Так завершался теологический доклад Мануэля в Папской Семиниарии, после которого он удостоился чести быть взятым в «Чистый Совет» - число наиболее выдающихся служителей Закона Божьего на поприще борьбы с силами ада.
-- Откуда тебе известно, что я делал? – спросил Мануэль только чтобы не концентрироваться снова на её глазах.
Альберта тоненько засмеялась – словно шёлковая нить разматывалась с катушки её основного тембра.
-- А откуда тебе известно, что я находилась в забытьи? – Уголки её губ растянулись в улыбке. - Ты серьёзно рассчитывал, что твоё пойло способно усыпить меня? Да будь там рому на целую лошадь, ты же знаешь, со мной ничего не случилось бы. На самом деле мне было интересно – что ты собирался со мной сделать, и… Знаешь, на этой кровати нам было бы гораздо удобнее, раз уж на то пошло.
-- Что ты несёшь! Не играй со мной, ведьма, я к тебе и мизинцем своим не прикоснусь, и ты знаешь это!
-- Хм, а вот судя по тому, как ты дышал и с каким визгом испытывал меня – ты мог бы быть прелестным любовником. Бросьте это, отче – неужели вы не можете признаться себе в том, что всё запретное и необычное, просто-напросто возбуждает Вас? Так чего же мы ждём – я и не против подвергнуться ещё одному такому «осмотру», только с условием, что вместо рома будет отличное бургундское вино, а вместо того, чтобы капать на меня серу и мёд, вы займётесь чем-то более «вдохновляющим»…
-- Замолчи, ведьма!
-- Но это же так очевидно, всё открыто мне в этих светлых глазах, в этих тёмных кудрях сокрыто пламя украденной саном страсти…
Один вздох, и Альберта оказалась вплотную прижатой к тонкой стене, разделявшей их, вновь пытаясь привлечь внимание Мануэля к своим глазам. Тихонько дохнув на стекло, женщина улыбнулась и начертила на образовавшемся «поле» крестик, а потом провела по нему ладонью, и тут же под ней засверкали золотые, словно из солнечного света, строки древних обережных стихов.
-- Ты никогда не получишь меня, тварь. – «Выплюнул» ей в лицо Мануэль и отстранился от стекла, - Слишком недооцениваете ты и твой Создатель мой людской род. Но если тебе понравились мои предыдущие опыты, то следующие, вероятно, доставят тебе то удовольствие, какого ты тщетно ищешь от меня.
Мануэль презрительно улыбнулся.
-- Если только – ты не откроешь мне свой главный секрет добровольно: какой орган в твоём теле даёт тебе столь удивительные возможности, когда ты продаёшь душу Ему? Скажу сразу, мне известно, что истории о ваших хвостах – миф.
-- О, бедный человечишко хочет узнать, как мы можем выполнять всякие фокусы? Она театрально вздохнула, покачав головой, а потом улыбка на её лице исчезла, и уже совершенно серьёзным тоном она ответила:
-- Глупец, не пытайся выяснить это – нет никакого секрета в строении наших тел, тем более что ведьмой ты не становишься. Ты даже не рождаешься ею… То, что вы называете «колдовством» - совсем не то, что вы под ним подразумеваете. И те, кого вы называете «ведьмами» - даже близко не относятся к этому явлению, хотя внешне, для вас – людей, мы легче воспринимаемся как падшие души, утерянные для света и видоизменившие свою физическую оболочку. Но это не так – мы не демоны, но и не нелюди, а ЧТО мы такое – разум твой постичь просто не в силах, вот ты и тешишь себя мыслью, что ответ лежит где-то на поверхности, точнее «под» поверхностью.
С этими словами Альберта улыбнулась и подняла свою фарфоровую ножку, словно собиралась сделать какой-то сложный танцевальный пируэт. Подол её суконной синей юбки легко скатился вниз, обнажая мраморно-белую кожу. Она слегка провела по ней рукой, давая понять Мануэлю, чтобы он внимательно наблюдал за ней. Вот носочек её ступни легонько упёрся в стеклянную стену и пополз вверх, остановившись на уровне глаз священника. Затем она опустила всю ступню, слегка надавив и как бы отыскивая точку опоры, а потом… Просто оттолкнулась от земли, и, поставив на стекло вторую ногу, спокойно пошла по нему вверх, придерживая подол юбки так, чтобы он не упал на непозволительную длину. Под изумлённым взглядом Мануэля (его никогда не оставляли равнодушным подобные вещи), Альберта поднялась по стене до самого потолка, и так же плавно дальше. Тёмные густые косы упали плетьми вокруг её худенького тела, и когда она, словно во сне, дошла по потолку до середины куба и остановилась, они тихо, но грозно покачнулись, так, словно бы внутри них была своя собственная жизнь.
У Мануэля перехватило горло, когда пленница вновь повернулась к нему – на этот раз в её глазах не было и тени разврата или насмешки. Она смотрела на священника спокойно, и в то же время отстранённо. Сделав обратно к нему пару шагов, чтобы ему было легче её услышать, она произнесла:
-- Ты ошибаешься. Во всем.
Опомнившись, Мануэль порывисто отвернулся, и направился прямиком к выходу из темницы, на ходу бросив ей сдавленным охрипшим голосом:
-- Узнаем, кто из нас прав - через три дня!
Когда створки ворот практически захлопнулись, он всё же мельком заглянул в камеру – в центре куба стояла Альберта, но уже на полу, она глядела ему вслед взглядом, в котором ясно читался животный страх.
Так рождаются неприятности
Минни сидела с дымящейся чашкой кофе в маленьком кафетерии под названием «Весёлые зёрна Бобби». Обжигающая жидкость никак не хотела согреть её, а руки тряслись мелкой дрожью, отчего на кофейной глади стаканчика ходили микроскопические волны. Дело конечно же было не в холоде, а в недавней истерике по поводу младшей сестры - это абсолютно опустошило девушку. Гро кое-как смогла её успокоить, иначе всё непременно закончилось бы нервным срывом и походом к личному психологу, как минимум, на четыре сеанса в течение месяца. Сейчас Минни никак не могла сосредоточиться на той простой задаче, которую установила для неё сестра. «Ты просто сиди и пей кофе, ладно?», - сказала она, а сама пошла заказывать себе что-нибудь поесть (как раз было четыре часа пополудни – для Грослин это всегда было знаком того, что пора обедать).
Ожидая Гро, Минни сидела и думала о том, насколько изменились отношения в их семье за последние два года, и насколько само понятие «семья» трансформировалось в понятие о честности и подлости, о помощи и заботе – терминах, абсолютно изменивших своему первоначальному значению между тремя конкретными людьми.
Сколько она помнила себя в детстве, их всегда было четверо: любящие друг друга мама и папа, старшая, вечно поучающая её Гро (на которую Минни так хотелось походить – сначала внешне, а затем и внутренне), и она сама – Минни. Непоседа и вечная почемучка, интересующаяся самыми ничтожными и серьёзными вещами одновременно – от «почему гусеница ползает, у неё ведь нет ножек?», до «отчего взрослые считают звёзды огромными? Они же маленькие и блестящие».
Грослин была на пять лет старше Минни, и это в глазах девочки казалось целой жизнью. Гро всегда могла дать дельный совет там, где родители не в силах были помочь своей шустрой дочке, а родительской любви обеим сёстрам хватало с лихвой, поэтому соперничества как такового, между ними не наблюдалось. Жизнь в маленьком коттедже на окраине городка Вэлридж никогда не казалась им пресной и скучной. И Грослин, и Минерва (её мать обожала греческую мифологию) всегда были заняты – каждая своими интересами и обязанностями в плане домашнего хозяйства. Возможно именно поэтому сейчас девушка особо остро страдала от внезапно свалившегося на неё огромного запаса свободного времени.
Когда Минни вошла в подростковый возраст, она начала осознанно развивать свою личность, без участия Гро, которой на тот момент и помимо младшей сестры хватало забот. Грослин очень серьёзно относилась к учёбе – так как видела в этом залог своего успешного будущего. В то время, она мечтала стать преподавателем Права на юридическом факультете в Кембридже. Минни же всерьёз заинтересовалась социальной педагогикой, особенно проблемами адаптации подростков из «неблагополучных» семей в условиях нового трудового коллектива – после освобождения из колоний для несовершеннолетних, или же по окончании жизни в детском доме.
Однако будучи студенткой, девушка очень скоро поняла, что методы, предлагаемые профессорами с кафедры педагогических наук – на практике оказываются малоэффективными. В лучшем случае, они снова приводили «детей улиц» в исправительные учреждения. В худшем же – те становились навсегда потерянными для общества, нетерпимо относящегося к людям «со справкой». «Пушистые» обыватели, никогда не получавшие в своей жизни даже штрафа за парковку, смотрели на тех, кто пытается использовать свой «второй шанс» так, как будто те, по меньшей мере, ВИЧ-инфицированные. А раз так, им уже ничто не поможет. Тогда какой смысл создавать для них условия, комфортные для существования с обычными людьми? Понятно и так, что главное здесь – не «заразиться» самому, поэтому основной работой таких сотрудников, на чью долю выпало «помочь социально нестабильному элементу окончательно закрепиться в данной социальной структуре в качестве положительного» было, по сути, стремление помочь ему незаметно покинуть трудовой коллектив по собственному желанию.
Подобные сухие перечни формальных отговорок, прикрывающих элементарное нежелание работать с прикреплённым к нему подростком, вызывало у Минни страстное желание самой посадить таких «социальных патронатчиков» в тюрьму, хотя бы на пару месяцев. Во многом, именно желание реально помочь тем, кто находится на грани полного погружения в криминальный мир, будучи при этом ещё ребёнком, и толкнуло девушку пойти работать в полицию, в соответствующий отдел. Да, она не могла проследить за тем, чтобы патронат выполнял свою работу, зато она сама чётко выполняла свою – не давала девочкам становится проститутками, отдавая себя за еду или наркотики, «вытаскивала» парней из якобы подростковых хулиганских группировок, в свою очередь являвшихся «пушечным мясом» для более крупных местных преступников.
Что же касалось личной жизни, то и тут у Минни было всё, что называется, «ровно да гладко». Вытянувшись в стройную кареглазую особу с пронзительным, как иногда говорил папа, «испанским» взглядом, и будучи обладательницей сногсшибательных каштановых волос ниже талии, девушка без особого труда обзавелась поклонниками – сначала в школе, а потом и в институте. Правда, все её многочисленные романы были совсем непродолжительными, однако сама Минни объясняла подобную закономерность весьма практически: с каждым новым парнем, она всё быстрее узнаёт его непривлекательные стороны, и чем их у него оказывается больше, тем скорее «страсть» подходит к своему логическому завершению.
Так и проходила бы её жизнь (и жизнь Гро) спокойным, уверенным шагом, если бы на заднем фоне не присутствовала постоянная угроза, тихая, но всё чаще обещавшая разразиться бешеным штормом. Ровно в тот момент, когда о ней, казалось бы, уже все забыли – угроза все-таки исполнила своё «обещание», разорвав жизнь девушек на две дикие части «до» и «после».
Самое смешное, что началось всё это ещё много лет назад, когда Минни было семь, а Грослин – двенадцать лет, но тогда никто из них не придавал этому должного значения. Зря. Если бы они ещё тогда всерьёз подумали над проблемой и попытались бы всё сразу решить – сейчас, возможно, им не пришлось бы платить столь высокую цену…
Когда на свет появилась Синайя, родители были дико счастливы – ещё бы, такой сюрприз накануне Рождества! Но очень скоро выяснилось, что у девочки имеются серьёзные нарушения психики, способные в будущем развиться до настоящей патологии. Мистер и миссис Кроу сделали всё возможное, чтобы их поздний ребёнок получил шанс на нормальное существование в социуме: провели несколько операций на мозге девочки, занимались вместе с ней в специальной школе для детей, отстававших в развитии. Гро и Минни искренне переживали за сестру, и искренне обрадовались, когда Син – так назвала синеглазую дочку Аманда Кроу, начала поправляться.
После того, как Син исполнилось восемь, многие проблемы со здоровьем исчезли у неё как бы сами собой. Она вполне свободно могла общаться со сверстниками, обладала сходными с другими детьми показателями интеллекта. Однако со временем родители, да и старшие сёстры, стали замечать, что девочка всё чаще замыкается в себе, не хочет общаться в школе, или заводить друзей. Постепенно те немногие из ребят, кто с ней общался, отвернулись от вечно задумчивой, и несклонной к пустым разговорам Син. Сами Минни и Грослин не до конца понимали сестру, когда она вдруг, промолчав подряд несколько дней – вдруг начинала ни с того, ни с сего без умолку говорить о каких-то далёких странах и призрачных городах, в которых всегда было холодно, и повсюду сверкал снег.
«Последняя капля» настигла их, когда Син исполнилось восемнадцать. Трагедия, унёсшая жизни Чарльза и Аманды Кроу, полностью сломила и без того хрупкое равновесие внутри юной девушки. Никому ничего не сказав, она просто сбежала из дома, оставив на попечение сестёр все заботы, связанные с организацией похорон. С этого момента безоблачная жизнь любимых дочерей и дружных сестёр для семьи Кроу раз и навсегда закончилась…
-- Так, пора бы уже выйти из астрала – это входит в круг моих занятий, помнишь?
Гро неожиданно подошла, и резко хлопнула сестру по спине, отчего та нечаянно опрокинула остатки кофе на белую пластиковую поверхность стола.
-- Спасибо, - недовольно пробурчала Минни. – Теперь придётся звать официантку, чтобы она всё здесь прибрала. На сегодня с меня уже хватит неожиданностей.
Минни приподняла брови, намекая на утреннее происшествие в салоне сестры.
-- Вот оно – буржуазное воспитание, во всей красе. – Гро спокойно взяла салфетку и вытерла липкую жидкость со стола. – По-твоему, это так сложно – самой исправить свою же оплошность?
-- Да, но мы же не в ресторане «Икеа» - здесь совсем необязательно заниматься самообслуживанием, - съязвила Минни. – Сегодня я явно не настроена сокращать затраты кафе на услуги персонала.
-- Не веди себя как Пэрис Хилтон. Тебе это не идет. – В глазах Гро читалось явное неудовольствие от происходящего. – Во-первых, у тебя нет таких денег как у неё, чтобы позволять вести себя как свинье. А во-вторых, с каких это пор ты стала такой ленивой?
-- Наверное, с тех самых, когда узнала о своём увольнении, - парировала Минни. – Вообще, к чему этот странный разговор: я взрослый человек и могу позволить вести себя как угодно – пусть бы и как свинья!
-- По-моему, на свинью ты не тянешь, - с совершенно серьёзным видом возразила Гро. – Скорее уж, на маленького такого, сочненького поросёночка.
-- Что-о-о? – лицо Минни медленно, но верно вытягивалось, когда она вдруг почувствовала у себя во рту кусочек булки. Гро воспользовалась моментом, и «стрельнула» в неё комочком от хлебной палочки. И попала ей прямо в рот!
-- Ну, это уже переходит всякие границы! – Разъярённо воскликнула Минни, и в качестве ответного хода швырнула в неё злополучный стаканчик.
Тот угодил сестре точно в лоб. Не теряя достоинства, Гро вытащила из тарелки листик салата, и начала аккуратно скатывать его пальцами в идеальный шарик, с явным намерением начать тихую, но беспощадную войну. Однако в тот момент, когда она прицеливалась в Минни со своим фирменным лицом статуи, последняя не выдержала, и, издав звук, действительно отдалённо напоминавший хрюканье поросёнка - громко рассмеялась.
-- Откуда тебе известно, что я делал? – спросил Мануэль только чтобы не концентрироваться снова на её глазах.
Альберта тоненько засмеялась – словно шёлковая нить разматывалась с катушки её основного тембра.
-- А откуда тебе известно, что я находилась в забытьи? – Уголки её губ растянулись в улыбке. - Ты серьёзно рассчитывал, что твоё пойло способно усыпить меня? Да будь там рому на целую лошадь, ты же знаешь, со мной ничего не случилось бы. На самом деле мне было интересно – что ты собирался со мной сделать, и… Знаешь, на этой кровати нам было бы гораздо удобнее, раз уж на то пошло.
-- Что ты несёшь! Не играй со мной, ведьма, я к тебе и мизинцем своим не прикоснусь, и ты знаешь это!
-- Хм, а вот судя по тому, как ты дышал и с каким визгом испытывал меня – ты мог бы быть прелестным любовником. Бросьте это, отче – неужели вы не можете признаться себе в том, что всё запретное и необычное, просто-напросто возбуждает Вас? Так чего же мы ждём – я и не против подвергнуться ещё одному такому «осмотру», только с условием, что вместо рома будет отличное бургундское вино, а вместо того, чтобы капать на меня серу и мёд, вы займётесь чем-то более «вдохновляющим»…
-- Замолчи, ведьма!
-- Но это же так очевидно, всё открыто мне в этих светлых глазах, в этих тёмных кудрях сокрыто пламя украденной саном страсти…
Один вздох, и Альберта оказалась вплотную прижатой к тонкой стене, разделявшей их, вновь пытаясь привлечь внимание Мануэля к своим глазам. Тихонько дохнув на стекло, женщина улыбнулась и начертила на образовавшемся «поле» крестик, а потом провела по нему ладонью, и тут же под ней засверкали золотые, словно из солнечного света, строки древних обережных стихов.
-- Ты никогда не получишь меня, тварь. – «Выплюнул» ей в лицо Мануэль и отстранился от стекла, - Слишком недооцениваете ты и твой Создатель мой людской род. Но если тебе понравились мои предыдущие опыты, то следующие, вероятно, доставят тебе то удовольствие, какого ты тщетно ищешь от меня.
Мануэль презрительно улыбнулся.
-- Если только – ты не откроешь мне свой главный секрет добровольно: какой орган в твоём теле даёт тебе столь удивительные возможности, когда ты продаёшь душу Ему? Скажу сразу, мне известно, что истории о ваших хвостах – миф.
-- О, бедный человечишко хочет узнать, как мы можем выполнять всякие фокусы? Она театрально вздохнула, покачав головой, а потом улыбка на её лице исчезла, и уже совершенно серьёзным тоном она ответила:
-- Глупец, не пытайся выяснить это – нет никакого секрета в строении наших тел, тем более что ведьмой ты не становишься. Ты даже не рождаешься ею… То, что вы называете «колдовством» - совсем не то, что вы под ним подразумеваете. И те, кого вы называете «ведьмами» - даже близко не относятся к этому явлению, хотя внешне, для вас – людей, мы легче воспринимаемся как падшие души, утерянные для света и видоизменившие свою физическую оболочку. Но это не так – мы не демоны, но и не нелюди, а ЧТО мы такое – разум твой постичь просто не в силах, вот ты и тешишь себя мыслью, что ответ лежит где-то на поверхности, точнее «под» поверхностью.
С этими словами Альберта улыбнулась и подняла свою фарфоровую ножку, словно собиралась сделать какой-то сложный танцевальный пируэт. Подол её суконной синей юбки легко скатился вниз, обнажая мраморно-белую кожу. Она слегка провела по ней рукой, давая понять Мануэлю, чтобы он внимательно наблюдал за ней. Вот носочек её ступни легонько упёрся в стеклянную стену и пополз вверх, остановившись на уровне глаз священника. Затем она опустила всю ступню, слегка надавив и как бы отыскивая точку опоры, а потом… Просто оттолкнулась от земли, и, поставив на стекло вторую ногу, спокойно пошла по нему вверх, придерживая подол юбки так, чтобы он не упал на непозволительную длину. Под изумлённым взглядом Мануэля (его никогда не оставляли равнодушным подобные вещи), Альберта поднялась по стене до самого потолка, и так же плавно дальше. Тёмные густые косы упали плетьми вокруг её худенького тела, и когда она, словно во сне, дошла по потолку до середины куба и остановилась, они тихо, но грозно покачнулись, так, словно бы внутри них была своя собственная жизнь.
У Мануэля перехватило горло, когда пленница вновь повернулась к нему – на этот раз в её глазах не было и тени разврата или насмешки. Она смотрела на священника спокойно, и в то же время отстранённо. Сделав обратно к нему пару шагов, чтобы ему было легче её услышать, она произнесла:
-- Ты ошибаешься. Во всем.
Опомнившись, Мануэль порывисто отвернулся, и направился прямиком к выходу из темницы, на ходу бросив ей сдавленным охрипшим голосом:
-- Узнаем, кто из нас прав - через три дня!
Когда створки ворот практически захлопнулись, он всё же мельком заглянул в камеру – в центре куба стояла Альберта, но уже на полу, она глядела ему вслед взглядом, в котором ясно читался животный страх.
Глава 4
Так рождаются неприятности
Минни сидела с дымящейся чашкой кофе в маленьком кафетерии под названием «Весёлые зёрна Бобби». Обжигающая жидкость никак не хотела согреть её, а руки тряслись мелкой дрожью, отчего на кофейной глади стаканчика ходили микроскопические волны. Дело конечно же было не в холоде, а в недавней истерике по поводу младшей сестры - это абсолютно опустошило девушку. Гро кое-как смогла её успокоить, иначе всё непременно закончилось бы нервным срывом и походом к личному психологу, как минимум, на четыре сеанса в течение месяца. Сейчас Минни никак не могла сосредоточиться на той простой задаче, которую установила для неё сестра. «Ты просто сиди и пей кофе, ладно?», - сказала она, а сама пошла заказывать себе что-нибудь поесть (как раз было четыре часа пополудни – для Грослин это всегда было знаком того, что пора обедать).
Ожидая Гро, Минни сидела и думала о том, насколько изменились отношения в их семье за последние два года, и насколько само понятие «семья» трансформировалось в понятие о честности и подлости, о помощи и заботе – терминах, абсолютно изменивших своему первоначальному значению между тремя конкретными людьми.
Сколько она помнила себя в детстве, их всегда было четверо: любящие друг друга мама и папа, старшая, вечно поучающая её Гро (на которую Минни так хотелось походить – сначала внешне, а затем и внутренне), и она сама – Минни. Непоседа и вечная почемучка, интересующаяся самыми ничтожными и серьёзными вещами одновременно – от «почему гусеница ползает, у неё ведь нет ножек?», до «отчего взрослые считают звёзды огромными? Они же маленькие и блестящие».
Грослин была на пять лет старше Минни, и это в глазах девочки казалось целой жизнью. Гро всегда могла дать дельный совет там, где родители не в силах были помочь своей шустрой дочке, а родительской любви обеим сёстрам хватало с лихвой, поэтому соперничества как такового, между ними не наблюдалось. Жизнь в маленьком коттедже на окраине городка Вэлридж никогда не казалась им пресной и скучной. И Грослин, и Минерва (её мать обожала греческую мифологию) всегда были заняты – каждая своими интересами и обязанностями в плане домашнего хозяйства. Возможно именно поэтому сейчас девушка особо остро страдала от внезапно свалившегося на неё огромного запаса свободного времени.
Когда Минни вошла в подростковый возраст, она начала осознанно развивать свою личность, без участия Гро, которой на тот момент и помимо младшей сестры хватало забот. Грослин очень серьёзно относилась к учёбе – так как видела в этом залог своего успешного будущего. В то время, она мечтала стать преподавателем Права на юридическом факультете в Кембридже. Минни же всерьёз заинтересовалась социальной педагогикой, особенно проблемами адаптации подростков из «неблагополучных» семей в условиях нового трудового коллектива – после освобождения из колоний для несовершеннолетних, или же по окончании жизни в детском доме.
Однако будучи студенткой, девушка очень скоро поняла, что методы, предлагаемые профессорами с кафедры педагогических наук – на практике оказываются малоэффективными. В лучшем случае, они снова приводили «детей улиц» в исправительные учреждения. В худшем же – те становились навсегда потерянными для общества, нетерпимо относящегося к людям «со справкой». «Пушистые» обыватели, никогда не получавшие в своей жизни даже штрафа за парковку, смотрели на тех, кто пытается использовать свой «второй шанс» так, как будто те, по меньшей мере, ВИЧ-инфицированные. А раз так, им уже ничто не поможет. Тогда какой смысл создавать для них условия, комфортные для существования с обычными людьми? Понятно и так, что главное здесь – не «заразиться» самому, поэтому основной работой таких сотрудников, на чью долю выпало «помочь социально нестабильному элементу окончательно закрепиться в данной социальной структуре в качестве положительного» было, по сути, стремление помочь ему незаметно покинуть трудовой коллектив по собственному желанию.
Подобные сухие перечни формальных отговорок, прикрывающих элементарное нежелание работать с прикреплённым к нему подростком, вызывало у Минни страстное желание самой посадить таких «социальных патронатчиков» в тюрьму, хотя бы на пару месяцев. Во многом, именно желание реально помочь тем, кто находится на грани полного погружения в криминальный мир, будучи при этом ещё ребёнком, и толкнуло девушку пойти работать в полицию, в соответствующий отдел. Да, она не могла проследить за тем, чтобы патронат выполнял свою работу, зато она сама чётко выполняла свою – не давала девочкам становится проститутками, отдавая себя за еду или наркотики, «вытаскивала» парней из якобы подростковых хулиганских группировок, в свою очередь являвшихся «пушечным мясом» для более крупных местных преступников.
Что же касалось личной жизни, то и тут у Минни было всё, что называется, «ровно да гладко». Вытянувшись в стройную кареглазую особу с пронзительным, как иногда говорил папа, «испанским» взглядом, и будучи обладательницей сногсшибательных каштановых волос ниже талии, девушка без особого труда обзавелась поклонниками – сначала в школе, а потом и в институте. Правда, все её многочисленные романы были совсем непродолжительными, однако сама Минни объясняла подобную закономерность весьма практически: с каждым новым парнем, она всё быстрее узнаёт его непривлекательные стороны, и чем их у него оказывается больше, тем скорее «страсть» подходит к своему логическому завершению.
Так и проходила бы её жизнь (и жизнь Гро) спокойным, уверенным шагом, если бы на заднем фоне не присутствовала постоянная угроза, тихая, но всё чаще обещавшая разразиться бешеным штормом. Ровно в тот момент, когда о ней, казалось бы, уже все забыли – угроза все-таки исполнила своё «обещание», разорвав жизнь девушек на две дикие части «до» и «после».
Самое смешное, что началось всё это ещё много лет назад, когда Минни было семь, а Грослин – двенадцать лет, но тогда никто из них не придавал этому должного значения. Зря. Если бы они ещё тогда всерьёз подумали над проблемой и попытались бы всё сразу решить – сейчас, возможно, им не пришлось бы платить столь высокую цену…
Когда на свет появилась Синайя, родители были дико счастливы – ещё бы, такой сюрприз накануне Рождества! Но очень скоро выяснилось, что у девочки имеются серьёзные нарушения психики, способные в будущем развиться до настоящей патологии. Мистер и миссис Кроу сделали всё возможное, чтобы их поздний ребёнок получил шанс на нормальное существование в социуме: провели несколько операций на мозге девочки, занимались вместе с ней в специальной школе для детей, отстававших в развитии. Гро и Минни искренне переживали за сестру, и искренне обрадовались, когда Син – так назвала синеглазую дочку Аманда Кроу, начала поправляться.
После того, как Син исполнилось восемь, многие проблемы со здоровьем исчезли у неё как бы сами собой. Она вполне свободно могла общаться со сверстниками, обладала сходными с другими детьми показателями интеллекта. Однако со временем родители, да и старшие сёстры, стали замечать, что девочка всё чаще замыкается в себе, не хочет общаться в школе, или заводить друзей. Постепенно те немногие из ребят, кто с ней общался, отвернулись от вечно задумчивой, и несклонной к пустым разговорам Син. Сами Минни и Грослин не до конца понимали сестру, когда она вдруг, промолчав подряд несколько дней – вдруг начинала ни с того, ни с сего без умолку говорить о каких-то далёких странах и призрачных городах, в которых всегда было холодно, и повсюду сверкал снег.
«Последняя капля» настигла их, когда Син исполнилось восемнадцать. Трагедия, унёсшая жизни Чарльза и Аманды Кроу, полностью сломила и без того хрупкое равновесие внутри юной девушки. Никому ничего не сказав, она просто сбежала из дома, оставив на попечение сестёр все заботы, связанные с организацией похорон. С этого момента безоблачная жизнь любимых дочерей и дружных сестёр для семьи Кроу раз и навсегда закончилась…
-- Так, пора бы уже выйти из астрала – это входит в круг моих занятий, помнишь?
Гро неожиданно подошла, и резко хлопнула сестру по спине, отчего та нечаянно опрокинула остатки кофе на белую пластиковую поверхность стола.
-- Спасибо, - недовольно пробурчала Минни. – Теперь придётся звать официантку, чтобы она всё здесь прибрала. На сегодня с меня уже хватит неожиданностей.
Минни приподняла брови, намекая на утреннее происшествие в салоне сестры.
-- Вот оно – буржуазное воспитание, во всей красе. – Гро спокойно взяла салфетку и вытерла липкую жидкость со стола. – По-твоему, это так сложно – самой исправить свою же оплошность?
-- Да, но мы же не в ресторане «Икеа» - здесь совсем необязательно заниматься самообслуживанием, - съязвила Минни. – Сегодня я явно не настроена сокращать затраты кафе на услуги персонала.
-- Не веди себя как Пэрис Хилтон. Тебе это не идет. – В глазах Гро читалось явное неудовольствие от происходящего. – Во-первых, у тебя нет таких денег как у неё, чтобы позволять вести себя как свинье. А во-вторых, с каких это пор ты стала такой ленивой?
-- Наверное, с тех самых, когда узнала о своём увольнении, - парировала Минни. – Вообще, к чему этот странный разговор: я взрослый человек и могу позволить вести себя как угодно – пусть бы и как свинья!
-- По-моему, на свинью ты не тянешь, - с совершенно серьёзным видом возразила Гро. – Скорее уж, на маленького такого, сочненького поросёночка.
-- Что-о-о? – лицо Минни медленно, но верно вытягивалось, когда она вдруг почувствовала у себя во рту кусочек булки. Гро воспользовалась моментом, и «стрельнула» в неё комочком от хлебной палочки. И попала ей прямо в рот!
-- Ну, это уже переходит всякие границы! – Разъярённо воскликнула Минни, и в качестве ответного хода швырнула в неё злополучный стаканчик.
Тот угодил сестре точно в лоб. Не теряя достоинства, Гро вытащила из тарелки листик салата, и начала аккуратно скатывать его пальцами в идеальный шарик, с явным намерением начать тихую, но беспощадную войну. Однако в тот момент, когда она прицеливалась в Минни со своим фирменным лицом статуи, последняя не выдержала, и, издав звук, действительно отдалённо напоминавший хрюканье поросёнка - громко рассмеялась.
