И все это новое, чужое, волнительное. Казалось, стук её сердца может разбудить Пашку, "нет, только не это! Он не должен увидеть ничего такого" - испуганно спохватилась Лера. Собрав всё самообладание в кулак, брюнетка твердо выговорила: – Матвей, отойди. Ты ведь знаешь, если Паша зайдет…
- Значит всё дело лишь в нём? – мужчина самонадеянно усмехнулся.
Голос Леры подрагивал и звучал ниже обычного, даже как-то гортанно. Она волновалась и была застигнута врасплох.
- И в нём тоже, - осеклась она. Не решаясь повернуться, она застыла ледышкой и заметно дрожала от напряжения. – Он мой муж.
- Я помню и, что? – в голосе послышалась издевка, словно бы для мужчины это ни значило ничего. Он еще ближе придвинулся к ней, прижавшись крепким торсом к напряженной спине. Одна его ладонь скользнула по предплечью и накрыла руку брюнетки. Лера не успела возразить, пальцами второй руки он бережно убрал прядки, что выбились из прически и прошелся горячими мягкими губами по оголенной шее. От легкого касания по коже разбежались мурашки. Лера судорожно втянула воздух.
- Прекрати, - голос отдавал металлом и подействовал, как удар ногой в живот. Но Матвей не получил бы прозвище Казановы, если бы сдавался так легко. А женщина тем временем заметно напряглась и продолжила: - Паша ведь твой друг, так? Ты понимаешь, как это всё выглядит? Это же мерзко! Это ненормально!
- Ненормально... Ты не идешь из моей головы, что в этом мерзкого? - отозвался мужчина, понизив голос до мурлычущего шепота. Его рука на животе, когда только он успел, тянулась ниже. Его нахальство возмущало и начинало раздражать, а тело отзывалось на ласковые прикосновения. Она дрожала и кажется, забывала дышать.
- Пе-рес-тань, - по слогам выговорила брюнетка. Пыталась отстраниться, но он еще крепче прижал её к себе.
Властно, крепко с жаром, заставляя ощущать своё возбуждение.
- Скажи это мне в глаза, - на самое ухо тихо проговорил Матвей. Удовлетворенный оказанным эффектом, мужчина хитро улыбался. Он высвободил её из оков своих объятий, отстраняясь и давая ей возможность выполнить его просьбу. Она сделала это медленно, ему показалось даже, что Лера так дразнит и раззадоривает. Ясные, чуть затянутые поволокой зеленые глаза скользнули вверх, взгляд этот цеплял за самое сердце, словно прижигая его.
- Перестань, - тихо, но твердо повторила Лера, глядя на него сурово, крепко удерживая в руках самообладание. Она была зла на него, но еще больше на себя. Было гадко от того, что на секунду поддалась чарам прожженного ловеласа. Она пыталась понять, что сделала не так? Какое её действие дало ему повод думать, что между ними, что-то может быть?
Мягкие губы, очерченные аккуратной бородкой, были сложены в легкую улыбку. Небольшая седина в черных волосах придавала еще больше шарма. На морщины не было даже намека, только едва обозначившиеся «гусиные лапки» намекали, что человеку прилично за тридцать. Голубые глаза смотрели словно бы сквозь неё и завораживали, затягивали.
Его глаза беззастенчиво раздевали, обжигали до костей и парализовывали волю. Лера смотрела на него, как кролик на удава. Еще немного и всё. Страсть слишком мимолетна, но разрушительна и безрассудна. Все произошло слишком быстро. Потребовалась секунда, чтобы Матвей прижал её к себе, обняв за талию, а его губы жадно и несдержанно припали к её плотно сжатым губам. Секунда, мгновение, слившееся в бесконечно долгий тягучий миг. Он целовал жадно, как обезумевший. Оглушив внезапностью действий, он старался расслабить её, добиться ответа как можно скорее. Он был настойчив и не сдержан, словно бы этот поцелуй был ему, жизненно необходим.
Его грудь была горячей, отчетливо ощущалось, как рвано колотится его сердце. Бородка кололась, а руки жадно бродили по телу, без стеснения забираясь под свитер или сжимая ягодицы. Самое ужасное, что на долю секунды Лера действительно расслабилась и уже потянулась к нему. Её руки едва не легли на его плечи. На долю секунды это закружило голову, лишая так необходимого сейчас воздуха, это заставило сердце сбиться с ритма, а ноги подкоситься от эмоций. Этот поцелуй был приятен, но почти сразу приобрел привкус горечи. Жгучий стыд охватил молодую женщину. Он беспощадно выжег всё, оставляя только холодную душащую пустоту. Воображение услужливо нарисовало взгляд Павла. Карие глаза смотрели с укором и холодом. За потемневшей от эмоций радужкой, скрывалась боль.
Тишину расколол характерный шлепок. Матвей стоял, чуть отклонив голову в бок, и торжествующим взглядом смотрел на Леру. Она тяжело дышала, стараясь взять себя в руки. Щеку прижгло, след от ладони наливался красным, но Матвей продолжал улыбаться.
- Ты сам себе не противен? – сжав кулаки, спросила она с вызовом, готовясь отражать возможные поползновения. – Он же твой лучший друг!
Мужчина не отвечал, внимательно рассматривая её, впитывая взволнованный блестящий взгляд и приоткрытые влажные губы. Даже вот такая взбешенная и взъерошенная, она была красива... Это был первый шаг к ней, причем пройденный весьма удачно. Покачиваясь на пятках, он нервно прикусывал губу, словно раздумывая стоит ли сказать то, что уже давно намеревался.
- Все хранишь ему верность? – наконец отозвался он, сверля Леру тяжелым взглядом. – Ну-ну, продолжай. Пока он трахает всё, что шевелится.
- Что? – слова, сказанные на полном серьёзе, наконец, добрались до замутненного разума. – Что ты сказал?
- Что слышала, - злобно выплюнул Матвей. То ли он злился на друга, то ли на строптивость Леры. – У твоего любимого Паши баба на стороне. Не удивлюсь, если не одна.
- Странно, это же твоя прерогатива, - беря себя в руки окончательно, Лера смерила мужчину презрительным взглядом.
- Ну, да-а, но ты проверь его телефон. Так, на всякий случай. Анастасия Александровна – отдел выписки, - по выражению лица было ясно, он знает, о чем говорит. И это взято не с потолка.
Не то, чтобы она не догадывалась, подозревала, но старалась не думать об этом. Старалась гнать из головы дурные мысли, ведь фактов, подтверждающих его измену, не было. А доводы и раздумья… это только выматывало, раздирало на лоскутки нервные волокна. Она старалась придерживаться здравого смысла, всякий раз говоря себе, что единственно, что чувствует женщина, как жмут туфли. А остальное, женщина просто додумывает. И помогало, до этого момента. Яд сомнения проник в душу, медленно отравляя её.
Матвей ушел, не дав никаких пояснений сказанному. Он просто оставил её переваривать полученную информацию, одну, наедине со своими эмоциями.
На негнущихся ногах она проводила его, заперев дверь. На негнущихся ногах поднялась в спальню и присела на край кровати. Его телефон лежал на прикроватной тумбочке, как бы говоря «Ну же, действуй!». Как по иронии судьбы аппарат не был заблокирован, дисплей светился тусклым холодным светом.
Лера никогда не лезла в телефон Павла. Она доверяла ему и на доверии старалась строить их семейную жизнь. Не хотелось верить, что мужчина, так ею любимый, мог предать. Променять эти годы, плечом к плечу проведенные с ней, на интрижку. Это казалось нереальным. История не про их семью, не про их отношения. Матвей мог сказать это со зла, мало кому понравится быть отшитым. Она верила мужу, но черви сомнений уже крепко уцепились, засев глубоко в душе.
Кладбищенский пейзаж не вселял ощущения страха или гнетущей тоски, он даже успокаивал. Черные силуэты деревьев на фоне темнеющего неба, клекот ворон, размеренный хруст снега под ногами и тишина, совершенно особенная, свойственная только этому месту.
Сейчас как-то сама по себе вспомнилась его бабушка. Она тоже любила эту атмосферу некоего жутковатого, как может показаться на первый взгляд, спокойствия. Тогда его это удивляло – все-таки в детстве ничего, кроме боязливого морозца по загривку, слово «кладбище» не вызывает.
Сейчас же это место было спокойствием в чистом виде. Живых стоит бояться, а мертвые. А что собственно мертвые? Они обрели покой и никому зла не желают, и уж тем более не собираются высовывать полуразложившиеся руки из могил и, хватая за ногу, тащить за собой.
Паша невольно усмехнулся, припоминая свои детские страхи, которые теперь казались совершенно глупыми. И одновременно с этим они были нестыдными. Они как бы приходили извне, порождённые фильмами или страшилками, рассказанными в темной комнате перед пламенем свечи.
Теперь мужчина боялся вещей более материальных. И вот они-то заставляли стыдиться и даже презирать самого себя. Эти страхи были следствиями его поступка – безрассудного, своевольного и эгоистичного.
Свернув с тропинки, он открыл калитку и, очистив памятник от снега, присел на низенькую скамеечку.
- Ну, здравствуй, бать. Снова я, - в полголоса проговорил он, отводя взгляд в небо, скорее рефлекторно.
С черно-белого портрета на него смотрел мужчина, едва доживший до пятидесяти шести лет. Его волос уже заметно коснулась седина, но карие глаза горели ярким огнем. Он улыбался даже на надгробном фото. Просто иного не нашлось – даже в паспорте он едва заметно, но улыбался.
Иван, так звали его, ушел из жизни рано, но еще раньше их оставила Валентина – мать Павла. Она смотрела на него с соседнего памятника. Совсем молодая и полная жизни. Ей было чуть меньше, чем самому Паше сейчас, когда она умерла.
На дворе стояли неспокойные «лихие» девяностые. На фирму, в которой она работала секретарем, был совершен налет. Её застрелили, виновных естественно не нашли. Большего он не знал.
Для психики подростка это было ударом молота. И без того беспокойный хулиганистый парень начал ускользать от нормальной жизни на глазах. Из-за постоянных драк и полного нежелания учиться от учителей градом сыпались жалобы, но то было полбеды. Парень начал пропадать в сомнительных компаниях, а потом началась череда приводов в милицию в мертвецки пьяном состоянии.
Он ускользал от отца, который едва занимался его воспитанием последнее время. Отношения в семье разладились задолго до, и несколько лет родители уже не жили вместе. Иван даже успел завести другую семью, правда, общих детей в ней не родилось.
Это было тяжелое испытание для них обоих. Пашка не был идеальным домашним мальчиком: он потрепал немало нервов отцу и его новой жене, и в итоге она поставила условие – она или это исчадье ада.
И отец выбрал сына.
Мужчине было сложно учиться искать общий язык с сыном, который день ото дня все больше походил на озлобленного затравленного зверька. Порой он срывался и лупил парня тем, что подворачивалось под руку, хотя понимал, что уже поздно, что родительский авторитет утерян давно. Порой он едва не кричал от отчаяния, потому что опускались руки. И мужчина просто не знал, что же делать? Как вырвать сына из болота, в которое его стремительно засасывало?
Иван привел его в место, где собирался всякий сброд, чтобы наглядно показать, к чему катится его жизнь.
Прижавшись лбом ко лбу, он смотрел в его глаза, так похожие на его собственные. Он крепко держал парня, не позволяя отвести взгляда, и говорил.
Слова эти Павел помнил до сих пор.
«Я не смогу понять, что ты чувствуешь, потому что не был в твоей ситуации. Я не смогу понять мотивов твоих поступков, потому что уже не помню, как это - быть тринадцатилетним парнем. Слышишь, Пашка? Я люблю тебя не потому, что боюсь общественного порицания, как ты любишь говорить, а потому что ты – это часть меня. И если бы я тебя не любил и не хотел, чтоб ты у меня был, ты бы не родился».
Пашка вырывался, огрызался, что-то говорил против, а мужчина продолжал стоять на своем, подсознательно понимая, что если отступит сейчас, то потеряет сына навсегда.
«Но поверь мне, я хочу тебе помочь. Поверь, ты можешь мне доверять. Поверь, что ты мне небезразличен. Поверь и пойми, что ближе друг друга у нас никого больше нет. У меня вот здесь болит, - мужчина прижал руку к груди, – когда я вижу, во что ты превращаешь свою жизнь. Как думаешь, мать хотела бы для тебя вот этого?»
Он обвел рукой пространство. Вид обитателей этого места являл собой печальное и угнетающее зрелище и поселял в душу чувство безысходности и желание избежать такого будущего для себя.
«Не закрывайся от меня, Пашка. Поговори со мной, я хочу тебе помочь, и я буду стараться, - с нажимом на последнее слово сказал он. – Буду, правда, только не отталкивай меня и научи снова стать для тебя отцом»
Глаза подростка увлажнились, он часто-часто заморгал и еще до того, как Иван закончил говорить, по щеке неожиданно скатилась слеза. Что-то лопнуло внутри своевольного упрямца, с грохотом разлетаясь во все стороны. Это разбилась броня, оголяя хрупкое мальчишеское сердце. Отец таки смог достучаться до сына, отгородившегося от всех и вся панцирем агрессии и полного отрицания всего, что пытались ему втолковать.
Парень плакал, шмыгая носом и утирая слезы рукавом. Он не говорил ничего. Ему в один момент стало безумно стыдно перед матерью за все, что он успел сотворить. Стыдно перед отцом, за его поседевшие волосы и измочаленные в лоскуты нервы. Да ему было очень-очень больно из-за смерти мамы, вдобавок он злился на отца, что тот ушел из семьи когда-то. И поэтому просто закрылся в себе. Но наряду с этим парень отказывался понимать его, отчасти отказывался взрослеть. Он эгоистично погрузился в собственное горе, отрицая, что кому-то тоже может быть плохо, а может, даже хуже, чем ему самому.
С тех пор все наладилось. Нет, это было бы враньем. Все пошло на поправку. Отношения отца и сына, конечно же, не стали идеальными, но все же обходились без катастроф вселенского масштаба.
- Батя, знал бы ты, как мне не хватает твоего леща, - стараясь отогнать прижавшую к земле боль, выговорил Паша.
Мужчина пришел сюда просто потому, что больше было некуда. Не с кем было разделить этот груз, который навесил сам на себя. Не у кого попросить совета. Именно совета, а не осуждения! Он и без того сам себя ненавидел. Паша и в самом деле верил, что от крепкой затрещины отца мозги бы встали на место, и все разрешилось бы само собой. Увы, с этой кашей ему предстояло разбираться в одиночку и стоило начать как можно скорее. Пока не успело рвануть так, что достанется всем.
«Этого просто не может быть. Не с нами. Не в нашей семье!», - мысли Леры безжалостно путались. Она отказывалась признавать очевидное, но понимала, что желаемое, увы, с действительностью расходится.
Лера все-таки сделала это. Наперекор своим принципам проверила телефон мужа, и обнаруженное в нем напрочь лишило её покоя. В голове не укладывалось, что Паша мог…
Молодая женщина остро чувствовала необходимость совершить задуманное. Проверить и, наконец, узнать, насколько далеко зашел Пашка в этом откровенном флирте с некоей Анастасией.
Эти сомнения были сродни ожиданию в камере смертников. Оно выматывало и заставляло сходить с ума, мучить себя домыслами и догадками, которые, возможно, даже не имеют места быть.
Остановившись недалеко от проходной, Лера внимательно оглядела парковку. Машина Павла стояла с самого края, и место вокруг просматривалось идеально. Погасив свет фар, Лера приготовилась к долгому ожиданию. Ждать она умела - научилась за год работы в полиции. В убойном отделе случалось всякое – в перестрелках поучаствовать она не успела, а вот внешнее наблюдение ей доставалось частенько. Это потом она ушла в адвокатуру, а до того всякое бывало.
- Значит всё дело лишь в нём? – мужчина самонадеянно усмехнулся.
Голос Леры подрагивал и звучал ниже обычного, даже как-то гортанно. Она волновалась и была застигнута врасплох.
- И в нём тоже, - осеклась она. Не решаясь повернуться, она застыла ледышкой и заметно дрожала от напряжения. – Он мой муж.
- Я помню и, что? – в голосе послышалась издевка, словно бы для мужчины это ни значило ничего. Он еще ближе придвинулся к ней, прижавшись крепким торсом к напряженной спине. Одна его ладонь скользнула по предплечью и накрыла руку брюнетки. Лера не успела возразить, пальцами второй руки он бережно убрал прядки, что выбились из прически и прошелся горячими мягкими губами по оголенной шее. От легкого касания по коже разбежались мурашки. Лера судорожно втянула воздух.
- Прекрати, - голос отдавал металлом и подействовал, как удар ногой в живот. Но Матвей не получил бы прозвище Казановы, если бы сдавался так легко. А женщина тем временем заметно напряглась и продолжила: - Паша ведь твой друг, так? Ты понимаешь, как это всё выглядит? Это же мерзко! Это ненормально!
- Ненормально... Ты не идешь из моей головы, что в этом мерзкого? - отозвался мужчина, понизив голос до мурлычущего шепота. Его рука на животе, когда только он успел, тянулась ниже. Его нахальство возмущало и начинало раздражать, а тело отзывалось на ласковые прикосновения. Она дрожала и кажется, забывала дышать.
- Пе-рес-тань, - по слогам выговорила брюнетка. Пыталась отстраниться, но он еще крепче прижал её к себе.
Властно, крепко с жаром, заставляя ощущать своё возбуждение.
- Скажи это мне в глаза, - на самое ухо тихо проговорил Матвей. Удовлетворенный оказанным эффектом, мужчина хитро улыбался. Он высвободил её из оков своих объятий, отстраняясь и давая ей возможность выполнить его просьбу. Она сделала это медленно, ему показалось даже, что Лера так дразнит и раззадоривает. Ясные, чуть затянутые поволокой зеленые глаза скользнули вверх, взгляд этот цеплял за самое сердце, словно прижигая его.
- Перестань, - тихо, но твердо повторила Лера, глядя на него сурово, крепко удерживая в руках самообладание. Она была зла на него, но еще больше на себя. Было гадко от того, что на секунду поддалась чарам прожженного ловеласа. Она пыталась понять, что сделала не так? Какое её действие дало ему повод думать, что между ними, что-то может быть?
Мягкие губы, очерченные аккуратной бородкой, были сложены в легкую улыбку. Небольшая седина в черных волосах придавала еще больше шарма. На морщины не было даже намека, только едва обозначившиеся «гусиные лапки» намекали, что человеку прилично за тридцать. Голубые глаза смотрели словно бы сквозь неё и завораживали, затягивали.
Его глаза беззастенчиво раздевали, обжигали до костей и парализовывали волю. Лера смотрела на него, как кролик на удава. Еще немного и всё. Страсть слишком мимолетна, но разрушительна и безрассудна. Все произошло слишком быстро. Потребовалась секунда, чтобы Матвей прижал её к себе, обняв за талию, а его губы жадно и несдержанно припали к её плотно сжатым губам. Секунда, мгновение, слившееся в бесконечно долгий тягучий миг. Он целовал жадно, как обезумевший. Оглушив внезапностью действий, он старался расслабить её, добиться ответа как можно скорее. Он был настойчив и не сдержан, словно бы этот поцелуй был ему, жизненно необходим.
Его грудь была горячей, отчетливо ощущалось, как рвано колотится его сердце. Бородка кололась, а руки жадно бродили по телу, без стеснения забираясь под свитер или сжимая ягодицы. Самое ужасное, что на долю секунды Лера действительно расслабилась и уже потянулась к нему. Её руки едва не легли на его плечи. На долю секунды это закружило голову, лишая так необходимого сейчас воздуха, это заставило сердце сбиться с ритма, а ноги подкоситься от эмоций. Этот поцелуй был приятен, но почти сразу приобрел привкус горечи. Жгучий стыд охватил молодую женщину. Он беспощадно выжег всё, оставляя только холодную душащую пустоту. Воображение услужливо нарисовало взгляд Павла. Карие глаза смотрели с укором и холодом. За потемневшей от эмоций радужкой, скрывалась боль.
Тишину расколол характерный шлепок. Матвей стоял, чуть отклонив голову в бок, и торжествующим взглядом смотрел на Леру. Она тяжело дышала, стараясь взять себя в руки. Щеку прижгло, след от ладони наливался красным, но Матвей продолжал улыбаться.
- Ты сам себе не противен? – сжав кулаки, спросила она с вызовом, готовясь отражать возможные поползновения. – Он же твой лучший друг!
Мужчина не отвечал, внимательно рассматривая её, впитывая взволнованный блестящий взгляд и приоткрытые влажные губы. Даже вот такая взбешенная и взъерошенная, она была красива... Это был первый шаг к ней, причем пройденный весьма удачно. Покачиваясь на пятках, он нервно прикусывал губу, словно раздумывая стоит ли сказать то, что уже давно намеревался.
- Все хранишь ему верность? – наконец отозвался он, сверля Леру тяжелым взглядом. – Ну-ну, продолжай. Пока он трахает всё, что шевелится.
- Что? – слова, сказанные на полном серьёзе, наконец, добрались до замутненного разума. – Что ты сказал?
- Что слышала, - злобно выплюнул Матвей. То ли он злился на друга, то ли на строптивость Леры. – У твоего любимого Паши баба на стороне. Не удивлюсь, если не одна.
- Странно, это же твоя прерогатива, - беря себя в руки окончательно, Лера смерила мужчину презрительным взглядом.
- Ну, да-а, но ты проверь его телефон. Так, на всякий случай. Анастасия Александровна – отдел выписки, - по выражению лица было ясно, он знает, о чем говорит. И это взято не с потолка.
Не то, чтобы она не догадывалась, подозревала, но старалась не думать об этом. Старалась гнать из головы дурные мысли, ведь фактов, подтверждающих его измену, не было. А доводы и раздумья… это только выматывало, раздирало на лоскутки нервные волокна. Она старалась придерживаться здравого смысла, всякий раз говоря себе, что единственно, что чувствует женщина, как жмут туфли. А остальное, женщина просто додумывает. И помогало, до этого момента. Яд сомнения проник в душу, медленно отравляя её.
Матвей ушел, не дав никаких пояснений сказанному. Он просто оставил её переваривать полученную информацию, одну, наедине со своими эмоциями.
На негнущихся ногах она проводила его, заперев дверь. На негнущихся ногах поднялась в спальню и присела на край кровати. Его телефон лежал на прикроватной тумбочке, как бы говоря «Ну же, действуй!». Как по иронии судьбы аппарат не был заблокирован, дисплей светился тусклым холодным светом.
Лера никогда не лезла в телефон Павла. Она доверяла ему и на доверии старалась строить их семейную жизнь. Не хотелось верить, что мужчина, так ею любимый, мог предать. Променять эти годы, плечом к плечу проведенные с ней, на интрижку. Это казалось нереальным. История не про их семью, не про их отношения. Матвей мог сказать это со зла, мало кому понравится быть отшитым. Она верила мужу, но черви сомнений уже крепко уцепились, засев глубоко в душе.
Глава третья
Кладбищенский пейзаж не вселял ощущения страха или гнетущей тоски, он даже успокаивал. Черные силуэты деревьев на фоне темнеющего неба, клекот ворон, размеренный хруст снега под ногами и тишина, совершенно особенная, свойственная только этому месту.
Сейчас как-то сама по себе вспомнилась его бабушка. Она тоже любила эту атмосферу некоего жутковатого, как может показаться на первый взгляд, спокойствия. Тогда его это удивляло – все-таки в детстве ничего, кроме боязливого морозца по загривку, слово «кладбище» не вызывает.
Сейчас же это место было спокойствием в чистом виде. Живых стоит бояться, а мертвые. А что собственно мертвые? Они обрели покой и никому зла не желают, и уж тем более не собираются высовывать полуразложившиеся руки из могил и, хватая за ногу, тащить за собой.
Паша невольно усмехнулся, припоминая свои детские страхи, которые теперь казались совершенно глупыми. И одновременно с этим они были нестыдными. Они как бы приходили извне, порождённые фильмами или страшилками, рассказанными в темной комнате перед пламенем свечи.
Теперь мужчина боялся вещей более материальных. И вот они-то заставляли стыдиться и даже презирать самого себя. Эти страхи были следствиями его поступка – безрассудного, своевольного и эгоистичного.
Свернув с тропинки, он открыл калитку и, очистив памятник от снега, присел на низенькую скамеечку.
- Ну, здравствуй, бать. Снова я, - в полголоса проговорил он, отводя взгляд в небо, скорее рефлекторно.
С черно-белого портрета на него смотрел мужчина, едва доживший до пятидесяти шести лет. Его волос уже заметно коснулась седина, но карие глаза горели ярким огнем. Он улыбался даже на надгробном фото. Просто иного не нашлось – даже в паспорте он едва заметно, но улыбался.
Иван, так звали его, ушел из жизни рано, но еще раньше их оставила Валентина – мать Павла. Она смотрела на него с соседнего памятника. Совсем молодая и полная жизни. Ей было чуть меньше, чем самому Паше сейчас, когда она умерла.
На дворе стояли неспокойные «лихие» девяностые. На фирму, в которой она работала секретарем, был совершен налет. Её застрелили, виновных естественно не нашли. Большего он не знал.
Для психики подростка это было ударом молота. И без того беспокойный хулиганистый парень начал ускользать от нормальной жизни на глазах. Из-за постоянных драк и полного нежелания учиться от учителей градом сыпались жалобы, но то было полбеды. Парень начал пропадать в сомнительных компаниях, а потом началась череда приводов в милицию в мертвецки пьяном состоянии.
Он ускользал от отца, который едва занимался его воспитанием последнее время. Отношения в семье разладились задолго до, и несколько лет родители уже не жили вместе. Иван даже успел завести другую семью, правда, общих детей в ней не родилось.
Это было тяжелое испытание для них обоих. Пашка не был идеальным домашним мальчиком: он потрепал немало нервов отцу и его новой жене, и в итоге она поставила условие – она или это исчадье ада.
И отец выбрал сына.
Мужчине было сложно учиться искать общий язык с сыном, который день ото дня все больше походил на озлобленного затравленного зверька. Порой он срывался и лупил парня тем, что подворачивалось под руку, хотя понимал, что уже поздно, что родительский авторитет утерян давно. Порой он едва не кричал от отчаяния, потому что опускались руки. И мужчина просто не знал, что же делать? Как вырвать сына из болота, в которое его стремительно засасывало?
Иван привел его в место, где собирался всякий сброд, чтобы наглядно показать, к чему катится его жизнь.
Прижавшись лбом ко лбу, он смотрел в его глаза, так похожие на его собственные. Он крепко держал парня, не позволяя отвести взгляда, и говорил.
Слова эти Павел помнил до сих пор.
«Я не смогу понять, что ты чувствуешь, потому что не был в твоей ситуации. Я не смогу понять мотивов твоих поступков, потому что уже не помню, как это - быть тринадцатилетним парнем. Слышишь, Пашка? Я люблю тебя не потому, что боюсь общественного порицания, как ты любишь говорить, а потому что ты – это часть меня. И если бы я тебя не любил и не хотел, чтоб ты у меня был, ты бы не родился».
Пашка вырывался, огрызался, что-то говорил против, а мужчина продолжал стоять на своем, подсознательно понимая, что если отступит сейчас, то потеряет сына навсегда.
«Но поверь мне, я хочу тебе помочь. Поверь, ты можешь мне доверять. Поверь, что ты мне небезразличен. Поверь и пойми, что ближе друг друга у нас никого больше нет. У меня вот здесь болит, - мужчина прижал руку к груди, – когда я вижу, во что ты превращаешь свою жизнь. Как думаешь, мать хотела бы для тебя вот этого?»
Он обвел рукой пространство. Вид обитателей этого места являл собой печальное и угнетающее зрелище и поселял в душу чувство безысходности и желание избежать такого будущего для себя.
«Не закрывайся от меня, Пашка. Поговори со мной, я хочу тебе помочь, и я буду стараться, - с нажимом на последнее слово сказал он. – Буду, правда, только не отталкивай меня и научи снова стать для тебя отцом»
Глаза подростка увлажнились, он часто-часто заморгал и еще до того, как Иван закончил говорить, по щеке неожиданно скатилась слеза. Что-то лопнуло внутри своевольного упрямца, с грохотом разлетаясь во все стороны. Это разбилась броня, оголяя хрупкое мальчишеское сердце. Отец таки смог достучаться до сына, отгородившегося от всех и вся панцирем агрессии и полного отрицания всего, что пытались ему втолковать.
Парень плакал, шмыгая носом и утирая слезы рукавом. Он не говорил ничего. Ему в один момент стало безумно стыдно перед матерью за все, что он успел сотворить. Стыдно перед отцом, за его поседевшие волосы и измочаленные в лоскуты нервы. Да ему было очень-очень больно из-за смерти мамы, вдобавок он злился на отца, что тот ушел из семьи когда-то. И поэтому просто закрылся в себе. Но наряду с этим парень отказывался понимать его, отчасти отказывался взрослеть. Он эгоистично погрузился в собственное горе, отрицая, что кому-то тоже может быть плохо, а может, даже хуже, чем ему самому.
С тех пор все наладилось. Нет, это было бы враньем. Все пошло на поправку. Отношения отца и сына, конечно же, не стали идеальными, но все же обходились без катастроф вселенского масштаба.
- Батя, знал бы ты, как мне не хватает твоего леща, - стараясь отогнать прижавшую к земле боль, выговорил Паша.
Мужчина пришел сюда просто потому, что больше было некуда. Не с кем было разделить этот груз, который навесил сам на себя. Не у кого попросить совета. Именно совета, а не осуждения! Он и без того сам себя ненавидел. Паша и в самом деле верил, что от крепкой затрещины отца мозги бы встали на место, и все разрешилось бы само собой. Увы, с этой кашей ему предстояло разбираться в одиночку и стоило начать как можно скорее. Пока не успело рвануть так, что достанется всем.
Глава четвёртая
«Этого просто не может быть. Не с нами. Не в нашей семье!», - мысли Леры безжалостно путались. Она отказывалась признавать очевидное, но понимала, что желаемое, увы, с действительностью расходится.
Лера все-таки сделала это. Наперекор своим принципам проверила телефон мужа, и обнаруженное в нем напрочь лишило её покоя. В голове не укладывалось, что Паша мог…
Молодая женщина остро чувствовала необходимость совершить задуманное. Проверить и, наконец, узнать, насколько далеко зашел Пашка в этом откровенном флирте с некоей Анастасией.
Эти сомнения были сродни ожиданию в камере смертников. Оно выматывало и заставляло сходить с ума, мучить себя домыслами и догадками, которые, возможно, даже не имеют места быть.
Остановившись недалеко от проходной, Лера внимательно оглядела парковку. Машина Павла стояла с самого края, и место вокруг просматривалось идеально. Погасив свет фар, Лера приготовилась к долгому ожиданию. Ждать она умела - научилась за год работы в полиции. В убойном отделе случалось всякое – в перестрелках поучаствовать она не успела, а вот внешнее наблюдение ей доставалось частенько. Это потом она ушла в адвокатуру, а до того всякое бывало.
