Меня уволили также из-за неё, а ведь я любила, очень любила свою работу!
Лицо Минни приняло отчаянно просящее выражение:
- Прошу тебя, Гро! Давай уже отпустим её из нашей жизни, дадим ей возможность самой подумать над своими действиями и оценить нашу неприкосновенность, в конце концов! Мы ведь вовсе не обязаны никуда идти. В субботу её увезут, и наконец-то посадят в тюрьму – НАВСЕГДА! И тогда мы сможем, наконец-то, спокойно попытаться заново построить свою жизнь, отрешившись от всего этого ненужного никому дерьма! Прошу, Гро, давай просто ОСТАВИМ ЕЁ В ПОКОЕ!
Внезапно, Минни почувствовала, что её всю затрясло. Не помня себя от злобы, ярости и обиды – всего, что скопилось в ней за эти полтора дня, она вскочила с дивана и выплеснула весь свой негатив в лицо старшей сестры, молча, с немым укором также смотрящей на неё:
- «Случайное» убийство соседа - дяди Генри, который, якобы, приставал к ней! Четыре поджога (да, на тех складах, якобы, были наркотики, но ведь это так и не доказано)! Восемь учителей и три преподавателя колледжа – все с безупречной репутацией, однако Син почему-то считала, что они составляли «кружок по интересам», занимались педофилией! Ты только припомни! Тот парень, что изнасиловал няню в детском саду – не в счёт, тут я согласна – он получил своё. Но, Гро, в общем и целом – она же чудовище!!! Наши с тобой порушенные жизни – это только частичка в море всего того хаоса, что она совершила. И, может, ты не помнишь, но это же она заставила тебя сфальсифицировать судебную экспертизу, чтобы с неё сняли все обвинения, а когда ты пожалела её – она сдала тебя! Ты потеряла работу, всё! А знаешь, что мне даже никто не позвонил после моего…моего…Увольнения! Они не хотят иметь ничего общего с серийной убийцей!!!
Наконец, нервы сделали своё дело, и «развязавшись», выпустили на волю поток безудержных слёз. Лицо девушки сморщилось, и она медленно осела прямо на деревянный пол, не в силах больше сдерживать свои чувства. Хныканье и звук шмыгающего носа из-под закрывающих его ладоней – вот всё, что можно было услышать от уволенного «стража порядка» в следующие полчаса.
Могущественная пленница
Италия, XV век
Бесшумно распахнувшись, огромные двери-ворота пропустили Мануэля, и тут же, повинуясь приказу скрытого механизма, плавно захлопнулись за ним.
В постоянно освещаемом системой зеркал помещении было светло как днём. Всегда. Мануэль лично позаботился о подобном «удобстве» для заключённого – по его представлениям все, кто относится к, так называемой, «нечистой силе», не могли по природе своей уснуть, или даже задремать - так зачем же было «мучить» их временным отсутствием света? И так ясно, что тот, кто произошёл из тьмы, не очень-то её чествует, поэтому пусть уж лучше наслаждаются возможностью видеть всё ясно до тех пор, пока ярчайший огонь Суда Божьего не лишит их такой роскоши навеки.
Слегка прищурившись от резкого света, священник проскользнул чуть вперёд, и, моргнув пару раз, не смог удержаться от самодовольной улыбки. То, что представало перед ним каждый раз – каждый раз же и подтверждало его теорию о собственной уникальности. Ну, разве мог бы кто-нибудь другой так детально изучить повадки нечистых, и столь хитроумно выстроить для них их временную, «земную», тюрьму? И плевать ему на то, что Папский Совет считает столь масштабные меры безопасности излишними – они же просто не знают… Нет, просто не до конца представляют себе, на что способны некоторые из так называемых ведьм.
В центре огромной комнаты, чьи стены были поочерёдно обиты изнутри слоями осины, железа, и покрыты раствором серебряной ртути – размещался огромных размеров куб, из закалённого венецианского стекла. На его гранях особым, видимым лишь в лунном свете составом были выведены тысячи заклинаний на всевозможных древних языках. Это была, своего рода, «страховка» на случай, если бы стекло вдруг треснуло под воздействием энергии «гостя». Между выходом из камеры и кубом расстояние не превышало тридцати метров, что позволяло одинаково комфортно чувствовать себя в нём и заключённому, и тюремщику.
Мануэль прикоснулся пальцами к прохладной поверхности и медленно обвёл глазами внутренность стеклянной клетки. Внутри убранство не уступало в роскоши покоям какого-нибудь зажиточного герцога или барона. У противоположной, дальней стены стояла массивная деревянная кровать из морёного «железного» дуба. Балдахин, спускающийся от самого потолка, больше напоминал морские волны, чем складки тяжёлого шёлка, цвет же его был таким, словно кровать поглотило огромное, свинцово-серое грозовое облако.
Рядом с кроватью стоял столь же пафосный комод, сделанный всё из того же африканского дуба. Резная поверхность его напоминала пейзаж в осеннем лесу: полуобглоданные ветром деревья, на которых уже изрядно не хватало листьев, и морды животных, преимущественно оленей и волков, видневшиеся сквозь них. «Всегда напоминай Врагу Рода Человеческого, кто здесь на самом деле охотник, а кто – дичь», - любил повторять про себя Мануэль при виде этого зрелища.
Пол куба был устлан мягчайшим персидским ковром неброского, светло-серого цвета. Под ним для «гостя» также находился сюрприз – «впаянные» ко дну при помощи наикрепчайшего клейстера осиновые панели.
У левой стены стоял небольшой обеденный стол, накрытый чистой белой скатертью из шелка. У правой – резная деревянная ширма с грубым хлопковым экраном, рисунок тушью на которой в точности повторял «лесные» мотивы комода. Здесь заключённый мог переодеться в ночную и дневную смену одежды соответственно. На вопрос одного из членов Совета: «Зачем же Вам понадобились такие излишества?», священник удивлённо ответил: «Из соображений гигиены, естественно. К заключённому каждый день будут приходить на допрос, так зачем же нам с Вами вши?». Мануэль вновь победил. Что-что, а уж ухаживать за собой одинаково любили и кардиналы, и епископы, потому одна лишь мысль о неприятных паразитах казалась им заразной. Впрочем, немногим из бедолаг в камерах полагалась баня, но с другой стороны, не всех допрашивал и сам Мануэль, часто приходивший на заседания Совета и при этом неоднократно вступавший с другими его членами в физический контакт, как то: передача документов из рук в руки, поцелуй сутаны кардиналов, склонённые в беседе головы…
Одним словом, инквизитор добился, чтобы в камере было всё необходимое для того, дабы пленник чувствовал себя одновременно и очень важной персоной, и в то же время безнадёжно запертой в клетке с сыром мышью. «Но при этом очень-очень ценной мышью», - подумал Мануэль и стал обходить куб по периметру, выглядывая внутри его то, что считалось всё-таки основным его содержимым.
Короткими шажками, словно лиса, выслеживающая по запаху зайца, инквизитор дошёл до последней – южной стены клетки, и остановился, прямо напротив кровати. Полы балдахина были плотно задёрнуты, но он знал, что она там. И она знала, что он смотрит на неё так пристально, словно мог видеть через ткань.
-- Добрый вечер, Альберта. Не могла бы ты поговорить со мной? Пожалуйста. - Как можно спокойнее и вежливее попросил священник.
В ответ серые складки балдахина чуть слышно всколыхнулись, из-за занавеса послышался сдавленный стон.
-- В чём дело, Альберта? Вы ещё не оправились после прошлого раза? – участливо спросил Мануэль, в то время как пальцы его автоматически начали перебирать кленовые чётки – признак неосознанного, но для самого инквизитора самого позорного из страхов.
«Прошлым разом», он именовал проводимые им лично три дня назад опыты. Тогда он пришёл не один – с ним была группа специально выбранных для этого задания стражников, многие из которых прежде были телохранителями кардиналов, а потому имели довольно хорошую физическую подготовку. Другие же были всего лишь наёмниками – по большей части ловкими головорезами, но и тем, и другим пришлось заплатить немалую сумму, прежде чем они согласились сопровождать узницу от камеры до лаборатории, и обратно. Они всё равно боялись и не были уверены в том, смогут ли удержать узницу в случае, если та решит сбежать во время конвоя. К счастью, в первый раз она ещё не знала – куда её вели… В одном мужчины были единодушны – следовало бы сжечь ведьму в костре пожарче, да и чёрт с ней! А все эти опыты – пустое извращение безумца.
Сейчас, стоя напротив своего наиценнейшего из экземпляров, священник испытывал неуловимый сверхдуховный трепет, как будто всё тело его содрогалось от пения ангельских труб, «благословлявших» его на деяния оные.
-- Молчание – удел всех грешных душ, признавших свою гнилостность. - Нараспев произнёс Мануэль. Он начинал испытывать лёгкое нетерпение, но вместе с тем его кольнуло тревожное чувство.
-- Альберта!? – позвал он в третий раз громче, чем обычно. Ещё чуть-чуть, и его голос сорвётся на непозволительный крик. Не хотелось бы.
Священник опустил взгляд на свои руки – невольно он изо всех сил сжал деревянный крестик, подвешенный среди бусин, и теперь ярко-алое пятно той же крестообразной формы отчётливо выделялось на его левой ладони.
«Дурной знак», - подумал было Мануэль, как в ту же секунду занавес балдахина резко распахнулся.
Чёрные, цвета антрацита глаза, были бесподобны – в центре их, невидимый, но сверкающий, словно синяя звёздочка, сиял зрачок. Глаза полностью овладевали душой священника, заставляя его подходить всё ближе к стеклу, и потом разве что не вжиматься в него от страстного желания попасть внутрь, к ней. Влечение уже практически поглотило его, когда ногти левой руки Мануэля случайно задели ранку от креста. В ту же секунду его сознание раскололось надвое, разбитое жгучей молнией, и вот – он уже вновь принадлежит себе, но вторая его часть вожделеет ту, что по другую сторону от Бога.
Однако Мануэль ещё сильнее сжал крест, заставляя его вновь вонзиться в плоть – и эта буйная часть начала затихать – сначала голос её вопил у него в голове, но постепенно, под действием боли, начал гаснуть, пока не исчез вовсе. Всё это произошло за какие-то доли секунды, и ведьма, поняв, что внезапно потеряла над священником власть, досадно фыркнула и медленно, с явной неохотой, сползла со своей постели.
Она действительно была прекрасна, и Мануэль тяжело вздохнул, отводя взгляд: что ж, она отомстила ему за содеянное ранее, но впредь надо быть внимательнее – стекло удерживает всякую силу, кроме эмоций, а ведь именно в них колдовство и черпает свой потенциал. Навредить ему Альберта не могла, а вот свести с ума – вполне, и дело было даже не в силе, как догадывался инквизитор, но в элементарной женской очаровательности.
Неспешно передвигаясь, молодая женщина подошла к столу. На нём стояло несколько блюд с холодной вяленой ветчиной, с ягодами оливы, и ваза с фруктами. Кончиками пальцев она ухватила тончайший ломтик мяса, и медленно развернувшись лицом к Мануэлю, начала демонстративно его есть, плавно отрывая от него кусок за куском своими белоснежными зубами, при этом неотрывно глядя на мужчину за стеклом. Все её движения были чрезвычайно плавными и изящными, и носили явно недвусмысленный характер. Мануэль, признаться, был удивлён подобным её поведением, ведь при первой встрече – в деревне, куда он приехал для «выяснения обстоятельств», она производила впечатление скромной и весьма целомудренной девушки, живущей на окраине поселения в старой лачуге, и презираемой местными жителями за свою красоту и замкнутый образ жизни.
Закончив с ветчиной, она также легко подцепила оливку кончиками ногтей и плавно положила её в свой алый чувственный рот, надув щёчки и закатив глаза, как будто обсасывание ягоды доставляло ей неземное наслаждение. Мануэля же охватил приступ тошноты – эта дьявольская шлюха пыталась совратить его! Мерзкое отродье возомнило, что он настолько слаб душой, что с радостью кинется в объятия собственной смерти?! Всякое бывшее в нём чувство уважения и даже жалости к этому существу, мгновенно сменилось религиозной ненавистью и отвращением – как он мог считать, что причиняет ей страдания?! Да он будет мучить её – мучить, и получать от этого своё, заслуженное удовольствие! Все эти мысли окончательно помогли священнику справиться с минутным помутнением рассудка, и снова наполнили его деятельной энергией учёного.
-- Я вижу, твой аппетит можно расценить как полное восстановление сил? Ты уже лучше себя чувствуешь, верно? Голос Мануэля был спокоен и холоден как сталь.
-- Диего. – Ресницы её затрепетали, и она смущённо опустила глаза. - Я так счастлива, что вы пришли – я и не рассчитывала более увидеть Вас лично, поэтому, когда вы вошли сюда… Я потеряла контроль над своими чувствами, извините. – Её голос был так приятно низок, но в то же время так печально глубок, что у любого смертного от одной ноты его защемило бы сердце. У любого – кроме Мануэля.
-- Я просил называть меня «Отец Мануэль», Альберта. Рад, что ты восстановилась, я переживал, что отвар был несколько более крепок, чем мной задумывалось. Возможно не рассчитал с пропорциями… - В этот миг священник чуть повернул голову, теряя собеседницу из фокуса, однако боковым своим зрением он отметил, как та метнула на него просто нечеловечески злобный и разъярённый взгляд. Когда же он резко повернул голову обратно, делая вид, что рассматривает что-то в дальнем конце комнаты, глаза девушки были вновь обращены долу.
-- Что вы, отче. Я почти ничего не помню после того, как отпробовала то питьё, но… Я не в обиде на Вас. Вы ведь не сделали мне ничего плохого во время осмотра, не так ли? Я ведь всё ещё жива, лишь благодаря Вашему милосердию. – В этот момент она подняла глаза – и это был самый благодарный взгляд в мире, какой только видел священник за всю свою жизнь.
Но это была фальшь. Она прекрасно разыгрывала свои роли, могла быть кем угодно, только не самой собой настоящей – и они оба знали это. У всех существ, обладавших сверхъестественными возможностями (людьми их уже нельзя было считать – такова была точка зрения священника), будь то Божественный или Дьявольский источник, у всех без исключения – не было своей личности. Они словно теряли её вместе с душой в момент, когда та переходила во владение Бога или Чёрта, взамен же получали тысячи личин и сотни выразительных психических качеств, чтобы, по возможности точно, «изобразить» любой тип человека или поведения. Такова была их «боевая раскраска», маскировка, благодаря которой они могли столетиями оставаться незаметными в мире людей, и подчас вести абсолютно обыденную человеческую жизнь, давая выход своей мощи лишь тогда, когда того требовала их нечеловеческая натура, не способная долгое время оставаться без «тонкой» подпитки. Отсюда святые видели свои Видения и общались с Ангелами и Господом (или так думали), а колдуны и ведьмы устраивали шабаш или насылали на целые города падёж скота и поголовный людской мор от новой неизлечимой болезни. У тех и у других была лишь одна общая особенность, способная помочь в их «опознании» - это любовь к уединению и максимальное отсутствие связей с другими людьми. Они могли быть скотоводами, лицедеями, даже особами королевских кровей, но никогда – мужем или женой, ведущими активную общественную жизнь.
«Затворничество - вот наиболее вероятный признак того, что перед вами – не человек, а уж пророк он или чернокнижник – Святой Инквизиции понять то по силам».
Лицо Минни приняло отчаянно просящее выражение:
- Прошу тебя, Гро! Давай уже отпустим её из нашей жизни, дадим ей возможность самой подумать над своими действиями и оценить нашу неприкосновенность, в конце концов! Мы ведь вовсе не обязаны никуда идти. В субботу её увезут, и наконец-то посадят в тюрьму – НАВСЕГДА! И тогда мы сможем, наконец-то, спокойно попытаться заново построить свою жизнь, отрешившись от всего этого ненужного никому дерьма! Прошу, Гро, давай просто ОСТАВИМ ЕЁ В ПОКОЕ!
Внезапно, Минни почувствовала, что её всю затрясло. Не помня себя от злобы, ярости и обиды – всего, что скопилось в ней за эти полтора дня, она вскочила с дивана и выплеснула весь свой негатив в лицо старшей сестры, молча, с немым укором также смотрящей на неё:
- «Случайное» убийство соседа - дяди Генри, который, якобы, приставал к ней! Четыре поджога (да, на тех складах, якобы, были наркотики, но ведь это так и не доказано)! Восемь учителей и три преподавателя колледжа – все с безупречной репутацией, однако Син почему-то считала, что они составляли «кружок по интересам», занимались педофилией! Ты только припомни! Тот парень, что изнасиловал няню в детском саду – не в счёт, тут я согласна – он получил своё. Но, Гро, в общем и целом – она же чудовище!!! Наши с тобой порушенные жизни – это только частичка в море всего того хаоса, что она совершила. И, может, ты не помнишь, но это же она заставила тебя сфальсифицировать судебную экспертизу, чтобы с неё сняли все обвинения, а когда ты пожалела её – она сдала тебя! Ты потеряла работу, всё! А знаешь, что мне даже никто не позвонил после моего…моего…Увольнения! Они не хотят иметь ничего общего с серийной убийцей!!!
Наконец, нервы сделали своё дело, и «развязавшись», выпустили на волю поток безудержных слёз. Лицо девушки сморщилось, и она медленно осела прямо на деревянный пол, не в силах больше сдерживать свои чувства. Хныканье и звук шмыгающего носа из-под закрывающих его ладоней – вот всё, что можно было услышать от уволенного «стража порядка» в следующие полчаса.
Глава 3
Могущественная пленница
Италия, XV век
Бесшумно распахнувшись, огромные двери-ворота пропустили Мануэля, и тут же, повинуясь приказу скрытого механизма, плавно захлопнулись за ним.
В постоянно освещаемом системой зеркал помещении было светло как днём. Всегда. Мануэль лично позаботился о подобном «удобстве» для заключённого – по его представлениям все, кто относится к, так называемой, «нечистой силе», не могли по природе своей уснуть, или даже задремать - так зачем же было «мучить» их временным отсутствием света? И так ясно, что тот, кто произошёл из тьмы, не очень-то её чествует, поэтому пусть уж лучше наслаждаются возможностью видеть всё ясно до тех пор, пока ярчайший огонь Суда Божьего не лишит их такой роскоши навеки.
Слегка прищурившись от резкого света, священник проскользнул чуть вперёд, и, моргнув пару раз, не смог удержаться от самодовольной улыбки. То, что представало перед ним каждый раз – каждый раз же и подтверждало его теорию о собственной уникальности. Ну, разве мог бы кто-нибудь другой так детально изучить повадки нечистых, и столь хитроумно выстроить для них их временную, «земную», тюрьму? И плевать ему на то, что Папский Совет считает столь масштабные меры безопасности излишними – они же просто не знают… Нет, просто не до конца представляют себе, на что способны некоторые из так называемых ведьм.
В центре огромной комнаты, чьи стены были поочерёдно обиты изнутри слоями осины, железа, и покрыты раствором серебряной ртути – размещался огромных размеров куб, из закалённого венецианского стекла. На его гранях особым, видимым лишь в лунном свете составом были выведены тысячи заклинаний на всевозможных древних языках. Это была, своего рода, «страховка» на случай, если бы стекло вдруг треснуло под воздействием энергии «гостя». Между выходом из камеры и кубом расстояние не превышало тридцати метров, что позволяло одинаково комфортно чувствовать себя в нём и заключённому, и тюремщику.
Мануэль прикоснулся пальцами к прохладной поверхности и медленно обвёл глазами внутренность стеклянной клетки. Внутри убранство не уступало в роскоши покоям какого-нибудь зажиточного герцога или барона. У противоположной, дальней стены стояла массивная деревянная кровать из морёного «железного» дуба. Балдахин, спускающийся от самого потолка, больше напоминал морские волны, чем складки тяжёлого шёлка, цвет же его был таким, словно кровать поглотило огромное, свинцово-серое грозовое облако.
Рядом с кроватью стоял столь же пафосный комод, сделанный всё из того же африканского дуба. Резная поверхность его напоминала пейзаж в осеннем лесу: полуобглоданные ветром деревья, на которых уже изрядно не хватало листьев, и морды животных, преимущественно оленей и волков, видневшиеся сквозь них. «Всегда напоминай Врагу Рода Человеческого, кто здесь на самом деле охотник, а кто – дичь», - любил повторять про себя Мануэль при виде этого зрелища.
Пол куба был устлан мягчайшим персидским ковром неброского, светло-серого цвета. Под ним для «гостя» также находился сюрприз – «впаянные» ко дну при помощи наикрепчайшего клейстера осиновые панели.
У левой стены стоял небольшой обеденный стол, накрытый чистой белой скатертью из шелка. У правой – резная деревянная ширма с грубым хлопковым экраном, рисунок тушью на которой в точности повторял «лесные» мотивы комода. Здесь заключённый мог переодеться в ночную и дневную смену одежды соответственно. На вопрос одного из членов Совета: «Зачем же Вам понадобились такие излишества?», священник удивлённо ответил: «Из соображений гигиены, естественно. К заключённому каждый день будут приходить на допрос, так зачем же нам с Вами вши?». Мануэль вновь победил. Что-что, а уж ухаживать за собой одинаково любили и кардиналы, и епископы, потому одна лишь мысль о неприятных паразитах казалась им заразной. Впрочем, немногим из бедолаг в камерах полагалась баня, но с другой стороны, не всех допрашивал и сам Мануэль, часто приходивший на заседания Совета и при этом неоднократно вступавший с другими его членами в физический контакт, как то: передача документов из рук в руки, поцелуй сутаны кардиналов, склонённые в беседе головы…
Одним словом, инквизитор добился, чтобы в камере было всё необходимое для того, дабы пленник чувствовал себя одновременно и очень важной персоной, и в то же время безнадёжно запертой в клетке с сыром мышью. «Но при этом очень-очень ценной мышью», - подумал Мануэль и стал обходить куб по периметру, выглядывая внутри его то, что считалось всё-таки основным его содержимым.
Короткими шажками, словно лиса, выслеживающая по запаху зайца, инквизитор дошёл до последней – южной стены клетки, и остановился, прямо напротив кровати. Полы балдахина были плотно задёрнуты, но он знал, что она там. И она знала, что он смотрит на неё так пристально, словно мог видеть через ткань.
-- Добрый вечер, Альберта. Не могла бы ты поговорить со мной? Пожалуйста. - Как можно спокойнее и вежливее попросил священник.
В ответ серые складки балдахина чуть слышно всколыхнулись, из-за занавеса послышался сдавленный стон.
-- В чём дело, Альберта? Вы ещё не оправились после прошлого раза? – участливо спросил Мануэль, в то время как пальцы его автоматически начали перебирать кленовые чётки – признак неосознанного, но для самого инквизитора самого позорного из страхов.
«Прошлым разом», он именовал проводимые им лично три дня назад опыты. Тогда он пришёл не один – с ним была группа специально выбранных для этого задания стражников, многие из которых прежде были телохранителями кардиналов, а потому имели довольно хорошую физическую подготовку. Другие же были всего лишь наёмниками – по большей части ловкими головорезами, но и тем, и другим пришлось заплатить немалую сумму, прежде чем они согласились сопровождать узницу от камеры до лаборатории, и обратно. Они всё равно боялись и не были уверены в том, смогут ли удержать узницу в случае, если та решит сбежать во время конвоя. К счастью, в первый раз она ещё не знала – куда её вели… В одном мужчины были единодушны – следовало бы сжечь ведьму в костре пожарче, да и чёрт с ней! А все эти опыты – пустое извращение безумца.
Сейчас, стоя напротив своего наиценнейшего из экземпляров, священник испытывал неуловимый сверхдуховный трепет, как будто всё тело его содрогалось от пения ангельских труб, «благословлявших» его на деяния оные.
-- Молчание – удел всех грешных душ, признавших свою гнилостность. - Нараспев произнёс Мануэль. Он начинал испытывать лёгкое нетерпение, но вместе с тем его кольнуло тревожное чувство.
-- Альберта!? – позвал он в третий раз громче, чем обычно. Ещё чуть-чуть, и его голос сорвётся на непозволительный крик. Не хотелось бы.
Священник опустил взгляд на свои руки – невольно он изо всех сил сжал деревянный крестик, подвешенный среди бусин, и теперь ярко-алое пятно той же крестообразной формы отчётливо выделялось на его левой ладони.
«Дурной знак», - подумал было Мануэль, как в ту же секунду занавес балдахина резко распахнулся.
Чёрные, цвета антрацита глаза, были бесподобны – в центре их, невидимый, но сверкающий, словно синяя звёздочка, сиял зрачок. Глаза полностью овладевали душой священника, заставляя его подходить всё ближе к стеклу, и потом разве что не вжиматься в него от страстного желания попасть внутрь, к ней. Влечение уже практически поглотило его, когда ногти левой руки Мануэля случайно задели ранку от креста. В ту же секунду его сознание раскололось надвое, разбитое жгучей молнией, и вот – он уже вновь принадлежит себе, но вторая его часть вожделеет ту, что по другую сторону от Бога.
Однако Мануэль ещё сильнее сжал крест, заставляя его вновь вонзиться в плоть – и эта буйная часть начала затихать – сначала голос её вопил у него в голове, но постепенно, под действием боли, начал гаснуть, пока не исчез вовсе. Всё это произошло за какие-то доли секунды, и ведьма, поняв, что внезапно потеряла над священником власть, досадно фыркнула и медленно, с явной неохотой, сползла со своей постели.
Она действительно была прекрасна, и Мануэль тяжело вздохнул, отводя взгляд: что ж, она отомстила ему за содеянное ранее, но впредь надо быть внимательнее – стекло удерживает всякую силу, кроме эмоций, а ведь именно в них колдовство и черпает свой потенциал. Навредить ему Альберта не могла, а вот свести с ума – вполне, и дело было даже не в силе, как догадывался инквизитор, но в элементарной женской очаровательности.
Неспешно передвигаясь, молодая женщина подошла к столу. На нём стояло несколько блюд с холодной вяленой ветчиной, с ягодами оливы, и ваза с фруктами. Кончиками пальцев она ухватила тончайший ломтик мяса, и медленно развернувшись лицом к Мануэлю, начала демонстративно его есть, плавно отрывая от него кусок за куском своими белоснежными зубами, при этом неотрывно глядя на мужчину за стеклом. Все её движения были чрезвычайно плавными и изящными, и носили явно недвусмысленный характер. Мануэль, признаться, был удивлён подобным её поведением, ведь при первой встрече – в деревне, куда он приехал для «выяснения обстоятельств», она производила впечатление скромной и весьма целомудренной девушки, живущей на окраине поселения в старой лачуге, и презираемой местными жителями за свою красоту и замкнутый образ жизни.
Закончив с ветчиной, она также легко подцепила оливку кончиками ногтей и плавно положила её в свой алый чувственный рот, надув щёчки и закатив глаза, как будто обсасывание ягоды доставляло ей неземное наслаждение. Мануэля же охватил приступ тошноты – эта дьявольская шлюха пыталась совратить его! Мерзкое отродье возомнило, что он настолько слаб душой, что с радостью кинется в объятия собственной смерти?! Всякое бывшее в нём чувство уважения и даже жалости к этому существу, мгновенно сменилось религиозной ненавистью и отвращением – как он мог считать, что причиняет ей страдания?! Да он будет мучить её – мучить, и получать от этого своё, заслуженное удовольствие! Все эти мысли окончательно помогли священнику справиться с минутным помутнением рассудка, и снова наполнили его деятельной энергией учёного.
-- Я вижу, твой аппетит можно расценить как полное восстановление сил? Ты уже лучше себя чувствуешь, верно? Голос Мануэля был спокоен и холоден как сталь.
-- Диего. – Ресницы её затрепетали, и она смущённо опустила глаза. - Я так счастлива, что вы пришли – я и не рассчитывала более увидеть Вас лично, поэтому, когда вы вошли сюда… Я потеряла контроль над своими чувствами, извините. – Её голос был так приятно низок, но в то же время так печально глубок, что у любого смертного от одной ноты его защемило бы сердце. У любого – кроме Мануэля.
-- Я просил называть меня «Отец Мануэль», Альберта. Рад, что ты восстановилась, я переживал, что отвар был несколько более крепок, чем мной задумывалось. Возможно не рассчитал с пропорциями… - В этот миг священник чуть повернул голову, теряя собеседницу из фокуса, однако боковым своим зрением он отметил, как та метнула на него просто нечеловечески злобный и разъярённый взгляд. Когда же он резко повернул голову обратно, делая вид, что рассматривает что-то в дальнем конце комнаты, глаза девушки были вновь обращены долу.
-- Что вы, отче. Я почти ничего не помню после того, как отпробовала то питьё, но… Я не в обиде на Вас. Вы ведь не сделали мне ничего плохого во время осмотра, не так ли? Я ведь всё ещё жива, лишь благодаря Вашему милосердию. – В этот момент она подняла глаза – и это был самый благодарный взгляд в мире, какой только видел священник за всю свою жизнь.
Но это была фальшь. Она прекрасно разыгрывала свои роли, могла быть кем угодно, только не самой собой настоящей – и они оба знали это. У всех существ, обладавших сверхъестественными возможностями (людьми их уже нельзя было считать – такова была точка зрения священника), будь то Божественный или Дьявольский источник, у всех без исключения – не было своей личности. Они словно теряли её вместе с душой в момент, когда та переходила во владение Бога или Чёрта, взамен же получали тысячи личин и сотни выразительных психических качеств, чтобы, по возможности точно, «изобразить» любой тип человека или поведения. Такова была их «боевая раскраска», маскировка, благодаря которой они могли столетиями оставаться незаметными в мире людей, и подчас вести абсолютно обыденную человеческую жизнь, давая выход своей мощи лишь тогда, когда того требовала их нечеловеческая натура, не способная долгое время оставаться без «тонкой» подпитки. Отсюда святые видели свои Видения и общались с Ангелами и Господом (или так думали), а колдуны и ведьмы устраивали шабаш или насылали на целые города падёж скота и поголовный людской мор от новой неизлечимой болезни. У тех и у других была лишь одна общая особенность, способная помочь в их «опознании» - это любовь к уединению и максимальное отсутствие связей с другими людьми. Они могли быть скотоводами, лицедеями, даже особами королевских кровей, но никогда – мужем или женой, ведущими активную общественную жизнь.
«Затворничество - вот наиболее вероятный признак того, что перед вами – не человек, а уж пророк он или чернокнижник – Святой Инквизиции понять то по силам».
