…Набрала почти полное лукошко и уже обратно собралась, как вдруг видит – дорожка из опят длинная-предлинная куда-то в чащу тянется. А ведь есть в её корзинке место для этих милых весёлых грибочков. Только вот странно растут они, словно вдоль корня древесного. Но вот большого старого дерева нет поблизости, чтобы тянулся от него такой большой старый корень. Ни дерева, ни пня. Бревно-то поваленное, где Мирта другие грибочки набрала, в стороне лежит.
Ну и ладно. Мирта подтягивает юбчонку, поправляет пальтецо, вытирает со лба и верхней губы капельки пота – совсем уморилась! – и приседает на корточки возле грибной дорожки. А корень вдруг оживает и хвать девочку за руку! И грибочки все повыскакивали, давай сором в глаза кидаться, сосновыми иголками Мирте ноги колоть – там, где башмаки кончаются! А корень держит крепко, не отпускает. И выросла из земли древняя, замшелая старуха.
Вот о ней и предупреждала бабушка, потому и говорила, что нельзя в лес одной. Даже если недалеко. Даже если ненадолго. Обмирает Мирта, вздрагивает. За одну руку её корень держит, в другой лукошко с добычей… Бросает девочка лукошко и ручонкой поскорее за пазуху. А там клубочек красненький, маленький такой.
- Бабушкааа, помоги мне, - говорит Мирта и бросает клубочек на землю.
Смеётся страшная замшелая старуха:
- Никто тебе в чащобе такой не поможет, милая! Съем я тебя, даже косточек не оставлю! Сварю с грибочками – знатная будет похлёбка!
- Не надо, - пугается Мирта, ясные глазёнки от страха таращит. – Я же тебе ничего плохого не сделала, тётенька лесовиха!
- Вот и хорошо! Добрые то, хорошие девочки куда как вкуснее, - шамкает замшелая, морщинистая нечисть. – Полезай в мешок, милая, понесу я тебя в свою избушку.
- А давай лучше я ножками пойду, - говорит Мирта, косясь на старый и страшный мешок.
Темно в нём, наверное, и душно.
- Тебе ведь, бабушка лесовиха, тяжело меня нести будет. Мне уже знаешь сколько лет? Восемь, вот сколько!
Старуха жуёт серыми губами и соглашается. Даже лукошко с грибами велит забрать. Мирте только того и надо - идёт не быстро, спотыкаясь, время тянет. Скоро уже клубочек до бабушки докатится, скоро и помощь придёт.
Дом у замшелой лесовихи тёмный, страшный, но ещё страшнее делается, когда вдруг вокруг него вздыбливаются корни, шевелятся деревья, начинают искривляться ветви.
Вяжет бабушка, вяжет сетку-клетку, запирает в ней лесовиху, а внучку свою глупую веткой-плёткой захватывает в вязаную сумку, кладёт вместе с лукошком и домой тащит.
Вяжет бабушка странные вещи, вяжет из того, что вокруг – может и корни связать, и ветви, лесовихе назло. Целые деревья может заплести между собой, корзинкой или клетью. Целый мир в её спицах может сделаться узором "коса". Или с дырочками...
- Не ходи одна за грибами, - говорит старая ведьма внучке: таким тоном, словно та всего лишь ноги промочила.
А сама даже с кресла не встаёт – вяжет внучке кусачий шарф на зиму.
- Не пойду, бабушка, - говорит Мирта.
И думает, что пойдёт. Только в другой раз вместо белки медведя позовёт гулять. С медведем-то не страшно.
Часть 7. Ведьмы-волшебницы
- Матушка, матушка, а мы что – ведьмы?
Немолодая женщина с тёмными, изъеденными работой руками, облизала ложку и положила её рядом с миской, в которой оставалось ещё немного супа. Молча засопела и тяжеловато поднялась со скамьи. Была она грузновата, а тут ещё и ступни изуродовала болезнь. Стара она стала, вот что. Только помирать не собиралась – не дождутся. Вон, ещё дочка совсем маленькая, поздний цветочек. Словно в октябре вдруг расцветшая ромашка, словно на излёте осени проклюнувшаяся почка на чёрной смородине, себе на погибель – а людям на диво. Маленькая. Шесть лет. Надо чтобы хоть шестнадцать…
Перед маленькой Роми оказалась полная маленьких сладких оладушек плошка. Глиняная, с краями в потрескавшейся глазури.
- Знай ешь, - буркнула женщина.
- Матушка, - пискнула девчушка.
- Рот едой занимай. А голову – думами, - сказала мать.
Что ей скажешь? Рано. Откуда только вопрос такой взялся, неясно! Уже давненько Тармина не зажигает чёрных свеч, уже давно не ворожит на огонь да на воду. Больше шести лет не вяжет она никаких чар и не плетёт заклинаний. Изувечила своё тело тяжёлой работой – то в коровнике, то в поле, только чтоб из общины не погнали, чтоб девочка росла среди людей, а не в лесу дремучем.
- Матушка, а Виттан сказал, что я ведьма и дочь ведьмы, - прожевав оладушку, сказала Роми. – Потому что у нас нет отца, зато есть коза, кошка и чёрный петух.
- Вон как, - недобро усмехнулась Тармина. – И ничего он не чёрный. Он красный с чёрными пёрышками. А хвост какой у него? Разве можно такой красивый хвост чёрным назвать? И зелёным отливает, и синим… ай да хвост! А кур как топчет… хочешь, к ужину яичек свеженьких сварю?
- Тогда мы очень точно не ведьмы? – спросила Роми.
Когда она начинала переживать о чём-то или задумывалась – то начинала говорить в два раза больше слов.
- Не ведьмы.
- А тогда почему когда я на Арни посмотрела вот так – он очень-очень совсем упал? – спросила Роми и уставилась на старый горшок на полке.
Горшок с полки упал и разбился, а в безразличном взгляде Тармины появился интерес.
- А ещё что можешь? – спросила она очень осторожно.
- Могу петуха позвать, - пожала плечами девочка, - а могу вот так руками поделать, подумать про что-нибудь хорошее – и оно увидится. Жаль только очень сильно, что точно это совсем руками не возьмёшь, а только увидишь!
Тармина вздохнула и уже хотела признаться, что ведьмы они, совершенно точно очень ведьмы, если выражаться, как Роми… Что и порчу она на людей некогда наводила, и травы покосные путала, и выгодные сделки купцам срывала, злясь на весь мир… что много недоброго совершила, да только не радуется сейчас этаким делам… как Роми вдруг просияла, вскочила со скамьи и подбежала к матери. Обняла, подняла сияющее личико, пытаясь заглянуть матери в глаза.
- Раз мы не ведьмы, - сказала она замирающим от счастья голоском, - то мы тогда волшебницы. Матушка, сделай что-нибудь волшебное?
- Я тебе волшебную похлёбку сварила. И волшебные оладьи напекла. А ты давай мне посуду помой волшебно, - неловко сказала Тармина.
А у самой сердце замерло, когда она на счастливую Роми глянула. На глаза слёзы навернулись. Вот слышал бы её сейчас Рофус, слышал бы, как она рада, что колдовать умеет.
- Я помыла, - сказала Роми.
Тармина поначалу подумала – пошутила дочка или придумала. А посуда вся на столе чистая лежит, мокрая – но чистая.
- Волшебница ты моя. Иди уж гуляй, - погладив девочку по голове, сказала мать. – Только гляди, на улице-то мальчишкам и девчонкам не показывай, какая ты волшебница. А то приставать станут – мне поколдуй да мне поколдуй… так и до недобрых просьб дойдёт.
- А разве люди недобрые? – удивилась Роми.
- Люди разные. И недобрые тоже бывают.
Убежала. Егоза! А Тармина села, подбородок кулаком подперев – вроде бы и надо идти сено на сеновал закидывать, вроде бы и надо что-то делать, а в голове знай думы тяжёлые перекатываются. И как встречалась она то с одним, то с другим, как детей не хотела – травы горькие пила, и как встретился ей бродяга-колдун, который считал дар колдовской проклятием. От него и понесла, да не стала травы пить – то ли ему назло, то ли себе в утеху. Родила. Маленькую. Ласковую, словно котёнок. Чёрный котёнок с зелёными глазками – который уже вон в кота здоровенного вырос, всё за Роми бегает, как собака… да и петух частенько за нею увязывается. Смешно, когда девчушка бежит, а за нею – чёрный кот да красный петух несутся. Вперегонки.
Два года прошло с того разговора, Тармина в дом вечером вернулась, глядит – бежит её маленькая Роми, платье порвано, лицо в крови.
А за нею мужики да бабы с вилами-мотыгами.
- Ведьма! Ведьма! – кричат.
- Матушка, матушка, помоги! – запищала Роми.
Страшно. Схватила Тармина дочь за шиворот, словно котёнка, в дом втянула – снаружи только петух остался, вскочил на забор, кричит, крыльями хлопает. Беду отгоняет – да велика беда, многонога, многорука, зла, гневна.
Обступили дом, кричат – жги ведьм, жги!
- Да случилось-то что? – выдохнула Тармина, спиной прижимая дверь. – Колдовала?
- Виттану нос разбила… только посмотрела, а кровищи-то, - всхлипнула Роми. – А за что он кошку бил? Она, мам, котят ждёт!
Что же. Засопела Тармина, да выход, видать, был только один. Достала чёрный котёл, на чугунную плиту грохнула, стала в зельях рыться. Старые – пахнут трухой и мышами. А всё-таки верные… уморить можно любого! Кроме ведьм – тем этакие штуки нипочём.
- Матушка, а что ты делаешь?
- Зло творю, - ответила Тармина. – Выпущу наружу – помрут они все, а мы убежим. Враз успеем!
- Матушка, так нельзя. Мы ведь не ведьмы. Мы волшебницы!
- Вот как?
- Позволь, я. Люди ведь добрые. Сейчас опомнятся.
Вытерла личико, пошла к дверям. Кинулась Тармина следом, да запнулась. Совсем плохи стали ноги. Не держат.
Встала её девочка в дверях – маленькая, светлоокая.
- Люди, вы – очень-очень, точно совсем добрые, - сказала Роми, да в ладошки хлопнула.
Взвился на заборе петух, кукарекнул трижды, тут и свершилось чудо.
Часто потом видели в деревне – бежит впереди всех ребятишек девочка. Смешная, маленькая, а за нею – чёрный кот да красный петух. Видели её люди добрые да улыбались, радости не тая. Где ни пробежит – там всё само собой решается, все беды отводятся, чудеса творятся: цветы осенью зацветают, песни с неба льются, ну, или хотя бы картинки необычные видятся. Жаль, руками не потрогать.
Часть 8. Неправильная ведьма
Маленькая Витти сидела на пороге дома и гладила кошку. Кошку чёрную с белой грудкой, кошку с пышными белыми усами и белыми «носочками» на лапках. Ведьмам полагается, чтобы у них были просто чёрные кошки, но что поделаешь? На всех их вечно не хватает.
А на крыше дома сидел ворон – не совсем обычный ворон! У него половина головы была белая, словно шапочку на голову надели, и в одном крыле белые перья виднелись. То есть разумеется, ведьм должны окружать только чёрные вороны, но этот, видимо, уродился такой, неправильный.
Да и сама Витти была ведьмой неправильной. Никак у неё не получались плохие зелья и злые заклятия! Если делала она их – то выходило ровно наоборот! К примеру, варила девочка, у матери учась, зелье для отворота. Попробовать дали хромому пастушку, за которым одна девушка бегала – аж прохода не давала. Всем же известно, что если отворотное дашь тому, кто не влюблён, ничего серьёзного не будет, только при виде влюблённых передёргивать станет, будто кто за руки-ноги тянет.
А пастушок что же? Ничего он передёргиваться не стал, а позвал девчонку ту замуж. Ну а она, конечно, обрадовалась и пошла.
Ещё раза два или три доводилось Витти плохие зелья готовить, и действовали они точно наоборот. А если хорошие зелья варила – получались они неплохо. Скажем, кошку Витти сама вылечила. Ещё она умела варить замечательное снадобье от расстройства живота – даже лучше матушки это делала. Не особо роскошная способность, но если б вы знали, как часто за этим снадобьем наведывались к Витти деревенские тётушки, матушки, бабушки и даже дедушки – вы бы, наверное, и не смеялись над ней, как некоторые мальчишки. Так что у маленькой ведьмы и денежки имелись свои собственные, трудом заработанные.
Но ни дружба с красивой ласковой кошкой, ни особое умение, ни ранние успехи в ведьмовстве не делали двенадцатилетнюю Витти счастливой. У неё занемогла матушка, да сильно занемогла – одолела её слабость, от которой руки тряслись, ноги не ходили, голова поникала на грудь, а глаза так и вовсе не видели.
Неправильная то была болезнь. Ни сама матушка, ни Витти, ни их знакомые ведьмы о такой болезни и не слыхивали! А матушке всё хуже делалось, и Витти поэтому даже боялась далеко и надолго от дома отходить. А если и уходила, то оставляла поближе к матушке кошку да ворона, чтобы стерегли и, в случае чего, подали бы маленькой ведьме сигнал.
Уходить надо было: Витти ведь искала средство, чтобы матушку вылечить. Ходила она по лугам и по лесам, искала травы, варила из них снадобья, но ничего не помогало. И когда уже совсем отчаялась девочка, пришла к ним с матушкой в гости старая, страшная ведьма. Села у стола, молча шляпу сняла и сказала:
- Совсем твоя мать измучилась. Придётся поступить с ней так, как это делаем мы, ведьмы: отравить да схоронить под старым дубом. Косточки её сгниют в земле, а дух упокоится. Или не упокоится, что ещё лучше, а зелёным болотным огоньком станет людей с тропы сбивать. По ночам!
Испугалась Витти, а матушка сказала слабым-преслабым голоском:
- Права ты, старая ведьма... Свари же мне такое зелье, чтобы я больше не мучилась.
- Что ж, и сварю, - сказала ведьма. – А ты иди-ка сюда, малявка. Учить тебя буду.
От страха и горя Витти едва шевелилась, а говорить и вовсе не могла. Но всё выполняла, как говорила ей старуха, всё в точности. Котёл на очаг поставила, воды болотной налила, ядовитых трав насыпала, сварила ядовитое зелье.
- Ммм, - сказала страшная старая ведьма, нюхая жуткое варево. – Для первого раза неплохо! Сейчас проверим, насколько правильно ты всё сделала!
И поднесла к губам умирающей первую ложку снадобья. Матушка проглотила его и промолвила:
- Видимо, мало одной-то ложки.
Налила ведьма варево в кружку. Выпила матушка – и с кровати сама встала. Подошла к зеркалу, по волосам руками провела.
- Ох и исхудала же я, - сказала с удивлением. – Съела бы я сейчас супчику куриного. С лапшою и грибами.
Витти от удивления так на пол и села. А старая ведьма, довольная, прихватила с собою котелок с остатками снадобья и домой засобиралась.
На пороге только обернулась и сказала:
- Хороший у тебя дар, маленькая Витти, хоть и неправильный. Будем теперь знать, кого просить отраву варить, а?
Засмеялась и ушла.
Только и видели её.
Потёрлась о ноги Витти чёрная кошка с белыми пятнами, слетел с застрехи чёрный ворон с белой головой. Неправильная ведьма сидела на полу и вытирала слёзы грязными кулачками. А отчего плакала, и сама не знала.
Часть 9. Тихо
Тихо в доме ведьмы. Тихо и холодно. Пахнет не травами – пахнет бедой и дымом.
Тихо. На мягких лапах бродит недовольный кот. Некормленый и будто бы растерянный. Ластится к хозяйке, а та руку еле подымет, дотронется до мордочки. Падает безжизненная рука на одеяло. Не осталось у ведьмы сил.
Тихо тикают на стене ходики. Скоро встанут – кончится завод. Встанет и сердце ведьмы. Мало ей осталось.
А было так.
Жила-была ведьма. Летала, как все ведьмы, на метле. Сходилась с другими ведьмами в тайном месте в круг, творили чёрные заклинания, поливали ими окрестности. А потом к ним же люди и шли – кто хворь вылечить, кто бурёнку на ноги поставить, кто хозяйство поднять, а кто – землю от саранчи защитить. Смотря какие чары им, бедолагам, достались. Платили люди хорошо, только сами не знали – чем: годами своими, отнятыми взамен якобы благ, только чтобы прежнее вернуть. Платили за детей, за стариков, скотину и землю – а ведьмы продлевали свои жизни, чтобы и дальше творить зло.
А потом ведьма всё-таки устала на этом свете быть, и вот позвала она свою правнучку, молодую и красивую девушку, и попросила:
