- Возможно, тебе удалось немного растопить лед вокруг его сердца – да, я допускаю эту возможность. И более того, я даже думаю, что это действительно так. Но что дальше? Пойми, вы не сможете быть вместе – по крайней мере так, как ты того хотела. Я ведь помню, о чем ты мечтала… И твое происхождение тоже играет здесь весомую роль. И нет, дело даже не в титуле или его отсутствии. Видишь ли… - на миг отвел взгляд, кашлянул. - Он хорошо знал одного из твоих предков, и поверь мне, такое предательство, какое пережил Дариэт, не прощают даже самые добрые и мягкие люди, что уж говорить о нем.
- Он сказал, они не предавали империю… - слабо возразила девушка.
- Все хуже, Ашасси. Один из них жестоко предал его самого. Лично. Предать правителя, которого ты в глаза не видел – это одно. Предать конкретного и хорошо знакомого нечеловека – совсем другое.
Карие глаза потрясенно расширились. Из них плеснула боль, смешанная с горечью.
Эти слова достигли цели.
Дариэт бы его по головке за такое не погладил… но Ашасси должна знать картину хотя бы в общих чертах.
Помолчав, Дан с явной неохотой продолжил:
- Мне претит это говорить, однако вынужден признать: у Дариэта хватает хороших качеств, им невозможно не восхищаться, он отличный правитель. На него можно положиться. Но он прежде всего даже не высший вампир, он император, Ашасси. Он не для тебя. И я прошу тебя, не начинай говорить о том, что ничего к нему не испытываешь. Я не знаю, что именно ты чувствуешь и когда это началось, но хорошо помню, как ты всегда за него боялась, как переживала из-за него. Ты не хочешь говорить со мной о том, что вы пережили в лесу, о том, что между вами происходит – это твое право, я признаю его за тобой. Но позволь мне дать тебе один совет, сестра. Возможно, будет лучше, если ты постараешься забыть Дариэта и обратить внимание на кого-то другого. Мне плевать, кто это будет – лорд или последний нищий. Лишь бы я знал, что с ним ты можешь быть вместе, а значит – быть счастливой.
Ашасси опустила голову. На пол все-таки закапали слезы. Словно в замедленном темпе, Дан видел, как каждая капля, поблескивая, летит вниз и разбивается на мириады крохотных брызг.
Они миниатюрными кинжалами вонзались ему в сердце. Но это нужно было сказать.
- Я все это знаю сама, Дан, - сдавленно прошептала Ашасси. – Я никогда не хотела его внимания, не добивалась его. И знаю, что он тоже не хотел сближаться со мной. Так почему-то вышло, понимаешь? Само собой. Мы даже не заметили этого. Я не знаю, что будет дальше... Но пойми одно. Я однажды уже бросила в одиночестве того, кому была нужна моя помощь. И я больше этого не сделаю. Я не собираюсь бегать за ним хвостиком, навязываться, надеяться на то, что он признает публично наши отношения... Да я и не хочу этого, меня в дрожь бросает при одной мысли о чем-то подобном. Мне… мне даже плевать, что на людях он меня не замечает.
«Дурочка, как же ты ошибаешься… ты можешь этого не замечать, но он каждый раз ищет тебя взглядом в толпе…» - с тоской подумал Дан. Но он лучше знал Дариэта и понимал, что для того долг превыше личных желаний и стремлений. Он никогда не сделает Ашасси императрицей.
Девушка торопливо вытерла слезы со щек и вновь посмотрела на него.
- Я просто буду рядом, когда нужна ему, - тряхнув головой, произнесла Ашасси, вспомнив наставление госпожи Иварро. – Поговорить ли, помолчать, сварить отвар, собрать модель, подать книгу – неважно. Я не оставлю его одного, пока нужна ему. Я себе этого не прощу.
- Я определенно плохо на тебя влияю, - покачал головой Актар. – После того, как ты бросила меня в лесу, у тебя появилась маниакальная тяга к самопожертвованию. Но кто я такой, чтобы тебя отговаривать… ты же знаешь, я никогда не воспользуюсь своими якобы правами на тебя. А поэтому… Просто пообещай, что будешь вести себя осмотрительнее… и не станешь полагаться на обычные девичьи надежды.
- Обещаю, - вздохнула девушка. – И я стараюсь быть осторожнее, правда, потому что я прекрасно знаю, что у нас просто не может быть нормальных отношений – ну, знаешь, когда люди знакомятся, влюбляются, сватаются, женятся, заводят семью… Я ведь не дура все-таки. Я всегда любила помечтать, но на такое не хватает даже моей фантазии. Если честно, я вообще не понимаю, что чувствую к нему и что он испытывает ко мне. Он ведь совершенно невозможен, его нельзя понять. Но… - она замялась, подыскивая слова, и наконец произнесла: - Он мне дорог, Дан. И поэтому пока я согласна плыть по течению.
Вампир вздохнул и распахнул объятия. Ашасси крепко прижалась к нему, уткнувшись в грудь лицом.
- Эх ты, - нежно произнес он, поворошив ей волосы. – Снова творишь глупости во имя своих идеалов. Снова тебе всех жалко. А о себе подумала?
- А я обойдусь, - всхлипнула она.
Вампир добродушно хмыкнул.
- Если что – приходи, Аш. Помочь я тебе тут вряд ли чем-то смогу, но выслушаю в любом случае, каких бы глупостей ты ни натворила.
- Угу, - кивнула девушка.
- Мы с Эйной собирались на прогулку. Ты с нами?
Она покачала головой.
- Пока останусь здесь.
Дан кивнул, понимая, что ей нужно немного побыть в одиночестве, и не стал настаивать. Бережно поцеловал в лоб и, ни слова больше не сказав, вышел.
Вот, значит, о чем думал Даскалиар, спрашивая, говорила ли она с Даном?..
Девушка вздохнула, присаживаясь на скамеечку между двумя декоративными пальмочками с юга.
Она не солгала ни словом, говоря о своих намерениях, но…
Слова Дана посеяли в ее душе первое зерно сомнения.
Быть рядом с Даскалиаром, чувствовать его заботу и заботиться о нем оказалось неожиданно приятно. Но Дан прав. Какое у них может быть будущее? До сих пор оно рисовалось ей просто туманным, теперь же стало откровенно зыбким, словно ее смутные опасения, безжалостно высказанные другом, вдруг воплотились в жизнь и стали пугающе реальными, протяни руку – и коснешься.
Стоит ли оно того вообще? Вдруг он ничего к ней и не испытывает, а тогда поцеловал ее просто потому, что подумал, что она этого хочет? А ему самому и дела нет?
«Что за глупости!» - одернула она саму себя. Ответ на этот вопрос лежал на поверхности.
Он когда-нибудь варил ей кофе раньше? Приносил что-нибудь вкусненькое (к тому же ее любимое печенье)? А как он смотрел на нее теперь? У нее сердце захлебывалось собственным стуком! И целовать себя она не просила, он первым тогда потянулся к ней, первым обнял…
И это его «Оставь… говори, как хочешь, называй, как хочешь»…
Нет, Даскалиар не притворялся. Ему хотелось такой близости.
А ей самой?
В первый раз его поцелуй стал полным шоком (и, похоже, для них обоих). Во второй раз – ее немного напугали странные чувства, которые поцелуи вампира (весьма далекие от целомудренных) будили в ней… Но после той ночи, когда он заставил ее остаться с Даном в его спальне, Даскалиар вел себя предельно корректно. Обнимал, целовал, да – но не пытался зайти дальше.
То есть вот он – новый предел допустимого? Безопасный, отведенный императором? Или он его установил, думая о ее чувствах?
А чего хочет она сама? Кто он для нее?
Ашасси не смогла сходу ответить на этот вопрос. Девушка знала одно: отворачиваться от Даскалиара она не собирается и не хочет, она сказала Дану чистую правду. И вместе с тем, в свете туманных перспектив…
Снова всплыл тот же вопрос.
Стоит ли оно того?
Желать этого малодушно, но…
На миг Ашасси очень захотелось, чтобы произошло что-нибудь, что помогло бы ей разобраться в этих запутанных и противоречивых чувствах.
Пожалуй, пока с визитами в библиотеку она немного повременит.
Визит императора не давал последнему детищу Безымянного покоя. Кристалл, обладая собственным сознанием и «гнездом», как он иронически порой называл озерцо чистой магии, в котором покоился, имел помимо этого еще и идеальную память – и определенную его структурой способность с ней управляться: при необходимости выстраивать тысячи логических цепочек в секунду, мгновенно извлекая нужные ячейки. А отсутствие слабостей, свойственных смертным расам, в том числе эгоизма и жажды власти или наживы, делало его беспристрастным наблюдателем, который никогда не пытался преследовать собственную выгоду. Теннори быстро научился видеть жадность в людях и нелюдях, но, не способный почувствовать ее, не мог по-настоящему понять.
Он был фактически хранителем этого мира, хранителем равновесия в нем - как и высшие вампиры, но был способен на большее, чем они. Кристалл мог, оценивая события прошлого, выстраивать сложнейшие алгоритмы будущих вероятностей, основанные на выборе. Порой это помогало ему предвидеть или предсказать поступки живых и даже богов. Но главное - он мог предчувствовать реакцию мира на те или иные события.
И сейчас, анализируя прошлое и настоящее, кристалл предвидел новые потрясения. Смертные, как всегда, участвуют в игре богов, не зная об этом… Пока мир замер в обманчиво хрупком равновесии, но следующий толчок мог привести его к краху. И одним из гарантов сохранения этого равновесия был Даскалиар Дариэт.
При всей своей мудрости и знаниях, Теннори никак не мог прийти к однозначному ответу на вопрос: то, что высший вампир так и не узнал об истоках силы ари – и соответственно их особенностях – это хорошо или плохо?
Дело осложнялось тем, что у кристалла о благе и зле были представления, характерные скорее для богов, чем для смертных - то, что было злом для смертного, могло обернуться благом для мира…
И тот факт, что в этой ситуации он почему-то упорно пытался поставить себя на место высшего вампира, окончательно его дезориентировал.
Наконец кристалл налился тяжелым фиолетовым светом, и по подземной зале разнесся мелодичный, хрустальный перезвон. Если бы Теннори был человеком, в этот момент прозвучал бы тяжелый, усталый вздох.
А ведь это древняя история. Которая началась на заре времен, когда боги и расы еще были совсем молоды, когда они были ближе друг к другу, когда он сам с любопытством следил за происходящим, познавая мир во всем его разнообразии… но уже тогда научившись оставаться в тени.
Когда расы еще остро ненавидели друг друга.
Фиолетовое сияние на миг стало насыщеннее.
А ведь те, кого жрицы Ллиатели с ненавистью называли «ари» - фактически его создания…
Делало ли его это равным богам?
Конечно, нет. Кристалл, не способный испытывать широчайший спектр чувств, которыми наделены подлинно живые, будь то люди или боги, прекрасно это понимал, бесстрастно оценивая ситуацию.
Он никого не создавал в традиционном смысле слова. Он лишь своевременно вмешался и внес кое-какие корректировки. Принцип передачи полученных особенностей по наследству уже был заложен Безымянным…
О да, Теннори хорошо помнил тот редкий случай, когда урон, понесенный бессмертной богиней, обернулся благом для мира и смертных.
Тогда он в первый и последний раз вмешался в происходящее, чтобы исполнить свое предназначение.
Кристалл, довольный собой, полыхнул розовым. Вспоминать было… приятно?
В те времена чертоги богов еще находились на земле. Они не научились ни селиться в средоточиях звезд, ни строить пышные замки в облаках, еще не создали Малый мир, ставший им впоследствии домом. И в этих самых земных чертогах, стоявших на отвесных, неприступных утесах и окруженных сплошной стеной, им прислуживали обычные смертные, принятые в тот или иной орден. Чаще всего они служили добросовестно и добровольно, преклоняясь перед своими бессмертными господами. Но однажды…
Она была надеждой ордена. Прилежно училась, работала, молилась, добросовестно исполняла поручения старших жриц… искренне и беззаветно была предана Ллиатели, мечтала посвятить всю жизнь служению во славу ее… Зная о сильном даре, похвальном рвении и набожности девушки, ее, несмотря на юный возраст и не достаточно высокий ранг, несколько раз пускали на совет Ковена, председательствовала на котором сама Вечная Госпожа, вещающая из хрустального шара, наполненного неземным сиянием… И сила Богини обласкала и приняла юную жрицу, тем самым уверив ее в правильности избранного пути и бескрайней доброте богини…
Но однажды случилось так, что эта юная и подающая надежды жрица Ллиатели, отправившись по поручению Матери-настоятельницы к аптекарю за лучшим анисовым маслом и сандаловыми благовониями для главного святилища, встретила стража, принадлежавшего к одному из самых ненавидимых народов. Она мало что знала о нелюдимом нелюде, только то, о чем шептались другие в их общих спальнях. Он был демоном, приставленным к чертогам Вечной Госпожи в качестве искупительной жертвы – семья предпочла обойтись без младшего наследника, нежели рисковать благополучием всех остальных, после того как они жестоко оскорбили жрицу, заблудившуюся на юге во время песчаной бури и случайно оказавшуюся в их землях…
И теперь высокородный лорд Каррэр Нар’Доррохан торчал у телепорта, изображая простого привратника, которого не пускали в чертоги дальше крепостной стены – но и не выпускали во внешний мир. Стена была монолитной, вырезанной в толще цельного камня, со всех сторон от нее - обрыв. Чертоги стояли на огромной скале и были совершенно неприступны. Войти и выйти можно было только через телепорт, установленный лично Ллиатели, и с меткой благословения одной из жриц Ковена. Каждая вылазка в город для послушниц и жриц была небольшим праздником…
У телепорта-то неловкая, еще совсем молодая девушка и наткнулась на бесстрастного, смотрящего на всех с одинаковым презрением смуглого незнакомца.
Они встретились однажды, дважды, трижды… и через какое-то время его взгляд, обращенный на юную провидицу, изменился. В нем больше не было презрения или снисходительности, только тоскливая обреченность.
Демон узнал любовь – и сразу понял, что в этом месте у нее не может быть будущего.
До провидицы доходило дольше.
Естественно, со временем об их чувствах стало известно - общий узел на двух нитях от богини и сестер не скрыть. Юная жрица не понимала, почему ее встречи с лордом Нар’Дорроханом вызвали такой гнев у Ковена, едва жрицам стало о них известно. Не понимала, почему ее, единственную из всех, наказали за невинные свидания с мужчиной, заперли, посадили на хлеб и воду; ничего не понимала, пока не ощутила, что в этом наказании тоскует не по вкусной еде, не по своим сестрам и даже не по солнечному свету. Ей не хватает лишь его одного… и без него померкли все краски жизни.
И она все время задавала себе один и тот же вопрос. Получается, богиня не так добра, как ей казалось, как ее учили? Иначе почему Ллиатели, вместо того чтобы благословить любовь, предпочла ее покарать? Потому что он был демоном? Но разве не все равны перед богами?.. Стоит ли тогда посвящать свою жизнь служению такой Госпоже?..
Каррэр все так же безукоризненно исполнял свои обязанности. Нес караул. Вежливо и корректно объяснил встревоженному Ковену, что он никак не может отвечать за чувства глупой девчонки, поскольку не сделал ничего, чтобы их вызвать. За ним какое-то время следили. Затем успокоились. Все стало по-прежнему, только юную жрицу, ослабевшую от слез и терзаний, утратившую всякий интерес к служению, не спешили выпускать, дожидаясь, пока она образумится и забудет о своей запретной любви к хищному, опасному нелюдю… Но ждали напрасно.
И тогда, в своей гордыне, Ллиатели не пожелала ее отпустить и пошла на нарушение заветов Безымянного, начав менять плетение ее судьбы на угодное себе... И это чувство безграничной власти над смертной ей понравилось.
- Он сказал, они не предавали империю… - слабо возразила девушка.
- Все хуже, Ашасси. Один из них жестоко предал его самого. Лично. Предать правителя, которого ты в глаза не видел – это одно. Предать конкретного и хорошо знакомого нечеловека – совсем другое.
Карие глаза потрясенно расширились. Из них плеснула боль, смешанная с горечью.
Эти слова достигли цели.
Дариэт бы его по головке за такое не погладил… но Ашасси должна знать картину хотя бы в общих чертах.
Помолчав, Дан с явной неохотой продолжил:
- Мне претит это говорить, однако вынужден признать: у Дариэта хватает хороших качеств, им невозможно не восхищаться, он отличный правитель. На него можно положиться. Но он прежде всего даже не высший вампир, он император, Ашасси. Он не для тебя. И я прошу тебя, не начинай говорить о том, что ничего к нему не испытываешь. Я не знаю, что именно ты чувствуешь и когда это началось, но хорошо помню, как ты всегда за него боялась, как переживала из-за него. Ты не хочешь говорить со мной о том, что вы пережили в лесу, о том, что между вами происходит – это твое право, я признаю его за тобой. Но позволь мне дать тебе один совет, сестра. Возможно, будет лучше, если ты постараешься забыть Дариэта и обратить внимание на кого-то другого. Мне плевать, кто это будет – лорд или последний нищий. Лишь бы я знал, что с ним ты можешь быть вместе, а значит – быть счастливой.
Ашасси опустила голову. На пол все-таки закапали слезы. Словно в замедленном темпе, Дан видел, как каждая капля, поблескивая, летит вниз и разбивается на мириады крохотных брызг.
Они миниатюрными кинжалами вонзались ему в сердце. Но это нужно было сказать.
- Я все это знаю сама, Дан, - сдавленно прошептала Ашасси. – Я никогда не хотела его внимания, не добивалась его. И знаю, что он тоже не хотел сближаться со мной. Так почему-то вышло, понимаешь? Само собой. Мы даже не заметили этого. Я не знаю, что будет дальше... Но пойми одно. Я однажды уже бросила в одиночестве того, кому была нужна моя помощь. И я больше этого не сделаю. Я не собираюсь бегать за ним хвостиком, навязываться, надеяться на то, что он признает публично наши отношения... Да я и не хочу этого, меня в дрожь бросает при одной мысли о чем-то подобном. Мне… мне даже плевать, что на людях он меня не замечает.
«Дурочка, как же ты ошибаешься… ты можешь этого не замечать, но он каждый раз ищет тебя взглядом в толпе…» - с тоской подумал Дан. Но он лучше знал Дариэта и понимал, что для того долг превыше личных желаний и стремлений. Он никогда не сделает Ашасси императрицей.
Девушка торопливо вытерла слезы со щек и вновь посмотрела на него.
- Я просто буду рядом, когда нужна ему, - тряхнув головой, произнесла Ашасси, вспомнив наставление госпожи Иварро. – Поговорить ли, помолчать, сварить отвар, собрать модель, подать книгу – неважно. Я не оставлю его одного, пока нужна ему. Я себе этого не прощу.
- Я определенно плохо на тебя влияю, - покачал головой Актар. – После того, как ты бросила меня в лесу, у тебя появилась маниакальная тяга к самопожертвованию. Но кто я такой, чтобы тебя отговаривать… ты же знаешь, я никогда не воспользуюсь своими якобы правами на тебя. А поэтому… Просто пообещай, что будешь вести себя осмотрительнее… и не станешь полагаться на обычные девичьи надежды.
- Обещаю, - вздохнула девушка. – И я стараюсь быть осторожнее, правда, потому что я прекрасно знаю, что у нас просто не может быть нормальных отношений – ну, знаешь, когда люди знакомятся, влюбляются, сватаются, женятся, заводят семью… Я ведь не дура все-таки. Я всегда любила помечтать, но на такое не хватает даже моей фантазии. Если честно, я вообще не понимаю, что чувствую к нему и что он испытывает ко мне. Он ведь совершенно невозможен, его нельзя понять. Но… - она замялась, подыскивая слова, и наконец произнесла: - Он мне дорог, Дан. И поэтому пока я согласна плыть по течению.
Вампир вздохнул и распахнул объятия. Ашасси крепко прижалась к нему, уткнувшись в грудь лицом.
- Эх ты, - нежно произнес он, поворошив ей волосы. – Снова творишь глупости во имя своих идеалов. Снова тебе всех жалко. А о себе подумала?
- А я обойдусь, - всхлипнула она.
Вампир добродушно хмыкнул.
- Если что – приходи, Аш. Помочь я тебе тут вряд ли чем-то смогу, но выслушаю в любом случае, каких бы глупостей ты ни натворила.
- Угу, - кивнула девушка.
- Мы с Эйной собирались на прогулку. Ты с нами?
Она покачала головой.
- Пока останусь здесь.
Дан кивнул, понимая, что ей нужно немного побыть в одиночестве, и не стал настаивать. Бережно поцеловал в лоб и, ни слова больше не сказав, вышел.
Вот, значит, о чем думал Даскалиар, спрашивая, говорила ли она с Даном?..
Девушка вздохнула, присаживаясь на скамеечку между двумя декоративными пальмочками с юга.
Она не солгала ни словом, говоря о своих намерениях, но…
Слова Дана посеяли в ее душе первое зерно сомнения.
Быть рядом с Даскалиаром, чувствовать его заботу и заботиться о нем оказалось неожиданно приятно. Но Дан прав. Какое у них может быть будущее? До сих пор оно рисовалось ей просто туманным, теперь же стало откровенно зыбким, словно ее смутные опасения, безжалостно высказанные другом, вдруг воплотились в жизнь и стали пугающе реальными, протяни руку – и коснешься.
Стоит ли оно того вообще? Вдруг он ничего к ней и не испытывает, а тогда поцеловал ее просто потому, что подумал, что она этого хочет? А ему самому и дела нет?
«Что за глупости!» - одернула она саму себя. Ответ на этот вопрос лежал на поверхности.
Он когда-нибудь варил ей кофе раньше? Приносил что-нибудь вкусненькое (к тому же ее любимое печенье)? А как он смотрел на нее теперь? У нее сердце захлебывалось собственным стуком! И целовать себя она не просила, он первым тогда потянулся к ней, первым обнял…
И это его «Оставь… говори, как хочешь, называй, как хочешь»…
Нет, Даскалиар не притворялся. Ему хотелось такой близости.
А ей самой?
В первый раз его поцелуй стал полным шоком (и, похоже, для них обоих). Во второй раз – ее немного напугали странные чувства, которые поцелуи вампира (весьма далекие от целомудренных) будили в ней… Но после той ночи, когда он заставил ее остаться с Даном в его спальне, Даскалиар вел себя предельно корректно. Обнимал, целовал, да – но не пытался зайти дальше.
То есть вот он – новый предел допустимого? Безопасный, отведенный императором? Или он его установил, думая о ее чувствах?
А чего хочет она сама? Кто он для нее?
Ашасси не смогла сходу ответить на этот вопрос. Девушка знала одно: отворачиваться от Даскалиара она не собирается и не хочет, она сказала Дану чистую правду. И вместе с тем, в свете туманных перспектив…
Снова всплыл тот же вопрос.
Стоит ли оно того?
Желать этого малодушно, но…
На миг Ашасси очень захотелось, чтобы произошло что-нибудь, что помогло бы ей разобраться в этих запутанных и противоречивых чувствах.
Пожалуй, пока с визитами в библиотеку она немного повременит.
***
Визит императора не давал последнему детищу Безымянного покоя. Кристалл, обладая собственным сознанием и «гнездом», как он иронически порой называл озерцо чистой магии, в котором покоился, имел помимо этого еще и идеальную память – и определенную его структурой способность с ней управляться: при необходимости выстраивать тысячи логических цепочек в секунду, мгновенно извлекая нужные ячейки. А отсутствие слабостей, свойственных смертным расам, в том числе эгоизма и жажды власти или наживы, делало его беспристрастным наблюдателем, который никогда не пытался преследовать собственную выгоду. Теннори быстро научился видеть жадность в людях и нелюдях, но, не способный почувствовать ее, не мог по-настоящему понять.
Он был фактически хранителем этого мира, хранителем равновесия в нем - как и высшие вампиры, но был способен на большее, чем они. Кристалл мог, оценивая события прошлого, выстраивать сложнейшие алгоритмы будущих вероятностей, основанные на выборе. Порой это помогало ему предвидеть или предсказать поступки живых и даже богов. Но главное - он мог предчувствовать реакцию мира на те или иные события.
И сейчас, анализируя прошлое и настоящее, кристалл предвидел новые потрясения. Смертные, как всегда, участвуют в игре богов, не зная об этом… Пока мир замер в обманчиво хрупком равновесии, но следующий толчок мог привести его к краху. И одним из гарантов сохранения этого равновесия был Даскалиар Дариэт.
При всей своей мудрости и знаниях, Теннори никак не мог прийти к однозначному ответу на вопрос: то, что высший вампир так и не узнал об истоках силы ари – и соответственно их особенностях – это хорошо или плохо?
Дело осложнялось тем, что у кристалла о благе и зле были представления, характерные скорее для богов, чем для смертных - то, что было злом для смертного, могло обернуться благом для мира…
И тот факт, что в этой ситуации он почему-то упорно пытался поставить себя на место высшего вампира, окончательно его дезориентировал.
Наконец кристалл налился тяжелым фиолетовым светом, и по подземной зале разнесся мелодичный, хрустальный перезвон. Если бы Теннори был человеком, в этот момент прозвучал бы тяжелый, усталый вздох.
А ведь это древняя история. Которая началась на заре времен, когда боги и расы еще были совсем молоды, когда они были ближе друг к другу, когда он сам с любопытством следил за происходящим, познавая мир во всем его разнообразии… но уже тогда научившись оставаться в тени.
Когда расы еще остро ненавидели друг друга.
Фиолетовое сияние на миг стало насыщеннее.
А ведь те, кого жрицы Ллиатели с ненавистью называли «ари» - фактически его создания…
Делало ли его это равным богам?
Конечно, нет. Кристалл, не способный испытывать широчайший спектр чувств, которыми наделены подлинно живые, будь то люди или боги, прекрасно это понимал, бесстрастно оценивая ситуацию.
Он никого не создавал в традиционном смысле слова. Он лишь своевременно вмешался и внес кое-какие корректировки. Принцип передачи полученных особенностей по наследству уже был заложен Безымянным…
О да, Теннори хорошо помнил тот редкий случай, когда урон, понесенный бессмертной богиней, обернулся благом для мира и смертных.
Тогда он в первый и последний раз вмешался в происходящее, чтобы исполнить свое предназначение.
Кристалл, довольный собой, полыхнул розовым. Вспоминать было… приятно?
В те времена чертоги богов еще находились на земле. Они не научились ни селиться в средоточиях звезд, ни строить пышные замки в облаках, еще не создали Малый мир, ставший им впоследствии домом. И в этих самых земных чертогах, стоявших на отвесных, неприступных утесах и окруженных сплошной стеной, им прислуживали обычные смертные, принятые в тот или иной орден. Чаще всего они служили добросовестно и добровольно, преклоняясь перед своими бессмертными господами. Но однажды…
Она была надеждой ордена. Прилежно училась, работала, молилась, добросовестно исполняла поручения старших жриц… искренне и беззаветно была предана Ллиатели, мечтала посвятить всю жизнь служению во славу ее… Зная о сильном даре, похвальном рвении и набожности девушки, ее, несмотря на юный возраст и не достаточно высокий ранг, несколько раз пускали на совет Ковена, председательствовала на котором сама Вечная Госпожа, вещающая из хрустального шара, наполненного неземным сиянием… И сила Богини обласкала и приняла юную жрицу, тем самым уверив ее в правильности избранного пути и бескрайней доброте богини…
Но однажды случилось так, что эта юная и подающая надежды жрица Ллиатели, отправившись по поручению Матери-настоятельницы к аптекарю за лучшим анисовым маслом и сандаловыми благовониями для главного святилища, встретила стража, принадлежавшего к одному из самых ненавидимых народов. Она мало что знала о нелюдимом нелюде, только то, о чем шептались другие в их общих спальнях. Он был демоном, приставленным к чертогам Вечной Госпожи в качестве искупительной жертвы – семья предпочла обойтись без младшего наследника, нежели рисковать благополучием всех остальных, после того как они жестоко оскорбили жрицу, заблудившуюся на юге во время песчаной бури и случайно оказавшуюся в их землях…
И теперь высокородный лорд Каррэр Нар’Доррохан торчал у телепорта, изображая простого привратника, которого не пускали в чертоги дальше крепостной стены – но и не выпускали во внешний мир. Стена была монолитной, вырезанной в толще цельного камня, со всех сторон от нее - обрыв. Чертоги стояли на огромной скале и были совершенно неприступны. Войти и выйти можно было только через телепорт, установленный лично Ллиатели, и с меткой благословения одной из жриц Ковена. Каждая вылазка в город для послушниц и жриц была небольшим праздником…
У телепорта-то неловкая, еще совсем молодая девушка и наткнулась на бесстрастного, смотрящего на всех с одинаковым презрением смуглого незнакомца.
Они встретились однажды, дважды, трижды… и через какое-то время его взгляд, обращенный на юную провидицу, изменился. В нем больше не было презрения или снисходительности, только тоскливая обреченность.
Демон узнал любовь – и сразу понял, что в этом месте у нее не может быть будущего.
До провидицы доходило дольше.
Естественно, со временем об их чувствах стало известно - общий узел на двух нитях от богини и сестер не скрыть. Юная жрица не понимала, почему ее встречи с лордом Нар’Дорроханом вызвали такой гнев у Ковена, едва жрицам стало о них известно. Не понимала, почему ее, единственную из всех, наказали за невинные свидания с мужчиной, заперли, посадили на хлеб и воду; ничего не понимала, пока не ощутила, что в этом наказании тоскует не по вкусной еде, не по своим сестрам и даже не по солнечному свету. Ей не хватает лишь его одного… и без него померкли все краски жизни.
И она все время задавала себе один и тот же вопрос. Получается, богиня не так добра, как ей казалось, как ее учили? Иначе почему Ллиатели, вместо того чтобы благословить любовь, предпочла ее покарать? Потому что он был демоном? Но разве не все равны перед богами?.. Стоит ли тогда посвящать свою жизнь служению такой Госпоже?..
Каррэр все так же безукоризненно исполнял свои обязанности. Нес караул. Вежливо и корректно объяснил встревоженному Ковену, что он никак не может отвечать за чувства глупой девчонки, поскольку не сделал ничего, чтобы их вызвать. За ним какое-то время следили. Затем успокоились. Все стало по-прежнему, только юную жрицу, ослабевшую от слез и терзаний, утратившую всякий интерес к служению, не спешили выпускать, дожидаясь, пока она образумится и забудет о своей запретной любви к хищному, опасному нелюдю… Но ждали напрасно.
И тогда, в своей гордыне, Ллиатели не пожелала ее отпустить и пошла на нарушение заветов Безымянного, начав менять плетение ее судьбы на угодное себе... И это чувство безграничной власти над смертной ей понравилось.
