К небольшому водопаду в поисках освежающей прохлады держала путь Меланиппа. Поскакала она на просвет деревьев и выскочила на веселую полянку, всю залитую ослепительным потоком солнца. Красно-коричневые скалы в этих местах круто обрывались, и горная речка, протекавшая наверху, с шумом падала вниз, скапливалась в небольшом озере, но не прекращала свой бег и дальше по низине гнала свои излучистые воды.
Меланиппа постояла под лавиной падающей воды и, выплыв на берег, фыркнула по-лошадиному, стряхивая воду со своей черной бархатистой шерстки. Подняв свои гибкие девичьи руки, она склонила голову набок и стала отжимать воду из своих отяжелевших волос. И вдруг как-будто гравий хрустнул под чьими-то ступнями. И почудилось титаниде чье-то опасное молчаливое присутствие рядом.
– Кто здесь? Зверь? Кентавр? – с опаской оглянулась Меланиппа, но тотчас со смехом отогнала свои глупые страхи: кого ей бояться в родном Пелионе, – ей, титаниде, стремительной, как ветер! И от зверя она уйдет, и от лихомана-кентавра умчится! Да и кто посмеет внучке Хирона угрожать в этих краях! Да и мало ли в горах зверья обитает, может, горная козочка пробирается по каменистым уступам на водопой?
Вот камень сорвался с кручи, покатился, гремя, и с шумным всплеском упал в воду. Вздрогнула Меланиппа и окинула взглядом темные кусты, но нигде не колыхнулся листок, тихо в природе. Шагом прочь пошла кентаврида и в короткий галоп перешла, головой непрерывно мотая, волосы девичьи и хвост лошадиный суша на ветру.
Скачет кентаврида и слышит за спиною грозный топот тяжелых копыт. Оглянется – нет никого. Скачет и замечает, что скрылось Солнце – нет безмятежного Гелиоса на небосклоне, и свинцово-сизыми хитонами туч затянула Нефела небеса. Ускоряет свой бег Меланиппа, и по панике, охватившей духов природы, даже не оглядываясь назад, догадывается, что преследователь уже не таится, не прячет свой истинный лик. С криками разбежались горные нимфы-ореады и скрылись в расщелинах скал, дриады попрятались в древесных стволах, а наяда в испуге так бурно всколыхнула и расплескала свой ручей по траве, что обнажилось его мелкое песчано-каменистое дно. Один Пан никуда не убежал, он так и остался сидеть на пеньке, согнув козлиные ноги, только волосатые уши встали торчком от удивления, да нежная свирель умолкла, упав из онемевших рук.
И гулом гудит земля, вздрагивая от ударов неминуемо приближающихся копыт. И как будто бы шумное дыхание морского прибоя слышит за собою девушка-кентавр. То ли гигантская черная волна, то ли тень исполина-коня нависнув над нею, пытается захватить ее.
– Спаси меня, Хирон! – в отчаянии взмолилась Меланиппа, от ужаса закрыв глаза. – Я выдохлась! У меня нет сил! – продолжала она жаловаться деду, как будто бы он скакал рядом с ней. – Если я сейчас не упаду, я перейду на галоп!
– Нет! – вдруг услышала она тихий, но твердый голос Хирона внутри себя. – Ни в коем случае, Меланиппа! Галоп отнимет остатки сил. Рысь усиливай махом! Мах сильнее! – Реже шаг! Шаг длиннее! – Реже шаг! С силой толчок! Лети!
И вот уже, не касаясь земли, взвихренной стрелой летит Меланиппа, с быстротою молнии летит, со свистом, рассекая воздух, и жарко становится ее коже! О, боги! Получилось! Как будто бы новое дыхание открылось! Впервые удалось Меланиппе развить в себе Хиронову скорость!
Хирон с Асклепием уже ждали ее на своей поляне перед пещерой. От тех, кто слышит язык природы, трудно что-либо утаить. Шумом, гулом, свистом, звоном наполнялась природа. В тревожащем гуде Земли, в волнующемся шепоте листвы, в гремящем рокоте ключей, в свистящем шепоте ветвей они услышали весть о Меланиппе. И вот стоит она позади Хирона, тяжело дыша, бока вздымаются и опадают, и пена катится с крупа, и черной топью омута поблескивают ее глаза. Грозен могущественный преследователь кентавриды, он и не думает скрывать себя, встал, как вкопанный, перед заслонившим ее дедом-титаном. Зраком, пылающим, как уголь, обжигает Меланиппу этот конь могучий – бог-конь – Гиппа-Посейдон! В конском облике, длинногривом, из недр морских выбирается он на сушу. Встряхнул Посейдон головою гривастой, и вот уже очертания его стали расплываться, клубами сизого тумана обволакиваться, и вот уже сам синекудрый Посейдон с трезубцем стоит перед кентавром.
– Уйди с дороги, Хирон! Повинуйся Владыке морей!
– Ты Кронид, и я Кронид! Ты Владыка морей, а я – владыка своей пещеры на Пелионе! Не звал я тебя в гости, Посейдон! Уходи с Пелиона!
Гневно сверкнул глазами Посейдон, вскинул надменно голову.
– Отступи перед Олимпийцем, Хирон! Отдай мне Меланиппу!
– Мы оба сыновья могущественного Крона. И каждый из нас давал священную клятву Стиксом . Я клялся, что не буду искать места среди вас на Олимпе. Вы же боги-небожители поклялись, что не пойдете войной против титана Хирона! Ты господствуешь над водами мира! Я господствую в мире знаний. Я открываю тайны природы и даю эти знания людям!
– Ты разрушаешь мировой порядок! – с бешенством воскликнул Повелитель морской стихии. – Знания богов ты открываешь смертным!
И тут юный Асклепий встал между Посейдоном и кентавром.
– Я сделаю людей бессмертными! Уйди от Меланиппы, Посейдон! Ты – бог, и я – бог! Ты могуч, но не всесилен! И ты не сильнее меня! Смотри, Посейдон! – Асклепий простер десницу по направлению к Олимпу, и изумленный Хирон воочию узрел в своем ученике не мальчика юного, а бога младого, полного благородства и отваги. – Признаешь, ли ты, Олимп, меня равным богам-небожителям? – и вспыхнул в ответ многовершинный Олимп, озарив сияньем всю Фессалию, Магнезию и Пелопоннес.
Ударил в ярости Посейдон трезубцем, и земля затряслась под ногами, но устояла пещера Хирона, не рассыпалась грудой камней. Взмахнул трезубцем морской владыка – зашумело сердито море, вздыбилось горообразно, поднявшись над Пелионом, и в бушующем ураганном реве, заржали неистово кони, унося Посейдона в золотой колеснице. Откатилась та волна-гора и оставила после себя с лютой яростью расщепленные стволы и вырванные с корнем деревья, и обломанные их верхушки.
Но не сумел мудрый кентавр оградить свою внучку от беды неминуемой. Ускакала Меланиппа в горы одна и не вернулась обратно к Хирону, похитил ее Посейдон. Но не в чертогах златых, что на дне морском, поселил Владыка морей Меланиппу, там проживала его супруга Амфитрита, а в Магнезию, к дворцовым воротам ее отца Эола, доставил Посейдон свою возлюбленную. По бескрайним просторам земли часто странствовал повелитель ветров, подолгу не заглядывая домой, и без препятствий Посейдон мог посещать дочь Эола в его отсутствие, уже не опасаясь столкновений с ее неуступчивым дедом или другим ее защитником, Асклепием.
В отцовском дворце в девичьем облике жила затворницей теперь Меланиппа, тайно вынашивая свой плод. Сторонилась она беспечных подруг, водящих веселые хороводы на солнечных полянах у подножия гор.
– Разве не пойдешь ты с нами возложить венок целомудрия на алтарь Артемиды? Ты не чтишь Артемиду? – удивлялись ее подруги.
– Чту, – отвечала бледная Меланиппа, потупив взор, потемневший, как пасмурный дождливый день. – Но нынче нездорова я. Я это сделаю потом.
Доверившись своей старой няньке, Меланиппа произвела на свет двух мальчиков-близнецов. Но малышей не удалось сокрыть от глаз вернувшего в ту пору Эола. Напрасно Меланиппа пыталась напомнить отцу, что и он когда-то не сразу ввел в свой дом ее мать Окиронею, и что она, малышка-кентаврида, была рождена им за год до свадьбы с ее матерью. Не поверил Эол, что сам могущественный Посейдон посягнул на ее девичью честь, и что она была беззащитна перед всесильным божеством.
– О, недостойная! Как смеешь ты порочить и чернить моего друга! Столетьями я помогал ему вздымать и колыхать пучину моря! Он знал тебя с рождения и защищал от мести Артемиды! О, горе мне! – кричал бог ветров, простирая руки к небесам. – Какой подарок уготовила мне дочь к моему возвращенью из странствий! Позором покрыла Меланиппа седые власы своего отца! Не дождемся теперь мы сватов у ворот нашего дома!
– О, милосерден будь, отец! – рыдала Меланиппа, и в глазах ее чернеющих, как глубокий омут, плескалась беда.
– Забудь о милосердии! – в неистовстве кричал Эол. – Всех девушек, забывших стыд, камнями до смерти нещадно забивали на земле Эллады!
Сурово наказал Эол свою дочь, не ведавшую стыда, не сохранившую до свадьбы целомудрия и обесчестившую доброе имя отца, – по его приказу вырвал раб изменчивые, как текучая вода, глаза Меланиппы, с таким восторженным изумлением взиравшие на мир, дабы никогда более не могла она прельщаться соблазнами, не освященными узами брака.
А ее сыновей Эол отдал бездетному царю Ферапонту, но когда они выросли и возмужали, бог ветров призвал к себе внуков и отдал им во владение земли Эолийских островов, а царство, правителем которой стал Беот, сын Меланиппы и Посейдона, получило название Беотии.
Сказание о великом герое Геракле
Тоненький желтый серп новорожденного месяца, лежа в своей светящейся колыбельке, заглянул в мутное окошко из прозрачного паросского мрамора. Слабо осветилась в ночной мгле опочивальня царских малышей. В широкой двойной колыбели, подвешенной на толстый потолочный крюк, разметавшись и сопя, спали два полугодовалых младенца. Спала и дородная крепкотелая их нянька, примостившись рядом на кушетке. Ничто не нарушало ночного покоя, казалось, сама ночь провалилась в глубокую сладкую дрему. Но вот тихо-тихо скрипнула дверь, и в щель с шуршанием вползли две змеи. Рядом с колыбелью малышей на расстоянии в три локтя возвышался бронзовый светильник, вот по нему и поползли те змеи вверх одна за другой. Обвив кончиком хвоста ствол масляной лампы, змея раскачала свое длинное тело и, преодолев короткое расстояние до люльки по воздуху, упала прямо на тело маленького Ификла, тот вздрогнув от удара, мгновенно проснулся и от испуга громко расплакался. Тут на него с шипением увесисто шлепнулась еще одна холодная извивающаяся тварь. Взвился к потолку истошный детский визг. Но змеи, не тронув Ификла, отползли от него. Разбуженный криком, проснулся и второй малыш. Увидев около себя прямо на лунной дорожке шевелящийся клубок, он с любопытством потянулся к нему ручками…
Нянька, всполошившись, торопливо соскочила со своей кушетки, впотьмах на что-то напоролась и сама зажмурилась от произведенного ею шума: грохнувшись об пол, со звоном покатился медный таз, а она, чертыхаясь, стала зажигать огонь. Когда, наконец, кормилице удалось запалить фитилек масляного светильника, она повернулась к люльке и торопливо схватила орущего ребенка. На шум уже бежали из своих покоев царь Микен Амфитрион и мать близнецов царица Алкмена. Когда факел в руке Амфитриона осветил комнату с колыбелью, кормилица, прижав к груди, успокаивала задохнувшегося и посиневшего от крика Ификла. Обеспокоенные состоянием напуганного ребенка, родители не сразу обратили внимание на своего второго сынишку и обернулись к нему только тогда, когда услышали его звонкий заливистый смех. Нет, не толстенные канаты, как показалось им на первый взгляд, держал полугодовалый Геракл в каждой своей по-детски пухлявой ручонке, это были полузадушенные змеи, их тела, поблескивающие золотисто-коричневой чешуей, еще вяло извивались, – дитя играло ими, взмахивая сжатыми кулачками и со стуком, ударяя их черные головы друг о друга. Подкосились ноги у молоденькой царицы и упала она на земляной пол. Догадывалась Алкмена, что тот, который посещал ее ночами под видом Амфитриона, когда царь уезжал по делам, это вовсе не ее муж, а сам бог богов – Эгидодержавный Зевс. И родившиеся близнецы – как они отличались с младенчества! – они были от разных отцов: один из них был царский сын, другой – дитя Кронида. А змей наслала, конечно же, богиня Гера, вечно шпионящая за своим божественным супругом и преследующая всех его земных возлюбленных и рожденных от него детей.
С тех пор о могучей сверхчеловеческой силе Геракла стали ходить легенды.
Трудно было с такой силищей жить Гераклу среди людей, не для жизни мирной была создана божеством такая мощь. Поднимет он гидрию с водой - оземь хлынет вода, оставив в ладонях осколки глиняных черепков. По-детски простодушно улыбаясь, приблизится к сверстникам, выше их на две головы,– ребятня с визгом кинется врассыпную, зная, что искалечить может верзила: за руку схватит – косточки хрустнут, по-дружески руку на плечо положит – в три погибели согнет без умысла. Подростком он мог, надавив ладонью, шутя проломить стену соседского дома, с корнем вывернуть древесный ствол и, неловко повернувшись, зашибить им случайных прохожих и любопытных зевак.
Ценил Амфитрион высокую образованность ума и прелесть изящного владения музыкальным искусством. Учителем для занятий музыкой он нанял знаменитого Лина, сына одной из олимпийских муз, брата дивноголосого Орфея. Никакая наука не желала входить в неповоротливые мозги сына Зевса, а с музыкой Геракл и вовсе был не в ладах, силы своей могучей он меры не ощущал, рвались струны под его пальцами, и хрупкая лира рассыпалась в медвежьей хватке его ладоней. Гневом запылав от бестолковости ученика, ударил Лин юного полубога по его нечутким перстам. Но и у Геракла терпенье было небеспредельным; вскипев от негодования, схватил он ненавистную лиру и разбил инструмент об голову учителя-мучителя – мгновенно без мук скончался Лин.
Кротким и добрым было сердце у Геракла, но с детства он был вспыльчив, как соломенная крыша у селян: не умел он укротить свою ярость, затмевающую его рассудок; себя не помнил полубог, не ведая подчас, что творили его руки. Чудовищная сила жила в нем, данная ему от рождения отцом, рвалась она наружу эта сила, и никогда в толк не мог взять герой, какую угрозу представляет эта сверхчеловеческая мощь для окружающих людей и даже для его близких.
Когда пришла пора, женился Геракл одновременно со своим братом Ификлом, и у обоих братьев родилось по трое сыновей. Стали быстро подрастать шестеро сорванцов и пострелят. Горазды они были на всякие выдумки и проделки. Однажды у крикливой соседки эти бедокуры все свежевыстиранное белье на веревке густо заляпали кляксами, метая в белоснежные полотна переспелые сливы. Другой раз проказники в колодец со студеной кристально-чистой водой той же многострадальной соседки накидали дохлых кошек. Да что соседи, если даже от стада собственных родителей братья дюжину баранов угнали, в пещере за городом спрятали, и вход туда камнями завалили, чтобы в ближайшем будущем обменять скотину на лодку с парусом. Геракл со всей отцовской любовью и снисходительностью терпел их шалости и непослушание. Но однажды во дворе, играя в биту, один из братьев попал другому палкой в переносицу, а выяснение отношений вскоре переросло в шумную потасовку. Разнимая драчунов, кричащих, ревущих, размазывающих юшку из разбитых носов по замызганным щекам, Геракл забыл, что ему нельзя ни на кого поднимать свою тяжелую руку, нельзя ему и гневаться, ведь знал полубог, как часто гнев затмевает его разум и далеко не всегда ему удается обуздывать себя.
Меланиппа постояла под лавиной падающей воды и, выплыв на берег, фыркнула по-лошадиному, стряхивая воду со своей черной бархатистой шерстки. Подняв свои гибкие девичьи руки, она склонила голову набок и стала отжимать воду из своих отяжелевших волос. И вдруг как-будто гравий хрустнул под чьими-то ступнями. И почудилось титаниде чье-то опасное молчаливое присутствие рядом.
– Кто здесь? Зверь? Кентавр? – с опаской оглянулась Меланиппа, но тотчас со смехом отогнала свои глупые страхи: кого ей бояться в родном Пелионе, – ей, титаниде, стремительной, как ветер! И от зверя она уйдет, и от лихомана-кентавра умчится! Да и кто посмеет внучке Хирона угрожать в этих краях! Да и мало ли в горах зверья обитает, может, горная козочка пробирается по каменистым уступам на водопой?
Вот камень сорвался с кручи, покатился, гремя, и с шумным всплеском упал в воду. Вздрогнула Меланиппа и окинула взглядом темные кусты, но нигде не колыхнулся листок, тихо в природе. Шагом прочь пошла кентаврида и в короткий галоп перешла, головой непрерывно мотая, волосы девичьи и хвост лошадиный суша на ветру.
Скачет кентаврида и слышит за спиною грозный топот тяжелых копыт. Оглянется – нет никого. Скачет и замечает, что скрылось Солнце – нет безмятежного Гелиоса на небосклоне, и свинцово-сизыми хитонами туч затянула Нефела небеса. Ускоряет свой бег Меланиппа, и по панике, охватившей духов природы, даже не оглядываясь назад, догадывается, что преследователь уже не таится, не прячет свой истинный лик. С криками разбежались горные нимфы-ореады и скрылись в расщелинах скал, дриады попрятались в древесных стволах, а наяда в испуге так бурно всколыхнула и расплескала свой ручей по траве, что обнажилось его мелкое песчано-каменистое дно. Один Пан никуда не убежал, он так и остался сидеть на пеньке, согнув козлиные ноги, только волосатые уши встали торчком от удивления, да нежная свирель умолкла, упав из онемевших рук.
И гулом гудит земля, вздрагивая от ударов неминуемо приближающихся копыт. И как будто бы шумное дыхание морского прибоя слышит за собою девушка-кентавр. То ли гигантская черная волна, то ли тень исполина-коня нависнув над нею, пытается захватить ее.
– Спаси меня, Хирон! – в отчаянии взмолилась Меланиппа, от ужаса закрыв глаза. – Я выдохлась! У меня нет сил! – продолжала она жаловаться деду, как будто бы он скакал рядом с ней. – Если я сейчас не упаду, я перейду на галоп!
– Нет! – вдруг услышала она тихий, но твердый голос Хирона внутри себя. – Ни в коем случае, Меланиппа! Галоп отнимет остатки сил. Рысь усиливай махом! Мах сильнее! – Реже шаг! Шаг длиннее! – Реже шаг! С силой толчок! Лети!
И вот уже, не касаясь земли, взвихренной стрелой летит Меланиппа, с быстротою молнии летит, со свистом, рассекая воздух, и жарко становится ее коже! О, боги! Получилось! Как будто бы новое дыхание открылось! Впервые удалось Меланиппе развить в себе Хиронову скорость!
Хирон с Асклепием уже ждали ее на своей поляне перед пещерой. От тех, кто слышит язык природы, трудно что-либо утаить. Шумом, гулом, свистом, звоном наполнялась природа. В тревожащем гуде Земли, в волнующемся шепоте листвы, в гремящем рокоте ключей, в свистящем шепоте ветвей они услышали весть о Меланиппе. И вот стоит она позади Хирона, тяжело дыша, бока вздымаются и опадают, и пена катится с крупа, и черной топью омута поблескивают ее глаза. Грозен могущественный преследователь кентавриды, он и не думает скрывать себя, встал, как вкопанный, перед заслонившим ее дедом-титаном. Зраком, пылающим, как уголь, обжигает Меланиппу этот конь могучий – бог-конь – Гиппа-Посейдон! В конском облике, длинногривом, из недр морских выбирается он на сушу. Встряхнул Посейдон головою гривастой, и вот уже очертания его стали расплываться, клубами сизого тумана обволакиваться, и вот уже сам синекудрый Посейдон с трезубцем стоит перед кентавром.
– Уйди с дороги, Хирон! Повинуйся Владыке морей!
– Ты Кронид, и я Кронид! Ты Владыка морей, а я – владыка своей пещеры на Пелионе! Не звал я тебя в гости, Посейдон! Уходи с Пелиона!
Гневно сверкнул глазами Посейдон, вскинул надменно голову.
– Отступи перед Олимпийцем, Хирон! Отдай мне Меланиппу!
– Мы оба сыновья могущественного Крона. И каждый из нас давал священную клятву Стиксом . Я клялся, что не буду искать места среди вас на Олимпе. Вы же боги-небожители поклялись, что не пойдете войной против титана Хирона! Ты господствуешь над водами мира! Я господствую в мире знаний. Я открываю тайны природы и даю эти знания людям!
– Ты разрушаешь мировой порядок! – с бешенством воскликнул Повелитель морской стихии. – Знания богов ты открываешь смертным!
И тут юный Асклепий встал между Посейдоном и кентавром.
– Я сделаю людей бессмертными! Уйди от Меланиппы, Посейдон! Ты – бог, и я – бог! Ты могуч, но не всесилен! И ты не сильнее меня! Смотри, Посейдон! – Асклепий простер десницу по направлению к Олимпу, и изумленный Хирон воочию узрел в своем ученике не мальчика юного, а бога младого, полного благородства и отваги. – Признаешь, ли ты, Олимп, меня равным богам-небожителям? – и вспыхнул в ответ многовершинный Олимп, озарив сияньем всю Фессалию, Магнезию и Пелопоннес.
Ударил в ярости Посейдон трезубцем, и земля затряслась под ногами, но устояла пещера Хирона, не рассыпалась грудой камней. Взмахнул трезубцем морской владыка – зашумело сердито море, вздыбилось горообразно, поднявшись над Пелионом, и в бушующем ураганном реве, заржали неистово кони, унося Посейдона в золотой колеснице. Откатилась та волна-гора и оставила после себя с лютой яростью расщепленные стволы и вырванные с корнем деревья, и обломанные их верхушки.
Но не сумел мудрый кентавр оградить свою внучку от беды неминуемой. Ускакала Меланиппа в горы одна и не вернулась обратно к Хирону, похитил ее Посейдон. Но не в чертогах златых, что на дне морском, поселил Владыка морей Меланиппу, там проживала его супруга Амфитрита, а в Магнезию, к дворцовым воротам ее отца Эола, доставил Посейдон свою возлюбленную. По бескрайним просторам земли часто странствовал повелитель ветров, подолгу не заглядывая домой, и без препятствий Посейдон мог посещать дочь Эола в его отсутствие, уже не опасаясь столкновений с ее неуступчивым дедом или другим ее защитником, Асклепием.
В отцовском дворце в девичьем облике жила затворницей теперь Меланиппа, тайно вынашивая свой плод. Сторонилась она беспечных подруг, водящих веселые хороводы на солнечных полянах у подножия гор.
– Разве не пойдешь ты с нами возложить венок целомудрия на алтарь Артемиды? Ты не чтишь Артемиду? – удивлялись ее подруги.
– Чту, – отвечала бледная Меланиппа, потупив взор, потемневший, как пасмурный дождливый день. – Но нынче нездорова я. Я это сделаю потом.
Доверившись своей старой няньке, Меланиппа произвела на свет двух мальчиков-близнецов. Но малышей не удалось сокрыть от глаз вернувшего в ту пору Эола. Напрасно Меланиппа пыталась напомнить отцу, что и он когда-то не сразу ввел в свой дом ее мать Окиронею, и что она, малышка-кентаврида, была рождена им за год до свадьбы с ее матерью. Не поверил Эол, что сам могущественный Посейдон посягнул на ее девичью честь, и что она была беззащитна перед всесильным божеством.
– О, недостойная! Как смеешь ты порочить и чернить моего друга! Столетьями я помогал ему вздымать и колыхать пучину моря! Он знал тебя с рождения и защищал от мести Артемиды! О, горе мне! – кричал бог ветров, простирая руки к небесам. – Какой подарок уготовила мне дочь к моему возвращенью из странствий! Позором покрыла Меланиппа седые власы своего отца! Не дождемся теперь мы сватов у ворот нашего дома!
– О, милосерден будь, отец! – рыдала Меланиппа, и в глазах ее чернеющих, как глубокий омут, плескалась беда.
– Забудь о милосердии! – в неистовстве кричал Эол. – Всех девушек, забывших стыд, камнями до смерти нещадно забивали на земле Эллады!
Сурово наказал Эол свою дочь, не ведавшую стыда, не сохранившую до свадьбы целомудрия и обесчестившую доброе имя отца, – по его приказу вырвал раб изменчивые, как текучая вода, глаза Меланиппы, с таким восторженным изумлением взиравшие на мир, дабы никогда более не могла она прельщаться соблазнами, не освященными узами брака.
А ее сыновей Эол отдал бездетному царю Ферапонту, но когда они выросли и возмужали, бог ветров призвал к себе внуков и отдал им во владение земли Эолийских островов, а царство, правителем которой стал Беот, сын Меланиппы и Посейдона, получило название Беотии.
Сказание о великом герое Геракле
Тоненький желтый серп новорожденного месяца, лежа в своей светящейся колыбельке, заглянул в мутное окошко из прозрачного паросского мрамора. Слабо осветилась в ночной мгле опочивальня царских малышей. В широкой двойной колыбели, подвешенной на толстый потолочный крюк, разметавшись и сопя, спали два полугодовалых младенца. Спала и дородная крепкотелая их нянька, примостившись рядом на кушетке. Ничто не нарушало ночного покоя, казалось, сама ночь провалилась в глубокую сладкую дрему. Но вот тихо-тихо скрипнула дверь, и в щель с шуршанием вползли две змеи. Рядом с колыбелью малышей на расстоянии в три локтя возвышался бронзовый светильник, вот по нему и поползли те змеи вверх одна за другой. Обвив кончиком хвоста ствол масляной лампы, змея раскачала свое длинное тело и, преодолев короткое расстояние до люльки по воздуху, упала прямо на тело маленького Ификла, тот вздрогнув от удара, мгновенно проснулся и от испуга громко расплакался. Тут на него с шипением увесисто шлепнулась еще одна холодная извивающаяся тварь. Взвился к потолку истошный детский визг. Но змеи, не тронув Ификла, отползли от него. Разбуженный криком, проснулся и второй малыш. Увидев около себя прямо на лунной дорожке шевелящийся клубок, он с любопытством потянулся к нему ручками…
Нянька, всполошившись, торопливо соскочила со своей кушетки, впотьмах на что-то напоролась и сама зажмурилась от произведенного ею шума: грохнувшись об пол, со звоном покатился медный таз, а она, чертыхаясь, стала зажигать огонь. Когда, наконец, кормилице удалось запалить фитилек масляного светильника, она повернулась к люльке и торопливо схватила орущего ребенка. На шум уже бежали из своих покоев царь Микен Амфитрион и мать близнецов царица Алкмена. Когда факел в руке Амфитриона осветил комнату с колыбелью, кормилица, прижав к груди, успокаивала задохнувшегося и посиневшего от крика Ификла. Обеспокоенные состоянием напуганного ребенка, родители не сразу обратили внимание на своего второго сынишку и обернулись к нему только тогда, когда услышали его звонкий заливистый смех. Нет, не толстенные канаты, как показалось им на первый взгляд, держал полугодовалый Геракл в каждой своей по-детски пухлявой ручонке, это были полузадушенные змеи, их тела, поблескивающие золотисто-коричневой чешуей, еще вяло извивались, – дитя играло ими, взмахивая сжатыми кулачками и со стуком, ударяя их черные головы друг о друга. Подкосились ноги у молоденькой царицы и упала она на земляной пол. Догадывалась Алкмена, что тот, который посещал ее ночами под видом Амфитриона, когда царь уезжал по делам, это вовсе не ее муж, а сам бог богов – Эгидодержавный Зевс. И родившиеся близнецы – как они отличались с младенчества! – они были от разных отцов: один из них был царский сын, другой – дитя Кронида. А змей наслала, конечно же, богиня Гера, вечно шпионящая за своим божественным супругом и преследующая всех его земных возлюбленных и рожденных от него детей.
С тех пор о могучей сверхчеловеческой силе Геракла стали ходить легенды.
Трудно было с такой силищей жить Гераклу среди людей, не для жизни мирной была создана божеством такая мощь. Поднимет он гидрию с водой - оземь хлынет вода, оставив в ладонях осколки глиняных черепков. По-детски простодушно улыбаясь, приблизится к сверстникам, выше их на две головы,– ребятня с визгом кинется врассыпную, зная, что искалечить может верзила: за руку схватит – косточки хрустнут, по-дружески руку на плечо положит – в три погибели согнет без умысла. Подростком он мог, надавив ладонью, шутя проломить стену соседского дома, с корнем вывернуть древесный ствол и, неловко повернувшись, зашибить им случайных прохожих и любопытных зевак.
Ценил Амфитрион высокую образованность ума и прелесть изящного владения музыкальным искусством. Учителем для занятий музыкой он нанял знаменитого Лина, сына одной из олимпийских муз, брата дивноголосого Орфея. Никакая наука не желала входить в неповоротливые мозги сына Зевса, а с музыкой Геракл и вовсе был не в ладах, силы своей могучей он меры не ощущал, рвались струны под его пальцами, и хрупкая лира рассыпалась в медвежьей хватке его ладоней. Гневом запылав от бестолковости ученика, ударил Лин юного полубога по его нечутким перстам. Но и у Геракла терпенье было небеспредельным; вскипев от негодования, схватил он ненавистную лиру и разбил инструмент об голову учителя-мучителя – мгновенно без мук скончался Лин.
Кротким и добрым было сердце у Геракла, но с детства он был вспыльчив, как соломенная крыша у селян: не умел он укротить свою ярость, затмевающую его рассудок; себя не помнил полубог, не ведая подчас, что творили его руки. Чудовищная сила жила в нем, данная ему от рождения отцом, рвалась она наружу эта сила, и никогда в толк не мог взять герой, какую угрозу представляет эта сверхчеловеческая мощь для окружающих людей и даже для его близких.
Когда пришла пора, женился Геракл одновременно со своим братом Ификлом, и у обоих братьев родилось по трое сыновей. Стали быстро подрастать шестеро сорванцов и пострелят. Горазды они были на всякие выдумки и проделки. Однажды у крикливой соседки эти бедокуры все свежевыстиранное белье на веревке густо заляпали кляксами, метая в белоснежные полотна переспелые сливы. Другой раз проказники в колодец со студеной кристально-чистой водой той же многострадальной соседки накидали дохлых кошек. Да что соседи, если даже от стада собственных родителей братья дюжину баранов угнали, в пещере за городом спрятали, и вход туда камнями завалили, чтобы в ближайшем будущем обменять скотину на лодку с парусом. Геракл со всей отцовской любовью и снисходительностью терпел их шалости и непослушание. Но однажды во дворе, играя в биту, один из братьев попал другому палкой в переносицу, а выяснение отношений вскоре переросло в шумную потасовку. Разнимая драчунов, кричащих, ревущих, размазывающих юшку из разбитых носов по замызганным щекам, Геракл забыл, что ему нельзя ни на кого поднимать свою тяжелую руку, нельзя ему и гневаться, ведь знал полубог, как часто гнев затмевает его разум и далеко не всегда ему удается обуздывать себя.
