью будем проезжать много станций, девчонки по очереди дежурят у окна. Добрые люди бросают понемногу что-то съестного. Об этом в Лефортово меня предупредила бывалая воровка. Сказала, что так мол и так, сердобольные люди у кого есть сидельцы, прознали про тюремный поезд, вот и помогают, подкармливают, бросают узелочки с харчами в окна.
Пока Валентина ела, все молча наблюдали за ней.
- А вы нам про Москву расскажете? – неожиданно и с улыбкой спросила её, ещё совсем молодая девчушка. – Ну, какая вот она, эта Москва?
Прасковья посмотрела на неё строгим материнским взором.
- Глаша, не мешай человеку есть. Придёт время, сама увидишь.
Малая не унималась.
- А… Сталина видели?
Все переглянулись.
- Только один раз, - ответила ей Валентина. – В прошлом году, издалека, на параде.
- Эх, сейчас бы его увидеть…
Глаза девчонки наполнились слезами.
- Зачем? – с грустью, спросила Валентина.
- А затем, что у меня скоро вступительные экзамены в театральный техникум, на театроведческий факультет. Я ведь документы отослала на поступление и меня допустили к экзаменам. Стала готовиться, читала, учила…Я просила следователя, чтобы он хоть немножечко подождал и разрешил мне хотя бы сдать экзамены. А он говорит: вот в лагере и сдашь…
Глаша разрыдалась. Все кинулись её успокаивать. Валентина тяжело вздохнула, встретившись взглядом с Прасковьей.
- Откуда она?
- Из Донбасса...Жила с бабушкой. Рассказывала нам тут всем, как с утра до ночи работала в поле, чтобы заработать деньги на Москву.
- Родители небось извелись?
- Их нет. В прошлом году расстреляны…
- О, Господи…
Валентина, не скрывая сочувствия закачала головой.
- Её то за что? Она же ещё ребёнок?
- Дома над своей кроватью повесила фотографию Тухачевского. Восхищалась им. А к тому времени его уже арестовали…Ну и видать кто-то из подружек донесла куда надо…
- Господи…Ребёнка за фотографию?
Прасковья лишь пожала плечами.
- И сколько же её дали? – не сдерживая сочувствия поинтересовалась Валентина.
- Да так же, как и тебе.
- Сволочи…
Уже в первую ночь пути, Валентина научилась определять некоторые особенности в передвижении их железнодорожного состава. К примеру, при приближении к какой-нибудь станции, машинист делал один длинный гудок. Два или три гудка, информировали о том, что состав трогается. Об этом Валентина рассказала девчонкам. С той минуты, даже сквозь сон, все девчонки нет-нет да считали про себя эти гудки, в ожидании одного и протяжного. Он вселял надежду в сердце каждой заключённой, что благодаря сарафанному радио обязательно найдётся хотя бы один добрый человек, который придёт на станцию и кинет в окно товарного вагона, где находятся зэки, что-нибудь из еды. Однако, чуда пока не произошло. На тех станциях, где они останавливались, несмотря на старания девчонок хоть чем-то обозначить своё присутствие взаперти внутри товарного вагона, никто к ним так и не подошёл. Их товарняк, простояв на путях около получаса содрогнулся, задёргался, после чего медленно и поскрипывая стал набирать скорость. Ворвавшийся в окошко ветерок, разогнал скопившуюся внутри вагона духоту, смешанную с преющим, вызывающим чихание запахом соломы, человеческого пота и мочи. Для справления естественных потребностей, в пол, в самом углу вагона, был вмонтирован кусок решётки размером с книжку.
- Бабоньки, всем спать! – повелела твёрдым голосом Прасковья. – Утро уж скоро…
Все послушно улеглись. Валентина, сидела облокотившись спиной на стенку вагона и смотрела на звёздное небо через зарешёченное окно. Рядом с ней села Прасковья.
- Как же нам узнать то, куда нас везут? – тихо спросила у неё Валентина.
Та, устало улыбнулась:
- Ежели не кормят, значит не далече.
- Да уж…
Просидев молча несколько минут, они легли спать. Вагон бросало из стороны в сторону, болтанка раскачивала спящих на соломе девчонок, но те заботливо обняв друг друга ещё до того, как заснуть, даже во сне не разомкнули свои объятия.
- Ты не рассказала, за что тебя арестовали? – сказала Валентина, глядя на засыпающую Прасковью.
- А за вредительство…
— Это какое такое вредительство?
- На ферме ударила бригадира, приставал он ко мне. Я тогда звеньевой дояркой работала. На следующий день, кто-то отравил моих коров…
Валентина, не скрывая возмущения приподнялась на локоть.
- Так это он злыдень и сделал!
- Знаю, что он. Только эта паскуда член партии и герой гражданской войны, а я ж беспартийная. К тому же простая баба.
- Тебя что ли, там били? – вдруг услышала Валентина тихий дрожащий голос, принадлежащий соседке по камере. Тут же следом она зашевелилась и помогая себе руками села напротив кряхтя видимо от боли. Выглядела она лет на сорок, её раскосматившиеся до плеч волосы частично прикрывали на измождённом лице кровавые подтёки. Обе губы были буквально разорваны, запёкшаяся на них кровь по цвету сделала их совершенно чёрными, отчего с самого начала Валентине показалось, что женщина, как и она сама после выбитых четырёх передних зубов немного шепелявит.
- Да, меня…
- Эт… за что же? Вроде, баба ты не распутная, да и одета худо-бедно, но не в рванье? Не то что я - батрачная.
- Сказали за шпионаж и за антисоветскую агитацию. А вы за что?
- За вредительство.
— За какое?
- Полы мыла в совнаркоме. Хотела пыль вытереть на рамке портрета, а руки то скользкие были, вот он и выскользнул, да прямо и грохнулся на пол разломившись пополам.
- Господи, да это же кусок картона?
Женщина внезапно заплакала. Солёные слёзы, попав на раны тут же их размыли и они стали вновь кровоточить. Валентина сняла с плеч косынку и подсев к ней стала осторожно вытирать ей лицо.
- Тебя как величать?
- Нюра. А тебя?
- Валя.
— Ироды! За какой-то никчёмный портрет вы готовы убить человека! – не выдержав причинённой Нюрке обиды, Валентина громко крикнула в сторону двери.
- Умоляю тебя Валюша не кричи, - остановила её Нюра. - А то опять начнут бить.
Валентина вскипела:
- Да я про них самому Сталину напишу!
Нюрка прикрыла ей рот ладонью.
— Валечка, а ведь это был его портрет…
Глава 3
Всю прошедшую ночь шёл сильный ливень. Он был очень хорошо слышен здесь, в камере, где стало куда холоднее, чем днём. Нюрка уснула лишь под самый рассвет, во сне она, то судорожно всхлипывала, то выкрикивала лишённые членораздельности слова, то выставляла перед собой руки, словно хотела защититься от чьих-то ударов, при этом её, как осиновый листок трясло от холода. Валентина сняла с себя кофту и накрыв ею Нюрку, съёжившись сидела на нарах поджав колени к груди и обхватив их руками. Ей казалось, что так было куда теплее. Висевший на улице фонарь раскачивался от ветра, из-за чего, исходящий от лампы желтоватый свет на несколько секунд через окошечко нырял в камеру, бросая на шершавую серую стенку тень от металлической решётки.
Так и не удержавшись от нахлынувшей дикой усталости и не найдя в себе силы способной побороть всё то плохое и страшное, что заняло её мозг, Валентина, едва сомкнув веки, погрузилась в глубокий сон. Утром их разбудил лязг дверных запоров.
- Подъём! Выходим в коридор! – крикнул конвоир в полуоткрытую дверь. – Встаём вдоль стены!
Валентина достала из кармана переломанный пополам после допроса гребень успев чуточку причесать сбившиеся за ночь волосы, Нюрка же, свои попросту пригладила ладонями, предварительно поплевав на них. Арестантов оказалось довольно много, около двадцати человек, совершенно разного возраста, как женщин, так и мужчин. У большей части из них на лицах имелись ушибы, ссадины и порезы. По обеспокоенному поведению людей было не трудно догадаться, что практически для всех, пребывание здесь сопровождалось стрессом, но несмотря на это, в бегающих туда-сюда глазёнках теплилась надежда, что сейчас непременно пожурят и отпустят.
Ну, а пока разношёрстную толпу завели в пустое просторное помещение, где из мебели стоял лишь длинный стол, какие обычно встречались в партийных кабинетах. Сперва стояли кучкой, кто-то недоумённо и нервно мял в руках кепку, кто-то поправлял ворот рубахи, платья, а кто-то, просто не отводя взгляда обречённо смотрел в одну какую-то точку. Вдруг, глухо стуча подошвами сапог об пол, в зал цепочкой вошли вооружённые винтовками конвоиры, последние двое занесли деревянный ящик, закрытый крышкой. Тотчас, арестантов, среди которых находились Валентина и Нюрка плотно прижали к стене, ограничивая любое телодвижение. Первые солнечные лучи, стремглав вонзившиеся сквозь оконные зарешёченные стёкла, пали на начищенные до блеска и острые как опаска винтовочные штыки, которые нет-нет да посылали в эти самые перепуганные людские глаза солнечные зайчики. Галдёж утих, а лица у всех помрачнели. Никто не мог до конца понять, что же тут такое твориться и почему против них выставлен такой заслон. Последними в помещение вошли трое высокопоставленных офицеров, у одного из них в руках находилась стопка бумажных папок, по всей вероятности, с документами на каждого арестованного. За несколько секунд до того, как эти офицеры сели за стол, стоявшая у окна Валентина увидела, что во двор учреждения въехали три грузовых фургона, вокруг которых выстроилось оцепление из конвоиров. Она схватила Нюрку за руку словно предчувствуя наступающую на них беду.
- Задержанная Антонова Валентина Васильевна! – громко крикнул в сторону арестантов, по-видимому, старший из трёх офицеров севших за стол. – Кто Антонова?!
- Я, - сказала Валентина.
- Подойдите к столу.
Она посмотрела на Нюрку, мысленно попрощалась с ней взглядом и выпустив её руку из своей, неспешно вышла из арестантской гурьбы.
Дождавшись, пока Валентина встанет напротив стола, сотрудник комиссариата продолжил:
- Решением протокола заседания тройки НКВД СССР по **********области от ** августа 193* года, за вредительскую деятельность и антисоветскую пропаганду, в соответствии со статьёй №58 частью первой УК РСФСР, вы приговорены к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере.
Вглядевшись в аккуратно выбритое лицо высокопоставленного сотрудника, зачитывающего ей приговор, Валентина вдруг вспомнила его. Неделю назад он приходил в библиотеку, где просил её дать ему на дом книгу Максима Горького «Мать». Эта книга, к сожалению, была в библиотеке в единственном экземпляре и по всем правилам выдавать её запрещалось. Валентина уведомила об этом мужчину, но увидев, что после своего отказа тот очень расстроился, проявила снисхождение, и под свою ответственность выдала книгу.
Несомненно, это был он. К ней быстрым шагом подошли двое конвоиров. Один из них грубо завернул ей руки за спину, другой, застегнул на запястьях наручники, затем, обхватив пальцами шею Валентины, так, что аж его ногти впились в её кожу, толкнул её к выходу. Наблюдающие за всем этим арестанты застыли в оцепенении.
- Валя! Валечка! – истошно закричала Нюрка уводившим Валентину конвоирам, при этом попытавшись прорваться через оцепление. – Не трогайте её! Она же ни в чём не виновата!
Её тут же скрутили на полу, ударив несколько раз прикладами по частям тела. Что было с Нюркой дальше, Валентина не знает, её вывели через подвал и подведя к грузовику, взяв за локти и за ноги, буквально закинули во внутрь фургона закрыв дверь. Она осталась в полной темноте. Но через некоторое время фургон был плотно забит осужденными, а вот Нюрки среди них не было. Люди были до ужаса перепуганы, женщины плакали.
- Девчат! Кто ни будь знает, куда делась женщина, которая
кричала, когда меня уводили? – громко спросила она. – Такая маленькая, худенькая… Нюркой зовут. Может, кто видел?
Все стихли и только мужской голос со своеобразным говором, отрешённо донёсся от самой двери.
- Не шукай, у цієї баби розстріл...
Валентина поняла значение этих слов.
- Как…расстрел? Этого не может быть? Она не виновна…
Тот же голос ей ответил:
- Та тут все ні в чому не винен.
Ехали долго, по всей вероятности водитель очень торопился, отчего на петляющей дороге машину бросало из стороны в сторону на крутых поворотах. Всю дорогу, зажатая со всех сторон такими же, как она арестантами, Валентина нет-нет да вспоминала Нюрку. Ей казалось, что глаза этой доброй и безобидной женщины по-прежнему смотрят на неё, но уже из глубины чёрного мрака господствующего в этой крохотной и оббитой железом будке грузовика, и этот взгляд не был сломленным, скорее, он был улыбающимся. Их привезли на узловую станцию, где взору всех выпрыгнувших из фургона и жмурившихся от яркого солнца арестантов, предстала совершенно дикая картина происходящего. На одном из железнодорожных путей стоял состав, преимущественно из старых товарных вагонов, из зарешёченных окон которых, выглядывали что-то выкрикивая десятки измождённых августовской жарой и духотой человеческих лиц. Но из-за металлического скрежета, паровозных гудков и громких ругательств конвоиров, все их крики слились в единый и страшный вой. Каждый такой вагон был оцеплен вооружённой охраной. Проверив вновь прибывших осужденных согласно списку, сотрудник НКВД распределил каждого в определённый вагон. Валентина попала в первый. После того, как тяжёлая дверь с грохотом закрылась за её спиной, она осмотрелась. Около пятидесяти пар неимоверно перепуганных женских глаз, цепко впившихся в неё одновременно, первоначально заставили её застыть как вкопанной, и она лишь молча, беглым взглядом разглядывала находящихся взаперти людей. Самой младшей было около четырнадцати, старшей – за шестьдесят. Раздвинув руками по сторонам малолеток, тем самым освобождая для себя проход, к Валентине, из дальнего угла, где брошенная куча поблёкшей соломы служила для всех спальным местом, вышла красивая, высокая, крепкого телосложения, с правильными чертами лица женщина, с виду лет тридцати пяти. Валентина сразу поняла, что остальные осужденные, следовавшие в этом вагоне, бесспорно, и беспрекословно считали её старшей.
- Статья? – спросила она твёрдым и непоколебимым голосом у Валентины.
- Пятьдесят восьмая…
- Политическая, значит? Сколько дали?
- Десять…лет.
- Как зовут?
- Валя.
- Откуда будешь?
- Из Москвы.
Та, доброжелательно протянула руку для рукопожатия.
- Прасковья. Я из Краснодона. А девочки, - она кивнула головой на стоявших позади неё женщин, - кто-то из Луганска, кто-то из Антрацита, есть из Новопскова, из Киева, отовсюду…в общем. Пойдём, покушаешь, у нас кое-что осталось из еды.
Валентину угостили двумя запечёнными картофелинами, кусочком хлеба и луковицей.
- А…как же вы? – спросила она у Прасковьи, всё ещё не решаясь притронуться к еде. – Вы ведь все здесь тоже голодные?
- Ешь, это всё тебе. Мы уже поели. Ночью будем проезжать много станций, девчонки по очереди дежурят у окна. Добрые люди бросают понемногу что-то съестного. Об этом в Лефортово меня предупредила бывалая воровка. Сказала, что так мол и так, сердобольные люди у кого есть сидельцы, прознали про тюремный поезд, вот и помогают, подкармливают, бросают узелочки с харчами в окна.
Пока Валентина ела, все молча наблюдали за ней.
- А вы нам про Москву расскажете? – неожиданно и с улыбкой спросила её, ещё совсем молодая девчушка. – Ну, какая вот она, эта Москва?
Прасковья посмотрела на неё строгим материнским взором.
- Глаша, не мешай человеку есть. Придёт время, сама увидишь.
Малая не унималась.
- А… Сталина видели?
Все переглянулись.
- Только один раз, - ответила ей Валентина. – В прошлом году, издалека, на параде.
- Эх, сейчас бы его увидеть…
Глаза девчонки наполнились слезами.
- Зачем? – с грустью, спросила Валентина.
- А затем, что у меня скоро вступительные экзамены в театральный техникум, на театроведческий факультет. Я ведь документы отослала на поступление и меня допустили к экзаменам. Стала готовиться, читала, учила…Я просила следователя, чтобы он хоть немножечко подождал и разрешил мне хотя бы сдать экзамены. А он говорит: вот в лагере и сдашь…
Глаша разрыдалась. Все кинулись её успокаивать. Валентина тяжело вздохнула, встретившись взглядом с Прасковьей.
- Откуда она?
- Из Донбасса...Жила с бабушкой. Рассказывала нам тут всем, как с утра до ночи работала в поле, чтобы заработать деньги на Москву.
- Родители небось извелись?
- Их нет. В прошлом году расстреляны…
- О, Господи…
Валентина, не скрывая сочувствия закачала головой.
- Её то за что? Она же ещё ребёнок?
- Дома над своей кроватью повесила фотографию Тухачевского. Восхищалась им. А к тому времени его уже арестовали…Ну и видать кто-то из подружек донесла куда надо…
- Господи…Ребёнка за фотографию?
Прасковья лишь пожала плечами.
- И сколько же её дали? – не сдерживая сочувствия поинтересовалась Валентина.
- Да так же, как и тебе.
- Сволочи…
Глава 4
Уже в первую ночь пути, Валентина научилась определять некоторые особенности в передвижении их железнодорожного состава. К примеру, при приближении к какой-нибудь станции, машинист делал один длинный гудок. Два или три гудка, информировали о том, что состав трогается. Об этом Валентина рассказала девчонкам. С той минуты, даже сквозь сон, все девчонки нет-нет да считали про себя эти гудки, в ожидании одного и протяжного. Он вселял надежду в сердце каждой заключённой, что благодаря сарафанному радио обязательно найдётся хотя бы один добрый человек, который придёт на станцию и кинет в окно товарного вагона, где находятся зэки, что-нибудь из еды. Однако, чуда пока не произошло. На тех станциях, где они останавливались, несмотря на старания девчонок хоть чем-то обозначить своё присутствие взаперти внутри товарного вагона, никто к ним так и не подошёл. Их товарняк, простояв на путях около получаса содрогнулся, задёргался, после чего медленно и поскрипывая стал набирать скорость. Ворвавшийся в окошко ветерок, разогнал скопившуюся внутри вагона духоту, смешанную с преющим, вызывающим чихание запахом соломы, человеческого пота и мочи. Для справления естественных потребностей, в пол, в самом углу вагона, был вмонтирован кусок решётки размером с книжку.
- Бабоньки, всем спать! – повелела твёрдым голосом Прасковья. – Утро уж скоро…
Все послушно улеглись. Валентина, сидела облокотившись спиной на стенку вагона и смотрела на звёздное небо через зарешёченное окно. Рядом с ней села Прасковья.
- Как же нам узнать то, куда нас везут? – тихо спросила у неё Валентина.
Та, устало улыбнулась:
- Ежели не кормят, значит не далече.
- Да уж…
Просидев молча несколько минут, они легли спать. Вагон бросало из стороны в сторону, болтанка раскачивала спящих на соломе девчонок, но те заботливо обняв друг друга ещё до того, как заснуть, даже во сне не разомкнули свои объятия.
- Ты не рассказала, за что тебя арестовали? – сказала Валентина, глядя на засыпающую Прасковью.
- А за вредительство…
— Это какое такое вредительство?
- На ферме ударила бригадира, приставал он ко мне. Я тогда звеньевой дояркой работала. На следующий день, кто-то отравил моих коров…
Валентина, не скрывая возмущения приподнялась на локоть.
- Так это он злыдень и сделал!
- Знаю, что он. Только эта паскуда член партии и герой гражданской войны, а я ж беспартийная. К тому же простая баба.
