- Поцелуй меня, детонька. Одна ты у меня из родных-то осталась, кровиночка ненаглядная. Поцелуй меня, и уйду я прощённой. Дом тебе оставлю, приданое богатое – будешь всегда жить в довольстве, ни в чём нуждаться не будешь. Знаю, что не любишь ты меня, но в такой малости – не откажи…
Обманывала она девушку, нет прощения ведьмам, и души их прорастают после смерти на болотах ядовитыми травами да сверкают болотными огнями. А колдовство своё ведьмы передают из уст в уста.
Поцеловала правнучка ведьму – не ради богатств и дома, а ради милосердия. Впилась ведьма в её маленький рот, укусила до крови. В поцелуй последние чары вплела – и стали волосы правнучки из чёрных седыми, стали глаза из голубых – серыми, как небо пасмурное, а сердце окутала тьма. Умерла старая ведьма, дыханием своим отравив правнучку и ведьмою её сделав.
Стала правнучка жить в её доме, и вот пришёл час, когда надо было лететь в условленное место и творить злые заклятия. Застучала в нетерпении метла в углу, задрожали стёкла в окнах, но девушка из ведьминых книг уже знала, что творится – заперла двери, затворила окна ставнями тяжёлыми, обняла своего рыжего кота, к сердцу прижала и сидела так всю ночь, только молитвы шептала.
Не помогают ведьмам молитвы, обжигают им губы, опаляют изнутри светлым пламенем, и святая вода действует на них как отрава, пусть и не смертельная. Разъедает их свет, кости наружу являет. Думала молодая ведьма, что умрёт, но тут распахнулись и двери, и окна – так и хлынули чёрными тенями внутрь другие колдуньи.
- Прячешься, - сказала главная ведьма, отгоняя свет, словно надоевшую мошкару. – Молишься. Извести себя задумала, дар не передав? Нет, извини, другие у нас планы на дар старой Кри. Встать! Посвящение у тебя нынче, праздник, будешь плясать, пока ноги не подогнутся да пока вся дурь из твоей башки не выйдет!
И против воли заставила плясать, и посвятила в ведьмы, и нарекла ведьминским именем – Ирра. Забрали ведьмы девушку на холм, и там швырнули ей под ноги жертву – белого ягнёнка, плачущего словно дитя.
- Пей кровь его до последней капли, съешь сердце его, и будь нашей, - велела главная ведьма, забирая у девушки волю.
Целый год жила ведьма, наречённая Иррой, в домике старой ведьмы. Собирала травы, плела заклятия, но никому старалась ни вредить, ни помогать Просили её порчу навести, просили и привороты творить, умоляли от смерти лютой спасти или ребёнка выходить – редко когда допрашивались. Дурная слава пошла о ней среди народа! Другие-то ведьмы отзывчивые, ласковые, хоть и страшные. А в помощи не отказывают – хоть сколько ходи! Хворь вылечат, молоко корове вернут, отворотят мор от деревни или землю сделают плодородной, чтоб родила на славу, урожай чтобы был такой богатый – излишки не успеешь продать… а эта что же? Смех один: только и сделала за целый год, что девочку утонувшую выходила да выправила кривобокой соседке её горб. И платы никакой не взяла. А ведь известно, что без платы колдовство быстро выветривается! Эх, да что там – никчемушная из Ирры ведьма. Все так говорили.
Все, кроме рыжего кота. Тот в своей хозяйке души не чаял.
Он ей помогал, как мог – если занеможется, боком о неё тёрся, если она прячется, виду не подавал, куда Ирра подевалась, если ей тоскливо и плач наружу рвётся – садился рядом и мяукал протяжно, давай, дескать, поплачем с тобой вместе.
Ирра книги читала, перебирала – что будет, если умрёт ведьма, дар свой никому не передав, и вычитала. Умрёт она – с нею и дар будет похоронен, а у других ведьм их колдовства поубавится. Целый год ворожить не смогут, да и потом ослабеют. Пойдут тогда на болото, травы ядовитые рвать да огни болотные ловить, чтобы сил себе придать.
Пошла Ирра на болото, все травы чарами чёрными пожгла на корню, все огни болотные к себе притянула, вобрала в себя, и отправилась домой – умирать. Наложила на избушку чары, чтоб не вошёл никто, легла на лавку и глаза закрыла. Не стала ни ворожить, ни яд принимать, чтобы уйти тихо, неслышно, чтоб не прорастать ядовитой травой, не оставлять после себя ни одного болотного огонька.
Кот. Лапой трогает лицо, есть просит.
Выпускала же его, как только пробрался?
Хочет, видно, с хозяйкой умереть. Тогда зачем тревожит, зачем головой трётся о лицо, зачем зовёт? Нешто выпустить его? Но ведьма уже не могла встать, не могла отпереть дверь.
Пусть его…
- Чтоб тебя, хозяйка, - услышала Ирра, угасая.
Вот уже и чудится всякое. Не могут ведь коты говорить?
- Не могут. Пришлось то зелье выпить, что котам пить не положено. Вставай, хозяйка. Есть для тебя путь прочь отсюда. Жить хочешь?
- Так – не хочу. Не буду ведьмой. Не стану у людей жизнь отбирать, не стану кровь младенцев пить. Лучше смерть.
- Не дадут они тебе умереть, глупая. Обмани их.
Привстала ведьма.
- Обмани! Замани этой ночью на болото, где больше нет чёрных чар и колдовских огней, уведи их под воду стоячую.
- Не могу, - простонала Ирра.
- Самое время, - настаивал кот. – Выпей настоя, чтобы силу свою вернуть, призови огни, что в тебе горят, позови их смерть твою отпраздновать, на части тебя растерзать, принять твой последний вздох. Замани собой, позови в трясину. Умрёшь, только и их за собой уведёшь.
Встала. Встала, пошатнулась. Выпила зелье-другое, улыбнулась нехорошо. Души губить не хотела? Так нет у ведьм душ, прокляты они, творят зло. Страшно. Убивать страшно, а пуще того – не хочется с ведьмами связываться. Умирать одной страшно, а среди злых ведьм ещё того хуже!
- Только будь со мной, котик, - попросила слабым голосом.
Собрала всю волю, позвала ведьму главную и других с нею, сказала – не хочу больше жить, упокойте меня на болоте, да и сделала, как сказал кот.
Только не успели они растерзать её, не успели принять последнего вздоха – дрогнула трясина да поглотила всех ведьм, а последнюю – Ирру – оставила. И кота вместе с нею.
- Вот теперь заживём, - сказал кот. – Осталось только следить, чтобы не прорастала болотная трава, каждую весну жечь её на корню, да смотреть, чтобы болотные огни, колдовские метки, не появлялись.
Так они и сделали, так и жили. Невелик дар остался у Ирры, да ведь много и не требовалось.
...Только тихо сделалось в доме ведьмы нынче – умирала она. Прожила лишь свою жизнь, до чужих не касалась, и внучку свою позвала, рассказав что да как. Наказав траву колдовскую жечь да огни болотные гасить. Позвала, чтобы девушка приняла дар Ирры на благо людей.
Тихо в доме. Только ходики ещё тикают.
- Не давай мне уснуть, котинька, - просит ведьма. – Дай дождаться ведьму будущую.
Шаги за окном – лёгкие, девичьи. Успела внученька.
Вот и хорошо.
Тихо в доме.
- Ведун? Волхв? Ну вот как его мне теперь называть?
- Ученик ведьмы, - упрямо сказал старик, кончиком посоха пододвигая к ногам Уввы тяжёлый котелок с плотно пригнанной крышкой. – И оплату прими. Чай, не с неба насыпалось – всё потом и кровью заработано.
- Да на кой он мне, мальчонка-то твой?! – завопила Увва. – Себе оставь! Тогда и золото твоё целее будет!
- Не годится для него моё учение, - упрямо сказал старик. – Нет в нём способностей к моему ремеслу. А магия в ём – есть. Бери, не думай. Хороший паренёк, дельный. Только трупов уж очень боится. Визжит, как девчонка, плачет. А в нашем ремесле без трупов-то… гм.
- «Гм»! – передразнила соседа ведьма. – Вот сейчас стукну я тебя обухом, будешь тут гмыкать. Как девчонка, да? Потому ты ко мне и привел чадо своё, да? Дурень ты старый! Я ж толь девонек и беру. Да к тому ж тех, у кого первая кровь была – её мы, между прочим, в заклад Боженушке отдаём, а с его я что возьму? А?
Предмет спора сидел на крылечке избушки и угрюмо смотрел прямо перед собой. Смотрел, да не видел – глаза у него были странные. Большие, как плошки, и будто внутрь себя повёрнуты! Да ещё цвет такой странный у них – то ли бледно-бирюзовый, то ли выцветше-зелёный. Подошёл к пареньку кот, в лицо худое, грязное заглянул, слегка фыркнул. Что за чудо к ним пришло? Сколько годков ему – десять, двенадцать? Щуплый больно!
Почувствовав тепло, странный парнишка протянул к коту руку.
- Подь, подь сюда, - сказал голосом неожиданно низким для такого задохлика.
Приятно стало коту, что зовут его, но подходить не спешил. Принюхивался, приглядывался.
- Иди. Не трону.
- Да на кой мне этакое чудо, Кош? – снова закричала в доме ведьма. – Ты с ним сколько возился? Полгода. А батька-болтун? Год. А травница-чудесница? Ещё месяца три! Он уже по всем здешним колдунякам прошёлся, никто в нём никакого дара не открыл. Ни к жизни, ни к смерти, ни к каким нашим наукам не приспособлен. К тому ж квёлый он у тебя. И слепой, кажись – чуть мне полку вон не своротил. А там склянки мои. На что?
- Не слепой он! – старик ударил посохом об пол. – Оставляй его за собой, старая. Уговоров не помнишь? Я твою внучку приютил, обогрел, накормил, чему знал – тому выучил, выдру шуструю. Твой черёд! А не то отведу его к Гороховому, пущай с ним шутки шутить учится. Вот-оно парочка будет: пересмешник и рёва-корова! Давай, старуха, бери дитё и учи чему знаешь.
Увва старой ещё не была – как есть ягодка, даже седины в волосах не завелось. Но возразить не решилась, только и посмотрела, что на посохе мага навершие из орлиного черепа вдруг клювом зашевелило да глазами засверкало. Поёжилась, как от сквозняка, и буркнула:
- Девчонку ко мне по осени приведут. Куда я ещё и этого поселю?
Но было ясно: сдалась.
- Ничего, дом у тебя справный, не маленький, - сказал маг, - как-нито разместитесь.
- Только пущай колесо крутит, чтобы вода в дом тёкла, - спохватилась ведьма, но старый некромант уже вышел на крыльцо и взял мальчишку за шиворот.
- Здесь теперь твой дом, - буркнул он, всунул свою ношу в избу и поспешил уйти.
Кот, кстати, за мальчишкой прошмыгнул – еле хвоста не лишился, когда дверь захлопнулась. Увва встала напротив навязанного ученика, уперев руки в боки.
- Ну? Что стоишь! Вещи-то какие-нибудь есть у тебя с собой?
Парнишка ответил отрицательно, опустил голову низко-низко. Но Увва всё равно заметила, что из глаз его скатились две слезинки, моментально съехали на нос, слились в одну каплю и упали на дощатый пол.
- Не гоните меня, тётенька, - прошептал он. – Я что хотите… не гоните меня.
- Чтой-то?
- Жжёт меня изнутри, если я не колдую. Дара у меня нет никакого, а магия есть.
Нахмурилась ведьма.
- Не, ты это. Ты меня на жалость не бери, - пробормотала она. – Ещё чего. Иди вон ешь. С обеда похлёбка осталась. Любишь похлёбку-то? С грибами.
Мальчик покивал.
- А зовут тебя как?
- Дяденька Кош Крысёнышем звал, а тётенька Отрава – Колтуном, - шмыгнул носом пострел.
- А маманька как? – цепляясь за последнюю надежду, спросила Увва.
Надежда штука хорошая. Надеешься вот так-то, что не получится из парнишки ученика ведьмы – к родителям вернётся. Но только надежда эта скоропостижно скончалась, когда мальчишка заревел в голос.
- Нет у меня ни отца, ни матери, тётенька Увва! Один только дар колдовской и есть! И не знаю я, что с ним делать, мочи моей нет, хоть сердце из груди вынимай да в котёл кидай!
Увва отступила на пару шагов, не зная, что делать. То ли отгонять лихо, то ли обнимать плачущего ребёнка, то ли что?
- Ты не реви это, - сказала она наконец. – Чай, не девка, чтоб слёзы-то ронять.
- Не могу, - всхлипнул парнишка. – Как только подступает оно, так и жжёт, так и рвёт изнутри.
Мда… Увва подумала, что начала понимать, как с этим сокровищем управляться. Ревёт, стало быть, как девчонка? Подумала ведьма – а ведь и верно. Что травница-Отрава – баба склочная и грубая, что некромант Кош – старикашка злобный да ворчливый… Оттого и не справлялись они с пострелом. Тут ведь надо лаской, а не таской!
- Иди-ко умойся да за стол. Поешь, попьёшь, пойдёшь работать – воды мне набрать надо, дров наколоть… хотя много ль ты наколешь?
- Так не выгоните? – успокаиваясь, шмыгнул носом паренёк.
- Не выгоню, горе ты моё луковое. И даже лучше: имя тебе дам, рубашку чистую да порты. А вот так на жалость мне больше, пожалуй, не дави. Сердце-то ведь – оно не камень.
Кот прошёлся меж ними, хвостом зацепил ногу ведьмы, спинкой выгнутой потёрся о босые ноги паренька.
- А как вы меня назовёте? – спросил тот, и лицо его прояснилось.
- Поди ешь, покуда не остыло, - буркнула ведьма.
Под бойкий стук ложки о глиняную миску Увва думала – о даре непростом, да о том, что делать. У Коша-некроманта вон железные нервы и сердце будто из глыбы гранита высечено – если, конечно, есть оно при нём. Иные некроманты, говорят, сердца свои хранят в схронах и никому не сказывают… а и Кош сумел только полгода этого пострела уму-разуму учить. Уввина внучка ведь тоже, надо думать, не сахарная куколка. Видно, подход у него такой - как начнёт паренек плакать-жалобить, так этот старик ругается, бушует. Как он его ? Крысёныш? Придумал же!
...А она то, Увва, выдюжит ли? Это ж какое испытание – не крикни на него, не шикни, не замахнись… А есть ли у него ещё какие таланты, окромя этого, и не известно ведь. А с этим… не к шуту ж его Гороховому, в самом деле? Не то натворят оба дел, с таким-то талантом только на ярмарке жалостливых купцов за мошну дёргать. Небось навар неплох будет, да только гнусное же это дело!
- Горе ты моё… луковое, - вздохнула Увва.
Сама едва не заплакала.
- Ну ничего, авось управимся с тобой. Учить тебя да учить. Ну ничего, знаю я, к какому делу тебя пристроить. С завтрева и начнём. Будешь ты, Лука, Лука-плакальщик, с людьми горе пополам делить. Ишь ты, дара у него, говорит, нет. Ещё какой! Ты ешь, ешь, ничего...
Кот сидел на лавке рядом с мальчишкой, тёрся о худой бок широким лбом, намурлыкивал свою песенку.
И не таких выучивали, подумала Увва.
Август неторопливо подбирался к концу.
Анника, когда гнала отбившуюся от стада тёлку домой, замочила подол в ручье, переходя его вброд, и теперь вздрагивала всякий раз, когда холодное мокрое платье липло к ногам во время ходьбы.
А Питер шёл сзади и посмеивался.
- У тебя всё на виду, - приговаривал он.
Аннике очень хотелось обернуться и стегнуть насмешника хворостиной, но она стеснялась. Вдруг да расценит это как заигрывание? И она лишь трясла головой, чтобы волосы посильнее выпали из причёски, укрывая тугие зардевшиеся щёки.
- Зачем ты идёшь домой? Пойдём со мной на луг? - спрашивал Питер в который раз. – Пойдёшь?
- Для чего идти мне на луг, Пит? - спрашивала Анника, поводя круглыми плечами.
- Целоваться, - уверенно отвечал парень. - Я расстелю на траве одеяло, мы сядем, я обниму тебя, вот так...
Тут он наконец догнал Аннику и обхватил за плечи.
На пояснения, как именно он станет целовать девушку, у него уже дыхания не хватило. Анника запрокинула голову, и Питер жадно прильнул к её губам.
- Ох, Пит, - нехотя вырвавшись из цепких рук и губ парня, девушка закрыла лицо ладонями. - Нельзя, нельзя! Уже скошены травы, уже сжаты нивы, уже убран урожай! По лугам да полям ходит ведьмино отродье, ворует поцелуи!
- А мне не жаль, пусть ворует, - засмеялся парень. – У меня ещё есть!
Анника насупилась, и до самого дома гнала тёлку молча. И в руки Питеру уже не давалась.
- Уже солнце зашло, - моляще сказал Пит у дверей её дома. – Пойдём со мною на луг, Анника! Что тебе стоит? Мы всё равно вот-вот поженимся!
Обманывала она девушку, нет прощения ведьмам, и души их прорастают после смерти на болотах ядовитыми травами да сверкают болотными огнями. А колдовство своё ведьмы передают из уст в уста.
Поцеловала правнучка ведьму – не ради богатств и дома, а ради милосердия. Впилась ведьма в её маленький рот, укусила до крови. В поцелуй последние чары вплела – и стали волосы правнучки из чёрных седыми, стали глаза из голубых – серыми, как небо пасмурное, а сердце окутала тьма. Умерла старая ведьма, дыханием своим отравив правнучку и ведьмою её сделав.
Стала правнучка жить в её доме, и вот пришёл час, когда надо было лететь в условленное место и творить злые заклятия. Застучала в нетерпении метла в углу, задрожали стёкла в окнах, но девушка из ведьминых книг уже знала, что творится – заперла двери, затворила окна ставнями тяжёлыми, обняла своего рыжего кота, к сердцу прижала и сидела так всю ночь, только молитвы шептала.
Не помогают ведьмам молитвы, обжигают им губы, опаляют изнутри светлым пламенем, и святая вода действует на них как отрава, пусть и не смертельная. Разъедает их свет, кости наружу являет. Думала молодая ведьма, что умрёт, но тут распахнулись и двери, и окна – так и хлынули чёрными тенями внутрь другие колдуньи.
- Прячешься, - сказала главная ведьма, отгоняя свет, словно надоевшую мошкару. – Молишься. Извести себя задумала, дар не передав? Нет, извини, другие у нас планы на дар старой Кри. Встать! Посвящение у тебя нынче, праздник, будешь плясать, пока ноги не подогнутся да пока вся дурь из твоей башки не выйдет!
И против воли заставила плясать, и посвятила в ведьмы, и нарекла ведьминским именем – Ирра. Забрали ведьмы девушку на холм, и там швырнули ей под ноги жертву – белого ягнёнка, плачущего словно дитя.
- Пей кровь его до последней капли, съешь сердце его, и будь нашей, - велела главная ведьма, забирая у девушки волю.
Целый год жила ведьма, наречённая Иррой, в домике старой ведьмы. Собирала травы, плела заклятия, но никому старалась ни вредить, ни помогать Просили её порчу навести, просили и привороты творить, умоляли от смерти лютой спасти или ребёнка выходить – редко когда допрашивались. Дурная слава пошла о ней среди народа! Другие-то ведьмы отзывчивые, ласковые, хоть и страшные. А в помощи не отказывают – хоть сколько ходи! Хворь вылечат, молоко корове вернут, отворотят мор от деревни или землю сделают плодородной, чтоб родила на славу, урожай чтобы был такой богатый – излишки не успеешь продать… а эта что же? Смех один: только и сделала за целый год, что девочку утонувшую выходила да выправила кривобокой соседке её горб. И платы никакой не взяла. А ведь известно, что без платы колдовство быстро выветривается! Эх, да что там – никчемушная из Ирры ведьма. Все так говорили.
Все, кроме рыжего кота. Тот в своей хозяйке души не чаял.
Он ей помогал, как мог – если занеможется, боком о неё тёрся, если она прячется, виду не подавал, куда Ирра подевалась, если ей тоскливо и плач наружу рвётся – садился рядом и мяукал протяжно, давай, дескать, поплачем с тобой вместе.
Ирра книги читала, перебирала – что будет, если умрёт ведьма, дар свой никому не передав, и вычитала. Умрёт она – с нею и дар будет похоронен, а у других ведьм их колдовства поубавится. Целый год ворожить не смогут, да и потом ослабеют. Пойдут тогда на болото, травы ядовитые рвать да огни болотные ловить, чтобы сил себе придать.
Пошла Ирра на болото, все травы чарами чёрными пожгла на корню, все огни болотные к себе притянула, вобрала в себя, и отправилась домой – умирать. Наложила на избушку чары, чтоб не вошёл никто, легла на лавку и глаза закрыла. Не стала ни ворожить, ни яд принимать, чтобы уйти тихо, неслышно, чтоб не прорастать ядовитой травой, не оставлять после себя ни одного болотного огонька.
Кот. Лапой трогает лицо, есть просит.
Выпускала же его, как только пробрался?
Хочет, видно, с хозяйкой умереть. Тогда зачем тревожит, зачем головой трётся о лицо, зачем зовёт? Нешто выпустить его? Но ведьма уже не могла встать, не могла отпереть дверь.
Пусть его…
- Чтоб тебя, хозяйка, - услышала Ирра, угасая.
Вот уже и чудится всякое. Не могут ведь коты говорить?
- Не могут. Пришлось то зелье выпить, что котам пить не положено. Вставай, хозяйка. Есть для тебя путь прочь отсюда. Жить хочешь?
- Так – не хочу. Не буду ведьмой. Не стану у людей жизнь отбирать, не стану кровь младенцев пить. Лучше смерть.
- Не дадут они тебе умереть, глупая. Обмани их.
Привстала ведьма.
- Обмани! Замани этой ночью на болото, где больше нет чёрных чар и колдовских огней, уведи их под воду стоячую.
- Не могу, - простонала Ирра.
- Самое время, - настаивал кот. – Выпей настоя, чтобы силу свою вернуть, призови огни, что в тебе горят, позови их смерть твою отпраздновать, на части тебя растерзать, принять твой последний вздох. Замани собой, позови в трясину. Умрёшь, только и их за собой уведёшь.
Встала. Встала, пошатнулась. Выпила зелье-другое, улыбнулась нехорошо. Души губить не хотела? Так нет у ведьм душ, прокляты они, творят зло. Страшно. Убивать страшно, а пуще того – не хочется с ведьмами связываться. Умирать одной страшно, а среди злых ведьм ещё того хуже!
- Только будь со мной, котик, - попросила слабым голосом.
Собрала всю волю, позвала ведьму главную и других с нею, сказала – не хочу больше жить, упокойте меня на болоте, да и сделала, как сказал кот.
Только не успели они растерзать её, не успели принять последнего вздоха – дрогнула трясина да поглотила всех ведьм, а последнюю – Ирру – оставила. И кота вместе с нею.
- Вот теперь заживём, - сказал кот. – Осталось только следить, чтобы не прорастала болотная трава, каждую весну жечь её на корню, да смотреть, чтобы болотные огни, колдовские метки, не появлялись.
Так они и сделали, так и жили. Невелик дар остался у Ирры, да ведь много и не требовалось.
...Только тихо сделалось в доме ведьмы нынче – умирала она. Прожила лишь свою жизнь, до чужих не касалась, и внучку свою позвала, рассказав что да как. Наказав траву колдовскую жечь да огни болотные гасить. Позвала, чтобы девушка приняла дар Ирры на благо людей.
Тихо в доме. Только ходики ещё тикают.
- Не давай мне уснуть, котинька, - просит ведьма. – Дай дождаться ведьму будущую.
Шаги за окном – лёгкие, девичьи. Успела внученька.
Вот и хорошо.
Тихо в доме.
Часть 10. Горе Луковое
- Ведун? Волхв? Ну вот как его мне теперь называть?
- Ученик ведьмы, - упрямо сказал старик, кончиком посоха пододвигая к ногам Уввы тяжёлый котелок с плотно пригнанной крышкой. – И оплату прими. Чай, не с неба насыпалось – всё потом и кровью заработано.
- Да на кой он мне, мальчонка-то твой?! – завопила Увва. – Себе оставь! Тогда и золото твоё целее будет!
- Не годится для него моё учение, - упрямо сказал старик. – Нет в нём способностей к моему ремеслу. А магия в ём – есть. Бери, не думай. Хороший паренёк, дельный. Только трупов уж очень боится. Визжит, как девчонка, плачет. А в нашем ремесле без трупов-то… гм.
- «Гм»! – передразнила соседа ведьма. – Вот сейчас стукну я тебя обухом, будешь тут гмыкать. Как девчонка, да? Потому ты ко мне и привел чадо своё, да? Дурень ты старый! Я ж толь девонек и беру. Да к тому ж тех, у кого первая кровь была – её мы, между прочим, в заклад Боженушке отдаём, а с его я что возьму? А?
Предмет спора сидел на крылечке избушки и угрюмо смотрел прямо перед собой. Смотрел, да не видел – глаза у него были странные. Большие, как плошки, и будто внутрь себя повёрнуты! Да ещё цвет такой странный у них – то ли бледно-бирюзовый, то ли выцветше-зелёный. Подошёл к пареньку кот, в лицо худое, грязное заглянул, слегка фыркнул. Что за чудо к ним пришло? Сколько годков ему – десять, двенадцать? Щуплый больно!
Почувствовав тепло, странный парнишка протянул к коту руку.
- Подь, подь сюда, - сказал голосом неожиданно низким для такого задохлика.
Приятно стало коту, что зовут его, но подходить не спешил. Принюхивался, приглядывался.
- Иди. Не трону.
- Да на кой мне этакое чудо, Кош? – снова закричала в доме ведьма. – Ты с ним сколько возился? Полгода. А батька-болтун? Год. А травница-чудесница? Ещё месяца три! Он уже по всем здешним колдунякам прошёлся, никто в нём никакого дара не открыл. Ни к жизни, ни к смерти, ни к каким нашим наукам не приспособлен. К тому ж квёлый он у тебя. И слепой, кажись – чуть мне полку вон не своротил. А там склянки мои. На что?
- Не слепой он! – старик ударил посохом об пол. – Оставляй его за собой, старая. Уговоров не помнишь? Я твою внучку приютил, обогрел, накормил, чему знал – тому выучил, выдру шуструю. Твой черёд! А не то отведу его к Гороховому, пущай с ним шутки шутить учится. Вот-оно парочка будет: пересмешник и рёва-корова! Давай, старуха, бери дитё и учи чему знаешь.
Увва старой ещё не была – как есть ягодка, даже седины в волосах не завелось. Но возразить не решилась, только и посмотрела, что на посохе мага навершие из орлиного черепа вдруг клювом зашевелило да глазами засверкало. Поёжилась, как от сквозняка, и буркнула:
- Девчонку ко мне по осени приведут. Куда я ещё и этого поселю?
Но было ясно: сдалась.
- Ничего, дом у тебя справный, не маленький, - сказал маг, - как-нито разместитесь.
- Только пущай колесо крутит, чтобы вода в дом тёкла, - спохватилась ведьма, но старый некромант уже вышел на крыльцо и взял мальчишку за шиворот.
- Здесь теперь твой дом, - буркнул он, всунул свою ношу в избу и поспешил уйти.
Кот, кстати, за мальчишкой прошмыгнул – еле хвоста не лишился, когда дверь захлопнулась. Увва встала напротив навязанного ученика, уперев руки в боки.
- Ну? Что стоишь! Вещи-то какие-нибудь есть у тебя с собой?
Парнишка ответил отрицательно, опустил голову низко-низко. Но Увва всё равно заметила, что из глаз его скатились две слезинки, моментально съехали на нос, слились в одну каплю и упали на дощатый пол.
- Не гоните меня, тётенька, - прошептал он. – Я что хотите… не гоните меня.
- Чтой-то?
- Жжёт меня изнутри, если я не колдую. Дара у меня нет никакого, а магия есть.
Нахмурилась ведьма.
- Не, ты это. Ты меня на жалость не бери, - пробормотала она. – Ещё чего. Иди вон ешь. С обеда похлёбка осталась. Любишь похлёбку-то? С грибами.
Мальчик покивал.
- А зовут тебя как?
- Дяденька Кош Крысёнышем звал, а тётенька Отрава – Колтуном, - шмыгнул носом пострел.
- А маманька как? – цепляясь за последнюю надежду, спросила Увва.
Надежда штука хорошая. Надеешься вот так-то, что не получится из парнишки ученика ведьмы – к родителям вернётся. Но только надежда эта скоропостижно скончалась, когда мальчишка заревел в голос.
- Нет у меня ни отца, ни матери, тётенька Увва! Один только дар колдовской и есть! И не знаю я, что с ним делать, мочи моей нет, хоть сердце из груди вынимай да в котёл кидай!
Увва отступила на пару шагов, не зная, что делать. То ли отгонять лихо, то ли обнимать плачущего ребёнка, то ли что?
- Ты не реви это, - сказала она наконец. – Чай, не девка, чтоб слёзы-то ронять.
- Не могу, - всхлипнул парнишка. – Как только подступает оно, так и жжёт, так и рвёт изнутри.
Мда… Увва подумала, что начала понимать, как с этим сокровищем управляться. Ревёт, стало быть, как девчонка? Подумала ведьма – а ведь и верно. Что травница-Отрава – баба склочная и грубая, что некромант Кош – старикашка злобный да ворчливый… Оттого и не справлялись они с пострелом. Тут ведь надо лаской, а не таской!
- Иди-ко умойся да за стол. Поешь, попьёшь, пойдёшь работать – воды мне набрать надо, дров наколоть… хотя много ль ты наколешь?
- Так не выгоните? – успокаиваясь, шмыгнул носом паренёк.
- Не выгоню, горе ты моё луковое. И даже лучше: имя тебе дам, рубашку чистую да порты. А вот так на жалость мне больше, пожалуй, не дави. Сердце-то ведь – оно не камень.
Кот прошёлся меж ними, хвостом зацепил ногу ведьмы, спинкой выгнутой потёрся о босые ноги паренька.
- А как вы меня назовёте? – спросил тот, и лицо его прояснилось.
- Поди ешь, покуда не остыло, - буркнула ведьма.
Под бойкий стук ложки о глиняную миску Увва думала – о даре непростом, да о том, что делать. У Коша-некроманта вон железные нервы и сердце будто из глыбы гранита высечено – если, конечно, есть оно при нём. Иные некроманты, говорят, сердца свои хранят в схронах и никому не сказывают… а и Кош сумел только полгода этого пострела уму-разуму учить. Уввина внучка ведь тоже, надо думать, не сахарная куколка. Видно, подход у него такой - как начнёт паренек плакать-жалобить, так этот старик ругается, бушует. Как он его ? Крысёныш? Придумал же!
...А она то, Увва, выдюжит ли? Это ж какое испытание – не крикни на него, не шикни, не замахнись… А есть ли у него ещё какие таланты, окромя этого, и не известно ведь. А с этим… не к шуту ж его Гороховому, в самом деле? Не то натворят оба дел, с таким-то талантом только на ярмарке жалостливых купцов за мошну дёргать. Небось навар неплох будет, да только гнусное же это дело!
- Горе ты моё… луковое, - вздохнула Увва.
Сама едва не заплакала.
- Ну ничего, авось управимся с тобой. Учить тебя да учить. Ну ничего, знаю я, к какому делу тебя пристроить. С завтрева и начнём. Будешь ты, Лука, Лука-плакальщик, с людьми горе пополам делить. Ишь ты, дара у него, говорит, нет. Ещё какой! Ты ешь, ешь, ничего...
Кот сидел на лавке рядом с мальчишкой, тёрся о худой бок широким лбом, намурлыкивал свою песенку.
И не таких выучивали, подумала Увва.
Часть 11. Неукраденный поцелуй
Август неторопливо подбирался к концу.
Анника, когда гнала отбившуюся от стада тёлку домой, замочила подол в ручье, переходя его вброд, и теперь вздрагивала всякий раз, когда холодное мокрое платье липло к ногам во время ходьбы.
А Питер шёл сзади и посмеивался.
- У тебя всё на виду, - приговаривал он.
Аннике очень хотелось обернуться и стегнуть насмешника хворостиной, но она стеснялась. Вдруг да расценит это как заигрывание? И она лишь трясла головой, чтобы волосы посильнее выпали из причёски, укрывая тугие зардевшиеся щёки.
- Зачем ты идёшь домой? Пойдём со мной на луг? - спрашивал Питер в который раз. – Пойдёшь?
- Для чего идти мне на луг, Пит? - спрашивала Анника, поводя круглыми плечами.
- Целоваться, - уверенно отвечал парень. - Я расстелю на траве одеяло, мы сядем, я обниму тебя, вот так...
Тут он наконец догнал Аннику и обхватил за плечи.
На пояснения, как именно он станет целовать девушку, у него уже дыхания не хватило. Анника запрокинула голову, и Питер жадно прильнул к её губам.
- Ох, Пит, - нехотя вырвавшись из цепких рук и губ парня, девушка закрыла лицо ладонями. - Нельзя, нельзя! Уже скошены травы, уже сжаты нивы, уже убран урожай! По лугам да полям ходит ведьмино отродье, ворует поцелуи!
- А мне не жаль, пусть ворует, - засмеялся парень. – У меня ещё есть!
Анника насупилась, и до самого дома гнала тёлку молча. И в руки Питеру уже не давалась.
- Уже солнце зашло, - моляще сказал Пит у дверей её дома. – Пойдём со мною на луг, Анника! Что тебе стоит? Мы всё равно вот-вот поженимся!
