- Буди всех! – закричала Валентина ошарашенной Глаше. - Пусть пьют! Быстрее же, умоляю!
Вскочившие со своих мест женщины, вначале не могли спросонья понять, что произошло, но увидев стоявшую у окна Валентину и стекающую на пол воду, буквально кинулись к ней, где присев на корточки, оттесняя и отталкивая друг друга, подставляли под спасительную водяную струю свои пересохшие и потрескавшиеся от соли губы.
После ночного происшествия с суицидницей уснуть вновь Валентина уже не смогла, она так и пролежала до рассвета на соломе вглядываясь в серое небо через маленькое зарешёченное окошко вагона. Пришедшее утро было прохладным и хмурым, тучи, будто наполненные расплавленным свинцом, казалось вот-вот разорвутся и дождевые воды затопят всю землю. «Всю-то, может, и не затопят, но затяжного дождя не избежать» - подумала Валентина. Состав заметно сбросил скорость, по-видимому, из-за того, что на некоторых участках железной дороги, а в особенности на повороте, появилась заметная просадки грунта, отчего вагон держал крен в одну сторону. Потом его раскачивало то влево, то вправо, словно это был не вагон, а люлька для укачивания младенцев. На узловой станции, где все проходящие поезда останавливаются на несколько минут, будь они пассажирские либо грузовые, их состав так же встал на одном из путей. Во время обязательной утренней проверки заключённых согласно списку, вошедшие конвойные обнаружили труп повесившейся ночью женщины. Тут же вызвали начальника конвойной службы. Валентина, почувствовав неладное дала команду сбившимся в гурьбу женщинам.
- Бабы, а ну быстро по стенкам!
Уговаривать было никого не нужно. В замкнутом пространстве грязного столыпинского вагона, где так и не смог за несколько дней пути улетучиться запах мочи, этот клич только и ждали. До Валентины никто так и не посмел взять на себя обязанности старшей, после сгинувшей Прасковьи. Поэтому такого рода приказ Валентины исполнили все до одной. В вагон шустро влез коренастого вида майор. Валентина узнала его, он уже мелькал в проёме открытых дверей, когда конвойный застрелил Прасковью. Ох и материл же он тогда всех на чём свет стоит. Тот, брезгливо осмотрев вытянувшуюся от кончины покойницу, медленно прошёлся вдоль шеренги осужденных, стоявших у стены вагона. У большей их части глаза наполнились страхом как это бывает при встрече человека со стаей волков. Майор на пару секунд останавливался у каждой, пристально смотрел в глаза, очевидно пытаясь психологически сломать и дождаться пока кто-то, раскаявшись скажет: «Это я её вздёрнула», но не дождавшись таковых признаний, шёл дальше. Наконец, поравнявшись с Валентиной, стоявшей в шеренге последней, майор развернулся к ней лицом, окинул её суровым надзирающим взором с головы до ног.
- Фамилия?!
- Осужденная Антонова…
Статья?!
- Пятьдесят восьмая часть первая.
- У меня есть информация Антонова, что ты здесь смотрящая?
Валентина ничего не ответила. Майор недоверчиво и с ехидством улыбнувшись вновь оглядел всю шеренгу. В тот же миг выражение его лица изменилось, оно покраснело, а сам он в гневе буквально затрясся.
- Вы, что здесь сучки творите?! Три трупа с одного вагона! Да вы бляди мне должны ноги целовать, что с самого начала этапа я не разбросал вас по одиночке к уголовникам! И вместо того, чтобы благодарить меня за гуманизм, вы бросаете мне свои сучьи подлянки?! Мне! Начальнику конвойной службы?!
Он опять-таки перевёл взгляд на Валентину.
- Ещё один труп и я лично тебя закрою в карцер! Без еды, без воды… А всех этих клушек, - он довольно красноречиво указал подбородком на испуганных осужденных женщин, - отдам уркам. Ну, а что с ними там будут делать, ты наверняка представляешь себе. Ты меня поняла?!
Валентина по-прежнему не отвечала. И кто знает, чем бы закончился этот опасный разговор если бы не прозвучавший паровозный гудок. Забрав труп, конвоиры покинули вагон и уже через несколько минут состав жёстко тронулся, набирая нужную скорость. По обеим сторонам железной дороги безгранично раскинулись леса, лишь изредка их разделяли болота.
- Подойдите-ка все ко мне! - громко обратилась Валентина ко всем женщинам.
Осужденные повставали со своих мест и подойдя к ней расположились так, чтобы грохочущий стук колёс не мешал им хорошо слышать, что она скажет.
- Бабоньки, дорогие мои, - сказала Валентина. - Все мы с вами, как это говорят, плывём сейчас в одной лодке. Куда нас везут нам неведомо, но то, что это будет лагерь, никаких сомнений нет. Там всем нам придётся научиться жить по-новому. В одиночку никому не выжить. Тех, кого не добьют конвоиры или уголовники, добьёт тиф. Поэтому всем нам надо сплотиться и помогать друг другу. Иначе – смерть.
Кто-то тяжело вздохнул.
- Эх, сейчас бы горяченького чего поесть. Не ровен час, сдохнем все с голоду.
- Размечталась ты, однако, - каверзно упрекнула её другая. – Лёгкую смертушку ищешь? Скорее, вши всех доедят.
Теперь уже тяжело вздохнула и сама Валентина.
- Завтра утром во время проверки я буду требовать, чтобы нас покормили и дали воду, - сказала она. – Что касается вшей. Спасение придёт в лагере, когда наголо подстригут. Держитесь бабы, что я ещё могу сказать.
Осужденные разбрелись по вагону, не ушла от Валентины лишь одна, кроткая и вежливая Алевтина. На вид ей около тридцати. Она смотрела на Валентину глазами, которые были наполнены мученической тоской и слезами.
- Ты почему не ложишься? - спросила её Валентина.
- Не могу заснуть. Как только подумаю о детках сердце моё готово разорваться.
- Откуда ты?
- С Винницкой области, село Соболивка.
- За что тебя?
- Сказали за пособничество.
- Пособничество кому?
- Мужу…
- Как это?
- А так. Смастерил маслобойку и продал на базаре. Он у меня мужик то рукастый. А через неделю за ним на машине приехали два милиционера из райцентра и забрали с собой. На следующий день я поехала в милицию, там мне сказали, что его арестовали и скоро будут судить. Я спросила у следователя: а что же он такого натворил? А тот мне и говорит: куда ж ты милочка смотрела, когда твой Гришка, лопасти для маслобойки соорудил в виде креста? А крест то получился точь-в-точь как германский. Так мало того, он на допросе повинился, признался, что занимался контрреволюционной деятельностью против нашей великой Родины и товарища Сталина. Ну я со слезами то и вернулась в село. А утром и за мной приехали. Одевайся говорят, поедем к следователю. Приехали, заводят к нему, а у него Гришка мой в наручниках сидит. Весь синий от синяков, оба глаза аж заплывшие. Следователь ему и говорит значит: «А скажи мне Чернов, кто был твоим вдохновителем при совершении тобой преступлений контртеррористической направленности? А Гришка в пол уставился и отвечает: «Жена». Тут мне сразу то на руки наручники и нацепили. Господи, как же я плакала. Кричу ему: Окстись! Брешешь ведь! Бога побойся, деток же у нас двое! А он сидит и только плачет.
Валентина сочувственно покачала головой:
- Оговорил ирод…Видать, хорошо били.
Ночью состав шёл без остановок. Валентина, убедившись, что все улеглись и заснули тут же закрыла отяжелевшие веки.
Просыпавшаяся ни единожды за ночь Валентина, обратила внимание на то, что этой ночью их состав шёл без остановок и на предельной скорости. Сцепки, соединяющие между собой вагоны, стучали так, словно это и не сцепки вовсе, а наковальня. И стук исходил от них, жёсткий и хлёсткий, а врываясь в ушные перепонки он будто скапливался в голове зарождая в ней пульсирующую боль. Наверное поэтому, все женщины накрыли свои головы чем придётся лишь бы не слышать грохочущий стук. Но кроме этой беды, параллельно с ней шла и другая - холод. Заткнув в вагоне все возможные щели соломой, кроме раздвижной двери, днём садились кучнее и пели песни, а ночью спали обнявшись, да прижимаясь друг к дружке, как только что рождённые щенки, выискивающие на брюхе у матери молочные соски. Голод и холод объединил всех во что-то единое целое и это было похоже на то, как соединяются капельки выплавленной стали, те, что Валентина однажды видела на металлургическом заводе. С рассветом состав наконец-то остановился на небольшом полустанке. Торможение разбудило практически всех, но не все спешили вставать из согретых за ночь лежачих мест. Валентина не сомневалась, что сейчас будет проверка по списку, а значит появится возможность выпросить хоть что-то поесть. Она вскочила, подошла к двери и через маленькую дырочку в обшивке вагона стала рассматривать местность. Состав остановился. Валентина обернулась к женщинам.
- Девки вставайте! Конвой идёт! Проверка!
Кто-то громко гаркнул:
- Валюша, надо требовать жратву! Или пусть расстреливают прямо здесь!
Все остальные поддержали, выражая разные недовольные высказывания.
- Тихо девчата! – крикнула Валентина. – Если будем кричать не получим ничего! Сейчас им никто руки не вяжет. Для них мы зэки, хуже того – враги народа. Убьют и спишут. Вспомните Прасковью?
Валентину прервал металлический скрежет открывающихся запоров. Все притихли, наблюдая как с грохотом и скрежетом открылась раздвижная дверь вагона и вместе с порывом прохладного утреннего ветра во внутрь влетела команда:
- А ну быстро по стенкам! Шаг в сторону без разрешения – попытка к бегству! Расстрел на месте!
В вагон влез один из конвоиров со списком в руках. Двое других стояли у дверного проёма нацелив оружие на заключённых. Началась проверка, затем внутренний осмотр вагона. Кажется, было всё нормально, и проверяющий направился к выходу.
- Разрешите вопрос? - набравшись смелости спросила Валентина.
Тот подошёл к Валентине.
- Почему не представляетесь?
- Осужденная…Антонова.
- Слушаю.
- Мы ничего не ели уже двое суток, - слегка дрожащим голосом стала говорить Валентина. – Очень холодно, особенно ночью… Мы всё-таки женщины. Может вы проявите к нам хоть какое-то милосердие? Нам бы немного еды и соломы… У вас же, наверное, то же есть мама? Пожалуйста…
Конвоир на секунду замер. Его глаза забегали, а на лице проявилась надменность.
- Вы в первую очередь осужденные, - ответил он. –Враги народа и всего нашего правительства, в частности товарища Сталина.
Он развернулся и направился к выходу. Спрыгнув вниз на пути, конвоир бросил на Валентину беглый взгляд и не громко буркнул одному из подчинённых:
- Принеси буханку хлеба и котелок с водой. Только мигом!
Тот побежал к конвойному вагону. Женщины стояли словно вкопанные, все боялись даже кашлянуть, чтобы не дай Бог этот конвоир не передумал ничего. Через минуту убежавший вернулся, передав старшему хлеб и воду.
- Антонова! – крикнул он. – Подь-ка сюды.
Валентина тут же сорвалась к двери.
- На-ка вот, возьми, - он протянул ей котелок с водой и зачерствелую буханку хлеба. И уже следом добавил: – Хлеб сама распредели. Весь не съедайте. Никакой еды больше не будет.
- Ты уж скажи, ради Христа, куда везут нас? – спросила Валентина.
- Воркута, - тихо, чтобы никто из конвоиров не услышал, произнёс он.
Как только дверь вагона закрылась осужденные облепили Валентину. Их руки потянулись к хлебу. Ей было сложно найти для всех нужные слова, чтобы объяснить, что булка хлеба, размером с кирпич, это точно на несколько дней, а может и до конца… И что кормить в первую очередь надо тех, кто ослаб.
- Ну что ты греешь буханку? – с заметной и демонстративной злостью сказала ей одна из осужденных. На всём протяжении пути она неоднократно уже пыталась зацепить оскорбительным словом молодуху Глашу и ту, что вздёрнулась ночью пока все спали. – Али ты не видишь, что бабы оголодали?!
Валентина прижала хлеб и котелок к груди.
- Хлеб буду делить на всех сама. Вода по одному глотку.
- А ты никак в надзирательши метишь?! – завизжала та, выставив руки в боки и сверля Валентину озлобленным взглядом.
Никто не знал, чем бы закончилась эта ситуация если бы в разговор не вмешалась одна из осужденных, женщина в зрелом возрасте встала между Валентиной и той, что набросилась на неё с претензиями.
- Думаю, что Валя делает правильно, - сказала она, бросив значимый взгляд на нападавшую. – Один только господь знает сколько ещё ехать и сколько ещё предстоит вытерпеть мучений.
Если съедим всё сейчас, голод мы утолим. Но надолго ли? А вот норма поможет нам всем выжить. Это я говорю вам как врач.
Её слова заметно снизили агрессию нападавшей осуждённой, та развернулась, отошла в угол вагона и села на корточки. Валентина подошла к ней, опустилась рядом на жухлую солому. Затем сняв с себя кофту набросила её на ноги вместо скатерти, а уже на кофту положила буханку хлеба и маленькие ножницы.
- Будешь мне помогать, - сказала ей Валентина, разрезая хлеб лезвием от ножниц. - Выдавай да запоминай кому даёшь. Вот и будет работать твоя бабья справедливость.
Осужденные по очереди подходили за своим куском хлеба, размер которого был со спичечный коробок. Воду, как и решили давали по глотку. Перед сном норму повторили, спать улеглись с хорошим настроением, ведь оставалось ещё половина буханки хлеба.
Валентина села рядом с осужденной, которая представилась врачом.
- Неужто и вправду врач? – спросила она у неё.
- Да, правда детский.
- А как зовут?
- Евдокия.
- А тебя-то за что, Евдокия?
Та едва заметно улыбнулась:
- Привёл ко мне на приём дочурку один из парткомовских. Простыла дочка-то его, видать продуло где-то. Кашляла сильно бедняга. Бронхи свистели так, что без стробоскопа было слышно. Поняла я, что без хороших лекарств ребёнок не выкарабкается. Но где их взять? Среди врачей ходили слухи что на рынке можно найти хорошие американские лекарства, что продают их тайком поскольку запрещено использовать всё то, что сделано империалистами. Много людей, купивших те лекарства в тюрьмах
сидят. Вот дура-то я и посоветовала отцу девочки сходить на тот самый рынок да там поискать. Он тогда и спросил у меня: а почему американский? А я ему и говорю: да потому, что он лучший. Они ушли, а на следующий день утром за мной то и пришли…
- В чём же вас обвинили? Ведь вы хотели, как лучше?
- Сказали, что будто в сговоре я с американской разведкой, что нанесла вред нашей советской медицине.
- И…сколько же вам дали?
- Пятнадцать. - Евдокия опустила взгляд и глаза её наполнились слезами.
Валентина жалостливо обняла женщину, прижав к себе:
- Мы справимся. Я уверена в этом. Мы будем бороться и выживем. Вот увидишь…
О том, что их везут под Воркуту, Валентина пока никому говорить не стала. Где-то за месяц до своего ареста она случайно на вокзальной площади услышала разговор двух женщин. Одна говорила, что именно в Воркуте на строительстве железных дорог заключённые гибнут от холода и голода в огромных количествах. А тела умерших в продуваемых пургой степях, да в болотах, так и остаются там гнить.
следите за продолжением...
Вскочившие со своих мест женщины, вначале не могли спросонья понять, что произошло, но увидев стоявшую у окна Валентину и стекающую на пол воду, буквально кинулись к ней, где присев на корточки, оттесняя и отталкивая друг друга, подставляли под спасительную водяную струю свои пересохшие и потрескавшиеся от соли губы.
Глава 6
После ночного происшествия с суицидницей уснуть вновь Валентина уже не смогла, она так и пролежала до рассвета на соломе вглядываясь в серое небо через маленькое зарешёченное окошко вагона. Пришедшее утро было прохладным и хмурым, тучи, будто наполненные расплавленным свинцом, казалось вот-вот разорвутся и дождевые воды затопят всю землю. «Всю-то, может, и не затопят, но затяжного дождя не избежать» - подумала Валентина. Состав заметно сбросил скорость, по-видимому, из-за того, что на некоторых участках железной дороги, а в особенности на повороте, появилась заметная просадки грунта, отчего вагон держал крен в одну сторону. Потом его раскачивало то влево, то вправо, словно это был не вагон, а люлька для укачивания младенцев. На узловой станции, где все проходящие поезда останавливаются на несколько минут, будь они пассажирские либо грузовые, их состав так же встал на одном из путей. Во время обязательной утренней проверки заключённых согласно списку, вошедшие конвойные обнаружили труп повесившейся ночью женщины. Тут же вызвали начальника конвойной службы. Валентина, почувствовав неладное дала команду сбившимся в гурьбу женщинам.
- Бабы, а ну быстро по стенкам!
Уговаривать было никого не нужно. В замкнутом пространстве грязного столыпинского вагона, где так и не смог за несколько дней пути улетучиться запах мочи, этот клич только и ждали. До Валентины никто так и не посмел взять на себя обязанности старшей, после сгинувшей Прасковьи. Поэтому такого рода приказ Валентины исполнили все до одной. В вагон шустро влез коренастого вида майор. Валентина узнала его, он уже мелькал в проёме открытых дверей, когда конвойный застрелил Прасковью. Ох и материл же он тогда всех на чём свет стоит. Тот, брезгливо осмотрев вытянувшуюся от кончины покойницу, медленно прошёлся вдоль шеренги осужденных, стоявших у стены вагона. У большей их части глаза наполнились страхом как это бывает при встрече человека со стаей волков. Майор на пару секунд останавливался у каждой, пристально смотрел в глаза, очевидно пытаясь психологически сломать и дождаться пока кто-то, раскаявшись скажет: «Это я её вздёрнула», но не дождавшись таковых признаний, шёл дальше. Наконец, поравнявшись с Валентиной, стоявшей в шеренге последней, майор развернулся к ней лицом, окинул её суровым надзирающим взором с головы до ног.
- Фамилия?!
- Осужденная Антонова…
Статья?!
- Пятьдесят восьмая часть первая.
- У меня есть информация Антонова, что ты здесь смотрящая?
Валентина ничего не ответила. Майор недоверчиво и с ехидством улыбнувшись вновь оглядел всю шеренгу. В тот же миг выражение его лица изменилось, оно покраснело, а сам он в гневе буквально затрясся.
- Вы, что здесь сучки творите?! Три трупа с одного вагона! Да вы бляди мне должны ноги целовать, что с самого начала этапа я не разбросал вас по одиночке к уголовникам! И вместо того, чтобы благодарить меня за гуманизм, вы бросаете мне свои сучьи подлянки?! Мне! Начальнику конвойной службы?!
Он опять-таки перевёл взгляд на Валентину.
- Ещё один труп и я лично тебя закрою в карцер! Без еды, без воды… А всех этих клушек, - он довольно красноречиво указал подбородком на испуганных осужденных женщин, - отдам уркам. Ну, а что с ними там будут делать, ты наверняка представляешь себе. Ты меня поняла?!
Валентина по-прежнему не отвечала. И кто знает, чем бы закончился этот опасный разговор если бы не прозвучавший паровозный гудок. Забрав труп, конвоиры покинули вагон и уже через несколько минут состав жёстко тронулся, набирая нужную скорость. По обеим сторонам железной дороги безгранично раскинулись леса, лишь изредка их разделяли болота.
- Подойдите-ка все ко мне! - громко обратилась Валентина ко всем женщинам.
Осужденные повставали со своих мест и подойдя к ней расположились так, чтобы грохочущий стук колёс не мешал им хорошо слышать, что она скажет.
- Бабоньки, дорогие мои, - сказала Валентина. - Все мы с вами, как это говорят, плывём сейчас в одной лодке. Куда нас везут нам неведомо, но то, что это будет лагерь, никаких сомнений нет. Там всем нам придётся научиться жить по-новому. В одиночку никому не выжить. Тех, кого не добьют конвоиры или уголовники, добьёт тиф. Поэтому всем нам надо сплотиться и помогать друг другу. Иначе – смерть.
Кто-то тяжело вздохнул.
- Эх, сейчас бы горяченького чего поесть. Не ровен час, сдохнем все с голоду.
- Размечталась ты, однако, - каверзно упрекнула её другая. – Лёгкую смертушку ищешь? Скорее, вши всех доедят.
Теперь уже тяжело вздохнула и сама Валентина.
- Завтра утром во время проверки я буду требовать, чтобы нас покормили и дали воду, - сказала она. – Что касается вшей. Спасение придёт в лагере, когда наголо подстригут. Держитесь бабы, что я ещё могу сказать.
Осужденные разбрелись по вагону, не ушла от Валентины лишь одна, кроткая и вежливая Алевтина. На вид ей около тридцати. Она смотрела на Валентину глазами, которые были наполнены мученической тоской и слезами.
- Ты почему не ложишься? - спросила её Валентина.
- Не могу заснуть. Как только подумаю о детках сердце моё готово разорваться.
- Откуда ты?
- С Винницкой области, село Соболивка.
- За что тебя?
- Сказали за пособничество.
- Пособничество кому?
- Мужу…
- Как это?
- А так. Смастерил маслобойку и продал на базаре. Он у меня мужик то рукастый. А через неделю за ним на машине приехали два милиционера из райцентра и забрали с собой. На следующий день я поехала в милицию, там мне сказали, что его арестовали и скоро будут судить. Я спросила у следователя: а что же он такого натворил? А тот мне и говорит: куда ж ты милочка смотрела, когда твой Гришка, лопасти для маслобойки соорудил в виде креста? А крест то получился точь-в-точь как германский. Так мало того, он на допросе повинился, признался, что занимался контрреволюционной деятельностью против нашей великой Родины и товарища Сталина. Ну я со слезами то и вернулась в село. А утром и за мной приехали. Одевайся говорят, поедем к следователю. Приехали, заводят к нему, а у него Гришка мой в наручниках сидит. Весь синий от синяков, оба глаза аж заплывшие. Следователь ему и говорит значит: «А скажи мне Чернов, кто был твоим вдохновителем при совершении тобой преступлений контртеррористической направленности? А Гришка в пол уставился и отвечает: «Жена». Тут мне сразу то на руки наручники и нацепили. Господи, как же я плакала. Кричу ему: Окстись! Брешешь ведь! Бога побойся, деток же у нас двое! А он сидит и только плачет.
Валентина сочувственно покачала головой:
- Оговорил ирод…Видать, хорошо били.
Ночью состав шёл без остановок. Валентина, убедившись, что все улеглись и заснули тут же закрыла отяжелевшие веки.
Глава 7
Просыпавшаяся ни единожды за ночь Валентина, обратила внимание на то, что этой ночью их состав шёл без остановок и на предельной скорости. Сцепки, соединяющие между собой вагоны, стучали так, словно это и не сцепки вовсе, а наковальня. И стук исходил от них, жёсткий и хлёсткий, а врываясь в ушные перепонки он будто скапливался в голове зарождая в ней пульсирующую боль. Наверное поэтому, все женщины накрыли свои головы чем придётся лишь бы не слышать грохочущий стук. Но кроме этой беды, параллельно с ней шла и другая - холод. Заткнув в вагоне все возможные щели соломой, кроме раздвижной двери, днём садились кучнее и пели песни, а ночью спали обнявшись, да прижимаясь друг к дружке, как только что рождённые щенки, выискивающие на брюхе у матери молочные соски. Голод и холод объединил всех во что-то единое целое и это было похоже на то, как соединяются капельки выплавленной стали, те, что Валентина однажды видела на металлургическом заводе. С рассветом состав наконец-то остановился на небольшом полустанке. Торможение разбудило практически всех, но не все спешили вставать из согретых за ночь лежачих мест. Валентина не сомневалась, что сейчас будет проверка по списку, а значит появится возможность выпросить хоть что-то поесть. Она вскочила, подошла к двери и через маленькую дырочку в обшивке вагона стала рассматривать местность. Состав остановился. Валентина обернулась к женщинам.
- Девки вставайте! Конвой идёт! Проверка!
Кто-то громко гаркнул:
- Валюша, надо требовать жратву! Или пусть расстреливают прямо здесь!
Все остальные поддержали, выражая разные недовольные высказывания.
- Тихо девчата! – крикнула Валентина. – Если будем кричать не получим ничего! Сейчас им никто руки не вяжет. Для них мы зэки, хуже того – враги народа. Убьют и спишут. Вспомните Прасковью?
Валентину прервал металлический скрежет открывающихся запоров. Все притихли, наблюдая как с грохотом и скрежетом открылась раздвижная дверь вагона и вместе с порывом прохладного утреннего ветра во внутрь влетела команда:
- А ну быстро по стенкам! Шаг в сторону без разрешения – попытка к бегству! Расстрел на месте!
В вагон влез один из конвоиров со списком в руках. Двое других стояли у дверного проёма нацелив оружие на заключённых. Началась проверка, затем внутренний осмотр вагона. Кажется, было всё нормально, и проверяющий направился к выходу.
- Разрешите вопрос? - набравшись смелости спросила Валентина.
Тот подошёл к Валентине.
- Почему не представляетесь?
- Осужденная…Антонова.
- Слушаю.
- Мы ничего не ели уже двое суток, - слегка дрожащим голосом стала говорить Валентина. – Очень холодно, особенно ночью… Мы всё-таки женщины. Может вы проявите к нам хоть какое-то милосердие? Нам бы немного еды и соломы… У вас же, наверное, то же есть мама? Пожалуйста…
Конвоир на секунду замер. Его глаза забегали, а на лице проявилась надменность.
- Вы в первую очередь осужденные, - ответил он. –Враги народа и всего нашего правительства, в частности товарища Сталина.
Он развернулся и направился к выходу. Спрыгнув вниз на пути, конвоир бросил на Валентину беглый взгляд и не громко буркнул одному из подчинённых:
- Принеси буханку хлеба и котелок с водой. Только мигом!
Тот побежал к конвойному вагону. Женщины стояли словно вкопанные, все боялись даже кашлянуть, чтобы не дай Бог этот конвоир не передумал ничего. Через минуту убежавший вернулся, передав старшему хлеб и воду.
- Антонова! – крикнул он. – Подь-ка сюды.
Валентина тут же сорвалась к двери.
- На-ка вот, возьми, - он протянул ей котелок с водой и зачерствелую буханку хлеба. И уже следом добавил: – Хлеб сама распредели. Весь не съедайте. Никакой еды больше не будет.
- Ты уж скажи, ради Христа, куда везут нас? – спросила Валентина.
- Воркута, - тихо, чтобы никто из конвоиров не услышал, произнёс он.
Как только дверь вагона закрылась осужденные облепили Валентину. Их руки потянулись к хлебу. Ей было сложно найти для всех нужные слова, чтобы объяснить, что булка хлеба, размером с кирпич, это точно на несколько дней, а может и до конца… И что кормить в первую очередь надо тех, кто ослаб.
- Ну что ты греешь буханку? – с заметной и демонстративной злостью сказала ей одна из осужденных. На всём протяжении пути она неоднократно уже пыталась зацепить оскорбительным словом молодуху Глашу и ту, что вздёрнулась ночью пока все спали. – Али ты не видишь, что бабы оголодали?!
Валентина прижала хлеб и котелок к груди.
- Хлеб буду делить на всех сама. Вода по одному глотку.
- А ты никак в надзирательши метишь?! – завизжала та, выставив руки в боки и сверля Валентину озлобленным взглядом.
Никто не знал, чем бы закончилась эта ситуация если бы в разговор не вмешалась одна из осужденных, женщина в зрелом возрасте встала между Валентиной и той, что набросилась на неё с претензиями.
- Думаю, что Валя делает правильно, - сказала она, бросив значимый взгляд на нападавшую. – Один только господь знает сколько ещё ехать и сколько ещё предстоит вытерпеть мучений.
Если съедим всё сейчас, голод мы утолим. Но надолго ли? А вот норма поможет нам всем выжить. Это я говорю вам как врач.
Её слова заметно снизили агрессию нападавшей осуждённой, та развернулась, отошла в угол вагона и села на корточки. Валентина подошла к ней, опустилась рядом на жухлую солому. Затем сняв с себя кофту набросила её на ноги вместо скатерти, а уже на кофту положила буханку хлеба и маленькие ножницы.
- Будешь мне помогать, - сказала ей Валентина, разрезая хлеб лезвием от ножниц. - Выдавай да запоминай кому даёшь. Вот и будет работать твоя бабья справедливость.
Осужденные по очереди подходили за своим куском хлеба, размер которого был со спичечный коробок. Воду, как и решили давали по глотку. Перед сном норму повторили, спать улеглись с хорошим настроением, ведь оставалось ещё половина буханки хлеба.
Валентина села рядом с осужденной, которая представилась врачом.
- Неужто и вправду врач? – спросила она у неё.
- Да, правда детский.
- А как зовут?
- Евдокия.
- А тебя-то за что, Евдокия?
Та едва заметно улыбнулась:
- Привёл ко мне на приём дочурку один из парткомовских. Простыла дочка-то его, видать продуло где-то. Кашляла сильно бедняга. Бронхи свистели так, что без стробоскопа было слышно. Поняла я, что без хороших лекарств ребёнок не выкарабкается. Но где их взять? Среди врачей ходили слухи что на рынке можно найти хорошие американские лекарства, что продают их тайком поскольку запрещено использовать всё то, что сделано империалистами. Много людей, купивших те лекарства в тюрьмах
сидят. Вот дура-то я и посоветовала отцу девочки сходить на тот самый рынок да там поискать. Он тогда и спросил у меня: а почему американский? А я ему и говорю: да потому, что он лучший. Они ушли, а на следующий день утром за мной то и пришли…
- В чём же вас обвинили? Ведь вы хотели, как лучше?
- Сказали, что будто в сговоре я с американской разведкой, что нанесла вред нашей советской медицине.
- И…сколько же вам дали?
- Пятнадцать. - Евдокия опустила взгляд и глаза её наполнились слезами.
Валентина жалостливо обняла женщину, прижав к себе:
- Мы справимся. Я уверена в этом. Мы будем бороться и выживем. Вот увидишь…
О том, что их везут под Воркуту, Валентина пока никому говорить не стала. Где-то за месяц до своего ареста она случайно на вокзальной площади услышала разговор двух женщин. Одна говорила, что именно в Воркуте на строительстве железных дорог заключённые гибнут от холода и голода в огромных количествах. А тела умерших в продуваемых пургой степях, да в болотах, так и остаются там гнить.
следите за продолжением...
